---r
http://idvm.narod.ru/panel/?a=fm;f=texts/bibeМаксимальная
длина имени файла с расширением 45 символов.
Максимальный размер загружаемого
файла 70 Mb.
На одном уровне вложения может находиться не более 3000 файлов и
папок.
Имя файла может состоять только из латинских букв, цифр, знака
подчеркивания и минуса.
**
[01], DUNCAN DANCER
Wesleyan University
WesScholar
Te NEH/Mellon Open Book Program, Dance
Titles – open access Ebooks
Wesleyan University Press
1966
Duncan Dancer, an Autobiography
Irma Duncan
Part of the Acting Commons, Alternative and Complementary Medicine Commons,
Art Practice Commons, Dance Commons, Digital Humanities Commons, Esthetics
Commons, Feminist Philosophy Commons, Movement and Mind-Body Terapies Commons,
Other Arts and Humanities Commons, Other Teatre and Performance Studies Commons,
Performance Studies Commons, Somatic Bodywork and Related Terapeutic Practices
Commons, Teatre History Commons, and the Terapeutics Commons
Tis Book is brought to you for free and open access by the Wesleyan
University Press at WesScholar. It has been accepted for inclusion in Te
NEH/Mellon Open Book Program, Dance Titles – open access Ebooks by an authorized
administrator of WesScholar. For more information, please contact
nmealey@wesleyan.edu,
jmlozanowski@wesleyan.edu.
[02], Cover
DUNCAN DANCER
ALSO BY IRMA DUNCAN
The Technique of Isadora Duncan
Isadora
Duncan's Russian Days
(with Allan Ross Macdougall)
[05], Cover
DUNCAN DANCER
An Autobiography by
IRMA DUNCAN
Wesleyan University Pre.rs
MIDDLETOWN, CONNECTICUT
36834000067439
[06]
Copyright© 1965, 1966 by Irma Duncan Rogers
This work appeared in condensed form in Dance Perspectives, numbers
21 and 22, 1965. The courtesy of the publisher in assigning the copyright is
gratefully acknowledged.
Grateful acknowledgment is also made to the
proprietors of the rights for their gracious permission to reprint the following
!Daterials under their control:
"The Child-Dancers," by Percy MacKaye,
copyright © 1914, 194~ Arvia MacKaye Ege and Christy MacKaye Barnes; reprinted
by their permission.
"Delight," by John Galsworthy, reprinted by permission
of the author, of Charles Scribner's Sons, and of William Heinemann Ltd. United
States copyright © 1910 Charles Scribner's Sons, renewal copyright © 1938
Ada Galsworthy; British copyright © 1910 John Galsworthy.
Excerpt
from Isadora, by Allan Ross Macdougall, copyright © 1960 Thomas Nelson &
Sons; reprinted by their permission.
Excerpts from My Life, by Isadora
Duncan, copyright © 1928, 1955 Live-right Publishing Corporation (Black and Gold
Library); reprinted by their permission.
Excerpts from The Art of the
Dance, by Isadora Duncan, are published by the courtesy of Theatre Arts Books,
New York, as successors to the book publishing department of Theatre Arts, .Inc.
Copyright © 1928 Helen Hackett, Inc.; renewal copyright © 1956 Helen Hackett.
Library of Congress Catalog Card Number: 66-14664
First edition
Publication of this title is funded by the Humanities Open Book program, a
joint initiative of The National Endowment for the Humanities and The Andrew W.
Mellon Foundation.
[07]
FOR
Sherman, my husband.
"and a book of remembrance was written."
Malachi 3,3.
[09], p. vii-viii * DUNCAN DANCER *
Contents
Foreword xi
Note on Sources xiii
PART I. 1905-1913
Prelude 3
1. Follow Me 10
2. Dancer of the Future 20
3·
The Greatest Thing in Life 37
4· European Tour 62
5· Sojourn at Chateau
Villegenis 86
6. Elizabeth Takes Over 101
7· Lesson in the Temple 113
8. You Must Be My Children 124
PART II. 1913-1921
9· Dionysion 137
10. Growing Up 148
11. Isadora Duncan
Dancers 163
12. Demeter and Persephone 187
13· The School Is Dead, Long
Live the School 198
PART III. 1921-1933
14. Exile 217
I5. Little Dividend 232
16. A Last Visit 240
17·
Plough the Ground, Sow the Seed 249
18. If You Will Be Faithful 259
19.
To China and Back 273
20. Return to Moscow 300
21. Finale 309
22.
Curtain 315
23. The End and a New Beginning 326
Index of Names 343
[11], p. ix-x * DUNCAN DANCER *
Illustrations
facing
page
Isadora Duncan at the Theatre of Dionysus, Athens, 1904.
18
(upper) Isadora in her own equipage, Berlin, 1905.
(lower)
Marta, Lisa, and Gerda before a statuette of Isadora, Grunewald, 1905. 19
Isadora with Grunewald students, 1905 ; Irma at right, fifth couple from
top. 50
Pupils of the Isadora Duncan School, 1906-1908.
(upper I.) Erica. (upper r.) Irma.
(lower I.) Theresa. (lower r.) Anna.
51
(upper) Irma and Isadora, N euilly, 1908.
(lower) Gordon Craig and
Isadora, Berlin, I904. 82
Pillbox hats and Polish coats, Chateau Villegenis, October I908. Irma on
running board, center; Preston Sturges behind shoulder of girl at wheel. 83
(upper) Elizabeth Duncan's school, Darmstadt. Irma at left among her little
pupils; Elizabeth and Max Merz at right.
(lower) Deirdre and Irma aboard
ship to Egypt, 1912: snapshot by Isadora Duncan. 114
Isadora with Deirdre and Patrick. 115
(upper) Dionysian, 1914·
(lower) Dionysian: the six Duncan girls with
statue of dancing
maenad. 146
(upper) Walter Rummel and Isadora, 1919.
(lower) Duncan Dancers, 1920:
Lisa, Irma, Margot. 147
Irma Duncan: dance photo by Arnold Genthe, 1917. 178
Irma Duncan dancing outdoors, Greece, 1920. 179
Isadora to Irma, October I, 1920: "Your letter has made me Happy-"
210
Irma Duncan: portrait photo by Edward Steichen; Versailles,
1920. Inscribed: "Gay dancing eyes of the eager dancing faun girl. With a
vivat-Edward Steichen." 211
(upper) Irma Duncan in Moscow, ca.
1925.
(lower) The Isadora Duncan School, Moscow. 306
"The young woman I never knew." Irma's mother, photographed years before
her marriage. 307
[13], p. xi-xiii
Foreword
My life with Isadora Duncan dates from 1905, until her untimely end in
1927. This period covers most of my own career as a dancer. During all these
vital, creative years of working together, neither of us was able to leave some
tangible result of our transient art. This book must therefore remain the sole,
abiding record of my work in the world of the dance.
I.D. [Irma
Duncan]
Longway, 1966.
..
Моя жизнь с Айседорой Дункан
датируется 1905 годом, и до её несвоевременного кончины в 1927 году. Этот период
охватывает большую часть моей собственной карьеры как танцовщицы. В течение всех
этих жизненно важных творческих лет совместной работы ни один из нас не смог
оставить ощутимый результат нашего преходящего искусства. Поэтому эта книга
должна оставаться единственным, постоянным свидетельством моей работы в мире
танца.
I.D. [Ирма Дункан]
Longway, 1966.
[15]
Note on Sources: Many of the quotations in this book come from papers in
the personal collection of Irma Duncan. These materials have been given by Miss
Duncan to the Dance Division of the New York Public Library. In some cases,
similar statements may be found in published works, but Miss Duncan has used the
original sources whenever possible. All translations have been made by the
author. References to works frequently cited have been abbreviated: Life-Isadora
Duncan, My Life (New York, 1928); Art-Isadora Duncan, The Art of the Dance (New
York, 1928). Other works cited are acknowledged elsewhere in this volume.
..
Примечание по источникам. Многие цитаты в этой книге взяты из
документов личной коллекции Ирмы Дункан. Эти материалы были предоставлены мисс
Дункан танцевальному отделу Нью-йоркской публичной библиотеки. В некоторых
случаях подобные цитаты можно найти в опубликованных работах, но мисс Дункан
использовала исходные источники, когда это было возможно. Все переводы сделаны
автором. Ссылки на часто цитируемые работы были сокращены:
Life-Isadora Duncan, «Моя жизнь» (Нью-Йорк,
1928);
Art-Isadora Duncan, «Искусство танца» (Нью-Йорк, 1928).
Другие упомянутые работы признаны в другом месте этого тома.
** PART I. 1905-1913 **
[17], p. 3-9 * DUNCAN DANCER * Prelude *
Prelude
Прелюдия
THE most fateful day of my life, the one destined to make the greatest
changes in it, occurred at the end of January, 1905. The sky was dark, for a
heavy fog had rolled in from the North Sea during the night, obscuring the
streets of Hamburg. I had been born near there in a small town in
Schleswig-Holstein, but my mother now lived on the outskirts of this city.
..
Самый судьбоносный день в моей жизни тот, который был предназначен для
внесения в него больших изменений, произошел в конце января 1905 года. Небо было
темным, потому что ночью из Северного моря катился тяжелый туман, затеняя улицы
Гамбурга. Я родилась там, в маленьком городке Шлезвиг-Гольштейн, но моя мать
теперь жила на окраине этого города.
I can see the child I was then, bundled up warm against the damp weather,
wearing a velvet bonnet and wool mittens, sitting beside my mother in the
electric tramcar that carried me, not only from the quiet suburbs to the busy
center of town, but also out of one kind of world into an entirely different
one.
..
Я могу видеть ребенка, которым я тогда была, упакованного тепло
из-за влажной погоды, в бархатной шляпе и ватных варежках, сидящей рядом с моей
матерью в электрическом трамвае, который нес меня не только из тихих пригородов
в оживленный центр города, но и из одного мира, в совершенно другой.
As we clanged along the Steindam leading to the more elegant section of
Hamburg, I felt a mounting excitement. I was also somewhat frightened at what
was about to happen, for I was to audition for a famous dancer to see if I could
become a pupil in her school. This had come about because mother had seen an
announcement in the newspaper saying that Isadora Duncan, the young American
dancer who was then creating a furor in Germany, wanted pupils for her newly
founded school in Berlin.
..
Когда мы стучали каблуками по улице
Стейндам, ведущей к более изящной части Гамбурга, я почувствовала сильное
волнение. Также я несколько испугалась того, что должно было произойти, потому
что я должна была прослушиваться у знаменитой танцовщицы, чтобы выяснить, смогу
ли я стать учеником в её школе. Это произошло потому, что мама увидела
объявление в газете, в котором говорилось, что молодая американская танцовщица
Айседора Дункан, которая тогда создавала фурор в Германии, хотела набрать
учеников для своей недавно основанной школы в Берлине.
Mother had been dreaming of a stage career for me ever since a neighbor of
ours, a music teacher, discovered that I had a good singing voice. This
immediately reminded her of Ernestine Schumann-Heink, prima donna of the Hamburg
Opera, for mother had come in contact with the glamorous world of the theatre
when she acted as governess for the singer's little boy.
..
Мать мечтала
о сценической карьере для меня с тех пор, как мой сосед, учитель музыки,
обнаружил, что у меня хороший голос. Это сразу напомнило ей Эрнестину
Шуманн-Хейнк, примадонну Гамбургской оперы, поскольку мать когда-то вступила в
контакт с гламурным миром театра, когда она выступала в роли гувернантки для
маленького мальчика певицы.
The curtain actually rose on my dance career the day before, when mother
tried unsuccessfully to enroll me at the Municipal Theatre School. The
directress, a dour-looking woman in a tight black dress, poked her head out of
the door. When she saw me, she immediately pronounced me too young. "Bring your
daughter back when she is twelve years old," she said.
..
Занавес на
самом деле поднялся на мою танцевальную карьеру накануне, когда мать безуспешно
пыталась зачислить меня в Муниципальную театральную школу. Директриса, суровая
женщина в узком черном платье, высунула голову из двери. Когда она увидела меня,
то сразу же объявила меня слишком молодой. «Приведи свою дочь, когда ей
исполнилнится двенадцать лет», - сказала она.
Mother tried hopefully to describe my acting and singing talents, but she
cut her short with, "Those are the rules, Madam, goodbye," and shut the door on
us.
..
Мать с надеждой пыталась описать мои актерские и певческие
таланты, но та коротко отрезала ей: «Это правила, мадам, до свидания», и закрыл
нам дверь.
It was just as well she did, as otherwise I might never have met Isadora
Duncan. However, the fates were even then busy weaving the threads that would
bring us together.
..
Это было тоже хорошо, поскольку иначе я, возможно,
тогда никогда бы не встретил Айседору Дункан. Тем не менее, наши судьбы были
даже тогда заняты плетением нитей, которые сведут нас вместе.
That same evening mother put me to bed earlier than usual, perhaps to sleep
off my supposed disappointment, although the rejection at the Theatre School had
actually left no impression on me. She then cleared away the supper dishes from
the kitchen table and retired to the front parlour, or gute Stube, as they say
in Hamburg. She sat down on the mahogany sofa covered with black damask above
which hung a picture of my late father with his curly red hair and bristling
mustache. On the round mahog - any table in front of her, covered with a fringed
cloth, she spread the evening newspaper. An old-fashioned oil lamp provided the
only illumination. Electricity was a fairly recent convenience that had not as
yet penetrated the outskirts of our city to light up the uniformly gloomy row of
houses where we lived.
..
В тот же вечер мать уложила меня спать раньше
обычного, возможно, чтобы заснуть от моего предполагаемого разочарования, хотя
отказ в Театральной школе на самом деле не произвел на меня никакого
впечатления. Затем она очистила блюда после ужина с кухонного стола и ушла в
гостиную перед домом или погладила Комнату, как говорят в Гамбурге. Она села на
диван из красного дерева, покрытый черным дамастом, над которым висела
фотография моего покойного отца с кудрявыми рыжими волосами и ощетинившимися
усами. На круглом махохе - любой стол перед ней, покрытый бахромой тряпкой, она
расправила вечернюю газету. Единственная подсветка - старомодная масляная лампа.
Электричество было довольно недавним удобством, которое еще не проникло в
окраину нашего города, чтобы осветить равномерно мрачный ряд домов, в которых мы
жили.
My mother looked old and careworn. Her smooth dark hair was streaked with
gray, for she was past fifty. She had worked hard most of her life and didn't
really know what leisure meant. My father's death had left us in somewhat
straitened circum-stances. A Hanoverian by birth, at a time when the elector of
that province was also a British royal duke, he owned a small foodstore in
Wandsbeck. When mother met him he was a widower with five children, the youngest
being a mere infant. Mother took on the job of caring for them all. I was born
when my parents were in their late forties. Thus I have no remembrance of mother
as a young woman. Of my father I have practically no recollection at all, since
I was only four years old when he died. His image is therefore just faintly
imprinted in my memory.
..
Моя мать выглядела старой и озабоченной. Её
гладкие темные волосы были седыми, потому что ей было лет пятьдесят. Она много
работала большую часть своей жизни и не знала, что такое досуг. Смерть моего
отца оставила нас в несколько стесненных обстоятельствах. Ганновер по рождению,
в то время, когда избирателем этой провинции также был британский королевский
герцог, он владел небольшим продовольственным магазином в Вандсбеке. Когда мать
встретила его, он был вдовцом с пятью детьми, а младший был просто младенцем.
Мать взяла на себя заботу о них. Я родилась, когда моим родителям было лет
сорок. Таким образом, я не вспоминаю о матери как о молодой женщине. От моего
отца у меня практически нет воспоминаний, так как мне было всего четыре года,
когда он умер. Поэтому его образ только слегка запечатлен в моей памяти.
Instead of sending her stepchildren to an orphanage as she was advised to
do, mother preferred to struggle along as best she could in order to provide a
decent home for them, seeing to it that they obtained work when they finished
school. By the time I too had reached school age they had all left; only I,
mother's one child of her own, remained at home.
..
Вместо того, чтобы
отправить своих пасынкв в детский дом, как ей советовали сделать, мать предпочла
бороться, как могла, чтобы обеспечить им достойный дом, убедившись, что они
получили работу, когда закончили школу. К тому времени, когда я тоже достигла
школьного возраста, они все ушли; только я, единственный её ребенок, осталась
дома.
Though small of stature and frail in appearance, mother possessed enormous
energy and a vast fund of human kindness; always cheerful, she managed to eke
out a living.
..
Несмотря на небольшой рост и хрупкость, мать обладала
огромной энергией и огромным запасом человеческой доброты; всегда веселая, - так
ей и удалось выжить.
Perusing the paper now, she came across a startling announcement. It seemed
almost miraculous that such a wonderful chance for the advancement of my stage
career should present itself so opportunely. The more she read, the more excited
she became. A nervous woman and highly emotional, she suddenly jumped up and
rushed into the bedroom where I lay fast asleep.
..
Перечитывая газету,
она натолкнулась на поразительное объявление. Казалось почти чудесным, что такой
замечательный шанс для продвижения моей сценической карьеры должен проявиться
так кстати. Чем больше она читала, тем больше она возбуждалась. Нервная женщина
и очень эмоциональная, она внезапно вскочила и ворвалась в спальню, где я крепко
спала.
"Irma! Irma dear!" she called. "Wake up, wake up, my child!" I could not
immediately figure out what had happened; her voice sounded so urgent.
Impatiently she lifted me out of bed. "Come along, I want to read you something
wonderful," she said, and carried me into the next room.
..
«Ирма! Ирма,
дорогая!» позвала она. «Проснись, проснись, дитя мое!» Я не могла сразу понять,
что случилось; её голос звучал так пронзительно. Она нетерпеливо подняла меня с
кровати. «Пойдем, я хочу прочитать тебе что-то замечательное», - сказала она и
отвела меня в соседнюю комнату.
Holding me on her lap, mother sat down again. She moved the lamp a little
closer, smoothed out the rumpled pages of the newspaper, adjusted the
gold-rimmed pince-nez hanging from a black ribbon around her neck, and jerked me
into an upright position, all apparently at one and the same time.
..
Подняв меня на колени, мать снова села. Она приблизила лампу ближе,
сгладила смятые страницы газеты, поправила пенсне с золотой окантовкой,
свисающей с черной ленты на шее, и вытолкнула меня в вертикальное положение, все
это, видимо, в одно и то же время.
"Sit up and listen," she said briskly. Pointing a forefinger at some inky
black print, totally indecipherable to me, she began to read aloud.
..
«Садись и слушай, - сказала она бойко. Направив указательный палец на
чернильный отпечаток, совершенно неразборчивый для меня, она начала читать
вслух.
I sat up and forced myself to listen to the article about a famous
"barefoot dancer named Isadora Duncan," of whom I had never heard. It appeared
she was then performing with considerable eclat at the Thalia Theatre in
Hamburg. She was described as "a slender creature like a Greek goddess come to
life."
..
Я села и заставила себя послушать статью о знаменитой
«босоногой танцовщице по имени Айседора Дункан», о которой я никогда не слышала.
Оказалось, что она выступала со значительным великолепием в театре Талия в
Гамбурге. Она была описана как «стройное существо, как греческая богиня, которая
ожила».
Pronouncing each word slowly so I could understand, mother read that
Isadora Duncan had, only two weeks before, opened a dance school for little
girls in Grunewald, near Berlin. And stressing the next words, she said, "Only
children aged six to ten are acceptable."
..
Произнося каждое слово
медленно, чтобы я поняла, мать читала, что Айседора Дункан, всего за две недели
до этого, открыла школу танцев для девочек в Грюневальде, недалеко от Берлина.
Подчеркивая следующие слова, она сказала: «Только дети в возрасте от шести до
десяти приемлемы».
Mother looked at me over her pince-nez. "Did you understand, dear? That
means you won't have to wait till you are twelve! Now listen to the description
of the school."
..
Мать посмотрела на меня через пенсне. «Ты поняла,
дорогая? Это значит, что тебе не придется ждать, пока тебе не исполнится
двенадцать! Теперь послушай описание школы».
The building is a three-story structure with a large basement and top
floor. All the rooms are spacious and airy and the many windows allow free
access of sunlight and fresh air. On the walls in every room are representations
of antique art, and in the dormitories hang Donatello's terra cottas depecting
children at play as well as Della Robbia's colorful Madonnas. There are large
copies of dancing figures on friezes in the schoolroom, and on a long shelf in
the music room is a lovely collection of Tanagra figurines. All these works of
art are supposed to give the children a sense and appreciation of beauty, which
in turn will influence their dancing, according to Miss Duncan.
..
Здание
представляет собой трехэтажное здание с большим подвалом и верхним этажем. Все
номера просторны и полны воздуха, а многие окна обеспечивают свободный доступ к
солнечному свету и свежему воздуху. На стенах в каждой комнате представлены
изображения античного искусства, а в общежитиях висят терракоты Донателло,
которые изображают детей в игре, а также красочных Мадонн от Деллы Роббиа. В
школьной комнате есть большие экземпляры танцующих фигур, а на длинной полке в
музыкальной комнате - прекрасная коллекция фигурок Танагры. По словам мисс
Дункан, все эти произведения искусства должны дать детям чувство и
признательность за красоту, которая, в свою очередь, повлияет на их танцы.
The children are boarded and educated free of charge; this includes clothes
and other necessities. Besides their dance training personally conducted by
Isadora Duncan, the pupils will also receive academic instruction from a
competent public school teacher and in addition, in order to stimulate their
artistic sensibilities, there will be regular visits to museums with lectures on
art. Two governesses are in charge, and the management of the school is in the
hands of Miss Isadora's sister, Elizabeth Duncan.
..
Дети расселяются и
получают образование бесплатно; это включает одежду и другие предметы первой
необходимости. Помимо обучения танцам, лично проводимого Айседорой Дункан,
ученики также получат академическое обучение от компетентного преподавателя
общеобразовательной школы и, кроме того, в целях стимулирования их
художественной чувствительности будут регулярно посещать музеи с лекциями по
искусству. Заведуют две гувернантки, а руководство школы находится в руках
сестры мисс Айседоры, Элизабет Дункан.
This free, non-profit dance school, founded by Isadora Duncan and entirely
supported by her financially, is not a philanthropic institution in the ordinary
sense but an enterprise dedicated to the promotion of health and beauty in
mankind. Both physically and spiritually the children will here receive an
education providing them with the highest intelligence in the healthiest body.
..
Эта бесплатная некоммерческая школа танцев, основанная Айседорой
Дункан и полностью поддерживаемая ею в финансовом отношении, не является
филантропическим учреждением в обычном смысле, а предприятием, занимающимся
поощрением здоровья и красоты в человечестве. И физически, и духовно дети
получат здесь образование, обеспечивающее им высший интеллект в здоровом
теле.
"How wonderful!" mother exclaimed. "Irma, how would you like to be a
dancer?"
..
«Как замечательно!» воскликнула мать. «Ирма, как ты хочешь
быть танцовщицей?»
I did not know what to say. The only dancing I had done was at Hallowe'en.
After dark, with the other children in our block, I would skip joyfully along
the street with a colored paper lantern on a stick. Holding it high up in the
air I would sing a little German rhyme:
Lanterne! Lanterne!
Sonne, Mond
und Sterne
Macht aus euer Licht,
Macht aus euer Licht,
Aber loescht
mir meine Lanterne nicht!
..
Я не знала, что сказать. Единственный танец,
который я сделала, был на Хэллоуин. После наступления темноты, с другими детьми
в нашем квартале, я с радостью проскакала улицу с цветным бумажным фонарем на
палочке. Держа его высоко в воздухе, я спела небольшую немецкую
рифму:
Лэнтерн! Лэнтерн!
Солнце, Луна и звезды
Выключите
свет,
Выключите свет,
Но не забывай мой Лэнтерн!
Little did I then realize how extraordinarily symbolic that simple gesture
of holding high the torch while dancing would be for me in the future.
..
Мало ли я тогда понимал, как необычайно символично, что простой жест
держал факел во время танца для меня в будущем.
When mother asked if I wanted to be a dancer, my answer could not have been
too enthusiastic. She tried to arouse my interest by sounding very enthusiastic
herself.
..
Когда мать спросила, хочу ли я быть танцовщицей, мой ответ не
мог быть слишком восторженным. Она попыталась возбудить мой интерес, проявив
больший энтузиазм.
"Here, Irma, listen to this! 'In the summertime the pupils will take their
lessons out of doors. Clad only in a light, short tunic and with bare feet, they
will be taught to move freely in harmony with nature. They will learn to express
their own childlike feelings in the dance....'"
..
«Здесь, Ирма, послушай
это!» "В летнее время ученики будут брать уроки на открытом воздухе. Одетые
только в легкую короткую тунику и босыми ногами, их научат свободно перемещаться
в гармонии с природой. Их научат выражать свои собственные детские чувства в
танце...»"
"Just think how wonderful that must be!" mother said, thinking no doubt of
all the summer days I was forced to spend playing on the dusty street or in our
cheerless back yard. "If I send you to that school, who knows ... perhaps some
day ... you too will be a famous dancer!" She laughed and hugged me tight. "Tell
me, darling, would you like to try this school?"
..
«Подумай, как это
прекрасно!» сказала мать, не сомневаясь во все летние дни, которые я вынуждена
была проводить на пыльной улице или в нашем безрадостном заднем дворе. «Если я
отправлю тебя в эту школу, кто знает ... может быть, когда-нибудь ... ты тоже
станешь знаменитой танцовщицей!» Она засмеялась и крепко обняла меня. «Скажи
мне, дорогая, ты бы хотела попробовать эту школу?»
"I don't know," I said hesitatingly, for the thought of leaving home for a
distant city frightened me. "Why do I have to decide tonight?" I felt very
sleepy. "Can't we wait till tomorrow?"
..
«Не знаю», нерешительно сказала
я, потому что мысль о том, чтобы уехать из дома в отдаленный город, напугала
меня. «Зачем мне сегодня решать?» Я чувствовала себя очень сонной. «Мы не можем
подождать до завтра?»
"No!" Mother explained we had to decide tonight because the dancer was
giving only one more tryout early tomorrow morning. After further persuasion I
agreed to go. Mother at once carried me back to bed. In the dark bedroom, while
tucking me in, she said in a strangely serious voice:
..
«Нет!» Мать
объяснила, что нам нужно было решить сегодня вечером, потому что танцовщица
назначила еще одно испытание рано утром. После дальнейших убеждений я
согласилась пойти. Мать сразу вернула меня в постель. В темной спальне,
заправляя меня, она сказала странным серьезным голосом:
"Just one more thing, darling, before you go to sleep. I must tell you that
the pupils are required to remain at the school till they have reached their
eighteenth year. That means we shall be separated for a long, long time."
..
«Еще одна вещь, дорогая, перед сном. Я должна сказать тебе, что
ученики должны оставаться в школе, пока они не достигнут восемнадцати лет. Это
означает, что мы будем разделены надолго».
I sat bolt upright and blurted out, "No, I don't want to go!" and
straightway felt much relieved. Mother pushed me back onto the pillows. Calmly
she reminded me of the wonderful things I would receive at that school-things
she could not provide. And she promised to visit me often, which reassured me
somewhat. And so, tired of this long discussion in what seemed to me the middle
of the night, I once more agreed to attend the tryout.
..
Я сидела в
вертикальном положении и выпалила: «Нет, я не хочу туда!» и сразу почувствовала
облегчение. Мать оттолкнула меня обратно на подушки. Спокойно она напомнила мне
о чудесных вещах, которые я получила бы в этой школе, - вещах, которые она не
могла предоставить. И она пообещала часто навещать меня, что несколько успокоило
меня. И поэтому, устав от этой продолжительной дискуссии в том, что мне
показалось посреди ночи, я еще раз согласился присутствовать на
мероприятии.
I had no sooner closed my eyes when I heard mother murmur as if to herself,
"What a dreadfully long time to be separated. Oh, how I shall miss you. Darling,
will you miss me?"
..
Я едва закрыла глаза, когда услышала, как мать
пробормотала, как бы про себя: «Как ужасно долгое время нужно быть в разлуке. О,
как я буду скучать по тебе. Милая, ты будешь скучать по мне?»
Alarmed at her emotional outburst, I started to cry. I threw my arms about
her and sobbed, "0 Mama, I shall miss you too!"
..
Встревоженная её
эмоциональным взрывом, я начала плакать. Я обняла её и всхлипнула: «Мама, я тоже
буду скучать!»
Mother stroked my head. "Go to sleep now, for we shall have to get up very
early to be there on time ...."
..
Мать погладила мою голову. «Иди спать,
потому что нам нужно рано вставать, чтобы быть там вовремя...»
And here we were, on our way to meet the "barefoot dancer," who they said
looked like a Greek goddess come to life. The tramcar stopped in front of the
Hamburger Hof, our destination. By the big clock over the front desk, mother
noticed with a start that we were late for the audition. She asked hastily for
Miss Duncan's suite and on being informed clutched my hand, racing me quickly up
the carpeted stairs. The sound of music on the third floor led us directly to
the right door. Mother knocked repeatedly, but there was no answer. When the
music stopped, she knocked again. A maid in black uniform with crisp white cap
and apron opened the door. She said curtly, "Sorry, the tryout is over." She was
about to close the door again when mother intervened.
..
И вот мы, на
нашем пути, чтобы встретить «босоногую танцовщицу», которая, по их словам,
выглядела как греческая богиня, ожившая. Трамвай остановился перед Гамбургским
двором, нашим пунктом назначения. По большим часам на стойке регистрации мать с
самого начала заметила, что мы опоздали на прослушивание. Она поспешно спросила
о номере мисс Дункан и, узнав, схватила меня за руку, быстро пробежала по
ковровой лестнице. Звук музыки на третьем этаже привел нас прямо к правой двери.
Мать постучала много раз, но ответа не было. Когда музыка остановилась, она
снова постучала. В дверь открылась горничная в черной форме с белой шапкой и
фартуком. Она коротко сказала: «Прости, тест закончился». Она снова собиралась
закрыть дверь, когда вмешалась мать.
"Won't you announce us anyway?" she inquired.
"I have orders not to
admit any more applicants," the maid said primly.
"Oh please," mother
pleaded, "we have come a long way. Our connections were bad, and my little girl
will be so disappointed. Please explain this to Miss Duncan."
..
«Разве
вы не объявите нас в любом случае?» - спросила она.
«У меня есть приказ не
допускать больше претендентов», - сказала горничнаясказал грубо.«О, пожалуйста,
- умоляла мать, - мы прошли долгий путь. Наши связи были плохими, и моя
маленькая девочка будет так разочарована. Пожалуйста, объясните это мисс
Дункан».
The maid looked down at me for a minute. She must have seen a small pale
face with two big blue-green eyes staring back at her. Perhaps she was touched
by my solemn expression as I clung tightly to mother's hand, for she said in a
friendlier tone, "Wait here while I go and inquire."
..
Горничная
посмотрела на меня минутку. Должно быть, она видела маленькое бледное лицо с
двумя большими сине-зелеными глазами, которые смотрели на нее. Возможно, её
тронуло мое торжественное выражение, когда я крепко прижался к руке матери,
потому что она сказала более дружелюбным тоном: «Подождите, пока я пойду и
спрошу».
Mother immediately bent down to straighten my bonnet and retie the satin
bow under my chin. With nervous gestures she straightened her own hat and veil,
reminding me for the tenth time to be sure to make a nice knicks for the lady
when we shook hands.
..
Мать тут же наклонилась, чтобы выпрямить мой
капор, и поправила атласный бант под моим подбородком. С нервными жестами она
выпрямила свою шляпу и вуаль, напоминая мне в десятый раз, чтобы убедиться,
чтобы мы сделали приятные ножки для дамы, когда мы пожмем друг другу руки.
How often since have I recalled that moment! And I always remember with a
feeling of profound gratitude that the door did open to me, for through it I
passed into a world of wider horizons. But most of all I offer thanks to a kind
Providence that made it possible for me to meet the remarkable woman who was to
mean so much to me. And I still hear those words that opened the fateful door:
"Enter, please. Madame will receive you!"
..
Как часто я вспоминала
этот момент! И я всегда помню с глубокой благодарностью, что дверь открылась
мне, потому что через неё я перешла в мир более широких горизонтов. Но больше
всего я предлагаю благодарить доброе Провидение, которые позволило мне встретить
замечательную женщину, которая должна была так много значить для меня. И я до
сих пор слышу те слова, которые открыли эту важную дверь:
«Войдите,
пожалуйста, мадам примет вас!»
[26], p.10-19 * DUNCAN DANCER * Follow Me *
-=1=-
Follow Me
Следуй за мной
Our momentous meeting took place in a room full of people-parents and their
children-who had come for the tryout. But because I arrived too late, I received
special attention.
..
Наша знаменательная встреча состоялась в комнате,
полной людей, родителей и их детей, которые пришли на свидание. Но поскольку я
приехал слишком поздно, я получил особое внимание.
On entering the famous dancer's room, I felt a pleasant sensation of warmth
and the fragrance of numerous vases and baskets of fresh flowers. The instant
she stepped forward to greet me, in bare feet and ankle-length white tunic,
looking indeed like a Greek goddess come to life, I had eyes only for her. With
childish pleasure I noticed the white ribbon she wore in her light brown hair. I
had never seen anyone so lovely and angelic-looking or anyone dressed in that
way. Beside mother's long black dress made in the Victorian fashion, Isadora's
simple attire gave her the appearance of a creature from another planet. I fell
completely under the charm of her sweet smile when she bent down to take my hand
while I curtsied.
..
Войдя в комнату знаменитой танцовщицы, я
почувствовала приятное ощущение тепла и аромата многочисленных ваз и корзин из
свежих цветов. В тот миг, когда она шагнула вперед, чтобы встретить меня, в
босых ногах и белой тунике на лодыжке, выглядящяя действительно как греческая
богиня, она ожила, я направила глаза только неё. С детским удовольствием я
заметил белую ленту, которую она носила в светло-коричневых волосах. Я никогда
не видела никого такого прекрасного, ангельского или любого, одетого таким
образом. Наряду с длинным черным платьем матери, выполненным в викторианском
стиле, простая одежда Айседоры дала ей вид существа с другой планеты. Я
полностью попала под очарование её сладкой улыбки, когда она наклонилась, чтобы
взять меня за руку, пока я присела в реверансе.
In a soft voice, speaking in halting German, she told mother that the
tryout was over. Mother once again made her excuses, and Isadora must have
relented, for she told her to remove my clothes quickly so she could have a look
at me. Mother knelt down and promptly started to undress me, right there in
front of all those people. It happened so quickly I didn't have time to be
scared. In her haste to comply with Isadora's request, mother had difficulty
with the many hooks and buttons that encumbered even children's clothing in
those days.
..
Мягким голосом, говоря о том, чтобы подавить немецкий, она
сказала матери, что тест закончился. Мать снова сделала извинения, и Айседора,
должно быть, смягчилась, потому что она велела ей быстро снять одежду, чтобы она
могла взглянуть на меня. Мать опустилась на колени и сразу начала раздевать
меня, прямо перед всеми этими людьми. Это случилось так быстро, что я не успел
испугаться. В спешке, чтобы выполнить просьбу Айседоры, мать испытывала
трудности с множеством крючков и пуговиц, которые в то время обременяли даже
детскую одежду.
After she had removed the black stockings, the high-buttoned shoes, and the
last petticoat, I stood exposed in a cotton camisole and a pair of lace-edged
underpants, from which dangled long black garters. I felt terribly ashamed when,
thus accoutred, I was made to stand alone in the center of the room. But not for
long. The lovely vision in the Greek tunic returned and asked my name.
"Come
and stand here in front of me, Irma, and do exactly as I do."
..
После
того, как она сняла черные чулки, туфли с высокой степенью застежки и последнюю
нижнюю юбку, я стояла, выставленная в хлопчатобумажном лифчике, и паре трусов с
кружевным краем, из которых свисали длинные черные подвязки. Мне было ужасно
стыдно, когда, таким образом, я была в одиночестве в центре комнаты. Только не
долго. Прекрасное видение в греческой тунике вернулось и спросило мое
имя.
«Иди и остановись передо мной, Ирма, и поступай так же, как и я».
The soft strains of Schumann's Traumerei came floating to my ears as
Isadora Duncan slowly began to raise her bare arms to the music. She watched me
closely as I imitated her gesture and then, after a while, she seemed no longer
to pay attention to me. A faraway look had come into her eyes as, lost in the
music, she raised her beautiful arms and with a swaying motion of her body moved
them gently from side to side like the branches of a tree put in motion by the
wind. How well I was going to know that expression 1 She once said, «Like
swelling sails in the wind, the movements of my dance carry me onward and upward
and I feel the presence of a mighty power within me.»
..
Мягкие
напряжения Трамурея Шумана приплыли к моим ушам, когда Айседора Дункан медленно
начала поднимать свои обнаженные руки в музыке. Она внимательно наблюдала за
мной, когда я подражала её жестам, а потом через некоторое время она больше не
обращала на меня внимания. В её глазах появился далекий взгляд, который,
потерявшись в музыке, поднял красивые руки и, покачиваясь, двигал её мягким
движением из стороны в сторону, как ветви дерева, приводимые в движение ветром.
Насколько хорошо я узнала это выражение. Однажды она сказала: «Как припухлые
паруса на ветру, движения моего танца ведут меня вперед и вверх, и я чувствую
присутствие могущественной силы во мне».
And how much would I learn to feel that power growing steadily in all the
years we worked together. This is how we first came in contact with each
other-the great teacher and her small pupil-standing face to face, oblivious of
the other people present, moving in unison to the music in our first dance
to-gether. With what poignancy I would recall this scene toward the end.
..
И сколько я буду учиться чувствовать, так что сила неуклонно растет за
все годы совместной работы. Так мы впервые вступили в контакт друг с другом -
великий учитель и её маленький ученик, стоящий лицом к лицу, не обращая внимания
на других присутствующих людей, двигаясь в унисон к музыке в нашем первом танце.
С какой остротой я бы вспомнил эту сцену ближе к концу.
A nod to the musician at the upright piano, and the tempo changed to a
lighter rhythm, an allegretto. She swiftly changed the mood and darted away,
skipping gracefully around the room. All eyes, I was fascinated watching her
circle about me like a bird. She reminded me of the sea gulls I had often
observed skimming across the big lake directly in front of the hotel. Uncertain
what to do next, I remained where I was. Still dancing, she beckoned to me and
called out gaily, «Follow me! Follow me!»
..
Кивнув музыканту на
вертикальном пианино, и темп изменился на более легкий ритм, аллеретто. Она
быстро изменила настроение и отскочила, изящно проскользнув по комнате. Все
глаза, я была очарована, наблюдая за её кругом вокруг меня, подобно птице. Она
напомнила мне о чайках, которых я часто наблюдала, прогуливаясь по большому
озеру прямо перед отелем. Не зная, что делать дальше, я осталась там, где была.
Все ещё танцуя, она поманила меня и весело позвала: «Следуй за мной! Следуй за
мной!»
Her radiant personality was contagious. I lost my selfconsciousness and
bravely skipped after her, trying my best to do exactly as she did. I undulated
my little arms in emulation of her for all I was worth. But, in that absurd
deshabille with the long black garters flapping against my legs at every step, I
must have looked comical. I heard her laugh when she stopped abruptly and said,
«That is enough, my dear. Go and put on your things.»
..
Её сияющая
личность была заразительной. Я потерял самообладание и смело пропустила её,
пытаясь изо всех сил сделать то, что делала она. Я собрала свои маленькие руки в
подражании ей во всем, что мне удавалось. Но в этом абсурдном неглиже с длинными
черными подвязками, хлопающими по моим ногам на каждом шагу, я, должно быть,
выглядела смешно. Я услышала её смех, когда она резко остановилась и сказала:
«Этого достаточно, моя дорогая. Иди и надень свои вещи».
While mother dressed me, I kept looking back over my shoulder at the lovely
vision in white who had cast such a spell over me. She slowly went from one
child to another of the many assembled there and deliberately made her choice as
if picking flowers. «I shall take you and you,» I heard her chant, «and you and
you ....»
..
Пока мама одевала меня, я все время оглядывалась через плечо
на прекрасное видение в белом, которое на меня накладывало такое заклинание. Она
медленно переходила от одного ребенка к другому из многих собравшихся там и
намеренно делала свой выбор, как будто собирала цветы. «Я возьму тебя и тебя», я
услышал ее пение: «И ты, и ты...»
I glanced with envy at the girls she had chosen. Would she want me too? I
wondered, secretly yearning to go with her wherever she went, for this was
something I now wanted to do more than anything else. However, she passed me by.
She turned instead with sudden animation and interest toward a young man,
sketchbook and pencil in hand, who had been quietly sitting in the background
observing. He whispered a few words, which caused Isadora to turn around and
look at me. She came over to where I stood beside mother, anxiously waiting for
her to notice me. She smiled, took my hand in hers and, leading me to the group
of girls she had selected, gently said, «And Irma, I will take you, too.»
..
Я с завистью посмотрела на девочек, которых она выбрала. Она захочет
выбрать меня тоже? Я задавалась вопросом, тайно желая пойти с ней, куда бы она
ни отправилась, потому что это было то, что я теперь хотела сделать больше всего
на свете. Однако она прошла мимо меня. Вместо этого она обернулась с неожиданной
живостью и интересом к молодому человеку, с книжкой и карандашом в руке, который
спокойно сидел и наблюдал на заднем плане. Он прошептал несколько слов, которые
заставили Айседору развернуться и посмотреть на меня. Она подошла к тому месту,
где я стояла рядом с матерью, с тревогой ожидая, когда она заметит меня. Она
улыбнулась, взяла меня за руку и привела меня к группе девушек, которых она
выбрала, мягко сказала: «И Ирма, я тоже тебя возьму».
I had no idea then of the role the young artist had played for me. When
years later I once asked Isadora what exactly had prompted her to choose me for
her pupil, she appeared surprised at my question.
«Why, don't you know? It
was Gordon Craig. He said to me, 'Take her, she has the eyes!'»
«Of course I
said that about you to Isadora,» Gordon Craig told me recently when I inquired.
In answer to my letter, he wrote from Vence in the south of France where he now
resides:
..
Тогда я понятия не имела о той роли, которую сыграл для меня
тот молодой художник. Когда несколько лет спустя я однажды спросила Айседору,
что именно побудило её выбрать меня как её ученика, она показалась удивленной
моим вопросом.
«Почему, разве ты не знаешь? Это был Гордон Крейг. Он сказал
мне: «Возьми её, у нее глаза!»
«Конечно, я говорил об этом с Айседорой, -
сказал мне недавно Гордон Крейг, когда я спросила. В ответ на моё письмо он
написал из Венса на юге Франции, где он сейчас проживает:
Dear Irma:
So once again I find you, don’t doubt if I remember you. But
to get your letter is perhaps the best thing which has happened to me for many
years - and no ‘perhaps’ at all. . . . I look on you as you were, small and
holding up your hands as in the picture and your blessed heart is just the same
as it was when a child, I feel this.
The Hamburger Hof, do I remember that!
Yes, and it was a foggy week - dark by day. I drew a poor sketch of the side of
the hotel from my window and some lights. . . . The date I was in Hamburg with
her was January 24th to Jist, 1905.
..
Дорогая Ирма:
Так снова я нашел
вас, и не сомневайтесь, помню ли я вас. Но получить ваше письмо - это, пожалуй,
лучшая вещь, которая произошла со мной за много лет - это вообще «невероятно»...
Я смотрю на вас так, как вы когда-то были маленькой и поднимали руки, как на
картинке, и ваше благословенное сердце - оно то же самое, каким было, когда вы
были ребенком, я это чувствую.
Гамбургский двор [отель], я помню это! Да, и
это была туманная неделя - темная днем. Я нарисовал бледный эскиз стороны отеля
из окна и некоторых огней.... Дата, когда я был в Гамбурге с ней, была без
сомнения 24 января, 1905 год.
And that is how I became Isadora Duncan's pupil. The chances of our ever
meeting had been very slim. Was it hazard or destiny-who can tell?
«Follow
me, follow me!» she had said when first we met. And follow her I did, from then
on to the end.
..
Именно так я стала учеником Айседоры Дункан. Шансы
нашей встречи были очень незначительными. Было ли это опасностью или судьбой -
кто может сказать?
«Следуй за мной, следуй за мной!» - сказала она, когда мы
встретились. И следую за ней с тех пор и до конца.
There were five of us when we children gathered the next morning at her
hotel to be attired in our new school uniform consisting of tunic and sandals
and a little hooded woolen cape.
..
Нас было пятеро из нас, когда мы,
дети, собрались на следующее утро в её отеле, чтобы одеться в нашу новую
школьную форму, состоящую из туники и сандалий, и маленького шерстяного плаща с
капюшоном.
Dressed alike, we looked like sisters. I distinctly recall the sense of
freedom I experienced in those light and simple clothes, which were the
distinctive Duncan uniform and which would henceforth set us apart from other
people. Goodbye petticoats and cumbersome dresses with bothersome hooks and
high-buttoned shoes. We children, strangers only a moment ago, now timidly
smiled at each other in a new-found comradeship.
..
Одетые одинаково, мы
были похожи на сестер. Я отчетливо помню чувство свободы, которое я испытала в
этой легкой и простой одежде, которая была отличительной формой Дункан и которая
отныне отделяла нас от других людей. До свидания юбки и громоздкие платья с
назойливыми крючками и туфлями. Мы, дети, незнакомые только минуту назад, теперь
робко улыбались друг другу в новом товариществе.
We were soon on our way to the station. I had never traveled in a train
before. In all the excitement I completely lost track of mother. Accompanied by
Isadora's maid, we settled ourselves in a second-class compartment in the train
for Berlin when, amidst all the confusion, I heard someone tap on the window. It
was mother. She tried bravely to smile, but her eyes were red from weeping. I
did not immediately understand why she should be crying, since I was on my way
to that marvelous school she had told me about, where I would soon be happily
playing and dancing with my schoolmates. Why wasn't she happy too? Poor mother!
She still had her stepchildren, but I was the only child of her own. Did she
have a premonition? Though I would see her again, the bond would never be
the same. How could she possibly imagine that her daughter was leaving her, not
for a few years as she believed, but that an inscrutable destiny was taking her
away practically forever. I leaned out the open window and kissed mother
goodbye. She clung to my hand. A sudden shrill blast of the train whistle and we
slowly moved out of the station. Mother kept pace with the moving train to the
end of the platform. My last glimpse of her showed a weeping black-robed figure
with a small bundle, my discarded clothes, pressed tightly to her breast.
..
Мы скоро отправились на станцию. Раньше я никогда не ездила в поезде.
Во всем волнении я полностью потеряла следы матери. В сопровождении служанки
Айседоры мы обосновались в отсеке второго класса в поезде в Берлин, когда, среди
всего замешательства, я услышала, как кто-то нажал на окно. Это была мать. Она
смело пыталась улыбнуться, но её глаза были крпсными от плача. Я не сразу
поняла, почему она должна плакать, так как я была на пути к той чудесной школе,
о которой она мне рассказывала, где я скоро буду счастливо играть и танцевать со
своими одноклассниками. Почему она тоже не была счастлива? Бедная мать! У неё
всё ещё были ее пасынки, но я была единственным её ребенком. У нее было
предчувствие? Хотя я увижу её снова, связь никогда не будет такой. Как она могла
себе представить, что её дочь покидает её, а не на несколько лет, как она
верила, но эта непостижимая судьба уводила её практически навсегда. Я высунулась
из открытого окна и поцеловал мать на прощание. Она прижалась к моей руке.
Внезапный пронзительный взрыв свистка, и мы медленно вышли из станции. Мать
двигалась с движущимся поездом до конца платформы. Мой последний взгляд на неё
показал плачущую черную фигуру с маленьким пучком, и мою брошенную одежду,
плотно прижатую к груди.
A few hours later we arrived in Berlin. A pale winter sun brightened the
city. The maid shepherded her small flock to the exit where our new guardian
awaited us. She sat in a closed carriage, looking very beautiful. To my childish
imagination she represented the legendary Fairy Queen in her coach, carrying me
and my companions off to her enchanted castle in the forest.
«Come and sit
here beside me,» she said sweetly as I climbed in. I was thrilled!
..
Через несколько часов мы прибыли в Берлин. Светлое зимнее солнце
оживило город. Горничная провела свое маленькое стадо к выходу, где нас ожидал
наш новый опекун. Она сидела в закрытой карете, выглядя очень красивой. В моём
детском воображении она представляла легендарную Королеву Фей в её карете,
уносящую меня и моих спутников в её заколдованный замок в лесу.
«Иди и сядь
рядом со мной», сказала она сладко, когда я забралась. Я была в восторге!
The horses rapidly traversed the long chaussee leading to the Grunewald.
Filled with expectation, we all sat quiet as mice. When the carriage at last
stopped in front of a yellow stucco villa with a tall picket fence, she said,
«Here is the school!» We all got out. Wide-eyed with curiosity about what
awaited us within, I climbed the many stairs to the entrance. Never was I so
surprised as when the door opened and there right in front of me stood the
seminude statue of a Greek Amazon on a pedestal, her head nearly touching the
ceiling! We all gaped with astonishment. When I recovered from my initial shock,
I turned to look for an explanation from the beautiful lady who had brought us
here. But the Fairy Queen had vanished-coach and all.
..
Лошади быстро
пересекли длинный путь, ведущий к Грюневальду. Наполненные ожиданиями, мы все
сидели тихо, как мыши. Когда карета наконец остановилась перед желтой лепной
виллой с высоким заборным ограждением, она сказала: «Вот школа!» Мы все вышли.
Широко глядя с любопытством насчет того, что нас ждало, я поднялась по
многочисленным лестницам ко входу. Никогда я не была так удивлена, как когда
дверь открылась, и прямо передо мной стояла статуя полуобнаженной греческой
Амазонки на пьедестале, её голова почти касалась потолка! Мы все изумились.
Когда я оправилась от своего первоначального шока, я обернулась, чтобы найти
объяснение у прекрасной леди, которая привела нас сюда. Но Королева Фей исчезла
- карета и всё.
Left alone in these strange surroundings and frightened, we children
instinctively drew closer together. A curious odor of bay leaves pervaded the
hall, emanating from the dried laurel wreaths that decorated the walls. I had
the sensation of having entered a chapel. We remained there waiting for what
seemed an unconscionable time.
..
Оставшись в одиночестве в этих странных
местах и испугавшись, мы, дети, инстинктивно сблизились. Любопытный запах
лаврового листа пронизывал зал, исходящий от высушенных лавровых венков,
украшавших стены. У меня было ощущение, что я вошла в часовню. Мы остались там,
ожидая чего-то, что как казалось длилось чрезмерно долго.
Then something happened. Over to one side some sliding doors opened a
crack, and out peered a small monkeylike face, brown and wrinkled. This face
stared at us for a minute; then the doors opened wider, and a small woman
stepped out. Out-landishly attired in a long red Chinese coat embroidered all
over with flowers and parrots, this strange apparition mysteriously approached,
limping slightly. She slowly circled around the little group, huddled close
together for protection. She kept her hands hidden Chinese-fashion in her
voluminous sleeves.
We did not know what to make of it. Who was this?
..
Потом что-то случилось. С одной стороны, какие-то раздвижные двери
открыли проем, и оттуда выглянуло маленькое обезьяноподобное лицо, коричневое и
морщинистое. Это лицо смотрело на нас с минуту; затем двери стали шире, и
маленькая женщина вышла наружу. Внезапно одетая в длинное красное китайское
пальто, вышитое со всех сторон цветами и попугаями, это странное явление
таинственно приблизилось, слегка прихрамывая. Она медленно кружала вокруг
маленькой группы, прижавшись вплотную друг к другу для защиты. Она держала руки
скрытыми в объемных рукавах китайского платья.
Мы не знали, что с этим
делать. Кто это был?
Without a kind word of greeting to the pathetic little group in her house,
this odd creature poked her funny face into each one of our faces for a silent
scrutiny and then disappeared as mysteriously as she had come, closing the
sliding doors behind her.
..
Без каких-либо приветствий к жалкой
маленькой группе, появившейся в её доме, это странное существо направляло своё
странное лицо на каждое из наших лиц для молчаливого контроля, а затем исчезло
так же загадочно, как она и появилась, закрыв раздвижные двери позади
себя.
I suddenly longed for the comforting arms of my mother. The others must
have had similar reactions, for Erica-the youngest, a mere tyke of four-suddenly
burst into loud, heart-rending wails. We all were about to join her when,
luckily, two nursemaids appeared.
..
Мне вдруг захотелось утешительных
рук моей матери. У других, должно быть, были подобные реакции, потому что Эрика
- самая младшая, всего лишь четырех лет - внезапно взорвалась в громкие,
раскалывающиеся вопли. Мы все собирались присоединиться к ней, когда, к счастью,
появились две гувернантки.
«Ah! here they are, our little Hamburgers!» they exclaimed. With pleasant
grins lighting up their young faces, they said, «Welcome to the Duncan School!»
and in a cheerful, lively manner hustled us off.
..
«Ах! вот они, наши
маленькие Гамбургеры!» - воскликнули они. С приятной улыбкой, освещенной их
молодыми лицами, они сказали: «Добро пожаловать в школу Дункан!» И в веселой,
живой манере вытолкнули нас наружу.
Chatting all the way downstairs, they hurried us to the large, airy
basement, where they helped us remove our newly acquired white woolen coats with
pink-lined hoods and our winter over-shoes. «What you children need is some nice
hot tea and bread and butter,» one of them said. «That will cheer you up.»
..
Беседуя всю дорогу вниз, они поспешили к большому воздушному подвалу,
где они помогли нам снять наши недавно приобретенные белые шерстяные пальто с
розовыми вышивками и снять наши зимние ботинки. «Всё что вам нужно, дети - это
хороший горячий чай, хлеб и масло», - сказала одна из них. «Это поддержит
вас».
«And then you are going to meet all your new playmates,» the other one
grinned and jerked her thumb in the direction of the nearby dining hall. «Listen
to them! They have just come back from their daily outing.»
..
«И тогда
вы встретите всех своих новых товарищей по игре», - улыбнулась другая, и указала
большим пальцем в сторону соседней столовой. «Слушайте их! Они только что
вернулись со своей ежедневной прогулки».
The loud hubbub of children's voices resounded in the basement. It stopped
suddenly, the moment we newcomers entered the room.
«Meet our little
Hamburgers!» one of the nurses called out.
«You all have time to get
acquainted before tea.»
..
В подвале раздался громкий шум детских
голосов. Это прекратилось внезапно, как только мы, новички, вошли в
комнату.
«Познакомьтесь с нашими маленькими Гамбургерами!» - произнесла одна
из гувернанток.
«У вас всех есть время познакомиться перед чаем».
Being an only child and having played mostly solitary games at home, I
always felt shy when confronted with a mass on-slaught of other children. But
this group looked like a cheerful, friendly lot, with their cheeks red from the
wintry air and out-of-doors activities, and their eyes shining. They pushed
forward for a closer view of us. A pretty, dark-haired girl with round rosy
cheeks and small chocolate-brown eyes, older and taller than myself, made her
way through the crowd and grasped my hand. «My name is Anna,» she said sweetly.
«What is yours?»
..
Будучи единственным ребенком и играя в основном в
одиночные игры в домашних условиях, я всегда чувствовала себя застенчивой, когда
сталкивалась с массой из других людей. Но эта группа была похожа на веселую,
дружелюбную массу, с красными щеками от зимнего воздуха на открытом воздухе, и с
их сияющему глазами. Они подошли к нам ближе. Красивая, темноволосая девушка с
круглыми розовыми щеками и маленькими шоколадно-карими глазами, старше и выше
меня, пробралась сквозь толпу и схватила мою руку. «Меня зовут Анна, - сказала
она сладко. "А как тебя?"
I introduced myself and she immediately made me feel at home by saying, «I
want you to meet my friend Theresa,» and she put her arm around the waist of a
girl who was her opposite in coloring, with blue eyes, blonde hair, and a lot of
freckles on her tiny nose. They made a charming pair. Anna, who ap-parently
loved to get things organized, then drew out a darling little girl nearer my own
age and size. She had a dainty heart-shaped face with hazel eyes and dark
lashes. I especially admired her dark, naturally wavy hair. Anna introduced us,
stating im-portantly, «This is Temple. She is Miss Isadora's niece!» (the
daughter of her brother Augustin, as I later learned).
..
Я представила
себя, и она сразу заставила меня почувствовать себя как дома, сказав: «Я хочу,
чтобы вы познакомились с моей подругой Терезой», и она обняла талию девушки,
которая была её противоположностью во внешнем виде, с голубыми глазами, светлыми
волосами, и множеством веснушек на её крошечном носу. Они сделали очаровательную
пару. Анна, которая, по-видимому, любила организовывать происходящее, затем
вытащила из толпы милую девочку ближе к моему собственному возрасту и размеру. У
неё было изящное сердцевидное лицо с карими глазами и темными ресницами. Я
особенно восхищалась её темными, естественно волнистыми волосами. Анна
познакомила нас с важными словами: «Это Храм. Она - племянница мисс Айседоры!»
(Дочь её брата Августина, как я узнала позже).
Temple said, «Hello!» and stared at me with lips half-open in an expectant
sort of way, which I soon found out was a little habit she had. I didn't say
anything but thought, What luck! to be the niece of a Fairy Queen! I could not
get further acquainted with her, for Anna, who had taken me in tow, had more
girls to introduce, mainly the younger ones. There was Lise! with the pretty
golden curls and the large brown eyes of a startled deer. And beside her, little
Gretel with violet eyes, ash-blonde hair, and the delicate look of a Dresden
china doll. There were many more-Isabelle, Gerda, Marta, Stephanie-too many
names to remember all at once. When we sat at the long refectory table, I
counted twenty girls. I discovered later they came from every part of Germany,
some from Belgium, Holland, Switzerland, and Poland; Temple was the only
American.
..
Храм сказала: «Привет!» И уставилась на меня с полуоткрытыми
губами, что, как я вскоре узнала, была её маленькая привычка. Я ничего не
сказала, но подумала: «Какая удача! быть племянницей Волшебной королевы! Я не
могла больше познакомиться с ней, потому что Анна, которая взяла меня на буксир,
предложила больше девочек, в основном младших. Это Лиза! с довольно золотыми
кудрями и большими карими глазами испуганного оленя. И рядом с ней, маленькая
Гретель с фиолетовыми глазами, пепельно-светлыми волосами и тонким видом куклы
из Дрездена. Было еще много - Изабель, Герда, Марта, Стефани - слишком много
имен, чтобы запомнить все сразу. Когда мы сели за длинный столик, я насчитала
двадцать девочек. Я позже обнаружила, что они приехали из разых частей Германии,
некоторые из Бельгии, Голландии, Швейцарии и Польши; Храм был единственной
американкой.
«I do not know exactly how we chose those children,» Isadora once said. «I
was so anxious to fill the Grunewald and the forty little beds, that I took the
children without discrimination, or merely on account of a sweet smile or pretty
eyes; and I did not ask myself whether or not they were capable of becoming
future dancers.»*
*Life, p. 177.
..
«Я точно не знаю, как мы выбрали
этих детей», - однажды сказала Айседора. «Я очень хотела заполнить Груневальд и
сорок маленьких кроватей, так что я брала детей без дискриминации или просто
из-за сладкой улыбки или хорошеньких глаз; и я не спрашивала себя, способны ли
они стать в будущем танцорами».*
*Моя жизнь, с. 177.
I asked Anna, who took her seat beside me at tea, how she liked it here.
She didn't answer directly but inquired, «Have you met Tante Miss?»
«Tante
who?» I was puzzled. «Who is that?»
«Didn't you see her upstairs?»
«Oh,
you mean the one in the funny red coat with the parrots on it?»
Anna nodded
eagerly, a mischievous twinkle in her eyes.
«What do you think of her?»
«I was so scared.»
..
Я спросила Анну, которая села рядом со мной за
чаем, как ей понравилось здесь. Она не ответила прямо, но спросила: «Вы
встречались с мисс Танте?»
«Танте, кто?» Я был озадачена. «Это
кто?»
«Разве ты не видела её наверху?»
«О, ты имеешь в виду ту, кто в
забавном красном пальто с попугаями?»
Анна нетерпеливо кивнула, озорная
улыбка была в её глазах.
«Что ты о ней думаешь?»
«Я был так
напугана.»
Anna whispered, «We are all a bit frightened of her. She is Miss Duncan,
Miss Isadora's older sister. We call her Tante Miss.» And with the superior air
of one who had been enrolled at the school for the space of a whole week before
I arrived, she added, «But everybody else is very nice here, you'll see!»
«Attention everyone!» One of the nursemaids at the end of the table clapped her
hands for silence. «I am going to take the new ones upstairs to bed. The rest of
you stay down here and don't make too much noise. Is that understood?»
..
Анна прошептала: «Мы все немного испугались. Она мисс Дункан, старшая
сестра мисс Айседоры. Мы называем ее «мисс Танте». И с превосходным видом того,
кто был зачислен в школу на протяжении целой недели до моего приезда, она
добавила: «Но все остальные здесь очень хороши, вы увидите!» «Внимание всем!»
Одна из гувернанток в конце стола хлопнула в ладоши для тишины. «Я собираюсь
взять новых наверх в постель. Остальные вы остаетесь здесь и не делаете слишком
много шума. Это понятно?»
A shout by many throats in the affirmative answered her. «Well then, come
with me, all you little Hamburgers. You must be tired from the trip and the
excitement. Early to bed and early to rise for you five, and tomorrow you'll be
fresh and rested and can have a good time with the other children.»
..
Ей
ответил утвердительный крик из многих голосов. «Ну, пойдемте со мной, все наши
маленькие Гамбургеры. Вы должно быть устали от поездки и волнения. По-раньше
ляжете спать, и вам рано вставать, для вас в пять, а уже завтра вы будете
свежими и отдохнувшими, и сможете хорошо провести время с другими детьми».
With these words she marched us upstairs to the dormitory, where five white
beds, with blue satin coverlets and muslin canopies tied with blue ribbon at the
top, awaited us. The winter's pale setting sun cast a pink glow over the pretty
white and blue room. It struck me as peculiar having to go to bed in daylight,
but I didn't mind in the least as soon as I saw the canopied bed that was to be
mine. In Germany we call this a Himmelbett, or «heavenbed,» associated always
with children of the rich. The average child merely dreamed of such a heavenly
bed, curtained in flowing white muslin and covered in satin, fit for a princess.
I could hardly wait, after I had folded my Duncan uniform on the white chair at
the foot and placed my sandals neatly underneath, as I had been shown, to climb
into my Himmelbett and pull the silk coverlet up to my chin, finding that my
dream had come true.
..
С этими словами она направила нас наверх в
общежитие, где нас ожидали пять белых кроватей с голубыми атласными покрывалами
и муслиновыми навесами с голубой лентой наверху. Затянувшееся зимой солнце
заливало розовое сияние над красивой бело-голубой комнатой. Мне показалось
странным ложиться спать при дневном свете, но я ничуть не возражал, как только
увидел навесную кровать, которая должна была быть моей. В Германии мы называем
это Химмельбеттом, или «небесами», которые всегда ассоциируются с детьми
богатых. Средний ребенок просто мечтал о такой небесной постели, занавешенной в
белой муслине и покрытой сатином, подходящей для принцессы. Я едва мог
дождаться, после того как я сложила форму Дункан на белом стуле у подножия и
аккуратно поставила свои сандалии под ним, как мне показалось, чтобы забраться в
мой Химмельбетт и натянуть шелковое одеяло до моего подбородка, обнаружив, что
моя мечта сбылась.
While some of the other children dawdled and little Erica, the baby of the
school, had to be undressed and put to bed by «Fraulein» (as we were told to
call her), I glanced about the room. On the wall directly opposite hung the most
appealing picture: a large Madonna and Child in ceramic on an azure background,
framed in a garland of fruit and flowers in glazed colors, so natural they
looked real. At home in our dark, damp bedroom I had only a dull framed proverb.
Here, in the Duncan School, everything was different!
..
В то время как
некоторые из других детей улеглись, и маленькую Эрику, ребенка школы, пришлось
раздеть и положить в постель «Фрейлейн» (как нам сказали звать её), я взглянула
на комнату. На стене прямо напротив висела самая привлекательная картина:
большая Мадонна с младенцем в керамике на лазурном фоне, обрамленная гирляндой
из фруктов и цветов в глазированных красках, настолько естественная, что они
выглядели реальными. Дома в нашей темной, влажной спальне у меня была только
унылая обрамленная пословица. Здесь, в Школе Дункан, всё было по другому!
But the picture that pleased me most was the small reproduction of an angel
playing the viol that was attached to the bedstead above my head. The other beds
had similar Renaissance pictures, each one representing an angel playing a
different instrument. But I liked mine the best; the face of my guardian angel,
framed in dark curls and inclined over the instrument, had so divine an
expression that one could almost hear the melody. When Fraulein closed the
Venetian blinds, curtailing my observation, I stretched out with contentment and
tried to go to sleep.
..
Но картина, которая мне больше всего нравилась,
- это маленькое воспроизведение ангела, играющего на скрипке, который был
прикреплен к кровати над моей головой. На других кроватях были похожие картины
эпохи Возрождения, каждая из которых представляла ангела, играющего на другом
инструменте. Но мне понравилось моя, она была лучшей; лицо моего
ангела-хранителя, обрамленное темными кудрями и наклоненное к инструменту,
обладало таким божественным выражением, что почти можно было услышать мелодию.
Когда фраулейн закрыла венецианские жалюзи, свернув мое наблюдение, я
растянулась с удовлетворением и попыталась заснуть.
[35], p. 18-19.
Isadora Duncan at the Theatre of Dionysus, Athens, 1904.
[36], p. 18-19.
Isadora in her own equipage, Berlin, 1905.
Marta,
Lisa, and Gerda before a statuette of Isadora, Grunewald, 1905.
..
It was not easy. All the fresh impressions and strange sights that had
crowded these last three days tumbled through my mind. The pine-scented air of
the nearby forest filled the room with fragrance. Through the open window I
could hear the dis-tant rumble of the Rundbahn passing by. The melancholy hoot
of the locomotive, a sound forever afterward evoking memories of my childhood,
made me feel drowsy. Still I could not relax into sleep. Something was missing.
What I longed for was not the comforting arms of my own mother giving me a
goodnight kiss. It was just one more sight, before I dozed off, of the
beauti-ful Fairy Queen, who had brought us here to her enchanted castle in the
woods. She and her coach seemed to have disappeared completely.
..
Это
было непросто. Все свежие впечатления и странные достопримечательности, которые
переполняли эти последние три дня, провалились у меня в голове. Сосновый воздух
из соседнего леса заполнил комнату ароматом. Через открытое окно я услышала
пронзительный гул прохода Рундбана. Меланхолический гудок локомотива, звук,
навеки напоминающий мое детство, заставил меня почувствовать сонливость. Тем не
менее я не могла уснуть. Что-то не так. То, чего я жаждала, не было утешительным
оружием моей матери, дающей мне спокойный поцелуй. Это было ещё одно зрелище,
прежде чем я задремала, о прекрасной Королеве Фей, которая привела нас сюда в её
заколдованный замок в лесу. Она и её экипаж, казалось, полностью исчезли.
I began to fear I would never see her again when I noticed a shadowy vision
tiptoeing silently from bed to bed, bending over each child. At last she reached
me. It was the Fairy Queen! She placed a cookie between my lips and kissed me.
«Good night, darling, sleep well,» she murmured, and was gone. I sighed happily
and fell into a peaceful slumber on the threshold of a bright new
world.
..
Я начала бояться, что больше никогда не увижу её, когда увидела,
как тихое видение, тихо пробиралось на цыпочках, от постели к постели,
наклоняясь над каждым ребенком. Наконец она добралась до меня. Это была Королева
Фей! Она положила печенье между моих губ и поцеловала меня. «Спокойной ночи,
дорогая, хорошего сна», - пробормотала она и ушла. Я счастливо вздохнула и
погрузилась в мирный сон на пороге яркого нового мира.
[38], p.20-36 * DUNCAN DANCER * Dancer of the Future *
-=2=-
Dancer of the Future
Танцовщица будущего
THE year she established her first school, Isadora was basking in newfound
fame and popularity. It was Germany’s privilege in the opening years of the
twentieth century to offer the comparatively unknown American dancer both
serious recognition and lucrative success. She chose Germany, she once remarked,
“as the centre of philosophy and culture which I then believed it to be, for the
founding of my school.” *
*Life, p. 177.
..
В год, когда она основала
свою первую школу, Айседора купалась в новообретенной славе и популярности. Это
была привилегия Германии в первые годы двадцатого века, чтобы предложить
сравнительно незнакомой американской танцовщице как серьезное признание, так и
прибыльный успех. Она выбрала Германию, как она однажды заметила, «как центр
философии и культуры, который, как я тогда считала, необходимо для основания
моей школы».*
*Жизнь, с. 177.
Germany, at that period still an empire, had for the last three decades
enjoyed a state of uninterrupted peace. The liberal arts and sciences
flourished. It was no wonder, then, that when Isadora arrived with her dances
inspired by Hellenic ideals, the artists and intelligentsia of Germany saw in
her some divine manifestation. She in turn-her imagination kindled by the great
masters of German music-started a bold new venture in dance history when she
created her own choreography to Beethoven’s Seventh Symphony, the one that
Wagner had labeled “the Apotheosis of Dance.” It was animated by her desire to
weld the two sister arts, music and dance, closer together. Such a venture
created a sensation among music lovers, who tangled in hot debates as to whether
or not the music of Beethoven needed this visualization. But she had no choice,
for only in great music did she find the source of inspiration that harmo-nized
with her lofty ideals.
..
Германия, в тот период еще империя, в течение
последних трех десятилетий наслаждалась состоянием непрерывного мира.
Либеральные искусства и науки процветали. Поэтому неудивительно, что когда
Айседора прибыла со своими танцами, вдохновленными идеалами эллинов, художники и
интеллигенция Германии увидели в ней какое-то божественное проявление. Она в
свою очередь - её воображение, зажженное великими мастерами немецкой музыки, -
начала новое смелое начинание в истории танцев, когда она создала свою
собственную хореографию в Седьмой симфонии Бетховена, которую Вагнер назвал
«Апофеозом танца». Он был воодушевлен по ее желанию сблизить две сестры
искусства, музыки и танца, ближе друг к другу. Такое предприятие создало
ощущение среди любителей музыки, которые запутались в горячих дискуссиях о том,
нужна ли музыке Бетховена эта визуализация. Но у неё не было выбора, потому что
только в великой музыке она находила источник вдохновения, гармонирующий с ее
высокими идеалами.
To fully comprehend and appreciate her epoch-making contribution to the
history of the dance, it is imperative to recall the primitive, stagnant state
in which that art was then floundering. The so-called “classical” ballet was an
uninspiring and uninteresting acrobatic exercise which, as one contemporary
critic observed, “had no validity other than a mere diversion. No one who
considered himself an intellectual gave the dance as it was then serious
consideration.” Not until Isadora Duncan arrived on the scene and gave the dance
new form and life did she, according to the same source, “help us to realize
that the dance can be an art.”
..
Чтобы полностью понять и оценить её
эпохальный вклад в историю танца, необходимо вспомнить примитивное, застойное
состояние, в котором это искусство тогда барахталось. Так называемый
«классический» балет был скучным и неинтересным акробатическим упражнением,
которое, как заметил один современный критик, «не имело никакой
действительности, кроме простого развлечения. Никто из тех, кто считал себя
интеллектуалом, не ставил танец, как это было тогда, на серьезное рассмотрение».
Только после того, как Айседора Дункан пришла на сцену и дала новую форму танца
и жизни, она, согласно тому же источнику, «помогла нам понять, что танец может
быть искусством».
Another spectator, who described her as being “tall, graceful and slender
with a small oval face, good features and a mass of dark hair; who is beautiful
on the stage and has particularly graceful arms and hands,” saw in the
California girl “a dancer of remarkable skill, whose art . . . has a wonderful
eloquence of its own. It is as far from the acrobatics of the opera dancer as
from the conventional tricks by which the pantomimists are wont to express the
more elementary human emotions.” To the above quoted reviews of a German and an
English writer should be added the impression of a contemporary French
journalist, who describes a rehearsal he once attended in a theatre in France.
On a bare stage a troupe of girls in pink tights, tutus and ballet slippers,
with woolen shawls across their shoulders to keep them warm on that drafty
stage, evolve slowly under the direction of a ballet master.
..
Другой
зритель, который назвал её «высокой, изящной и стройной с маленьким овальным
лицом, хорошими чертами и массами темных волос; которая красива на сцене и имеет
особенно изящные кисти и руки», видел в калифорнийской девушке «танцовщицу
замечательного мастерства, чье искусство ... имеет замечательное красноречие.
Это далеко от акробатики оперного танца, как от обычных трюков, благодаря
которым пантомимисты привыкли выражать более элементарные человеческие эмоции».
К приведенным выше обзорам немецкого и английского писателей следует добавить
впечатление современного французского журналиста, который описывает репетицию,
которую он когда-то посещал в театре во Франции. На голой сцене труппа девушек в
розовых колготках, пачках и балетных тапочках с шерстяными шалями на плечах,
чтобы держать их в тепле на этой сквозной сцене, медленно развивается под
руководством балетмейстера.
The ballet master, bustling about, made the troupe repeat the same movement
a dozen times. But it never seemed quite right. He got very angry and stormed at
them. The stick with which he beat time, tapping it against the floor,
frequently struck the legs in pink tights. This whole set-up had something
infinitely sinister about it, something very sad. All this inanimate gymnastic
had only a very faint resemblance to what one imagines the dance to be. The
dance must after all express something. It is not enough to execute movements
with the legs alone, the whole body must participiate. The entire being must
express some feeling. Our ballerinas are for the most part marvelously
articulated dolls whose grace we can admire but whose pointes and jetes battues
cannot be considered anything more than choreographical exercises. It will be
the glory of Isadora Duncan, that wanting to renew the art of the dance, she
drew her inspiration from ancient Greece and revived for us again that epoch of
beauty.
..
Балетмейстер, суетящийся вокруг, заставил труппу повторить
одно и то же движение дюжину раз. Но это никак не казалось ему правильным. Он
очень рассердился и бушевал на них. Палка, которой он отбивал время, постукивая
по полу, часто ударяла по ногам в розовых колготках. Вся эта настройка имела
что-то бесконечно зловещее, что-то очень грустное. Вся эта неодушевленная
гимнастка имела только очень слабое сходство с тем, что воображает танец. Танец
должен все что-то выразить. Недостаточно совершать движения только с ногами, все
тело должно участвовать. Все существо должно выразить какое-то чувство. Наши
балерины - это по большей части удивительно артикулированные куклы, чью грацию
мы можем восхищать, но чьи бонусы и струны не могут считаться чем-то большим,
чем хореографические упражнения. Это будет слава Айседоры Дункан, которая хочет
обновить искусство танца, она черпала вдохновение из Древней Греции и снова
возродила для нас эту эпоху красоты.
Isadora’s appearance on the stage in a simple chiton “a la greque” and sans
pink tights (a shocking sight to the prudish element in society) led people to
believe that she wanted to revive the Greek dance. Yet she herself categorically
stated, “My dance is not Greek. I am not a Greek. I am American.” She felt her
dance had sprung from the roots of life as her Irish pioneer ancestors lived it
in a covered wagon traversing the wide spaces of the West on their way to
California in ‘49. “All this my grandmother danced in the Irish jig,” she told
her pupils, “and I learned it from her and put into it my own aspiration of
young America.»*
* Cf. Life, p. 340.
..
Выступление Айседоры на сцене
в простом хитоне «а ля греческий» и мужских розовых колготках (шокирующее
зрелище для ханжеской части общества), что заставило людей поверить, будто она
хотела возродить греческий танец. Но она сама категорически заявляла: «Мой танец
не греческий. Я не гречанка. Я американка». Она чувствовала, что её танец возник
из корней жизни, поскольку её ирландские предки-первопроходцы жили в крытом
вагоне, пересекающем широкие пространства Запада на пути в Калифорнию в '49
году. «Всё это танцевала моя бабушка в ирландской джиге, - говорила она своим
ученикам, - и я узнала об этом от неё, и вложила в это своё собственное
стремление молодой Америки».*
*См. Жизнь, с. 340.
With the same enterprising spirit that had animated her pioneer ancestors,
she undertook the formidable task of establishing her long-dreamed of school. I
know of no other precedent in modern times where a young artist, at the start of
a promising career, is moved to invest hard-won earnings in a philanthropical
enterprise simply to gratify some lofty ideal. But Isadora Duncan did just that.
Rather than invest her money in diamonds and costly furs and expensive mansions
and other luxuries so many women crave, she spent every penny she earned on the
upkeep of her school. “I had no wish for the triumphal world tours” (which her
manager urged on her), Isadora, the idealist, explained. “I wanted to study,
continue my researches, create a dance and movements which then did not exist,
and the dream of my school which had haunted all my childhood, became stronger
and stronger.”+
+ Life, p. 141.
..
С таким же предприимчивым духом,
который оживил своих предков-первооткрывателей, она взяла на себя огромную
задачу по созданию своей мечты о школе. Я не знаю другого прецедента в наше
время, когда молодой артист, в начале многообещающей карьеры, перемещается,
чтобы вкладывать трудно завоеванные прибыли в филантропическое предприятие
просто для удовлетворения некоторых высоких идеалов. Но Айседора Дункан сделала
именно это. Вместо того, чтобы вкладывать деньги в бриллианты и дорогостоящие
меха, дорогие особняки и другие предметы роскоши, которых так жаждут женщины,
она потратила каждую пенни, которую она заработала на содержании её школы. «Я не
желаю триумфальных мировых туров» (к чему её призвал её менеджер), как идеалист,
объясняла Исадора. «Я хотела учиться, продолжать свои исследования, создавать
танцы и движения, которых тогда не было, и мечта о моей школе, которая
преследовала иеня всё моё детство, стала сильнее и сильнее».+
+ Жизнь, с.
141.
Months before she founded her school late in December 1904, Isadora was
walking with a friend when they happened upon a group of girls doing
calisthenics with dumbbells in an open courtyard. The girls, dressed in black
woolen bloomers, long-sleeved middy blouses, black stockings and shoes, went
through their exercises in a lifeless manner. Isadora, bent on reform, not only
in the art of dance but also in dress, said to her companion, “Consider these
poor girls trying to exercise with all those horrible clothes on l One of these
days I am going to change all that.”
..
За несколько месяцев до того, как
она основала школу в конце декабря 1904 года, Айседора ходила с другом, когда
они встречались с группой девушек, делающих гимнастику с гантелями в открытом
дворе. Девушки, одетые в черные шерстяные блузки, с длинными рукавами,
миди-блузками, черными чулками и туфлями, безжизненно прошли свои упражнения.
Айседора, склонившись к реформе, не только в искусстве танца, но и в одежде,
сказала своему собеседнику: «Подумайте об этих бедных девушках, пытающихся
упражняться со всей этой ужасной одеждой. На днях я собираюсь изменить все
это.»
“How are you going to bring that about?” Her friend reminded her of the age
they lived in and the ingrained prudishness of centuries. “It would be a
miracle.” Isadora answered with conviction,
“I am determined to found a
school, where children will walk barefoot in sandals the same as I do and wear
short, sleeveless tunics so they can move in utter freedom and be a fine example
to all the other children in the world. They shall learn not to be ashamed to
expose their limbs to the rays of the health giving sun. And I shall teach them
to dance; not in the stilted, outworn tradition of either a fairy, a nymph, or a
coquette, as I found when I was a child and took dancing lessons, but in harmony
with everything that is beautiful in nature.”
..
«Как ты собираешься это
рассказать?» Её друг напомнил ей о эпохе, в которой они жили, и об укоренившемся
ханжестве веков. «Это было бы чудом», - с уверенностью ответила Айседора,
«Я
полна решимости основать школу, где дети будут ходить босиком в сандалиях так
же, как и я, и носить короткие, без рукавов туники, чтобы они могли двигаться в
полной свободе и быть прекрасным примером для всех других детей в мире. Они
научатся не стыдиться выставлять свои конечности лучам здоровья, дающим солнце.
И я научу их танцевать; не в изворотливой, изможденной традиции ни феи, нифмы,
ни кокетки, как я обнаружила, когда была ребенком, и брала уроки танцев, но в
гармонии со всем, что красиво в природе».
Ardently wishing to share her revelation of truth and beauty with others,
she spared no time or expense. Engaged in this laudable endeavor for the benefit
of children in general and the good of her future little charges in particular,
she had to overcome much antagonistic opposition from all those who live like
ants in an anthill, greeting every advanced idea with ridicule. Many critics
were then barking at her heels, trying to disparage her efforts and ridicule her
art. One deluded member of that confraternity went so far as to question whether
she could dance at all! Comparing her technique unfavorably with that of the
contemporary ballet, he declared her lacking in both the correct physical
requirements for a dancer and the required technique to establish a new art
form. He proposed that the question of her qualifications be placed before the
ballet masters of the world. “Let them be the judge!” he sneered, little
realizing that he hurled this jeer at the woman destined to raise the dance to a
level equal with all the other arts.
..
Пытаясь поделиться с другими
откровением об истине и красоте, она не жалела времени и денег. Занимаясь этой
похвальной попыткой в интересах детей в целом, и для будущей пользы её маленьких
подопечных в частности, ей пришлось преодолеть много антагонистической оппозиции
со стороны всех тех, кто живет муравьями в муравейнике, приветствуя каждую
продвинутую идею с насмешками. Тогда многие критики лаяли ей по пятам, пытаясь
унизить её усилия и высмеивать её искусство. Один обманутый член этого братства
дошел до того, чтобы спросить, может ли она вообще танцевать! Сравнивая её
технику неблагоприятным образом с современным балетом, он заявил, что ей не
хватает как правильных физических требований для танцовщицы, так и необходимой
техники для создания новой формы искусства. Он предложил, чтобы вопрос о её
квалификации был поставлен перед балетмейстерами мира. «Пусть они будут
судьями!» - усмехнулся он, не понимая, что он бросил эту издевку над женщиной,
призванной поднять танец до уровня, равного всем другим искусствам.
Isadora, who had concentrated on proving the obsolescence of the ballet,
declaring that “the principles of the ballet school are in direct opposition to
what I am aiming at,” did not let the insult go unchallenged. In January or
February 1903, she sent a typical reply to the offending newspaper, the Morgen
Post:
..
Айседора, которая сосредоточилась на доказательстве устаревания
балета, заявила, что «принципы балетной школы прямо противоположны тому, на что
я нацеливаюсь», не позволяла оскорблению не оспариваться. В январе или феврале
1903 года она отправила типичный ответ в оскорбившую её газету «Морген
Пост»:
I was very much embarrassed on reading your esteemed paper to find that you
had asked of so many admirable masters of the dance to expend such deep thought
and consideration on so insignificant a subject as my humble self. I feel that
much literature was somewhat wasted on so unworthy a subject. And I suggest that
instead of asking them “Can Miss Duncan Dance?” you should have called their
attention to a far more celebrated dancer - one who has been dancing in Berlin
for some years before Miss Duncan appeared. A natural dancer who also in her
style (which Miss Duncan tries to follow) is in direct opposition to the school
of the ballet of today.
..
Мне было очень стыдно читать вашу уважаемую
газету, чтобы узнать, что вы попросили у многих замечательных мастеров танца
расходовать такую глубокую мысль и внимание на столь незначительную тему, как
мое скромное я. Я чувствую, что много литературы было потрачено впустую на столь
недостойный предмет. И я предлагаю, чтобы вместо того, чтобы спросить их «Может
ли мисс Дункан танцевать?», Вы должны были обратить внимание на гораздо более
знаменитую танцовщицу - та, которая танцевала в Берлине несколько лет, прежде
чем появилась мисс Дункан. Естественная танцовщица, которая также в своем стиле
(которую мисс Дункан пытается следовать) находится в прямом противоречии с
сегодняшней школой балета.
The dancer I allude to is the statue of the dancing Maenad in the Berlin
Museum. Now will you kindly write again to the admirable masters and mistresses
of the ballet and ask them-“Can the dancing Maenad dance?”
..
Танцовщица,
о которой я говорю, является статуей танцующяя Менада в Берлинском музее. Теперь
вы любезно напишите замечательным хозяевам и любителям балета и спросите их:
«Может ли танцующяя Менада танцевать?»
For the dancer of whom I speak has never tried to walk on the end of her
toes. Neither has she spent time in the practice of leaping in the air in order
to find out how many times she could clap her heels together before she came
down again. She wears neither corset or tights and her bare feet rest freely in
her sandals.
..
Та танцовщица, о которой я говорю, никогда не пыталась
ходить на кончиках своих пальцев. Она также не проводила время в прыжке в
воздухе, чтобы узнать, сколько раз она могла бы хлопнуть каблуками вместе,
прежде чем она снова опустится. Она не носит ни корсета, ни колготок, а её босые
ноги свободно отдыхают в сандалиях.
I believe a prize has been offered for the sculptor who could replace the
broken arms in their original position. I suggest it might be even more useful
for art of today to offer a prize for whoever could reproduce in life the
heavenly pose of her body and the secret beauty of her movement. I suggest that
your excellent paper might offer such a prize, and the excellent masters and
mistresses of the ballet compete for it.
..
Я считаю, что премия была
предложена для скульптора, который мог заменить сломанные руки в исходном
положении. Я предлагаю, что сегодня искусство может быть еще более полезным для
того, чтобы предложить приз тем, кто мог бы воспроизвести в жизни небесную позу
своего тела и тайную красоту своего движения. Я предлагаю, чтобы ваша
превосходная бумага могла предложить такой приз, и за это соревнуются лучшие
мастера и любители балета.
Perhaps after a trial of some years they will have learned something about
human anatomy, something about the beauty, the purity, the intelligence of the
movements of the human body. Breathlessly awaiting their learned reply, I
remain, sincerely yours,
Isadora Duncan
..
Возможно, после нескольких
лет испытаний они узнают что-то о анатомии человека, что-то о красоте, чистоте,
интеллекте движений человеческого тела. Невзирая на их ученый ответ, я остаюсь
искренне вашей,
Айседора Дункан
In her concentrated studies of the origin of movement (which the ballet
claims starts at the hips) the truth was inevitably revealed to her. When she
declared, “Every movement starts from within, from here,” placing both hands on
her chest to illustrate to her pupils, she had the centrality of the solor
plexus in mind. From there the nerve signals of the brain generate the impetus
that must precede every movement. She soon discovered that there exists a
Science of Movement-something that no one had discovered before. When medical
scientists of today tell us that there is a right and a wrong to every movement
we make, it is a fact that Isadora discovered over a half-century ago. And she
proceeded to teach and demonstrate this truth through her dancing. Her entire
technique was based on this idea. Endowed with nature’s rarest gift-genius-she
possessed a strong, prophetic vision of her own important mission in life. In a
lecture delivered before the Press Association in Berlin at the outset of her
career she stated it eloquently:
..
В своих концентрированных
исследованиях происхождения движения (когда балетные претензии начинаются с
бедер), оно было неизбежно раскрыто ею. Когда она заявила: «Каждое движение
начинается изнутри, отсюда», положив обе руки на грудь, чтобы проиллюстрировать
её ученикам, у неё была центральная часть солнечного сплетения. Оттуда нервные
сигналы мозга генерируют импульс, который должен предшествовать каждому
движению. Вскоре она обнаружила, что существует Наука Движения - то, что никто
раньше не обнаружил. Когда ученые-медики сегодня говорят нам, что есть правильно
и неправильно в каждом движении, которое мы делаем, это факт, который Айседора
обнаружила более полувека назад. И она продолжала учить и демонстрировать эту
истину через свои танцы. Вся ее техника была основана на этой идее. Обладая
редкими талантами природы - она обладала сильным, пророческим видением своей
важной миссии в жизни. В лекции, прочитанной перед Ассоциацией прессы в Берлине
в начале её карьеры, она заявила это красноречиво:
The dancer of the future will be one whose body and soul have grown so
harmoniously together that the natural language of that soul will have become
the movement of the body. The dancer will not belong to a nation but to all
humanity.
..
Танцовщица будущего будет тем, чье тело и душа настолько
гармонично соединились, что естественный язык этой души станет движением тела.
Танцовщица не будет принадлежать нации, а всему человечеству.
Oh, what a field is here awaiting her! Do you not feel that she is near,
that she is coming, this dancer of the future? She will help womankind to a new
knowledge of the possible strength and beauty of their bodies, and the relation
of their bodies to the earth nature and to the children of the future. She will
dance, the body emerging again from centuries of civilized forgetfulness,
emerging not in the nudity of primitive man, but in a new nakedness, no longer
at war with spirituality and intelligence, but joining with them in a glorious
harmony.
..
О, какой простор для действия здесь ждет её! Разве вы не
чувствуете, что она рядом, что она идет, эта танцор будущего? Она будет помогать
женщинам в новом знании о возможной силе и красоте своих тел и отношении их тел
к природе земли и к детям будущего. Она будет танцевать, тело снова появится из
веков забвения цивилизацией, возникающей не в наготе первобытного человека, а в
новой наготе, уже не вступающей в войну с духовностью и интеллектом, а
вступающей с ними в прекрасную гармонию.
This is the mission of the dancer of the future. . . . Let us prepare the
place for her. I would build for her a temple to await her. Perhaps she is yet
unborn, perhaps she is now a little child. Perhaps, oh blissful! it may be my
holy mission to guide her first steps, to watch the progress of her movements
day by day until, far outgrowing my poor teaching, her movements will become
godlike, mirroring in themselves the waves, the winds, the movements of growing
things, the flight of birds, the passing of clouds, and finally the thought of
man in relation to the universe.
..
Это миссия танцора будущего....
Давайте подготовим место для неё. Я построила бы для неё храм, чтобы ждать её.
Возможно, она ещё не родилась, возможно, теперь она маленькая. Возможно,
блаженство! это может быть моей святой миссией, чтобы направлять её первые шаги,
следить за ходом её движений изо дня в день, пока, далеко не переполнив моё
бедное учение, её движения станут богоподобными, отражая в себе волны, ветры,
движения растущих вещей , полёт птиц, прохождение облаков и, наконец, мысль о
человеке по отношению ко вселенной.
Oh, she is coming, the dancer of the future! The free spirit who will yet
inhabit the body of new woman; more glorious than any woman that has yet been;
more beautiful than the Egyptian, than the Greek, the early Italian, than all
women of past centuries-the highest intelligence in the freest body!*
*Reconstructed from notes in 1903 copybook.
..
О, она идёт, танцор
будущего! Свободный дух, который ещё будет жить в теле новой женщины; более
славной, чем любая женщина, которая ещё была; более красивый, чем египтянка, чем
гречпнка, ранняя итальянка, чем все женщины прошлых веков - высший интеллект в
свободном теле!*
*Реконструировано из заметок в тетради 1903 года.
Inscrutable fate propelled me, wrapped in childish insouciance, to become
the unwitting pawn for an idealistic experiment. I was chosen to play my part in
two pioneering projects that resulted in considerable benefit to
mankind.
..
Непостижимая судьба побудила меня, обернувшись в детскую
невозмутимость, стать невольной пешкой для идеалистического эксперимента. Я была
выбрана, чтобы сыграть свою роль в двух новаторских проектах, которые принесли
значительную пользу человечеству.
First: I was to be initiated into a completely novel mode of dance
expression, based on an entirely novel technique; the foundation of a newly
created dance form composed of movements and gestures never employed before by
any dancer, anywhere, that did not come to life until my great teacher, Isadora
Duncan, invented them.
..
Во-первых: я должна была быть инициирована в
совершенно новый способ выражения танца, основанный на совершенно новой технике;
основой созданной танцевальной формы, состоящей из движений и жестов, которые
никогда не применялись ни одной танцовщицей, нигде, которая не пришли в жизнь,
пока мой великий учитель Айседора Дункан не изобрела их.
Second: my schoolmates and I would henceforth be compelled, nolens volens,
to take an active part in the promotion of the dress reform that was innovated
and designed by Isadora. By dint of our courageous example, a general adoption
(with minor modifications) of this sane, simple, and beautiful fashion came
about.
..
Во-вторых: мои одноклассники и я отныне должны были бы убедить,
непреднамеренно добровольно, принять активное участие в продвижении реформы
одежды, которая была нововведена и спроектирована Айседорой. Благодаря нашему
мужественному примеру, возникло общее принятие (с незначительными изменениями)
этой разумной, простой и красивой моды.
It was an ambitious program and one we undertook wholeheartedly in the
first instance, but with certain reservations and many misgivings in the second.
I can still see the shocked expressions among the local population, especially
women, when we Duncan pupils first appeared in broad daylight with the coming of
spring, appareled in tunics and with our bare feet in sandals, on the open
streets of Berlin. Pitying exclamations like, “Oh, you poor, poor, little
children! Why, you must be freezing to death with so little on!” engulfed us.
Approaching our innocent governess with threatening gestures and looks, they
shouted after her, “It’s cruelty, that’s what it is! We ought to get the police
after you. Cruel! Cruel! Cruel!
..
Это была амбициозная программа, и мы в
первую очередь взяли на себя обязательство, но с некоторыми оговорками и многими
опасениями во втором. Я всё ещё вижу шокированные выражения среди местного
населения, особенно женщин, когда мы, ученики Дункан, впервые появились среди
бела дня с приходом весны, одетыми в туники и босыми ногами в сандалиях, на
открытых улицах Берлина. Жалкие восклицания вроде: «О, вы, бедные, бедные,
маленькие дети! Почему, вы, должно быть, замерзаете до смерти с так немного
надетом!» окружали нас. Подойдя к нашей невинной гувернантке с угрожающими
жестами и взглядами, они кричали вслед за ней: «Это жестокость, вот что это! Мы
должны вызвать полицию после этого. Жестоко! Жестоко! Жестоко!
«Unfortunately, that wasn’t by any means the end of it. No one had reckoned
with the other children of the neighborhood, mostly boys, who subjected us poor
victims to what amounted to a minor persecution. Like the Christian martyrs of
old, we were actually stoned. Frequently (and this was most humiliating) the
children pelted us-in this era of horse-drawn carriages-with something else
entirely! In this way we were continually forced to dodge either stones that
hurt or filth that besmirched. We often panicked, despite heroic efforts on the
part of our chaperone to fend off these wild hordes of insultscreaming
juveniles.
..
«К сожалению, это никоим образом не конец. Никто не считался
с другими детьми окрестностей, в основном мальчиками, которые подвергли нас
бедных жертв тому, что было незначительным преследованием. Как и древних
христианских мучеников, нас фактически побили камнями. Часто (и это было очень
унизительно) дети забрасывали нас - в эту эпоху конных экипажей - чем-то
полностью другим! Таким образом, мы постоянно были вынуждены уклоняться от
камней, которые причинили боль или грязь. Мы часто впадали в панику, несмотря на
героические усилия со стороны нашего сопровождающего, чтобы отбиваться от этих
диких орд оскорблений, связанных с несовершеннолетними.
How I dreaded those daily outings! They made me feel ashamed to be exposing
my bare limbs in public, and they instilled in me an unreasonable complex, which
I later had great difficulty in overcoming, about not dressing like other human
beings. New ideas always frighten people. But it hardly seems credible that, in
the first decade of this atomic century, the pupils of Isadora Duncan should
have been stoned because of their unconventional dress. But a novel idea was on
the march and nothing could stop its progress.
..
Как я боялась этих
ежедневных прогулок! Мне было стыдно разоблачать мои голые конечности публично,
и они внушили мне необоснованный комплекс, когда я позже испытывала большие
трудности в преодолении этого, в том, чтобы не одеваться, как другие люди. Новые
идеи всегда пугают людей. Но вряд ли кажется правдоподобным, что в первое
десятилетие этого атомного века ученики Айседоры Дункан должны были побиты
камнями из-за их нетрадиционной одежды. Но новая идея была на марше, и ничто не
могло остановить её прогресс.
My education as a dancer of the future was purposely delayed until I had
mastered the minutiae of daily school routine. My first lesson, for instance,
had nothing to do with dancing. For identification's sake, we had each been
provided with anumber. Mine was 16. The day after my arrival I was handed a
length of white tape with red numbers, which I was taught to sew neatly into
every piece of clothing. There happened to be something symbolic about mine. The
street number of the Duncan School was also 16. In my childish fashion I took
great pride in that fact, together with a sort of proprietary
interest.
..
Мое образование в качестве танцора будущего было намеренно
задержано, пока я не освоила мелочи повседневной школьной программы. Мой первый
урок, например, не имел никакого отношения к танцам. Для идентификации нам было
предоставлено несколько номеров. Мой был 16. На следующий день после моего
приезда мне вручили белую ленту с красными цифрами, которую меня научили шить на
каждую одежду. Там было что-то символическое. Номер улицы школы Дункан также был
16. По-моему, я по-настоящему гордилась этим фактом, а также своего рода
имущественным интересом.
It was not easy to ad just to a school discipline that demanded lining up
in pairs every time we walked up and down the stairs to go from one classroom to
another and even on our daily promenade. There were long periods every day when
we were not allowed to speak, and infraction of that strict rule meant
punishment. Then I was forced to eat food I didn't like. But hardest of all was
getting up at 6:30 every morning to go through an hour's exercise before
breakfast. Clad only in blue one-piece bathing suits (years before Annette
Kellerman made her sensational appearance in one!) , we held onto rails along
the wall and went through a series of limbering-up exercises we children used to
call Beinschwingen and Kniebeugen. When Isadora said, «Gymnastics must come
before dancing,» she never meant before breakfast. That was strictly the Spartan
idea of Elizabeth Duncan, not the Athenian ideal of her sister.
..
Нелегко
было принять школьную дисциплину, которая требовала выстраиваться в очередь
каждый раз, когда мы шли вверх и вниз по лестнице, чтобы перейти от одной
классной комнаты к другой, и даже на нашей ежедневной прогулке. Были длительные
периоды каждый день, когда нам не позволяли говорить, а нарушение этого строгого
правила означало наказание. Тогда я была вынужден есть пищу, которую мне не
нравились. Но самое сложное было вставать в 6:30 каждое утро, чтобы пройти через
час на завтрак. Одетые только в синие односекционные купальные костюмы (за
несколько лет до того, как Аннет Келлерман сделала свой сенсационный облик в
одном!), мы держались за перила вдоль стены и выполняли серию упражнений для
разминки, которые мы, дети, называли Бейншвинген и Кнебуген. Когда Айседора
сказала: «Гимнастика должна пройти перед танцами», она никогда не имела в виду
перед завтраком. Это была строго спартанская идея Элизабет Дункан, а не афинский
идеал её сестры.
The rest of the morning was taken up by schoolwork presided over by a
regular public school teacher supplied by the German government. Dancing and
music or singing lessons occupied the afternoon hours. Fresh in my memory is the
unforgettable occasion of my first lesson in our dance room, standing there in
bare feet and wearing a short white tunic made of cheesecloth. The room seemed
very large to me, although it could not have measured more than twenty-five by
eighteen feet. Empty except for a few benches ranged along a wall and a brown
felt carpet tacked to the floor, it had many windows and a glass-enclosed porch
off to one side, from which a door opened onto a flight of iron stairs leading
down into the garden. Sliding doors on the opposite wall connected with the
spacious music room, where a grand piano (an Ibach) occupied the semicircular
space formed by a large bay window.
..
Остальное утро было занято школьной
работой под председательством регулярного учителя общеобразовательной школы,
предоставленного правительством Германии. Занятия танцами и музыкой или пением
заняли дневные часы. Свежий в моей памяти - незабываемый случай моего первого
урока в нашей танцевальной комнате, стоящей на босу ногу и в короткой белой
тунике из марли. Комната казалась мне очень большой, хотя она не могла измерить
более двадцати пяти на восемнадцать футов. Пустое, за исключением нескольких
скамеек, расположенных вдоль стены, и коричневого войлочного ковра, прикреплного
к полу, у него было много окон и стеклянная крыльцо с одной стороны, из которой
дверь открылась на пролет железной лестницы, ведущей в сад. Раздвижные двери на
противоположной стене были соединены с просторной музыкальной комнатой, где
рояль (как Ибах) занимал полукруглое пространство, образованное большим
эркером.
Here, as everywhere else in the house, antique bas-reliefs formed the
decorative motif. I principally remember the large one of a Nike tying her
sandals; she was minus a head but had beautifully flowing draperies. I was
fortunate enough nearly two decades later to admire the original in Greece.
However much I admired these works of art, none could compare to the small
statuette of our own goddess of the dance gracefully poised on a tripod in one
corner of the dance room. It inspired and helped me more to understand Isadora’s
art than all the archaic Greek representations. Whenever the guiding spirit of
our school was absent-and that occurred more frequently than we liked-her
adoring youthful pupils would gather in front of it and offer a silent prayer,
as to a votive statue, wishing for her speedy return. For it was in this room
that she initiated us into the fundamental principles of her dance, teaching us
to walk in harmony and beauty with arms raised to the light. With the intuition
of a true artist, she knew how to impart an understanding of her aims to her
young disciples-a feat that her older sister, who took over when Isadora left,
was never able to accomplish.
..
Здесь, как и везде в доме, антикварные
барельефы сформировали декоративный мотив. Я в основном помню, как большая Ника
привязывала свои сандалии; у неё была минус голова, но у неё были красивые
стерильные драпировки. Я была достаточно удачлива почти два десятилетия спустя,
чтобы полюбоваться оригиналом в Греции. Как бы я ни восхищалась этими
произведениями искусства, ни один из них не мог сравниться с маленькой
статуэткой нашей собственной богини танца, изящно сбалансированной на треноге в
одном углу танцевальной комнаты. Это вдохновило и помогло мне больше понять
искусство Айседоры, чем все архаичные греческие представления. Всякий раз, когда
руководящий дух нашей школы отсутствовал - и это происходило чаще, чем нам было
угодно - её обожающие юные ученики собирались перед ней и предлагали молчаливую
молитву об уклоняющейся статуе, желая скорейшего возвращения. Ибо именно в этой
комнате она инициировала нас в основополагающих принципах её танца, обучая нас
идти в гармонии и красоте с поднятыми руками к свету. С интуицией истинного
художника она знала, как передать понимание своих целей своим юным ученикам -
подвиг, который её старшая сестра, которая перешла к Айседоре, не смогла
достичь.
It seems strange that a woman suffering from a defect, which made one leg
slightly shorter than the other, should have been put in charge of our basic
dance instruction. But such was the case. As we grew up, we learned to accept
with equanimity Isadora's unpredictable nature. But for a long time I puzzled,
trying to figure out how Isadora expected us to learn to dance from her lame
sister, who not once appeared in a dance tunic or demonstrated a movement for
the pupils. She always wore the voluminous Chinese coat, which helped to hide
her defect and restricted her teaching to simple dance steps. She taught us the
waltz, the polka, and the mazurka-all of them popular dances in her youth-for
she had conducted social dancing classes in America. She would lift her skirt a
few inches and demonstrate the step; that was all. Now and then she would roll
up her long, loose-hanging sleeves and illustrate a series of arm movements
devoid of any expression or meaning, merely to impart suppleness. Her method of
teaching had nothing in common with Isadora's, which relied a great deal on
inspirational technique. Thus, under Elizabeth's guidance, we at first learned
to dance rather perfunctorily. Somehow, however, we acquired enough basic
knowledge and made sufficient progress for Isadora to work with us. One lesson
from her made up for all of Tante Miss's routine. According to her own precepts,
Isadora taught us simple, rhythmic movements-walking, running, skipping -
movements that come naturally to children.
..
Кажется странным, что
женщина, страдающая от дефекта, которая сделал одну ногу немного короче другой,
должна была быть введена в действие нашей основной инструкцией по танцам. Но так
было. Когда мы выросли, мы научились с настороженностью принимать
непредсказуемую природу Айседоры. Но я долго удивлялась, пытаясь понять, как
Айседора ожидала, что мы научимся танцевать от её хромой сестры, которая ни разу
не появилась в танцевальной гимнастике или не продемонстрировала движения для
учеников. Она всегда носила обширный китайский балахон, который помогал скрыть
её недостаток и ограничивал её обучение простым шагом танца. Она учила нас
вальсу, польке и мазурке - все они были популярными танцами в юности, потому что
она проводила занятия по социальным танцам в Америке. Она поднимет юбку на
несколько дюймов и продемонстрирует шаг; это все. Время от времени она
свертывала свои длинные, свободно висящие рукава и иллюстрировала серию движений
рук, лишенных какого-либо выражения или смысла, просто для придания гибкости. Её
метод обучения не имел ничего общего с Айседорой, которая много опиралась на
вдохновляющую технику. Таким образом, под руководством Элизабет мы вначале
научились танцевать довольно поверхностно. Однако каким-то образом мы приобрели
достаточно базовых знаний и достигли достаточного прогресса, чтобы Айседора
работала с нами. Один урок от неё составлен из рутины мисс Танте. Согласно её
собственным предписаниям, Айседора научила нас простым, ритмичным движениям -
ходьба, бег, подскокам - движениям, которые естественным образом приходят к
детям.
European children have the quaint custom of calling grownups with whom they
come in close contact by the courtesy title of Aunt or Uncle. When we called her
«Tante Isadora,» she acted horrified. She said, «Now that you are my pupils, you
may call me Isadora, or darling Isadora, but never, never call me Auntie!» On
the contrary, her sister, who was twelve years older than she, did not object to
the somewhat incongruous appellation of Tante Miss, which was given her when the
German pupils in the beginning thought the prefix «Miss» was her name. Somehow
or other, it suited her perfectly. Tante Miss, who lived in the school, we saw
every day. Isadora, who had an apartment on the Hardenbergstrasse in
Charlottenburg, we saw seldom.
..
У европейских детей есть странный обычай
звонить взрослым, с которыми они находятся в тесном контакте по вежливому
названию тети или дяди. Когда мы позвонили ей «Тётя Айседора», она испугалась.
Она сказала: «Теперь, когда вы мои ученики, вы можете называть меня Айседорой
или любимой Айседорой, но никогда, никогда не называйте меня теткой!» Напротив,
её сестра, которая была на двенадцать лет старше её, не возражала против
несколько несоответствующее название тётя Мисс, которое ей давали, когда
немецкие ученики вначале считали приставку «Мисс» её именем. Так или иначе, она
ей очень понравилась. Танте Мисс, которая жила в школе, и мы видели каждый день.
Айседору, у которой была квартира на Харденбергштрассе в Шарлоттенбурге, мы
видели редко.
Of the three Americans who instructed us in the arts of dance and music,
Professor Passmore, our singing teacher, impressed us most as an American. Mr.
Passmore, who looked like a cartoon of Uncle Sam with his beard and side
whiskers, had his own method of teaching singing. A cheerful gentleman who liked
to laugh a lot, he placed us in a semicircle, with hands resting on top of our
heads, and made us vocalize to the words «Santa Barbara a Santa Clara.» That
this curious, outlandish incantation, repeated at every lesson, held an
important message concerning my future could not of course be guessed. Santa
Barbara, the first American city whose name I learned to pronounce and sing,
would turn out to be the birthplace of the man I was to marry. Dear Professor
Passmore-had he only known! «The Jay is a jolly old bird, heigh-ho!» -that was
the first song in American he taught us-a composition of his own-and that is how
we children regarded him-as a «Jolly Old Bird.» After his Wednesday and Friday
singing lessons he would drink a cup of tea with Tante Miss in the music room as
he conversed animatedly with her and his long black beard had a funny way of
moving up and down, much to our amusement. He was, in fact, a skillful vocal
instructor, guiding our voices gently into their natural pitch and emphasizing
breath control. This was a technique we were grateful for later, when we had to
sing and dance at the same time.
..
Из трех американцев, которые
инструктировали нас в искусстве танца и музыки, профессор Пассмор, наш учитель
пения, произвел на нас больше всего впечатление как американец. Мистер Пассмор,
похожий на героя мультфильма дядю Сэма с бородой и боковыми усами, имел
собственный метод преподавания пения. Веселый джентльмен, который любил много
смеяться, он поставил нас полукругом, положив руки на головы, и заставил нас
озвучить слова «Санта-Барбара Санта-Клара». Это любопытное, диковинное
заклинание повторилось каждый урок, который содержал важное сообщение о моем
будущем, не мог, конечно, не догадываться. Санта-Барбара, первый американский
город, имя которого я научилась произносить и петь, оказался местом рождения
мужчины, с которым я должна была вступать в брак. Дорогой профессор Пассмор, он
знал только! «Джей - веселая старая птица, хе-хе!» - это была первая песня в
Америке, которую он преподавал нам - свою собственную композицию - и так мы
смотрели на него, как на «Веселую старую птицу». После уроков пения в среду и
пятницу он выпивал чашку чая с Танте Мисс в музыкальной комнате, когда он
оживленно разговаривал с ней, и его длинная черная борода имела забавный способ
двигаться вверх и вниз, к нашему развлечению. Он был, по сути, искусным
вокальным инструктором, аккуратно направляя наши голоса на их естественный шаг и
подчеркивая контроль над дыханием. Это была техника, за которую мы были
благодарны позже, когда нам приходилось одновременно петь и танцевать.
Learning something new every day, the time passed swiftly and I had no
chance to suffer from those attacks of Heimweh that were shortly to reduce the
number of pupils in the Grunewald school to fifteen. Mother had decided that. I
should try out the school thoroughly before making up my mind whether or not to
stay. Just before Easter she wrote me to stay on if I wished. I still have the
letter I wrote to her in reply. My first letter was dated April 30, 1905. I
wrote with the steep, large lettering of an eight-year-old that I was glad she
had decided to leave me at school.
..
Изучая что-то новое каждый день,
время шло быстро, и у меня не было шансов страдать от тех нападений Хеймве,
которые вскоре сократили число учеников в школе Грюневальд до пятнадцати. Мать
это решила. Я должна тщательно изучить школу, прежде чем решиться, остаться или
остаться. Незадолго до Пасхи она написала мне, чтобы я могла бы остаться, если
бы захотела. У меня всё ещё есть письмо, которое я написала ей в ответ. Моё
первое письмо было датировано 30 апреля 1905 года. Я написала с крутой большой
прописью восьмилетнего ребенка, что я была рада, что она решила оставить меня в
школе.
To make absolutely sure that I was in good hands, mother had repeatedly
tried to get permission to visit me. Her many requests were refused by Elizabeth
under the pretext that in-sufficient time had elapsed for me to become
acclimatized. These refusals, made without Isadora's knowledge, angered mother.
As soon as Isadora appeared again in Hamburg, mother went to see her. Isadora
received her very kindly, immediately assuring her that she could visit me
whenever she wanted. Graciously, she invited mother to stay at the school during
her visit.
..
Чтобы быть абсолютно уверенной, что я была в хороших руках,
мать неоднократно пыталась получить разрешение навестить меня. Её многочисленные
просьбы были отклонены Элизабет под предлогом того, чтобы у меня было достаточно
времени для акклиматизации. Эти отказы, сделанные без ведения Айседоры,
разозлили мать. Как только Айседора появилась снова в Гамбурге, мать пошла к
ней. Айседора приняла её очень любезно, сразу же уверив её, что она может
навещать меня, когда захочет. Милостиво, она пригласила мать остаться в школе на
время её визита.
I had no idea mother was coming. One morning, when we descended to the
basement dining hall, lined up in pairs as usual and holding hands, not allowed
to speak a single word, I suddenly saw mother. I was even more speechless than
before. Dressed in a mauve silk negligee, her hair still in braids and quickly
pinned up, she stood beside a narrow iron cot in a corner. The moment she saw
me, she held out her arms and came rushing to me for an emotional embrace. As
she pressed me to her breast, she called out endearments in her native
Schleswig-Holstein dialect. This embarrassed me in front of the others. Most of
them had never seen mother, and I wanted terribly for her to make a good
impression. She clung so long to me that Fraulein thought discipline was being
impaired. She called out, «Now Irma, sit down and eat your breakfast first and
visit with your mother afterward.»
..
Я понятия не имела, что мама едет.
Однажды утром, когда мы спустились в обеденный зал подвала, выстроились парами,
как обычно, и держись за руки, не позволяя себе говорить ни слова, я вдруг
увидел мать. Я была ещё более безмолвна, чем раньше. Одетая в лиловый шелковое
неглиже, её волосы всё ещё в косиках и быстро приколотые, она стояла рядом с
узкой железной кроватью в углу. В тот момент, когда она увидела меня, она
протянула руки и бросилась ко мне за эмоциональными объятиями. Когда она прижала
меня к груди, она вызвала ласки на её родном диалекте Шлезвиг-Гольштейна. Это
смутило меня перед другими. Большинство из них никогда не видели мать, и мне
очень хотелось, чтобы она произвела хорошее впечатление. Она так долго цеплялась
за меня, что фрейлейн посчитал, что дисциплина нарушается. Она крикнула: «Теперь
Ирма, садись и сначала поешь свой завтрак, а потом побудешь с матерью».
The other children were already seated, a big steaming bowl of hot porridge
in front of each of them. But no one ate. Fascinated, they just stared at my
mother. Their eyes filled with longing as they thought of their own mothers,
whom they had not seen for months. Mother spoke to them gently, giving each a
smile, trying to make their acquaintance. By her mere presence she spread a sort
of homey Gemutlichkeit, a tenderness only mothers know how to bestow. Hearing
her speak in the familiar, clipped North German accent, the girls from Hamburg
became so homesick they started to cry. Later, except for little Erica and
myself, they all returned home.
..
Остальные дети уже сидели, перед каждой
из них стояла большая чаша с горячей кашей. Но никто не ел. Очарованные, они
просто смотрели на мою мать. Их глаза наполнялись тоской, когда они думали о
своих матерях, которых они не видели в течение нескольких месяцев. Мать говорила
с ними нежно, каждой улыбаясь, пытаясь познакомиться. К её простому присутствию
она распространила своего рода домашний гемютлихейт, нежность, которую только
мамы знают, как отдавать. Услышав её слова в знакомом, обрезаемом
северогерманском акценте, девушки из Гамбурга стали так тосковать по родине, что
они начали плакать. Позже, кроме маленькой Эрики и меня, они все вернулись
домой.
I had permission to skip school and spend the entire day with mother. I
remember sitting in a coffee shop where she let me stuff myself with pastry and
hot chocolate, something I hadn't tasted since I entered the school. While I was
eating, she pumped me further about the food I was getting there.
..
У
меня было разрешение пропустить школу и провести весь день с матерью. Я помню,
как сидела в кафе, где она позволяла мне набивать себя печеньем и горячим
шоколадом, чего я не пробовала с тех пор, как поступила в школу. Пока я ела, она
дальше закачивала в меня еду, до которой я там добиралась.
«Tell me frankly,» she said, «how you like it.»
«Oh, so so. Not the way
you cook, Mama.»
«What do they give you? Tell me in detail.»
«Vegetables,» I said, making a wry face.
«What else? That can't be all?»
«Macaroni ... you know, that sort of stuff.»
«No meat?»
«No meat.»
..
«Скажи мне откровенно», сказала она, «как тебе нравится».
«О, так.
Не так, как ты готовишь, мама».
«Что они тебе дают из еды? Расскажите
подробнее».
«Овощи», - сказал я, делая кривое лицо.
«Что-то еще? Это не
все?»
«Макароны ... ты знаешь, такого рода вещи».
«Мяса нет?»
«Мяса
нет.»
Mother looked worried. At home I had eaten meat every day, and sometimes
she would give me raw chopped meat with onions on black bread and plenty of salt
and pepper, which I actually ate with relish. Naturally, after that kind of
fare, our vegetarian diet was unappetizing and tasteless. There was no use
complaining; the school physician, Dr. Hoffa, had ordered it. I loathed it with
all my heart and stomach, and never had enough to eat. But I did not say this to
mother. I did not want to upset her.
..
Мать выглядела обеспокоенной. Дома
я каждый день ела мясо, а иногда она давала мне сырое мясо с луком на черном
хлебе и много соли и перца, которые я действительно ела с удовольствием.
Естественно, после такого сорта пищи, наша вегетарианская диета была
неаппетитной и безвкусной. Не было жалоб; школьный врач, доктор Хоффа, приказал
это. Я ненавидела это от всего сердца и живота, и мне никогда не хватало еды. Но
я не сказала этого матери. Я не хотела её расстраивать.
«And for dessert-you do get dessert, don't you?» she asked hopefully.
«Yes, prunes.»
«Prunes every day?»
«No, sometimes we get sago
pudding.»
..
«И на десерт - вы получаете десерт, не так ли?» - с надеждой
спросила она.
«Да, чернослив».
«Чернослив каждый день?»
«Нет, иногда мы
получаем пудинг саго».
When she learned that we had five meals a day-breakfast, second breakfast,
luncheon, tea, and supper-she was satisfied that I wasn't starving. She promised
to send me some homemade cake as soon as she got back. She still looked worried.
«Are you sure they are treating you all right and that you really like it
there?» she wanted to know.
«I like it fine, Mama,» I assured her. «The
people are very nice . . . some nicer than others.»
..
Когда она узнала,
что у нас питание пять раз в день - завтрак, второй завтрак, обед, чай и ужин,
она была удовлетворена тем, что я не голодала. Она пообещала отправить мне
домашний торт, как только она вернется. Она всё ещё выглядела обеспокоенной. «Ты
уверена, что с тобой всё в порядке, и тебе это действительно нравится?» - хотела
узнать она.
«Мне это нравится, мама», - заверил я её. «Люди очень милые...
некоторые лучше других».
I thought of Isadora. And suddenly, out of the blue, it struck me how much
of a stranger mother had become. In the short span of three months, I had
somehow grown away from her, as if I had entered another world. And of course I
had. Being educated far in advance of ordinary children, dressing differently
from them, we Duncan pupils had indeed been set apart. Like members of a
religious community, under the benediction of some holy influence, we became an
ever more dedicated group as we were further initiated into the secrets of
Isadora's art. This was a world that no outsider could enter, nor could he ever
fathom the depths of understanding and spiritual communion that existed amongst
us whenever we worked or danced together with Isadora. That was a secret known
to ourselves alone.
..
Я подумала об Айседоре. И внезапно, неожиданно, мне
показалось, какой чужой мать стала. За короткий промежуток в три месяца, я
как-то выросла от неё, как будто я вошла в другой мир. И, конечно, у меня это
было. Будучи образованными далеко более перед обычными детьми, одеваясь
по-другому, мы были учениками Дункан. Как члены религиозной общины, при
благословении какого-либо святого влияния, мы стали всё более преданной группой,
поскольку мы были посвящены в секреты искусства Айседоры. Это был мир, в который
ни один посторонний не мог войти, и он никогда не мог понять глубины понимания и
духовного общения, которые существовали среди нас, когда мы работали или
танцевали вместе с Айседорой. Это был секрет, известный только нам.
I had known Isadora so far only as a teacher. That spring for the first
time I had the joy of seeing her perform on the stage. Sitting in a box with her
other pupils, I watched her give a program called Dance Idylls which she
originally performed in 1900, at the New Gallery in London under the patronage
of H.R.H. the Princess Christian of Schleswig-Holstein. It contained a group of
dances set to early Italian music, with costumes and dance motifs copied from
Renaissance paintings. In those early days she made use of whatever stage decor
was available, such as a sky-blue panorama in the background and tree groupings
for the wings on either side. Later she adopted those tall, blue-gray curtains
of her own design (though this was disputed by Gordon Craig), which she used
henceforth exclusively. Those famous tall curtains subsequently became standard
equipment, in one color or another, at every theatre, concert hall, school
auditorium, or television set-wherever a neutral background was
required.
..
Я до сих пор знала Айседору только как учителя. В эту весну в
первый раз мне довелось увидеть, как она выступила на сцене. Сидя в боксе со
своими другими учениками, я смотрела, как она даёт программу под названием
«Танцевальные идиллии», которую она первоначально исполняла в 1900 году, в Новой
галерее в Лондоне под патронажем Её Королевского Высочества принцессы Кристианы
из Шлезвиг-Гольштейна. В нём была группа танцев, настроенная на раннюю
итальянскую музыку, с костюмами и танцевальными мотивами, скопированными из
картин эпохи Возрождения. В те ранние годы она использовала любой декор сцены,
такой как голубая панорама на заднем плане и группировки деревьев для крыльев с
обеих сторон. Позже она приняла эти высокие сине-серые занавески собственного
дизайна (хотя это было оспорено Гордоном Крейгом), которое она использовала
исключительно впредь. Эти знаменитые высокие занавески впоследствии стали
стандартным оборудованием, в одном цвете или другом, в каждом театре, концертном
зале, школьном зале или на телевизоре - везде, где требовался нейтральный
фон.
On that memorable day when we first saw her perform, Isadora’s dancing,
lively and beautiful with all her youthful charm, was a revelation to her
pupils. One particular dance made the most indelible impression on my childish
mind. It was called «Angel Playing the Viol,» to cello music by Peri. In this
dance, in which she did not move her feet at all, I saw before my astonished
eyes my guardian angel come to life. It was the one in the picture above my bed.
Ever afterward, when I looked at this picture, it was Isadora’s face I
saw.
..
В тот незабываемый день, когда мы впервые увидели её исполнение,
танцы Айседоры, живые и красивые со стороны со всем её юным очарованием, были
откровением для её учеников. Один особый танец произвел самое неизгладимое
впечатление на мой детский ум. Его называли «Ангел играет на скрипке», на музыку
виолончели Пери. В этом танце, в котором она вообще не двигала ногами, я видел
перед моими изумленными глазами, что мой ангел-хранитель оживает. Это была
фотография на моей кровати. Когда-то, когда я смотрела на эту фотографию, это
было лицо Айседоры, которое я видела.
Of this performance Karl Federn, the German writer who instructed her in
Nietzsche’s philosophy, wrote:
A simple scene ... a green carpet and a
spacious gray-blue backdrop . . . almost childish and laughable seems this stage
decor until she appears, for then the scene changes with each of her dances and
becomes real. So powerful is the mood she creates that we can see meadows and
the flowers she gathers . . hear the waves break against the shore and surmise
the approach in the distance of a fleet of ancient ships with billowing sails.
..
После этого выступления Карл Федерн, немецкий писатель, который
инструктировал её в философии Ницше, писал:
Простая сцена ... зеленый ковер и
просторный серо-голубой фон... почти детски и смешно кажется, что этот декор
сцены, до тех пор, пока она не появится, потому что тогда сцена меняется с
каждым из её танцев и становится реальной. Настолько мощное настроение она
создает, что мы можем видеть луга и цветы, которые она собирает.. слышать, как
волны прорываются на берег и предполагают приближение на расстоянии от флота
древних кораблей с вздымающимися парусами.
Her entrance, her walk, her simple gesture of greeting are movements of
beauty. She wears no tights, no frilled ballet skirts, her slender limbs gleam
through the veils and her dance is religion. . . . She appears as the Angel with
Viol out of the painting by Ambrosio di Predis. A long violet garment worn over
grayish veils floats down to her bare feet. In her hair, which hangs loosely to
her shoulders, she wears a crown of white and red roses. And the Quattrocento
comes alive again before us with all its innocence and deep religious
feeling.
..
Её вход, её шаг, её простой знак приветствия - это движения
красоты. У неё нет колготок, нет оборванных балетных юбок, её тонкие конечности
блестят сквозь завесы, а её танец - религия.... Она появляется как Ангел со
скрипкой из картины Амброзио ди Предис. Длинные фиолетовые одежды, надетые на
сероватые вуали, плавают до её босых ног. В волосах, которые свободно плескаются
на плечах, она носит корону из белых и красных роз. И Кватроченто оживает перед
нами со всей своей невинностью и глубокими религиозными чувствами.
Pan and Echo-a short Greek tunic, her hair tied into a knot. We ask
ourselves: Can this possibly be the same creature? With wonderful gestures
expressive of the antique ideal, she resurrects the nostalgia of Hellas. How
many statues have come to life in her! In a heavily draped Greek attire, she
mourns to music of Gluck over the death of Eurydice, in rhythmic, measured,
ceremonious grief that mounts and mounts until she sinks to the ground in
despair. And then she appears again-this time the scene is darker, wrapped in
sombre shadows, and her gown is colorless and floating like the shadows, and her
movements are rapid and ghostlike: the shadows of the underworld listening to
Orpheus. Suddenly the scene is bright again and everything is joy and
contentment-Orpheus has found his Eurydice.
..
Пан и Эхо - короткая
греческая туника, волосы связаны в узел. Мы спрашиваем себя: может ли это быть
одним и тем же существом? С замечательными жестами, выражающими античный идеал,
она воскрешает ностальгию Эллады. Сколько статуй в ней ожило! В тяжело обтянутой
греческой одежде она оплакивает музыку Глюка над смертью Эвридики, ритмичной,
мерной, торжественной, в горе, которое поднимается и поднимается, пока она не
опустится на землю в отчаянии. И снова она появляется, снова - на этот раз сцена
темнее, обернута в мрачные тени, а её платье бесцветно и плавает, как тени, и её
движения бывают быстрыми и похожими на призрак: тени подземного мира слушают
Орфея. Внезапно сцена снова становится яркой, и всё есть радость и
удовлетворение - Орфей нашел свою Эвридику.
She has a dance without music, awesome and very gripping, called «Death and
the Maiden» . . . as in Maeterlinck’s «Intruse,» death announces itself unseen
but intensely apprehended. . . . The spectator feels a cold shiver run up and
down his spine. Everyone has sensed the awesome presence of the destroyer.*
*From Nach Funfundzwansig lahren, dated 1928, in Isadora Duncan's Der Tanz
der Zukunft [The Dance of the Future] Eine Vorlesung [Jena (a university town in
central Germany, in Thuringia), 1929] iii-iv.
..
У неё есть танец без
музыки, потрясающий и очень захватывающий, называемый «Смерть и Дева»... как в
«Интрузии» Метерлинка, смерть объявляет себя невидимой, но сильно
воспринятой.... Зритель чувствует, как холодная дрожь пробегает по его спине.
Все ощутили удивительное присутствие разрушителя.*
*От Нах Фунфундзвансиг
лахрен, датированный 1928 годом, в «Der Tanz der Zukunft» Айседоры Дункан [Танец
будущего] Эйне Ворлесунг [Йена (университетский город в центральной Германии, в
Тюрингии), 1929] iii-iv.
(Isadora once remarked that she did not call this dance «Death and the
Maiden» when she composed it, but that she had some vague idea of it as Maiden
and brutal reality, and it was the audience who named it Death. If one recalls
her own tragic end, the dance seems almost prophetic.)
..
(Однажды
Айседора заметила, что она не называла этот танец «Смерть и дева», когда она
сочиняла его, но что у неё было какое-то смутное представление об этом, как о
девичьей и жестокой реальности, и именно аудитория назвала его «Смерть». Если
вспомнить её собственный трагический конец, танец кажется почти
пророческим.)
The unusual gift of the great artist to make others see the things born of
her imagination gave depth and significance to everything Isadora created. She
knew how to dance with such commanding authority that those who saw her perform
were impressed even when they did not comprehend the meaning of her art. Few
dancers possess such insight into music that the dance seems to express exactly
what the composer intended. Richard Wagner has said: «The most genuine of all
art forms is the dance. Its artistic medium is the living human being, and not
merely one part of it but the whole body from the soles of the feet to the top
of the head. For anyone completely sensitive to art, music and poetry can only
truly become comprehensible through the art of the dance-mime.» And with every
gesture Isadora Duncan revealed herself as a supreme dance-mime. She was the
prototype of her own inspired vision of the Dancer of the Future-whose dance
belongs to no one nation but to all of humanity.
..
Необычный дар великого
художника, который заставил других видеть вещи, рожденные её воображением,
придавал глубину и значение всему, что создала Айседора. Она знала, как
танцевать с такой командной властью, что те, кто видел её, были впечатлены, даже
когда они не понимали смысла её искусства. Немногие танцоры обладают таким
пониманием музыки, когда танец, похоже, точно отражает то, что хотел композитор.
Ричард Вагнер сказал: «Самой подлинной из всех форм искусства является танец.
Его художественная среда - это живой человек, а не только одна его часть, а всё
тело от подошв ног до верха головы. Для всех, кто полностью чутко относится к
искусству, музыка и поэзия могут стать поистине понятными благодаря искусству
танцевального мима». И с каждым жестом Айседора Дункан проявила себя как
верховный танцевальный мим. Она была прототипом собственного вдохновенного
видения «Танцовщицы будущего», чей танец принадлежит ни одной нации, но всему
человечеству.
[55], p.37-61 * DUNCAN DANCER * The Greatest Thing in Life *
-=3=-
The Greatest Thing in Life
Величайшая вещь в жизни
«WE must adopt more children and build an addition to the school!» Isadora
exclaimed enthusiastically when she saw the progress we had made during her five
months’ absence. Returning from one of her protracted tours in the latter part
of June that same year, she was filled with plans for the future, not counting
the expense. Her sister was more practical. «Where will the money come from? As
it is, we are living way beyond our budget.»
..
«Мы должны усыновить
больше детей и построить дополнение к школе!» - радостно воскликнула Айседора,
увидев прогресс, который мы совершили в течение её пятимесячного отсутствия.
Возвращаясь из одного из её затяжных туров во второй половине июня того же года,
она была наполнена планами на будущее, не считая расходов. Её сестра была более
практичной. «Откуда берутся деньги? Как бы то ни было, мы живем вне нашего
бюджета».
«I have an idea!» Never at a loss to make life more exciting, Isadora said,
«We'll give a benefit performance and show the children off to the public for
the first time. That will surely arouse sufficient interest. We will ask
everybody we know to subscribe.»
..
«У меня есть идея!» Никогда не
теряясь, чтобы сделать жизнь более захватывающей, Айседора сказала: «Мы дадим
преимущество и покажем детей публике в первый раз. Это, безусловно, вызовет
достаточный интерес. Мы попросим всех, кого мы знаем, подписаться».
«That's an excellent idea,» Elizabeth agreed, since she had already
enlisted the aid of several Berlin society ladies to act as patronesses of the
school. She added, «Princess Henry of Reuss was here a few days ago and saw the
pupils dance. She was enchanted.»
..
«Это отличная идея», - согласилась
Элизабет, так как она уже заручилась поддержкой нескольких берлинских светских
дам, которые выступили в качестве покровителей школы. Она добавила: «Принцесса
Генри из Ройса была здесь несколько дней назад и увидела, что ученики танцуют.
Она была зачарована.»
Princess Henry VII of Reuss, whose principality in Thuringia was a small
one, possessed, nevertheless, enormous wealth. A woman close to the Imperial
court, she could be useful in getting other influential ladies to join.
..
Принцесса Генри VII из Рейсса, чье княжество в Тюрингии было
маленьким, обладало, тем не менее, огромным богатством. Женщина, близкая к
императорскому двору, могла бы быть полезной в том, чтобы привлечь других
влиятельных дам.
«I shall write to her immediately,» Isadora said, and she composed the
following letter:
Dear Princess: For the last eight months twenty little
girls have been living together in my school in Grunewald creating much joy to
themselves, a delight to all who have seen them, and a radiant hope for the
future of the Art of the Dance.
..
«Я напишу ей немедленно, - сказала
Айседора, и она написала следующее письмо:
Дорогая принцесса: за последние
восемь месяцев в моей школе в Грюневальде живут двадцать маленьких девочек,
которые создают большую радость для всех, в восхищении все, кто их видел, и есть
сияющая надежда на будущее Искусства Танца.
I wish to take twenty-five more next winter. This will necessitate a new
building erected on the vacant plot next door. As you know, I have given my
entire earnings to the maintenance of the school and am most pleased to do so in
the future. But they are not enough for the new ground and erection of the
second building to be connected by a passageway with the old one. So I am giving
a benefit at Kroll’s Opera House on July 20th, as a means of raising money for
it.
..
Я хочу взять еще двадцать пять учеников следующей зимой. Это
потребует нового здания, возведенного на свободном участке по соседству. Как вы
знаете, я отдала весь свой заработок на содержание школы, и мне очень приятно
делать это в будущем. Но этого недостаточно для того, чтобы новая земля и
возведение второго здания были соединены проходом со старым. Поэтому я даю
бенефис в Оперном театре Кролла 20 июля, как средство, чтобы собрать деньги для
этого.
Of course we do not expect people who are out of town to be
present but that they may subscribe and give their tickets to artists, etc. All
the artists who have visited the school have been enthusiastic in their praises
for the lovely dancing of the little girls and are unanimous in their belief in
the value of the school to art and the state.
..
Конечно, мы не ожидаем
присутствия людей из города, но они могут подписаться и дать свои билеты
артистам и т.д. Все артисты, которые посетили школу, были в восторге в своих
похвалах за прекрасные танцы маленьких девочек и единодушны в своей вере в
ценность школы искусству и государству.
I myself am delighted with the progress of my pupils and am convinced that
almost every child has more or less talent for the dance if directed along
natural channels; and that the dancing of these little girls will be a source of
much joy to the public in the years to come. For this reason I do not hesitate
to ask for help in the advancing of my idea and feel sure my request will meet
with your sympathy.
Isadora Duncan
..
Я сама в восторге от прогресса
моих учениц и убеждена, что почти каждый ребенок имеет более или менее талант
для танца, если он направлен по естественным каналам; и что танцы этих маленьких
девочек станут источником большой радости для публики в ближайшие годы. По этой
причине я, не колеблясь, прошу помощи в продвижении моей идеи и уверена, что моя
просьба встретит ваше сочувствие.
Айседора Дункан
Among the various artists she mentions as visiting the school was an
unknown Swiss musician called Jaques-Dalcroze. He witnessed a lesson once, and I
recall the occasion vividly because of his infectious enthusiasm and constant
interruptions. What fascinated him most were the kinetics involved in what
Isadora called the «scale of movements,» which started with a slow walk,
gradually accelerating into a fast and faster pace till it evolved into a run,
and from there by degrees reverted to a slow walk again.
..
Среди
различных артистов она упоминает посещение школы неизвестным швейцарским
музыкантом по имени Жак-Далкроз. Однажды он стал свидетелем урока, и я вспоминаю
этот случай ярко из-за его заразного энтузиазма и постоянных перерывов. Его
больше всего интересовала кинетика, связанная с тем, что Айседора называла
«масштабом движений», которая начиналась с медленной ходьбы, постепенно
ускоряясь в быстром и более быстром темпе, пока она не превращаллась в бег, а
оттуда постепенно возвращалась снова к медленной прогулке.
"Ha!" he exclaimed, jumping up from his seat in great agitation; and he
inquired of Tante Miss, "May I have your permissiOn to improvise at the piano
for a repetition of this exercise?" Permission granted, he proceeded to
improvise for us. When he left, he signed the guest book, which was always on
top of the piano. A few years later, he founded his whole system of Eurythmics
on what he had seen that day at our school.
..
«Ха!» - воскликнул он,
взволнованно вскакивая со своего места; и поинтересовался у Танте Мисс: «Могу ли
я согласиться с тем, чтобы импровизировать на фортепьяно для повторения этого
упражнения?» Получив разрешение, он продолжил импровизировать. Когда он ушел, он
подписал гостевую книгу, которая всегда была на пианино. Несколько лет спустя он
основал всю свою систему эвритмии на том, что он видел в тот день в нашей
школе.
Such things occurred so frequently with people interested in
the new dance form Isadora had invented that it was no wonder she should
constantly voice the complaint, "Everybody is running off with my ideas!"
Unfortunately, they could not be patented. If they could have been, what
royalties she might have collected from her millions of imitators, including the
Russian ballet!
..
Такие вещи происходили так часто с людьми,
заинтересованными в новой танцевальной форме, которую Айседора придумала, что
неудивительно, что она должна была постоянно жаловаться: «У всех своя идея!» К
сожалению, они не могут быть запатентованы. Если бы они могли быть, какие
королевские привилегии она могла бы собрать с миллионов своих подражателей,
включая русский балет!
It so happened that the well-known German composer Engelbert Humperdinck
lived next door to us on Trabener-strasse. Famous for his universally beloved
children's opera Hansel and Gretel, he headed the committee for the support of
our school. One afternoon we all went to have tea with him and his family. A man
of about fifty, he regaled us by playing music from his opera such as the
"Knusper-Waltzer" and the lively, tuneful "Rosenringel" and "Tanzreigen."
Appropriately enough for our youthful years, Isadora taught us a dance to the
last two compositions. Humperdinck often played his tunes for us to get the
right tempo and feeling. He played them with such verve that we children
responded with natural spontaneity and put all we had into the charming
dance.
..
Случилось так, что знаменитый немецкий композитор Энгельберт
Хампердинк жил по соседству с нами на улице Траубер. Известный своей всемирно
любимой детской оперкой Гензель и Гретель, он возглавлял комитет поддержки нашей
школы. Однажды днем мы все пошли на чай с ним и его семьей. Человек лет
пятидесяти, он угощал нас, играя музыку из своей оперы, такой как
«Кнуссер-Вальтцер» и живой, мелодичный «Розенрингель» и «Танзрейген». Достаточно
подходящий для наших юношеских лет, Айседора научила нас танцевать эти последние
две композиции. Хампердинк часто играл нам свои мелодии, чтобы мы получили
правильный темп и чувство. Он сыграл их с таким воодушевлением, что мы, дети,
ответили естественной спонтанностью и положили всё, что у нас было, в
очаровательный танец.
The subscription list mounted daily, with Princess Reuss contributing a
thousand goldmarks; Princess von Meiningen, a hundred; Frau von Mendelsohn of
the banking family, also a thousand; Countess Harrach, a lady-in-waiting to the
Kaiserin, five hundred; Siegfried Wagner, son of Richard Wagner of Bayreuth, a
thousand; and so forth down the list to Frau Begas, the wife of Reinhold Begas,
the famous German sculptor, who created the national monument to Emperor William
I as well as many of the principal statues of Berlin. Isadora gave us new silk
tunics in pastel shades of blue, pink, and yellow to wear for the occasion,
making us discard the cheesecloth ones entirely. Also we had small wreaths of
rosebuds for our hair.
..
Список подписки расширялся ежедневно, принцесса
Рейсс - тысяча золотых марок; Принцесса фон Майнинген, сто; Фрау фон Мендельсон
из банковской семьи, также тысяча; Графиня Гаррач, фрейлина Кайсерина, пятьсот;
Зигфрид Вагнер, сын Ричарда Вагнера из Байройта, тысяча; и т.д. вниз по списку к
фрау Бегас, жене Рейнхольда Бегаса, известного немецкого скульптора, который
создал национальный памятник императору Уильяму I, а также многие из главных
статуй Берлина. Айседора дала нам новые шелковые туники в пастельных тонах
синего, розового и желтого цвета, чтобы носить на этот случай, заставив нас
полностью отказаться от марли. Также у нас были маленькие венки из розовых
бутонов для наших волос.
Then came the big day. The excitement of that moment can never be repeated.
Here I was, after only seven months of apprenticeship, ready to make my stage
debut. Such a thrill comes to few children, and when it does they are never
afterwards the same. A marvelous ingredient, a wonderful feeling of
accomplishment, is then added to the ordinary routine of daily existence. This
is something that the average child does not expeience.
..
Затем наступил
большой день. Волнение этого момента никогда нельзя повторить. Здесь я, после
семи месяцев ученичества, была готова дебютировать на сцене. Такое волнение
приходит к немногим детям, и когда это происходит, они никогда не будут потом
такими же. Чудесный ингредиент, прекрасное чувство удовлетворения, затем
добавляется к обычной повседневной жизни. Это то, что средний ребенок никогда не
испытывает.
We were to appear at the very end of Isadora's performance. Quietly, we
entered the stage door of the big Opera House late at night. We had slept all
afternoon and early evening so as to be fresh and bright. I had an awesome
sensation as I mounted the stairs to the dressing rooms while the performance
was in progress. The sound of the orchestra playing faintly reached my ears. The
curious, indefinable smell of backstage familiar to every performer, mixed with
the unseen but nevertheless acutely sensed, electrifying presence of the hushed
audience out in front, gave me my first attack of stage fright. The stern voice
of Tante Miss saying, "Here, sit down in front of me so I can put your make-up
on," brought me out of it.
..
Мы должны были появиться в самом конце
выступления Айседоры. Тихо, мы вошли в сценическую дверь большого Оперного
театра поздно вечером. Мы спали весь день и рано вечером, чтобы быть свежими и
яркими. У меня было потрясающее ощущение, когда я поднялась по лестнице в
раздевалку, пока продолжалось исполнение. Звук оркестра, играющего слабо, дошел
до моих ушей. Любопытный, неопределимый запах за кулисами, знакомый каждому
исполнителю, смешанный с невидимым, но тем не менее остро ощущаемым,
электризующим присутствием приглушенной аудитории впереди, дал мне мою первую
атаку страха сцены. Суровый голос Танте Мисс сказал: «Вот, сядь передо мной,
чтобы я могла наложить твой макияж», вывел меня из этого состояния.
I did as I was told, holding my hair back so she could smear cold cream
over my face. When she finished and had applied the lipstick, she said, "There
you are! I made you a nice cupid's bow." She surveyed me critically to judge the
effect of her handi-work. "Now don't touch your face," she warned. "Who's next?"
This strange, unfamiliar business of make-up completed, I turned to the mirror.
A rouged and powdered face stared back, resembling a painted mask; a face that
was and yet was not mine. How familiar this pre-curtain ritual was to become in
the course of my long theatrical career!
..
Я сделала так, как мне
сказали, держа меня за волосы, чтобы она могла намазать лицо холодным кремом.
Когда она закончила и наложила губную помаду, она сказала: «Вот теперь это ты! Я
сделала тебе хороший лук амура». Она критически оценила меня, чтобы судить о
влиянии её рук. «Теперь не трогай свое лицо», предупредила она. "Кто следующий?"
Этот странный, незнакомый процесс макияжа был завершен, я повернулась к зеркалу.
На меня смотрело разрумяненное и напудренное лицо, напоминающее окрашенную
маску; лицо, которое было и не было моим. Как хорошо было знать этот ритуал
перед занавесом, который будет так важен в процессе моей долгой театральной
карьеры!
When the other children had been similarly transformed with the aid of
poudre de riz and Dorin's rouge, and we stood The Greatest Thing in Life 41
ready in silk tunics and circlets of rosebuds for a final inspection, we all
jumped and looked startled when a shrill bell suddenly rang in our dressing
room.
..
Когда другие дети были так же преображенны с помощью пудры из
рисового порошка и
румянца Дорин, и мы уже стояли в шелковых туниках и
кольцах из розовых бутонов для окончательной проверки, мы все подпрыгивали и
выглядели испуганными, когда пронзительный звонок вдруг зазвонил в нашей
раздевалке.
"This is it!" Tante Miss said. "Get ready to go downstairs, and don't
forget to put on your slippers and woolen shawls." Then, lined up two by two, we
were hustled downstairs. With finger on her lips, Tante Miss signaled us to keep
quiet and take our places backstage. Excitement took hold of me again, for I was
about to experience something completely unknown, like diving into deep water.
The orchestra struck up the by-now-familiar melody and, waiting in the wings
poised to take off on cue, I summoned up my courage and dashed out onto the
vast, empty stage of the Royal Opera House.
..
"Это оно!" - сказала Танте.
«Приготовьтесь спуститься вниз и не забудьте надеть тапочки и шерстяные шали».
Затем, выстроившись парами, мы спустились вниз. С пальцем на губах мисс Танте
просила нас молчать и забираться на место. Волнение снова охватило меня, потому
что я собирался испытать что-то совершенно неизвестное, как погружение в
глубокую воду. Оркестр забил уже знакомую мелодию, и, ожидая, пока крылья готовы
будут подняться, я собрала всё своё мужество и бросилась на обширную, пустую
сцену Королевской оперы.
Dancing from the encircling shadows into the glaring light, I instantly
forgot my previous nervousness, as I lost myself in the music and the dance.
What joy, to dance in natural abandon carried along by the beautiful sounds of a
symphony orchestra! This utterly entrancing sensation made all of us dance with
such spontaneous enjoyment that we must have projected our own happiness across
the footlights, for when we finished the audience responded with deafening
applause.
..
Танцуя из окружающих теней в яркий свет, я сразу забыла свою
прежнюю нервозность, когда я потеряла себя в музыке и танце. Какая радость,
чтобы танцевать в естественной пустоте, сопровождаемой прекрасными звуками
симфонического оркестра! Это чрезвычайно захватывающее ощущение заставило всех
нас танцевать с таким спонтанным наслаждением, что мы, должно быть, проецировали
наше собственное счастье в огни рампы, потому что, когда мы закончили, аудитория
разразилась оглушительными аплодисментами.
The shock of this unexpected noise descended upon us with the suddenness of
a thunderclap. We turned for reassurance toward the wings, where, near the
proscenium arch, we had espied the lithe figure of our idol, who had been
watching our dancing and for whom alone we had danced. Sensing our childish
alarm, she quickly advanced toward us smiling, her light draperies floating
behind her. Arms filled with long-stemmed roses, she stopped in our midst and
took a bow while the gaze of her little pupils turned toward her as flowers
toward the sun.
..
Шок от этого неожиданного шума спустился на нас с
внезапностью громового удара. Мы повернулись для уверенности в отношении ворот,
где, возле арки просениума, мы увидели гибкую фигуру нашего кумира, которая
смотрела наши танцы и для которой мы только танцевали. Чувствуя нашу детскую
тревогу, она быстро продвинулась к нам, улыбаясь, её легкие драпировки плыли
позади неё. Руки были наполненные длинными стеблевыми розами, она остановилась
среди нас и поклонилась, а взгляды её маленьких учеников повернулись к ней, как
цветы к солнцу.
The audience clamored for encores. When the music began again, Isadora
quickly whispered to us to dance toward her, one by one, from the opposite
corner of the stage. We did so, and as each child skipped up she handed her a
pink rose. With the flowers in our hands, we then circled about her as she posed
in the center of the stage, arms outstretched as if to embrace us all in a
loving, maternal gesture. Happy, laughing children danced a rondo about her, a
real "Rosenringel Reigen," and in that ecstatic group was one who wished this
happy dance would never, never stop.
..
Аудитория кричала на бис. Когда
музыка началась снова, Айседора быстро прошептала нам, чтобы мы танцевали к ней,
один за другим, с противоположного угла сцены. Мы сделали это, и когда каждый
ребенок проскальзывал, она вручала ему розовую розу. С цветами в наших руках мы
тогда окружили её, когда она позировала в центре сцены, а протянутые руки словно
охватывали нас всех любящим, материнским жестом. Счастливые, смеющиеся дети
танцевали рондо с ней, настоящий «Розанрингел Рейген», и в этой экстатической
группе была та, кто хотела, чтобы этот счастливый танец никогда не
прекращался.
In the audience that night in July 1905 was Gordon Craig. He gave his
impression later: She called her little pupils to come to her and please the
public with their little leapings and runnings! as they did, and with her
leading them the whole troupe became irresistibly lovely. I suppose some people
even then and there began reasoning about it all, trying to pluck out the heart
of the mystery. But I and hundreds of others who saw this first revelation did
not stop to reason, for we too had all read what the poets had written of life
and love and nature, and we did not reason then; we read, we wept and laughed
for joy. And to see her shepherding her little flock, keeping them together and
especially looking after one very small one of four years old, was a sight no
one there had ever seen before and, I suppose, will never see again.*
*In a
talk for BBC Radio.
..
В ту ночь в июле 1905 года в аудитории был Гордон
Крейг. Он озвучил потом следующее своё впечатление: Она созвала своих маленьких
учениц, чтобы подойти к ней и порадовать публику своими маленькими прыжками и
пробежками! как они это делали, и с её руководством их вся труппа стала
неотразимо прекрасной. Я полагаю, что некоторые люди даже тогда и там начали
рассуждать обо всём, пытаясь распознать сущность мистерии. Но я и сотни других,
которые видели это первое откровение, не переставали рассуждать, потому что мы
тоже все читали, что поэты писали о жизни, любви и природе, и тогда мы не
рассуждали; мы читаем, мы плакали и смеялись от радости. И чтобы увидеть, как
она ведёт её маленькое стадо, держа их вместе и особенно заботясь об одной
маленькой четырехлетнего возраста, это было зрелище, которого никто никогда
раньше не видел и, я полагаю, больше никогда не увидит.*
*В интерьвью на
радио БиБиСи.
Whoever would have believed it possible that our innocent dance debut
should bring forth wrath from on high? No one less than the German Kaiserin,
Auguste Victoria, a pious woman (who inspired her husband's famous remark about
its being woman's duty to occupy herself solely with Kinder, Kirche, Kueche),
pronounced herself outrageously shocked at children performing in bare limbs.
Brought up in the Victorian era, when the sight of a woman's ankle was
considered daring, she could not look upon children's bare legs without feeling
that it was immoral. If the poor Kaiserin could only see her royal descendants
today going bare-legged in the summertime, she surely would realize what
enormous progress has been made against prudishness through the good example set
by that same group of dancing children she once criticized.
..
Кто бы мог
подумать, что наш невинный танцевальный дебют должен вызвать гнев с высоты?
Никто не меньше, как немецкая императрица Огюст Виктория, благочестивая женщина
(которая вдохновила знаменитое замечание своего мужа о том, что обязанностью
женщины является занимать себя исключительно Киндер, Кирхе, Куче [Дети, Церковь,
Кухня]), объявила себя возмутительно шокированной детьми, выступающими в голыми
ногами и руками. Воспитанная в викторианскую эпоху, когда вид лодыжки женщины
считался слишком смелым, она не могла смотреть на голые ноги детей, без
ощущения, что это аморально. Если бы бедная императрица только могла видеть, что
её королевские потомки сегодня дефилируют летом с голыми ногами, она наверняка
поняла бы, какой огромный прогресс был достигнут против ханжества, благодаря
хорошему примеру той же группы танцующих детей, которую она когда-то
критиковала.
Her official utterance condemning the display of bare limbs occasioned wide
publicity. It aroused further controversy and also a livelier interest on the
part of influential people in Isadora Duncan's school for the education of
children along modern lines. It was then the only one of its kind in the world
teaching freedom of motion; a sane, healthy attitude toward the human body; and,
to complement these two important objectives, an appropriate dress reform.
Nothing comparable had been seen in the Occidental world since the Hellenic and
Roman civilizations. It was no wonder that under these circumstances the
question of the propriety of exposing limbs to public view should be discussed
seriously even by learned professors. How much the question was a topic of the
day is evident in an article written in 1906:
..
Её официальное
высказывание, осуждающее проявление голых конечностей, вызвало широкую огласку.
Это вызвало дальнейшие споры, а также более живой интерес со стороны влиятельных
людей в школе Айседоры Дункан для воспитания детей по современным направлениям.
Это была единственная, в своем роде, в мире, которая учила свободе передвижения;
здравомыслию, здоровому отношению к человеческому телу; и в дополнение к этим
двум важным задачам - надлежащая реформа одежды. Ничего сопоставимого не было
видно в западном мире со времен греческой и римской цивилизаций. Неудивительно,
что в этих условиях вопрос о приличии раскрытия конечностей к общественному
мнению должен обсуждаться серьезно даже учеными профессорами. Насколько вопрос
был темой дня, видно в статье, написанной в 1906 году:
[61], p.43 * IN ISADORA DUNCAN'S HOUSE *
Several ladies and gentlemen of society recently gathered together in
Grunewald to have Isadora's sister Elizabeth Duncan present to them the pupils
of the Duncan School.
..
Несколько дам и джентльменов из общества недавно
собрались вместе в Грюневальде, чтобы Элизабет, сестра Айседоры Дункан,
представила им учеников Школы Дункан.
The inte1ior of Isadora's home breathes the severe style of classical
Greece softened by modern conveniences. Everywhere subdued colors and geometric
lines and, in all things, from the reliefs of old Italian masters hanging on the
walls, to the colorful flowers decorating the tables, a display of good taste.
What the visitor is immediately aware of and what helps to dispel any lingering
skepticism and calls forth respect is that here are people who have more than a
sure sense of good taste. What impresses him is that there is indeed a great
idea behind all this-perhaps a way of life.
..
Внутренний дом Айседоры
дышит суровым стилем классической Греции, смягченным современными удобствами.
Повсюду приглушенные цвета и геометрические линии и, во всех отношениях, от
рельефов старых итальянских мастеров, висящих на стенах, до ярких цветов,
украшающих столы, хорошего вкуса. То, о чем сразу узнает посетитель и что
помогает рассеять любой затяжной скептицизм и вызывает уважение, заключается в
том, что здесь есть люди, которые имеют более чем уверенное чувство хорошего
вкуса. Его впечатляет то, что за этим стоит отличная идея - возможно, образ
жизни.
As we enter the festive hall we behold, in addition to the ancient Greek
spirit, the most refreshing youth. We are confronted with what at first impact
confuses and leaves one dumbfounded; namely, a group of seventeen little girls
in tunics of transparent silk and with hair unbound and carefully adorned with
flowers or a simple diadem!
..
Когда мы входим в праздничный зал, мы
видим, помимо древнегреческого духа, самую освежающую молодежь. Мы сталкиваемся
с тем, что при первом впечатлении смущает и оставляет определенно ошарашенным; а
именно, группа из семнадцати маленьких девочек в туниках из прозрачного шелка и
волос, несвязанных и тщательно украшенных цветами или простой диадемой!
Seventeen youthful dancers, that is a total of thirty-four little dancing
legs, bare as bare can be. And here is something curious! However greatly it may
contradict one's conventional customs, the spectator is hardly conscious of this
bareness of limbs in these surroundings. He does not perceive it as something
odd or even offensive but rather as an aesthetic necessity, and he gains the
impression that even the smallest sandal would spoil the quiet flow of lines.
..
Семнадцать юных танцовщиц, в общей сложности тридцать четыре маленьких
танцевальных ножки, обнаженные как голые. И вот что-то любопытно! Однако, в
значительной степени это может противоречить обычному укладу, и зритель вряд ли
осознает эту неприкрытость конечностей в таком окружении. Он не воспринимает
это, как нечто странное или даже оскорбительное, а скорее как эстетическую
необходимость, и у него создается впечатление, что даже самая маленькая сандалия
испортит тихий поток линий.
One of the little dancers takes a big ball and bounces it onto the floor.
She skips around it playfully and continues to bounce the ball with dancing
gestures. Never have I seen anything so gracefull Never beheld so harmoniously
rounded a dance image that appeared so entirely natural. . . .
..
Одна из
маленьких танцовщиц принимает большой мяч и ударяет его об пол. Она игриво
проскакивает и продолжает отбивать мяч в танце. Никогда я не видел ничего такого
грациозного. Никогда не видел столь гармонично округленного танцевального
образа, который казался настолько естественным....
How very difficult to achieve, and how very seldom employed in ordinary
life, is the beauty of apparently the simplest of human motions. The Duncan
sisters are quite right when they regard the walk, the rhythmic stride, as the
basis for all dance art. As the most important of the 95,140 combinations of
movements which, according to the opinion of the dance theoretician Emanuel of
Paris, are possible for the human body to achieve.
..
Как очень трудно
достичь и как редко используется в обычной жизни красота, по-видимому, самого
простого из человеческих движений. Сестры Дункан совершенно правы, когда они
рассматривают ход, ритмический шаг, как основу для всего танцевального
искусства. Как самая важная из 95,140 комбинаций движений, которые, по мнению
теоретика танца Эмануэля из Парижа, возможны для человеческого тела.
Whether the little Duncan girls stride ceremoniously in the manner of
antique choruses, whether they hop about cheerfully or mime games, always, their
every movement seems born out of the spirit of the music .... What enjoyment
does the sight of a well-proportioned foot and the play of its muscles afford!
This wonderful adjunct to the human body has become estranged to modern man. The
compulsion of footwear has so pitiably crippled it that it has become almost a
shameful thing. These child-dancers have completely normal feet. And since the
whole foot and not the toes alone have been designed by nature to support the
body's weight, their art does not deteriorate into the mannered offense which is
the alpha and the omega of the old-style ballet and which causes those who
practice it so much effort and pain ....
..
Независимо от того, что
маленькие девочки Дункан торжественно выступают в стиле античных хоров,
независимо от того, подпрыгивают ли они в веселых или мимических играх,
каждое их движение, кажется, рождается из духа музыки.... Какое наслаждение
вызывает наблюдать как хорошо пропорциональная нога и эти мышцы позволяют
играть! Это замечательное дополнение к человеческому телу стало отчужденным для
современного человека. Принуждение обуви так сильно подорвало его, что стало
почти постыдным. У этих детей-танцоров совершенно нормальные ноги. И так как
целая нога, а не только пальцы ног были разработаны природой для поддержания
веса тела, их искусство не ухудшается в той манере поведения, которая является
альфой и омегой балета старого стиля и которая вызывает у тех, кто это
практикует так много усилий и боли...
Better-cared-for children
cannot be imagined, and they are all visibly and most lovingly devoted to the
cause. Elizabeth Duncan conducted us into the dormitories: a symphony in white
and blue bathed in light and fresh air, in an orderliness and cleanliness that
conveys an indescribable comfort. The girls are to remain in this house till
they are seventeen, thereafter they are going to appear with Isadora Duncan on
the stage. It is reassuring to know that this gay but fundamentally serious art
of the dance has, in this conception, a future.
..
Невозможно представить
себе детей, о которых лучше заботятся, и все они явно и с любовью преданы делу.
Элизабет Дункан провела нас по общежитиям: симфония в бело-голубом, освещенная
светом и свежим воздухом, в упорядоченности и чистоте, которая передает
неописуемый комфорт. Девушки должны оставаться в этом доме до семнадцати лет,
после чего они собираются появиться с Айседорой Дункан на сцене. Обнадеживает,
что это веселое, но принципиально серьезное искусство танца в этой концепции
является будущим.
When, after two hours which passed like a dream, I stood once more in the
tumult of the streets in the midst of hurrying, perspiring, and laborious
people, the skeptic stirred again in me and I asked myself: What is the purpose
of all this? What benefit is there in it for us modern-machine people living in
this era of shrillest disharmonies, in this piece of ancient Greece transplanted
to a northern clime? ... But then, above conflicting sentiments the thought
arose, that even if there seems to be no practical use for it, one must admit it
really is very nice when, far removed from the monstrous, dusty highroad trodden
by millions, there exist a few gardens here and there secluded and filled with
"Wunderblumen."
..
Когда через два часа, которые прошли как сон, я снова
встал на волне улиц посреди торопливых, потных и трудолюбивых людей, скептик
снова заговорил во мне, и я спросил себя: «Какова цель всех этого? Какая польза
в нём для нас, современных людей, живущих в эту эпоху пронзительных дисгармоний,
в этой части древней Греции, пересаженной в северную климат? ... Но затем, выше
противоречивых чувств, возникла мысль, что даже если для этого нет практического
использования, нужно признать, что это действительно очень хорошо, когда, далеко
от чудовищной пыльной дороги, пробитой миллионами, существуют несколько садов
здесь и там уединены и наполнены «Вундерблюменом».
This was not the first skeptic nor the last to ask himself: Of what
practical use is all this? He had part of the answer when he surmised that it
was "perhaps a way of life." New ideas are seldom of immediate, general benefit
to the contemporary generation. Sufficient time must elapse before the seeds
start to germinate and take root. Isadora's credo was: "To dance is to live."
She said that what she wanted was a school of life, for man's greatest riches
were in his soul, in his imagination. She called the dance "not a diversion but
a religion"; and she taught that idea to the children in her school. "Life is
the root and art is the flower." Again and again she would reiterate that dance
was the most natural and most beautiful aid to the development of the growing
child in its constant movement, and only that education was right which included
the dance.*
* Cf. Art, pp. 88, 141-142
..
Это был не первый скептик,
ни последний, кто спрашивал себя: «Какое практическое использование всего этого?
У него была часть ответа, когда он предположил, что это «возможно, образ жизни».
Новые идеи редко бывают неотложной, общей пользой для современного поколения. До
того, как семена начнут прорастать и укореняться, должно пройти достаточное
время. Кредо Айседоры было: «Танцевать - значит жить». Она сказала, что то, что
она хочет, - это школа жизни, потому что величайшие богатства человека были в
его душе, в его воображении. Она назвала танец «не развлечением, а религией»; и
она преподавала эту идею детям в её школе. «Жизнь - это корень, а искусство -
цветок». Снова и снова она повторяла, что танец был самой естественной и
красивой помощью для развития растущего ребенка в его постоянном движении, и
только это образование было правильным, включая танцы.*
* См. Искусство
танца, с. 88, 141-142.
It is not surprising that intelligent men were somewhat perplexed when they
first came in personal contact with a living demonstration of this credo.
Isadora Duncan's idea was still above their heads. Cultured Europeans were
suddenly confronted with the unusual phenomenon of seeing an American (and a
woman at that) bring culture from the New World to the Old. It had always been
the reverse. Her unique dance art represented one of the very few genuine,
original art forms the United States had produced in its less than two hundred
years of existence.
..
Неудивительно, что интеллигентные люди были
несколько озадачены, когда впервые вошли в личный контакт с живой демонстрацией
этого кредо. Идея Айседоры Дункан всё ещё была выше их понимания. Культурные
европейцы внезапно столкнулись с необычным явлением, когда американцы (и
женщина) приносят культуру из Нового Света в Старый. Это всегда было наоборот.
Её уникальное танцевальное искусство представляло собой одно из немногих
подлинных, оригинальных форм искусства, которые Соединенные Штаты произвели за
свои менее чем двести лет существования.
Frequent inquiries as to the exact purpose of her dance school came from
every direction. In a notebook of this period, she set forth her views:
..
Частые расспросы о том, что она делает с её танцевальной школой,
происходили со всех сторон. В записной книжке этого периода она изложила свои
взгляды:
If the dance is not to come to life again as an art, then far better that
its name should rest in the dust of antiquity . . . . I am deeply interested in
the question: Is the dance a sister art or not; and if so, how shall it be
brought to life as an art? And I put this question quite apart from myself or my
dance, which may be nothing-or something-simply as a question which must be of
interest to most people.
..
Если танец не должен снова оживать как
искусство, то гораздо лучше, чтобы его имя покоилось в пыли древности.... Меня
очень интересует вопрос: является ли танец родственным другим искусством или
нет? и если да, то как это воплотится в жизнь как искусство? И я поставила этот
вопрос совершенно отдельно от себя или моего танца, который может быть ничем -
или чем-то - просто вопросом, который должен представлять интерес для
большинства людей.
My dancing is to me an instinctive thing born with me . . . . You call me a
barefoot dancer. To me you might as well say a bare-headed or bare-handed
dancer. I took off my clothes to dance because I felt the rhythm and freedom of
my body better that way. In all ages when the dance was an art, the feet were
lett free as well as the rest of the body; also, whenever the dance has had an
influence on the other arts-as in the beautiful bas-reliefs of dancing figures
of the Greeks. . . .
..
Мой танец - это инстинктивная вещь, рожденная
мною.... Вы называете меня босоногим танцором. Также вы могли бы назвать меня
танцором с непокрытой головой или с голыми руками. Я сняла свою одежду, чтобы
танцевать, потому что я чувствовала ритм и свободу своего тела. Во всех
возрастах, когда танец был искусством, ноги были свободны, как и остальная часть
тела; также, всякий раз, когда танец оказывал влияние на другие искусства - как
в прекрасных барельефах танцующих фигур греков....
If you would think of this a bit you would see that the conception of a
dancing figure as being in light drapery and without shoes is not mine
especially, but simply the ideal dancing figure as thought of by all artists of
all times. Then you would cease to use the title "barefoot dancer," which I
confess I detest; and you would see that in endeavoring to found a school for
the renewing of the dance as an art, it is quite natural that the pupils should
follow in their dress the hint given them by the Great Masters in portraying the
dancing figures. . . .
..
Если вы подумаете об этом немного, вы увидите,
что концепция танцующей фигуры как светлой драпировки и без обуви сугубо не моя,
а просто идеальная танцевальная фигура, о которой думают все художники всех
времен. Тогда вы перестанете использовать заголовок «босоногий танцор», который
я признаю, что ненавижу; и вы увидели бы, что, пытаясь найти школу для
обновления танца как искусства, вполне естественно, что ученики должны следовать
в их одежде намеком, данным им Великими Учителями, изображая танцующие
фигуры....
I have danced before the public continuously since I was a little girl; in
all these years, although certainly there has been much blame and discussion,
there has been on the whole a general feeling of joyous acclaim and
encouragement . . . that has upborne me on my way, for I felt it was a sort of
voice from the people that such a dance was wanted, needed. . . .
..
Я
танцевала перед публикой, когда была маленькой девочкой; за все эти годы, хотя,
конечно, было много порицания и дискуссии, в целом было общее чувство радостного
признания и поощрения... которыые подняли меня на моем пути, потому что я
чувствовала, что это был своего рода голос от людей, которым нужен такой
танец....
Now I could not think that I could teach another what had been a gradual
evolution of my own being and a work of all my life. But I felt I must give
response to all these questionings. And so the idea gradually came to me ... to
endeavor to found a school whose object would be the finding of the true
dancing. Not in any way a copy of my dance, but the study of the dance as an
Art.
..
Теперь я не могла думать, что я могла бы научить другого, что
было постепенной эволюцией моего собственного существа и работы всей моей жизни.
Но я чувствовала, что должна ответить на все эти вопросы. И поэтому идея
постепенно пришла ко мне ... чтобы попытаться найти школу, целью которой было бы
открытие истинного танца. Ни в коем случае не копия моего танца, а изучение
танца как искусства.
And in the 1906 prospectus of the Grunewald school, she stated its purposes
clearly:
To rediscover the beautiful, rhythmical motions of the human body,
to call back to life again that ideal movement which should be in harmony with
the highest physical type, and to awaken once more an art which has slept for
two thousand years-these are the serious aims of the school.
..
И в
проспекте школы Грюневальда 1906 года она четко сформулировала свои
цели:
Чтобы вновь открыть прекрасные ритмические движения человеческого тела,
снова вернуть к жизни идеальное движение, которое должно быть в гармонии с
высшим физическим типом, и снова пробудить искусство, которое спало две тысячи
лет, - это серьезные цели школы.
Isadora's initial effort to arouse sufficient interest for the financial
support of the Grunewald school had not been very successful. She found herself
forced to rely entirely on her own resources for the ever increasing upkeep of
her establishment. Thereafter, she was kept constantly on the move despite her
wish not to go on triumphal world tours to earn enough money to feed many little
mouths five times a day. This made her undertake tours lasting so long that her
pupils didn't get even a glimpse of her for months, sometimes an entire
year-much to the regret of her devoted charges, who missed her inspiring
presence and guidance. Tante Miss, who was now in complete charge, could never
fill that void. Neither physically nor in character did she in the slightest
degree resemble her younger, more talented sister. Less idealistic and of a more
pedantic temperament, she proved in the end to be of an infinitely more
practical mind. The enthusiastic response of the public to our initial
performance suggested to her the idea that the school might help to support
itself.
..
Первоначальные усилия Айседоры, вызвавшие достаточный интерес
для финансовой поддержки школы Грюневальда, не были очень успешными. Она
оказалась вынуждена полностью полагаться на собственные ресурсы для всё большего
содержания её учреждения. После этого она постоянно находилась в движении,
несмотря на её желание не проводить триумфальные мировые туры, чтобы заработать
достаточно денег, чтобы накормить множество маленьких ртов пять раз в день. Это
заставило её гастролировать так долго, что её ученики не замечали её в течение
нескольких месяцев, а иногда и целый год, к сожалению её преданных подопечных,
многие из которых пропустили её вдохновляющее присутствие и руководство. Танте
Мисс, которая теперь была в полной ответственности за нас, никогда не могла
заполнить эту пустоту. Ни физически, ни по характеру она в малейшей степени не
напоминала свою младшую, более талантливую сестру. Менее идеалистическая и более
педантичная по темпераменту, она в конце концов доказала, что имеет бесконечно
более практичный ум. Увлеченная реакциея общественности на нашу первоначальную
работу, подсказывала ей мысль о том, что школа может помочь поддержать себя
сама.
In order to learn from nature, the great teacher, we were often taken to
the woods in summer to observe the waving of trees, the flight of birds, or the
movements of clouds. Learning to dance from these, we developed a sensitive
understanding of nature. Isadora once remarked on how often, returning from
these studies to the dance room, we pupils felt in our bodies an irresistible
impulse to dance out one or another movement which we had just observed. And
thus in time, she thought, some of us would come to the composition of our own
dances; but even when we were dancing together, each one, while forming a part
of the whole under group inspiration, would preserve a creative individuality.*
*Cf. Art, p. 82.
..
Чтобы учиться у природы, великого учителя, летом
нас часто отправляли в лес, чтобы наблюдать за раскачиванием деревьев, полетом
птиц или движениям облаков. Научившись танцевать от них, мы разработали
чувствительное понимание природы. Айседора однажды заметила, как часто,
возвращаясь из этих исследований в танцевальную комнату, мы, ученики, ощущали в
наших телах непреодолимый импульс танцевать то или иное движение, которое мы
только что наблюдали. И, таким образом, со временем, подумала она, некоторые из
них попадут в состав наших собственных танцев; но даже когда мы танцевали
вместе, каждый из них, составляя часть целого под вдохновением группы, сохранил
бы творческую индивидуальность.*
*См. Искусство, с. 82.
Not being a choreographer herself, Tante Miss now thought of following
Isadora's suggestion and encouraged us to compose dances. The charming
Kinderscenen by Schumann easily inspired ideas for this. She employed the method
of letting us all improvise together and then, picking the one who had hit on
the best interpretation, singling her out to develop her idea. In this ingenious
way we composed a whole group of little poems, danced either singly or in group
formation. I contributed several compositions. One of them I danced as a solo
called "Poor Orphan Child." My dramatic instinct came to the fore as, with
hesitant steps, I went from side to side holding out my hand, palm upturned, in
a pitiable gesture of begging for alms. Isadora liked it so much she always made
me dance this when visitors came to the school.
..
Не будучи сама
хореографом, Танте Мисс теперь думала о следующем предложении Айседоры и
побудила нас сочинять танцы. Очаровательные Детские сцены от Шумана легко
вдохновили на эти идеи. Она использовала метод, позволяющий нам всё
импровизировать вместе, а затем, взяв того, кто попал в лучшей интерпретации,
выделяла её, чтобы развить её идею. В этом гениальном способе мы составили целую
группу маленьких стихотворений, танцевали либо по отдельности, либо в групповом
построении. Я внесла несколько композиций. Одну из них я танцевала как соло под
названием «Бедный ребенок-сирота». Мой драматический инстинкт выходил на первый
план, поскольку, с нерешительными шагами, я переходила из стороны в сторону,
протягивая руку, подняв ладонь, в жалком жесте просить милостыню. Айседоре так
понравилось, что она всегда заставляла меня это танцевать, когда посетители
приходили в школу.
Tante Miss made all the costumes herself. She was very adept at it. Here
was something she apparently enjoyed doing. I once saw her sitting on the floor
contentedly pasting tiny golden paillettes one by one onto white silk angel
gowns-the ones we wore for Schubert's "Sarabande."
..
Танте мисс сама
сделала все костюмы. Она была очень искусна в этом. Казалось, ей это нравилось.
Однажды я увидела, что она сидит на полу, с удовольствием вставляя крошечные
золотые пайетты по одному на белые шелковые мансардные платья - те, что мы
носили для «Сарабанды» Шуберта.
She dearly loved to give us small objects to hold while we danced, probably
because we did not always know what to do with our hands and she didn't either.
We had a variety of bells, cymbals, hoops, garlands, scarves and even, for the
"Italian Marinari" dance, short lengths of genuine seaman's rope, decorated with
the national colors of Italy! Isadora, the purist, who preferred the Doric to
the Ionic style, did not, of course, entirely approve of this. But we children
thought most of these gadgets were fun, except that I didn't care to dance with
small brass cymbals tied to my hands. Isadora herself had discarded these
adjuncts long ago, and we later learned from her how expressive and varied the
gestures of the hands can be when executed with the artfulness of a master.
..
Она очень любила давать нам маленькие предметы, чтобы держать их, пока
мы танцевали, вероятно, потому, что мы не всегда знали, что делать с нашими
руками, и она тоже этого не делала. У нас было множество колоколов, тарелок,
обручей, гирлянды, шарфы и даже, для танца «Итальянский Маринари», короткие
подлинные веревки моряка, украшенные национальными цветами Италии! Айседора,
пурист, который предпочитала дорику в ионическом стиле, конечно же, не одобряла
этого. Но мы, дети, думали, что большинство этих гаджетов были забавными, за
исключением того, что я не хотела танцевать с маленькими латунными цимбалами,
привязанными к моим рукам. Сама Айседора давно отбросила эти дополнения, и мы
позже узнали от неё, как выразительные и разнообразные жесты рук могут быть
выполнены с искусностью мастера.
One day, at the end of our rehearsal of the program, Tante Miss said that
she had an important communication to make. We immediately sat hushed and
attentive. "We have," she announced, "the great honor of presenting this first
program of dances from our school for the second time in public at the
composer's anniversary." Very composer-conscious ever since we had met
Humperdinck, we wanted to know whether Robert Schumann was still alive. Tante
Miss shook her head. "No," she said, "he died half a century ago, and we have
been asked to help commemorate the fiftieth anniversary of his death. So you
must all dance especially well on that day."
..
Однажды, в конце нашей
репетиции программы, Танте Мисс сказала, что у неё есть важное сообщение. Мы тут
же замолчали. «У нас есть, - заявила она, - большая честь представить эту первую
программу танцев от нашей школы во второй раз на публике в годовщину
композитора». С тех пор, как мы встретили Хампердинка, мы очень хотели знать,
был ли Роберт Шуман ещё жив. Танте Мисс покачала головой. «Нет, - сказала она, -
он умер полвека назад, и нас попросили помочь праздновать пятидесятую годовщину
его смерти. Поэтому вы все должны хорошо танцевать в этот день».
We had given the program initially at a Sunday matinee at the Theater Des
Westens in Berlin three months after our debut at the Opera House. This, our
first independent appearance, was reviewed in the National Zeitung dated October
31, 1905:
..
Сначала мы дали программу на воскресном утреннике в Театре С
Запада в Берлине через три месяца после нашего дебюта в Оперном театре. Это наше
первое независимое появление, было рассмотрено в Национальной газете от 31
октября 1905 года:
As the curtain rose a sweet little child skipped out onto the stage to a
melody by Schumann in a delicate chiffon tunic. With bare feet she tripped
lightly and daintily across the carpet . . . and soon there came a second, and
then a third elfin figure until the stage was filled with about twenty similar
shapes. The images they evoked were of enchanting gracefulness. They floated
across and chased each other like irridescent butterflies with multicolored
wings, bending, swaying, springing, and dancing like spirits from Oberon's
court. . . . At times they resembled allegorical figures representing Autumn and
Winter, indicating with characteristic but simple gestures the disparate moods
of nature.
..
Когда поднялся занавес, сладкий маленький ребенок выскочил
на сцену под мелодии Шумана в тонкой шифоновой тунике. С босыми ногами она
споткнулась легко и изящно по ковру... и вскоре наступила секунда, а затем
третья цифра эльфа, пока эта сцена не была заполнена примерно двадцатью
подобными фигурами. Образы, которые они вызывали, были очаровательной
грациозностью. Они плыли поперек и преследовали друг друга, как сверкающие
бабочки с разноцветными крыльями, изгибались, качались, подпрыгивали и
танцевали, как духи из суда Оберона.... Время от времени они напоминали
аллегорические фигуры, представляющие осень и зиму, с характерными, но простыми
жестами указывающими на разрозненные настроения природы.
And again they appeared, this time as angels in long white gowns and
wreaths of flowers in the hair striding gravely about. Then followed a very
frolicsome dance . . . an animated swarm of colors and small shapes as if a
storm wind had tossed the flowers in a meadow together.* And then in the next
dance the girls would break up into orderly groups, those in the foreground
seeming to paraphrase the melody while the taller girls in the background
indicated the accompaniment. . . . Almost everything went along with admirable
precision, but every now and then the set figures gave way and the little ones
would skip about spontaneously, and this especially was delightful and
interesting because it demonstrated conclusively how well they have learned to
coordinate their movements.
* "Courante" by Carelli; a "Blind-man's-buff,"
danced and choreographed by Irma.
..
И снова они появились, на этот раз,
как ангелы в длинных белых платьях и венках из цветов в волосах, тянущихся
тяжело. Затем последовал очень резвый танец... анимированный рой цветов и мелких
фигур, как будто штормовой ветер бросил цветы на луг вместе.* И затем в
следующем танце девушки разделились в упорядоченные группы, те, кто на переднем
плане, казалось, перефразировали мелодию, в то время как более высокий девушки в
фоновом режиме указали аккомпанемент.... Почти всё шло с восхитительной
точностью, но время от времени множество фигур уступали место, а маленькие
проскакивали спонтанно, и это особенно было восхитительно и интересно, потому
что оно убедительно показало, насколько хорошо они научились координировать свои
движения.
*«Курманте» Карелли; «Жмурки», постановка танцев и хореографии от
Ирмы.
It is important to remark that every form of affectation was avoided. The
whole thing gave the impression of having been worked out with the
characteristic naturalness of expression peculiar to children. This appears to
me to be of primary importance in their work. The public applauded the youthful
artists enthusiastically and with great vigor.
..
Важно отметить, что они
избегали всех форм аффектации. Всё это создавало впечатление, что он был
разработан с характерной естественностью выражения, свойственной детям. Мне
кажется, что это имеет первостепенное значение в их работе. Публика с
энтузиазмом и с большой энергией аплодировала молодым артистам.
Someone on the commemorative committee must have seen this program and
invited us to Zwickau, Schumann's birthplace, for the anniversary performance.
For our first voyage away from school we had each been supplied with a small
wicker suitcase held together by two leather straps. It contained our dance
costumes and accessories, including a pair of slippers and a woolen shawl for
backstage. I remember with what pride I carried mine, which had the number 16
painted in black on the outside.
..
Кто-то из мемориального комитета
должен был увидеть эту программу и после пригласил нас в Цвиккау, место рождения
Шумана, на юбилейное представление. Для нашего первого путешествия вдали от
школы, каждый из нас был снабжен небольшим плетеным чемоданом, скрепленным двумя
кожаными ремнями. В нем были наши танцевальные костюмы и аксессуары, в том числе
пара тапочек и шерстяная шаль для пребывания за кулисами. Я помню, с какой
гордостью я носила свою, у которой был №16, окрашенный в черный цвет
снаружи.
It was the middle of summer, and the village made a
picturesque sight nestling in a valley at the foot of the Erzgebirge in Saxony.
In the market place of this medieval town stood the house where Schumann was
born, and nearby was the Gothic merchant's hall, turned into a theatre, where we
would dance to his music. Perhaps his spirit watched over us, for the
townspeople took us instantly to their hearts.
..
Это было в середине
лета, и деревня производила живописное зрелище, плывущее в долине у подножия
Эрцгебирге в Саксонии. На рынке этого средневекового города стоял дом, где
родился Шуман, а рядом был зал готического купца, который превратился в театр,
где мы танцевали под его музыку. Возможно, его дух наблюдал за нами, потому что
горожане мгновенно приняли нас в свои сердца.
All sixteen of us had been billeted in the quaint old house of the local
gold-and-silver smith and his friendly young wife. When we left, he presented
each child with a small silver chain with a silver pendant. "They were made in
my workshop," he said, "and my wife and I would like you to wear them as a
memento of Zwickau and Robert Schumann's commemoration festivities." Alas, we
wore them only once, for "jewelry" was strictly forbidden. Tante Miss
confiscated them and we never saw the little silver chains again.
..
Все
шестнадцать из нас были расквартированы в причудливом старом доме местного
золото-серебряного кузнеца и его дружелюбной молодой жены. Когда мы уходили, он
представил каждому ребенку маленькую серебряную цепочку с серебряным кулоном.
«Они были сделаны в моей мастерской, - сказал он, - и мы с женой хотели бы,
чтобы вы носили их как памятные церемонии Цвиккау и Роберта Шумана». Увы, мы
носили их только один раз, потому что «ювелирные украшения» были строго
запрещены. Танте Мисс конфисковала их, и мы больше не видели этих маленьких
серебряных цепочек.
[] Isadora with Grunewald students, 1905; Irma at right, fifth couple from
top.
[] Pupils of the Isadora Duncan School, 1906-1908.
(upper
1.) Erica. (upper r.) Irma.
(lower 1.) Theresa. (lower r.) Anna.
From Zwickau we proceeded to other cities in Saxony-Dresden, Leipzig,
etc.-making a small tour of Germany which lasted till Christmas. Another
Christmas away from home. . . . In the library there was a large tree, festooned
all over with golden threads and tiny red apples. Small wax candles burned in
wire holders that made the golden threads glisten. There was the joy of opening
a package from home filled with goodies. Under the tree were paper plates, one
for each child, containing gingerbread, assorted nuts, and-in the center-the
yearly Christmas symbol, a single orange.
..
Из Цвиккау мы отправились в
другие города Саксонии - Дрезден, Лейпциг и т.д., совершив небольшой тур по
Германии, который длился до Рождества. Ещё одно Рождество вдали от дома.... В
библиотеке было большое дерево, украшенное золотыми нитками и крошечными
красными яблоками. Маленькие восковые свечи горели в держателях из проволоки,
которые делали золотые нитки блестящими. Была радость открытия пакета из дома,
наполненного лакомствами. Под деревом были бумажные тарелки, по одной для
каждого ребенка, содержащие пряники, разнообразные орехи и - в центре - годовой
символ Рождества, один апельсин.
By far the grandest present came from Isadora. Though absent on a tour
through Holland and Belgium, she had sent us pretty new dresses and bonnets
specially designed by her and made in the Hague. Both the dresses and velvet
bonnets were blue and edged with swansdown. Mother had sent me a hand-some doll
with blond curls and a purple velvet dress. I had loved playing with dolls at
home, but now I discovered to my surprise that I had no further interest in
them.
..
Самым большим подарком стала Айседора. Хотя она отсутствовала на
гастролях по Голландии и Бельгии, она прислала нам довольно новые платья и
шляпы, специально разработанные ею и сделанные в Гааге. Оба платья и бархатные
шляпки были голубыми и подбиты лепестками. Мать прислала мне красивую куклу с
светлыми кудрями и фиолетовым бархатным платьем. Мне нравилось играть с куклами
дома, но теперь я с удивлением обнаружила, что у меня больше нет интереса к
ним.
To our delight, we received another present from our goldsmith friend-a
silver thimble-which we were allowed to keep. For as long as we lived in
Germany, each year under the Christmas tree, we found a small silver trinket-a
bangle for our hair or a cup-most of which he never knew we were not permitted
to keep. Each year we would open his gift eagerly but with sadness, knowing that
if only Isadora were present she would never have deprived us of these things.
..
К нашему удовольствию, мы получили ещё один подарок от нашего
друга-ювелира - серебряный наперсток, который нам позволили сохранить. До тех
пор, пока мы жили в Германии, каждый год под рождественской ёлкой, мы находили
маленький серебряный брелок - браслет для наших волос или чашку, большинство из
которых мы никогда не получали, потому что нам не разрешалось их держать. Каждый
год мы с нетерпением открывали его подарок, но с грустью, зная, что, если бы
присутствовала только Айседора, она бы никогда не лишила нас этих вещей.
That winter in Hamburg mother received a letter:
The Isadora Duncan
School will appear on Sunday at one o'clock at the Thalia Theater in Hamburg. We
have asked the management to place two seats at your disposal. The school will
arrive late Saturday night and the directress of the school, Miss Elizabeth
Duncan, begs you for the sake of the children's health and peace not, under any
circumstances, to visit them either upon arrival or departure. You will have an
opportunity to see your little daughter Irma after the performance around three
o'clock in the dressing room backstage.
..
В эту зиму в Гамбурге мать
получила письмо:
Школа Айседоры Дункан будет в воскресенье в один час в
театре Талия в Гамбурге. Мы попросили руководство забронировать два места в
вашем распоряжении. Школа прибудет поздно вечером в субботу, а директриса школы,
мисс Элизабет Дункан, просит вас ради здоровья и мира детей ни при каких
обстоятельствах не посещать их ни по прибытии, ни при отъезде. У вас будет
возможность увидеть свою маленькую дочь Ирму после выступления около трех часов
в раздевалке за кулисами.
After the performance the children are invited to a tea party given by the
local committee for the support of the school. Since the departure is set for
six o'clock, it will be impossible for Miss Duncan to permit you to take your
little daughter home for the afternoon. The shortness of time and other
considerations will make it otherwise difficult for Miss Duncan to keep the
necessary control over her charges for whom she is responsible.
..
После
выступления дети приглашаются на чаепитие, предоставленное местным комитетом для
поддержки школы. Поскольку выезд будет установлен на шесть часов, мисс Дункан не
сможет позволить вам забрать свою маленькую дочь домой на второй половине дня.
Кратковременность времени и другие соображения затруднят мисс Дункан
контролировать своих подопечных по времени, за что она несет
ответственность.
As well can be imagined, mother felt like rejecting these demands. The
middle-aged spinster who caused them to be written obviously did not understand
or sympathize with a mother's feelings. However, not wanting to cause any
trouble and familiar with Elizabeth's Spartan tactics, she decided to abide by
the rules. Mother came backstage after the matinee, her arms laden with flowers.
She handed several small bouquets to her favorites and the biggest one to me.
She hugged me and said, "All of you danced so beautifully." Then she kissed me
and whispered, "But oh, Irma, you were simply wonderful!"
..
Также можно
представить себе, что мать хотела отказаться от этих требований. Старуха
среднего возраста, которая решила их написать, очевидно, не понимала и не
сочувствовала чувствам матери. Однако, не желая причинять никаких проблем и
знакомая со Спартанской тактикой Элизабет, она решила соблюдать правила. Мать
зашла за сцену после утренника, её руки были нагружены цветами. Она передала
несколько небольших букетов фавориткам и самой большой для меня. Она обняла меня
и сказала: «Все вы так красиво танцевали». Затем она поцеловала меня и
прошептала: «О, Ирма, ты просто замечательная!»
Mother had good reason to be proud of me, for only a year ago I had lived
at home inconspicuous as a blade of grass; then events in my young life moved so
fast that here I was returning to my home town dancing at the same theatre
Isadora Duncan had appeared in that memorable week of our first encounter. In
the interim I had not only made my dance debut and gone on tour, but I was
already featured in two solo numbers of my own choreography. Enough to encourage
any talented youngster, no matter what restrictions were necessary to achieve
success. Mother must have realized this when, after once more requesting
permission to take me home and being refused by Tante Miss, she did not insist
on her inviolable parental rights. Since I was a scholarship pupil, Tante Miss
considered me school property, and there was nothing mother could do but take me
away for good. Knowing how much I loved dancing and being Isadora's pupil, she
naturally did not wish to hurt my chances.
..
Мать имела все основания
гордиться мной, ведь всего год назад я жила дома незаметно, как травинка; а
тогда события в моей молодой жизни двигались так быстро, что здесь я
возвратилась в свой родной город, и танцевала в том же театре, где Айседора
Дункан появилась в ту незабываемую неделю нашей первой встречи. Тем временем я
не только дебютировала в своём танце, но и отправилась в тур, но и я уже была
показана в двух других сольных номерах моей собственной хореографии. Достаточно
поощрять любого талантливого подростка, независимо от того, какие ограничения
необходимы для достижения успеха. Мать, должно быть, осознала это, когда после
того, как снова потребовала разрешения взять меня домой и получить отказ от
Танте Мисс, она не настаивала на своих неприкосновенных родительских правах.
Поскольку я была учеником на стипендии, Танте Мисс считала меня школьной
собственностью, и мать не могла ничего сделать, кроме как увести меня навсегда.
Зная, насколько я любила танцевать и быть учеником Айседоры, она, естественно,
не хотела повредить моим шансам.
Actually, however, none of us really knew what our future was to be at that
extraordinary institution dedicated to an untried, idealistic experiment. Doubts
of any sort were hardly ever raised by those who saw us dance, but there
happened to be someone among the spectators that day in Hamburg who did voice
them. His article was signed only with the initials V.M.:
..
На самом
деле, однако, никто из нас не знал, каким будет наше будущее в этом необычном
институте, посвященном неопытным, идеалистическим экспериментам. Сомнения вряд
ли когда-либо возникали у тех, кто видел нас в танце, но в тот день в Гамбурге
кто-то из зрителей произнес их. Его статья была подписана только с инициалами
В.М.:
The house was well attended, everyone was delighted and enthusiastic. The
contrast was immense. In the middle of a snowy winter's day this charming idyll
of spring, these tender human buds who devote themselves with such earnestness
and understanding, and at the same time with all the grace and ease of youth, to
this art although they can't possibly know what it will later offer them in
return for all this devotion.
..
Дом был хорошо посещаем, все были в
восторге и полны энтузиазма. Контраст был огромен. В середине снежной зимы эта
очаровательная идиллия весны, эти нежные человеческие бутоны, которые посвящают
себя такой серьезности и взаимопониманию, и в то же время со всей милостью и
легкостью молодости, этому искусству, хотя они не могут знать, что он позже
предложит им в обмен на всю эту преданность.
This thought must occur immediately to every philanthropist. And it is
reassuring to learn from the school prospectus that the leaders of the Duncan
Dance School have taken this point well into consideration, that they are
preparing their pupils adequately for the struggle of existence.
..
Эта
мысль должна приходить на ум немедленно перед каждым филантропом. И
обнадеживает, как можно узнать из школьного проспекта, что руководители школы
танца Дункана учли эту точку зрения, что они адекватно готовят своих учеников к
борьбе за существование.
There also arises another concern as one views this performance for the
second time. Will this art be strong enough to continue to hold attention, or is
it merely a beautiful dream, which one may dream only once? . . . But it can't
be denied that it is a beautiful art, in its present form perhaps not yet an end
in itself, but surely a good seed to which one may wish a favorable growth and
fruitful ripening.
..
Также возникает другая проблема, когда вы
просматриваете это представление во второй раз. Будет ли это искусство
достаточно сильным, чтобы продолжать удерживать внимание, или это просто
прекрасный сон, о котором можно только мечтать?... Но нельзя отрицать, что это
прекрасное искусство, в его нынешнем виде, возможно, ещё не самоцель, но,
несомненно, хорошее семя, которому можно пожелать благоприятного роста и
плодотворного созревания.
During the first year at school we developed a strong attachment to our
pretty young nursemaids, a brunette and a blonde, Fraulein Lippach and Fraulein
Konegen. The day they packed their things and departed, what a wailing went up
among the smaller children! Tante Miss, however, was deaf to our laments and
remained adamant in dismissing them. What we needed, she explained, was an
English governess, so we could learn to speak English. I had learned my first
English words at Isadora's knee when she taught her pupils to recite Keats'
immortal lines: "Beauty is Truth, Truth Beauty, - that is all / Ye know on
earth, and all ye need to know." "That is the motto of our school," she said,
"and I want each and every one to learn these lines by heart."
..
В
первый год обучения в школе мы развили сильную привязанность к нашим симпатичным
молодым нянькам, брюнетке и блондинке, Фрейлейн Липпах и Фрейлейн Конеген. В тот
день, когда они собрали свои вещи и ушли, какой плач поднялся среди маленьких
детей! Танте Мисс, однако, была глуха к нашим жалобам и оставалась непреклонной
в их увольнении. По её словам, нам нужна была английская гувернантка, чтобы мы
могли научиться говорить по-английски. Я узнала свои первые английские слова на
колене Айседоры, когда она научила своих учеников читать бессмертные строки
Китса: «Красота - это Истина, Истина Красива» - это все что / Вы знаете на земле
и все, что вам нужно знать». «Это девиз нашей школы, - сказала она, - и я хочу,
чтобы все и каждый заучил эти строки наизусть».
If she could only have remained with us, and continued to instruct us in
this way, what a difference it would have made in our young lives! Instead of
growing up directly under her benign influence, we were subjected to all kinds
of indignities and abuses under the regime of our new English governess, a
veritable ogre if there ever was one. A woman of vague features, completely
colorless, with bad teeth and pale gums, she struck terror in our hearts the
moment we laid eyes on her. She had, besides, the revolting habit of cracking
her knuckles incessantly; we were convinced she cracked them even in her sleep.
And her methods of teaching discipline were thoroughly antiquated. She treated
us as if we were hard metal and she a blacksmith hammering us into shape.
..
Если бы она осталась только с нами и продолжала наставлять нас таким
образом, какая различие было бы в нашей молодой жизни! Вместо того, чтобы
подрастать непосредственно под её доброкачественным влиянием, мы подвергались
всяким унижениям и злоупотреблениям при режиме нашей новой английской
гувернантки, настоящего людоеда, если таковой когда-либо был. Женщина с
расплывчатыми чертами, совершенно бесцветная, с плохими зубами и бледными
деснами, она поражала нас в сердце, когда мы смотрели на неё. Кроме того, у неё
была отвратительная привычка беспрестанно взламывать суставы; мы были убеждены,
что она ломала их даже во сне. И её методы преподавания дисциплины были
полностью устаревшими. Она относилась к нам так, как будто мы были твердым
металлом, и она кузнец, который забивает нас в форму.
I would not be living up to the maxim Isadora taught us if, in this history
of her school, I refrained from telling the whole truth, the good and the bad.
"The web of our life is of a mingled yarn, good and ill together." In later
years, when we were grown up, we often would harp on this unhappy period in our
childhood, much to Isadora's annoyance. Finally she was driven to exclaim, "Why
do you girls always talk about the bad things? Why don't you sometimes also
remember the beautiful things that happened to you at school? I am sure there
was more of that in the long run."
..
Я бы не дожила до правил поведения,
которым Айседора научила нас, если в этой истории её школы я воздержалась бы от
того, чтобы рассказывать всю правду, хорошее и плохое. «Сеть нашей жизни -
смешанная пряжа, хорошая и гибельная вместе». В более поздние годы, когда
мы выросли, мы часто возвращались в этот несчастливый период в нашем детстве, к
большому раздражению Айседоры. Наконец, её вынудили воскликнуть: «Почему вы,
девочки, всегда говорите о плохих вещах? Почему бы вам иногда не помнить
прекрасные вещи, которые случались с вами в школе? Я уверена, что в конечном
итоге этого было больше. "
And so it undoubtedly was. However, it is a queer quirk of the human mind
to recall the unhappy things of childhood more vividly than the beautiful. The
good things are taken for granted by children. Cruel treatment comes as a shock
and is resented and has psychologically a traumatic effect, sometimes with bad
results. I firmly believe that stupidity is the root of all evil. There were
unhappy things that can definitely be traced to the stupidity of our English
governess and the unenlightened attitude of Tante Miss when it came to cruel
treatment. Their behavior was in direct contravention of the instructions of
Isadora, who did not believe in punishment and personally used only logical
reasoning to correct our misdeeds. Unfortunately, her prolonged absences made
her completely unaware of what went on in the intimate lives of her charges.
Insufficient control and superintendence is the only blame attached to her,
since she sincerely believed that by placing us in the trusted care of her
sister, she had left us in the best of hands.
..
И это, несомненно, было.
Тем не менее, это странная причуда человеческого ума, чтобы вспомнать несчастные
вещи детства более ярко, чем красивые. Хорошие вещи воспринимаются детьми как
должное. Жестокое обращение приходит как шок и возмущает и имеет психологически
травматический эффект, иногда с плохими результатами. Я твердо верю, что
глупость - корень всего зла. Были несчастливые вещи, которые можно определенно
проследить до глупости нашей английской гувернантки и непросветленного отношения
Танте Мисс, когда дело дошло до жестокого обращения. Их поведение прямо
противоречило указаниям Айседоры, которая не верила в наказание и лично
использовала только логические аргументы, чтобы исправить наши проступки. К
сожалению, её длительные отсутствия заставили её полностью не знать о том, что
происходило в интимных жизнях её подопечных. Недостаточный контроль и надзор -
единственная вина, привязанная к ней, поскольку она искренне верила, что,
поставив нас на доверительную заботу сестре, она оставила нас в лучших
руках.
With the arrival of our hated governess I, for one, developed a real
propensity for what she called "being naughty," and the occasions when I was
sent hungry to bed were innumerable. Often, when I disobeyed, the governess tied
me to the foot of my bed, leaving me there for hours like a martyr at the stake.
Her sadistic corporal punishments belonged to the dark ages, and after she had
inflicted this hurt I would weep and look at the picture of my guardian angel.
Where was Isadora? I could not understand why she was never there when we needed
her in this beautiful house in the pine forest, which she had wanted to be a
children's paradise. She herself found Grunewald to be "very melancholy" when
she did return. No wonder!
..
С приходом нашей ненавистной гувернантки я,
например, развила реальную склонность к тому, что она называла «непослушанием»,
и случаи, когда меня отправляли голодать в постель, были бесчисленными. Часто,
когда я ослушывалась, гувернантка привязывала меня к подножию моей постели,
оставляя меня там часами, как мученика на костре. Её садистские телесные
наказания принадлежали темным векам, и после того, как она нанесли эту боль, я
заплакала и посмотрела на картину моего ангела-хранителя. Где была Айседора? Я
не могла понять, почему она никогда не была там, когда мы нуждались в ней в этом
прекрасном доме в сосновом лесу, который она надеялась видеть детским раем. Она
сама нашла Груневальд «очень меланхоличным», когда она вернулась.
Неудивительно!
No use complaining to Tante Miss; she knew very well what went on and
punished us herself, only in subtler ways. Writing to mother was of no avail;
all our mail had to be censored. I felt trapped. Then I thought of our kindly
old Norwegian cook. Frequently, out of pity, she would surreptitiously slip me a
slice of dark, dry bread when I had been sent to bed without my supper. With her
help, I managed to smuggle a letter out to mother.
..
Нет смысла
жаловаться на мисс Танте; она очень хорошо знала, что происходит, и наказывала
нас самих, только более тонко. Письмо матери не имело смысла; вся наша почта
должна подвергаться цензуре. Я чувствовала себя в ловушке. Потом я подумала о
нашем добром старом норвежском поваре. Часто, из жалости, она незаметно
вытаскивала мне кусочек темного сухого хлеба, когда меня отправляли спать без
моего ужина. С её помощью мне удалось вынести письмо матери.
Within a few days mother's short telegram, saying "I am coming to take Irma
home," came as a great surprise to Tante Miss. That was the last thing she
wanted to happen. In a state of considerable alarm for fear Isadora would hear
of this, she called me to her study for a private interview, something she had
never done before. By cajolery and flattery she finally persuaded me to change
my mind, but not until she had promised to stop the more cruel kinds of
punishment. When mother came, some blind, childish loyalty to my absent idol
made me refrain from telling her everything. Her protests to Tante Miss did some
good, for the harsher treatment ceased, but she could not persuade me to go
home. "Just for a little while," she urged, "till Isadora returns and we can
explain it all to her directly. I know she will understand. She was very nice to
me and said such nice things about you the last time I saw her. "But I heard an
inner voice prompting me: "Don't go. Stay here. This is where you belong."
..
В течение нескольких дней короткая телеграмма мамы, в которой
говорилось: «Я собираюсь приехать домой Ирма», стала большой неожиданностью для
Танте Мисс. Это было последнее, что она хотела. В состоянии большой тревоги за
то, что Айседора услышала об этом, она вызвала меня в кабинет для частного
интервью, чего она никогда не делала раньше. Посредством уговоров и лести она
наконец убедила меня передумать, но только после того, как она пообещала
прекратить более жестокие виды наказания. Когда приехала мать, какая-то слепая,
ребяческая преданность моему отсутствующему идолу заставила меня воздержаться от
того, чтобы всё рассказать ей. Её протесты к Танте Мисс сделали что-то
благоприятное, потому что более суровое лечение прекратилось, но она не смогла
убедить меня вернуться домой. «На какое-то время, - убеждала она, - до тех пор,
пока Айседора не вернется, и мы всё можем объяснить ей прямо. Я знаю, что она
поймет. Она была очень любезна со мной и сказала о таких приятных вещах о тебе в
последний раз, когда я видела её. «Но я услышала внутренний голос, который
подсказывал мне: «Не уходи. Оставайся здесь, это то место, где ты всегда была
'своей'».
Usually, with the coming of spring, we could count on our idol's return.
And, as anticipated, one fine morning in early May she breezed in, looking
radiant in a brown and pink traveling costume. Her small brown cap had a pink
chiffon veil becomingly draped around it. (She loved veils and wore them in
various attractive ways.) All unhappiness was instantly erased from our minds;
we gathered about her with happy smiles. Then she asked us to dance. That was
always the first thing she wanted to see. Afterwards we were called into the
library, the most elegant room in the house, where the two sisters were seated
together on the couch below the big window. We knew something was in the wind or
we would not have been asked to come there. Isadora said:
..
Обычно, с
наступлением весны, мы могли рассчитывать на возвращение нашего кумира. И, как и
ожидалось, в одно прекрасное утро в начале Мая она появилась, выглядя сияющей в
коричневом и розовом костюме. У её маленькой коричневой шапки была покрывалом
розовая шифоновая вуаль. (Она любила вуали и носила их различными
привлекательными способами.) Все несчастье мгновенно стерлось из наших умов; мы
собрались вокруг неё со счастливыми улыбками. Затем она попросила нас
потанцевать. Это всегда было первое, что она хотела увидеть. Затем нас вызвали в
библиотеку, самую элегантную комнату в доме, где две сестры сидели на диване под
большим окном. Мы знали, что что-то произлошло, или нас бы не просили прибыть
туда. Айседора сказала:
"You have danced so well I would like to take all of you to have tea at my
apartment. But it is just a small place, so I can ask only four or five." With
her sister's permission she invited three of the smaller ones and her niece.
Then she said, "And I would like Irma to come too." I glanced in agitation at
Tante Miss, who of late had substituted deprivation of privileges for corporal
punishment. She stared at me, wrinkled her brow, smacked her tooth, and said
flatly, "Irma cannot go; she has been naughty."
..
«Вы так хорошо
танцевали, я хотел бы взять всех вас, чтобы выпить чаю в моей квартире, но это
всего лишь небольшое место, поэтому я могу попросить только четыре или пять». С
разрешения сестры она пригласила трех меньших и её племянницу. Затем она
сказала: «И я бы хотела, чтобы Ирма тоже пришла». Я взволнованно взглянула на
Танте Мисс, которая в последнее время заменила лишение привилегий на телесные
наказания. Она уставилась на меня, сморщила лоб, хлопнула зубами и сказала
ровно: «Ирма не может пойти, она была непослушной».
I could not recall what sin I had committed; I never could. My trespasses
consisted entirely of talking back, for I never did anything really bad. Nor, as
far as I remember, did the other children ever commit any really offensive acts.
I was close to tears and stood there shamefacedly with lowered eyelids, scraping
my foot on the carpet. Isadora, who had just seen me dance my "Poor Orphan
Child" for the first time and liked it, said placatingly to her sister, "Oh,
Elizabeth, let's make an exception for once and let her go."
..
Я не
могла вспомнить, какой грех я совершила; Я никогда не могла. Мои посягательства
состояли полностью из разговоров, потому что я никогда не делал ничего плохого.
Насколько я помню, другие дети никогда не совершали каких-либо наступательных
действий. Я была близка к слезам и стыдливо стояла с опущенными веками,
соскабливая ногу на ковре. Айседора, которая только что увидела, что я впервые
танцую своего «Бедного сиротского ребенка» и я понравилась, сказала
умиротворенно своей сестре: «О, Элизабет, давай сделаем исключение на один раз и
отпустим её».
"No, that would be a bad example for the others. I am sorry, but I can't
allow it."
Isadora was not in the habit of being contradicted by anyone.
However, she did not say anything further, although she seemed annoyed. While
the other invited children rushed upstairs to don their party clothes (the new
swansdown-trimmed dresses Isadora had given us for Christmas), I lingered in the
hall trying to hide my tears. Suddenly I felt a light touch on my shoulder. I
turned around and there was Isadora whispering quickly, "Shh, keep quiet,
darling! Go and get dressed and then wait in my carriage, but don't let anyone
see you! Hurry!"
..
«Нет, это будет плохой пример для других. Мне жаль,
но я не могу этого допустить».
У Айседоры не было привычки ни к кому. Однако
она больше ничего не говорила, хотя казалась раздраженной. В то время как другие
приглашенные дети бросились наверх, чтобы надеть свою вечернюю одежду (новые
платья с отделкой, которые Айседора подарила нам на Рождество), я задержалась в
зале, пытаясь скрыть слезы. Внезапно я почувствовала лёгкое прикосновение к
моему плечу. Я обернулась, и Айседора быстро прошептала: «Тсс, успокойся,
дорогая! Иди и оденешься, а потом подожди в моей коляске, но не позволяй никому
видеть тебя! Скорее!
How we children giggled at the wonderful trick Isadora had played on old
Tante Miss! When we arrived at the apartment in Hardenbergstrasse, we found
Gordon Craig seated there on the sofa smoking a pipe. I had not seen him since
that day in Hamburg over a year ago. After tea, Isadora took a stack of her
photographs out of a drawer and threw them on the floor saying, "Here they are,
children; pick any picture you like and I will autograph it for you!"
..
Как мы, дети, хихикали от прекрасного трюка, который Айседора сыграла
со старой Танте Мисс! Когда мы прибыли в квартиру на Харденбергштрассе, мы
обнаружили, что Гордон Крейг сидит на диване, куря трубку. Прошел год как я не
видела его с того дня в Гамбурге. После чая Айседора достала стопку своих
фотографий из ящика и бросила их на пол, сказав: «Вот, дети, выбирайте любую
картинку, которая вам нравится, и я дам автограф для каждой!»
While we carefully made our individual choices, she and Craig sat together
watching us with the affection of indulgent parents. It gave me such a
comfortable, homey feeling. Children always crave affection and loving kindness,
and parents try to give it to them. But children harbored in an institution, no
matter how humane the treatment, are starved for that loving individual
attention of caresses and endearments that a mother usually bestows on them.
Most regrettably, Elizabeth Duncan, in whose charge we were left and to whom we
instinctively turned for those signs of comfort and affection, never-in all the
years we were in her care-offered an endearment or a gentle pat on the cheek to
any of her pupils. That is why most of them did not feel any affection for her
either.
..
В то время как мы тщательно делали свой индивидуальный выбор,
она и Крейг сидели вместе, наблюдая за нами с лаской снисходительных родителей.
Это дало мне такое удобное, домашнее чувство. Дети всегда жаждут расположения и
родительской снисходительности, и родители пытаются им их дать. Но дети,
закрытые в учреждении, независимо от того, насколько гуманно это обращение,
испытывают недостаток любящего индивидуального внимание, ласок и выражений
нежности, которые мать обычно дает им. К сожалению, Элизабет Дункан, на чье
попечение мы были оставлены, и к которой мы инстинктивно обращались за такими
признаками комфорта и привязанности, никогда - за все годы, когда мы были на её
пути, - не допускала хотя бы ласковое или нежное поглаживание по щеке кого-либо
из её учеников. Вот почему большинство из них не испытывало к ней никакой
привязанности.
With Isadora it was entirely different. Children know instinctively when
they are loved. That afternoon in her apartment we were completely happy. She
autographed all our photographs, inscribing mine "With love and kisses." I
hugged the pretty picture to my breast and carried it back to school like a
trophy.
..
С Айседорой все было иначе. Дети знают инстинктивно, когда их
любят. В тот день в её квартире мы были полностью счастливы. Она афтографировала
все наши фотографии, написав мне «С любовью и поцелуями». Я обняла красивую
картинку на груди и отнесла её обратно в школу, как трофей.
As if she had sensed what troubled her little pupils and had seen into
their hearts, she came next day to Grunewald to teach us an unforgettable
lesson. Early in the morning, while we sat at our desks, she opened the door and
entered the classroom. Our teacher and the entire class rose to their feet.
..
Словно она почувствовала, что беспокоит её маленьких учеников и
увидела их сердца, на следующий день она снова приехала в Груневальд, чтобы дать
нам незабываемый урок. Рано утром, пока мы сидели у наших столов, она открыла
дверь и вошла в класс. Наш учитель и весь класс поднялись на ноги.
"Good morning!" Isadora said cheerfully. "Please be seated and don't let me
interrupt." Turning to our schoolmarm, Frau Zschetzsching, who sat at her desk
on a raised dais looking very prim in a white blouse with high boned collar and
hair done up in a pompadour, Isadora said, "Please continue with whatever you
were studying. I'll sit here quietly and listen."
..
"Доброе утро!" -
радостно сказала Айседора. «Пожалуйста, сядьте, я не хочу вас прерывать».
Обращаясь к нашей школьной учительнице, фрау Зшецшинг, которая сидела за своим
столом на возвышенной кафедре, выглядящей очень грустно в белой блузке с высоким
костяным воротником и волосами, сделанными в помпадур (высокая прическа с
валиком), Айседора сказала: «Пожалуйста, продолжайте всё, что вы изучаете. Я
буду сидеть здесь тихо и слушать.»
Our schoolmarm was flustered in front of the famous personage whose
acquaintance she had not made before, this being Isadora's first visit to her
classroom. "We were doing arithmetic," she answered, "but I don't think that
will interest you, Miss Duncan. Let us turn to another subject. Would you like
to hear the children recite poetry?"
"Yes, I love poetry, that would be very
nice."
..
Наша учительница была взволнована перед знаменитым персонажем,
чье знакомство она не произошло раньше, - это был первый визит Айседоры в её
класс. «Мы занимались арифметикой, - ответила она, - но я не думаю, что это вас
заинтересовало, мисс Дункан. Давайте перейдем к другому вопросу. Хотели бы вы,
чтобы дети читали стихи?»
«Да, я люблю поэзию, это было бы очень
приятно».
Although we had no inhibitions about dancing before a public, we all were
tongue-tied and embarrassed to stand up and recite. The stuttering and loss of
memory were pitiful to hear. It was in turn painful for us to see our
schoolmarm's angry discomfiture mounting by the minute and Isadora's puzzled
look as she made a concentrated effort to understand our incoherent German. With
an embarrassed smile, Frau Zschetzsching finally said, "Well, they don't seem to
be in very good form today. I think, perhaps, with the Gniidige Frau's
permission ..."
..
Хотя у нас не было никаких запретов танцевать перед
публикой, все мы были привязаны к языку и смущены, чтобы встать и читать.
Заикание и потеря памяти были жалкими. В конце концов, нам было больно видеть,
как разом разозлилась наша учительница, и озадаченный взгляд Айседоры, когда она
сосредоточилась на том, чтобы понять нашего бессвязный немецкий. С
неудовлетворенной улыбкой фрау Зшецшинг наконец сказала: «Ну, похоже, сегодня
они не очень хороши. Думаю, возможно, с разрешения Гнинидж Фрау ...»
"May I put a question to them?" Isadora interrupted her.
"Of course."
Our schoolmarm looked relieved. Isadora stood up, assumed her familiar stance
with head slightly inclined to one side and chin tilted upwards, while all eyes
were riveted on her.
"Tell me, children," she said earnestly, "what is the
greatest thing in life?"
..
«Могу я задать им вопрос?» Айседора прервала
ее.
«Конечно.» Наша учительница выглядела уже более спокойной. Айседора
встала, приняв привычную ей позицию, слегка склонив голову набок, и подбородок
наклонился вверх, а все глаза были прикованы к ней.
«Скажите мне, дети, -
сказала она искренне, - что самое замечательное в жизни?»
A ray of intelligence flowed back into our dull minds. Instantly, a flurry
of hands shot into the air, furiously wigwagging for attention. The answer to
that one was obvious. We all knew it. So when she asked, we all shouted in
unison, "To dance!" and sat back with an expression of triumph on our shining
faces. But Isadora sadly shook her head. We could not believe our ears when we
heard her say, "No, dancing is not the greatest thing in life."
..
Лучи
интеллекта вернулись в наши скучные умы. Мгновенно руки взметнулись в воздух,
яростно привлекая внимание. Ответ на этот вопрос был очевиден. Мы все это знали.
Поэтому, когда она спросила, мы все кричали в унисон: «Танцевать!» и сидели с
торжеством на наших сияющих лицах. Но Айседора печально покачала головой. Мы не
могли поверить своим ушам, когда услышали, как она сказала: «Нет, танцы - это не
самое лучшее в жизни».
That sounded like heresy, coming from her-of all people-the greatest dancer
in the world! What could it be? Music? Painting? Singing? Our choices showed the
influence of our thorough artistic education. No, no, no, none of those, she
told us. We gave up. Lifting one forefinger for emphasis, she announced in a
clear, vibrant voice:
"The greatest thing in life is-LOVE!"
..
Это
звучало как ересь, исходящая от нее - из всех людей - величайшая танцовщица в
мире! Что бы это могло быть? Музыка? Живопись? Пение? Наш выбор показал влияние
нашего глубокого художественного образования. Нет, нет, нет, ничто из этого,
сказала она нам. Мы сдались. Подняв один указательный палец для акцента, она
объявила ясным, энергичным голосом:
«Самое великое в жизни - это
ЛЮБОВЬ!»
We stared at her dumbfounded. She turned for corroboration to our
schoolmarm and asked, "Is it not true?" To our astonishment, the prim
schoolteacher had turned crimson with confusion. Delighted with the dramatic
effect she had created, Isadora waved a graceful farewell, said "Adieu!" and
disappeared.
..
Мы уставились на неё ошеломленными взглядами. Она
обратилась за советом к нашей учительнице и спросила: «Разве это не так?» К
нашему удивлению, классный учитель превратилась в пурпурный смущение. Пораженная
драматическим эффектом, который она создала, Айседора махнула нарядным
прощанием, сказала: «Адью!» и исчезла.
No sooner was the door closed than a chorus of eager voices questioned our
schoolmarm. "What did she mean, Frau Zschetzsching? Why is love the greatest
thing? Why, why, why?"
She rapped her desk for order and said, "Be quiet! Sit
down, and I will explain."
..
Как только дверь закрылась, так хор из
нетерпеливых голосов допросил нашу учительницу. «Что она имела в виду, фрау
Жчецшинг? Почему любовь величайшая? Почему, почему, почему?» Она постучала по
своему столу для порядка и сказала: «Тишина, садитесь, и я объясню».
Slowly she opened a drawer of the desk and drew forth a black book. We
recognized it as the New Testament, from which she read us a lesson each day.
With a solemn expression, she announced, "Let me read you a verse from First
Corinthians." While we sat with hands folded in prayer and assumed the proper,
pious mien expected of us, she intoned:
..
Медленно она открыла ящик стола
и вытащила черную книгу. Мы узнали это как Новый Завет, из которого она читала
нам урок каждый день. С торжественным выражением она объявила: «Позвольте мне
прочитать вам стих из Первого Коринфяна». Пока мы сидели, скрестив руки в
молитве, и предположили, что нас ожидали правильные, благочестивые маны, она
произнесла:
"Though I speak with the tongue of men and of angels, and have not love, I
am become as sounding brass, or a tinkling cymbal" and she continued through the
whole thirteenth chapter, which ends, "And now abideth faith, hope, love, these
three; but the greatest of these is love."
..
«Хотя я говорю языком
человеческим и ангелским, и у меня нет любви, я становлюсь звучащей медью или
звенящей цимбалой», и она продолжила всю тринадцатую главу, которая
заканчивалась: «И теперь пребывает вера, надежда, любовь, все эти три, но
величайшая из них - любовь».
Our teacher fixed us with a stern look. "This, my dear children, is what
Miss Duncan meant when she said the greatest thing in life is love." She closed
the book with a loud thud and said, "Class dismissed!"
..
Наша учительница
пристально посмотрела на нас. «Это, мои дорогие дети, это то, что имела в виду
мисс Дункан, когда она сказала, что величайшая вещь в жизни - это любовь». Она
громко захлопнула книгу и сказала: «Класс окончен!»
It was entirely by chance (because printed material of that sort was
carefully kept away from our hands) that a few weeks later we saw an item in an
illustrated weekly telling of Isadora's marriage to Gordon Craig. Naturally
Isadora's personal life was a closed book to her young disciples, so this piece
of news aroused the wildest interest. There was one thing we could not
comprehend-why had we not been told? Surely, if this story were true (we had no
way of knowing then that it was not), we reasoned that we would have heard about
it from Tante Miss. This fascinating news item remained an unsolved riddle as
far as Isadora's pupils were concerned.
..
Как-то совершенно случайно
(потому что печатные материалы такого рода были тщательно убраны из наших рук),
через несколько недель мы увидели статью в иллюстрированной еженедельнике,
рассказывающий о браке Айседоры с Гордоном Крейгом. Естественно, что личная
жизнь Айседоры была закрытой книгой для её юных учениц, поэтому эта новость
вызвала самый дикий интерес. Было одно, чего мы не могли понять - почему же нам
ничего не сказали? Конечно, если бы эта история была правдой (мы тогда не знали,
что это не так), мы рассуждали о том, как бы мы узнали об этом от Танте Мисс.
Этот увлекательный новостной сюжет оставался нерешенной загадкой для учениц
Айседоры.
For a whole year thereafter we did not obtain as much as a glimpse of her.
She was at that time expecting the birth of her first child at a secluded beach
cottage in Nordwyck, Holland-fact of which her pupils were kept in strict
ignorance. She had invited her niece to visit her and had included Erica and me
too, but Tante Miss as usual said No. So that we would not feel too
disappointed, Isadora in the kindness of her heart sent us some toys. I remember
the penciled note she included saying: "Dear Irma, Here is a lamb for you and a
pink kitten for little Erica. Love, Isadora." I treasured the note more than the
toy lamb on wheels, for which I considered myself too old, as I had reached the
ripe age of ten.
..
В течение целого года после этого мы не получали
большего, и только мельком видели её. В то время она ожидала рождения своего
первого ребенка в уединенном домике на пляже в Нордвике, Голландия, о котором её
ученики держались в строгом неведении. Она пригласила свою племянницу навестить
её, и включила Эрику и меня тоже, но Танте Мисс, как обычно, сказала «Нет». И
чтобы мы не почувствовали бы себя слишком разочарованными, Айседора по доброте
своего сердца послала нам игрушки. Я помню записку карандашом, в которой она
написала: «Дорогая Ирма, вот ягненок для тебя и розовый котенок для маленькой
Эрики. Люблю, Айседора». Я запомнила записку больше, чем игрушечного ягненка на
колесах, для которого я считала себя слишком взрослой, так как уже достигла
зрелого возраста в десять лет.
Years later, I found a thought she wrote in her diary while awaiting her
first born. It said: "Yellow tulips, white hyacinths, great window spaces of
sky, black steps leading to a balcony-four red pillars. Dearest Baby, if you can
remember these things and always love them."
..
Годы спустя я нашла
мысль, которую она записала в своём дневнике, ожидая своего первенца. В ней
говорилось: «Желтые тюльпаны, белые гиацинты, большие оконные пространства неба,
глухой звук шагов, ведущих к балкону, - и четыре красные колонны. Дорогой Малыш,
если ты помнишь эти вещи и всегда любишь их».
When at last we saw her again in Grunewald the following spring she
appeared with a sweet blue-eyed baby in her arms. Her own contribution to "the
greatest thing in life." She held the child up for all of us to see and admire
and said, "Very soon, she will be the youngest pupil in the school."
..
Когда, наконец, мы снова увидели ее в Грюневальде следующей весной,
она появилась с голубоглазым младенцем на руках. Её собственный вклад в
«величайшую вещь в жизни». Она держала ребенка наверху для всех нас, чтобы мы
могли увидеть и полюбоваться и сказала: «Очень скоро она станет младшим учеником
в школе».
[82], p.62-85 * DUNCAN DANCER * European Tour *
-=4=-
European Tour
Европейский тур
IT was night and the train sped eastward. We always traveled third class.
At night the smaller children, leaving the hard benches for the older girls to
stretch out on, climbed up into the Gepaecknetz, a luggage rack that was shaped
like a tiny hammock though it was not as comfortable. The iron braces hurt my
back even though I tried to pad them with my coat or woolen shawl. However, it
was better to lie down, no matter how uncomfortably, than to sit up all night.
..
Это была ночь, и поезд мчался на восток. Мы всегда путешествовали по
третьему классу. Ночью маленькие дети, оставляя твердые скамейки для старших
девушек, чтобы те могли растянуться, взобрались в Гепаекнетц, на багажную полку
(сетку), которая была похожа на крошечный гамак, хотя там было не так удобно.
Железные скобки повредили мне спину, хотя я и пыталась надеть пальто или
шерстяную шаль. Но, лучше было лечь, хоть бы и неудобно, чем сидеть всю
ночь.
Contrary to the policy of the school (that we were not to appear on the
stage together with our famous teacher until we reached the age of seventeen),
Isadora had decided to take us on tour with her. All agog over the big
adventure, I could hardly sleep, knowing that at this moment, in the middle of
winter, we were traveling at top speed to St. Petersburg in Russia. What a
fantastic place the name alone con jured up in my lively imagination! I had read
about that frozen land to the north where fierce animals, such as wild bears and
wolves, roamed through the endless forests; and of the cities where men called
tsars lived in courts of Oriental splendor, speaking a barbaric tongue no one
could understand.
..
Вопреки политике школы (чтобы мы не появлялись на
сцене вместе с нашим знаменитым учителем, пока не достигли семнадцати лет),
Айседора решила взять нас с собой в тур. В ожидании большого приключения, я едва
могла спать, зная, что в этот момент, в середине зимы, мы ехали с максимальной
скоростью в Санкт-Петербург в России. Какое фантастическое место в моём
оживленном воображении вызвало только название страны! Я читала об этой
замерзшей земле на севере, где жестокие животные, такие как дикие медведи и
волки, бродили по бесконечным лесам; и города, где люди называемые царями, жили
в королевских дворах восточного великолепия, говоря на варварском языке, который
никто не мог понять.
Though I was not, as a rule, a very good student-lapsing too often into
daydreams during which I listened to the long-drawn hoot of the suburban trains
and imagined I was on the way to some far-off place - I always gave undivided
attention to geography. It was my favorite subject. I did not have a good memory
for verses, but the jingles Frau Zschetzsching taught us to remember
geographical names, I seldom forgot. There was, for instance: "Ural Gebirge,
Ural Fluss, Caspisches Meer und Caucasus." Was this an omen of the future? How
was I to know that a time would come when I would traverse the Urals, the
Caspian Sea, and all of the Caucasus on many occasions with the pupils of my own
school to dance for the Russian people. Now as a child of ten, the largest part
of Europe had appeared merely as a colored blotch on my geographical map. It was
most exciting to see it take on actual dimension and reality.
..
Хотя я
не была, как правило, очень хорошим учеником, слишком часто впадающая в мечты,
во время которых я слушала длинный гудки пригородных поездов и представляла, что
я нахожусь в каком-то далеком месте! - я всегда уделяла пристальное внимание
географии. Это был мой любимый предмет. У меня не было хорошей памяти на стихи,
но джинглы фрау Зшецшинг научили нас запоминать географические названия, которые
я редко забывала. Например, были: «Уральские горы, Уральская река, Каспийское
море и Кавказ.». Было ли это предзнаменованием будущего? Как я должна была
знать, что придет время, когда я много раз пересеку Урал, Каспийское море и весь
Кавказ, чтобы ученики моей собственной школы танцевали для русского народа.
Теперь, будучи ребенком десяти лет, большая часть Европы появилась просто как
цветное пятно на моей географической карте. Было очень интересно увидеть, как он
принимает реальное измерение и реальность.
This was vividly brought home to me the instant we changed trains at the
frontier to the wider-gauged Russian cars, with a Russian conductor, big brass
samovars of hot water for chai, and candles that burned during the night instead
of gaslight. I kept my eyes glued to the window, as did all the other children,
on the lookout for wolves and wild bears when the gloomy woods, deep in snow,
stretched out on either side. But we saw nothing. That did not prevent us from
having goose pimples all over.
..
Это явилось большим оживлением, когда
на границе мы сменили поезд с более широкими российскими габаритами, с
российским проводником, большими медными самоварами с горячей водой для чая и
свечами, которые горели ночью, а не гасли. Я не сводила глаз с окна, как и все
остальные дети, в поисках волков и диких медведей, когда мрачные леса, глубоко в
снегу, тянулись с обеих сторон. Но мы ничего не видели. Это не мешало нам иметь
гусиную кожу на всем протяжении пути.
All would have been perfect but for one thing. Dining car meals being far
too expensive, Tante Miss provisioned us with a hamper of the most outlandish
food. A faddist by nature, she was currently addicted to a health-food diet.
Throughout the three long days of our trip she fed us, three times a day,
nothing but dried figs, dried bananas, and nuts. "Don't make a fuss," she
admonished me when I refused to eat any more. I tried to explain that my stomach
was upset. She wouldn't hear of it. "Non-sense, this is good for you," she
insisted. "Just think of something else while you eat. The other girls seem to
like it, why don't you?"
..
Всё было бы идеально, но только с одной
стороны. Обеденные дорожные блюда были слишком дорогими, Танте Мисс предоставила
нам корзину самых диковинных блюд. Фанатик по своей природе, в настоящее время
она пристрастилась к диете для здоровья. В течение трех долгих дней нашей
поездки она кормила нас три раза в день, ничего, кроме сухого инжира, сушеных
бананов и орехов. «Не беспокойся из-за пустяков», - увещевала она меня, когда я
больше не хотела есть. Я попыталась объяснить, что мой желудок был расстроен.
Она не хотела этого слышать. «Бессмыслица, это хорошо для тебя», настаивала она.
«Просто подумай что-нибудь ещё, пока ешь. Другим девушкам нравится, почему тебе
нет?»
There was no use protesting. No one could be more tyrannical than Tante
Miss, and it was health-food diet or go hungry. I knew something awful would
happen, and it did. As we stood disheveled, unwashed, and travel-weary in the
middle of the elegant lobby of the best hotel in St. Petersburg, I experienced
an awful attack of biliousness. While waiting there for our rooms to be assigned
I saw, as through a green miasma, the golden open-caged elevator ride up and
down discharging passengers, who leisurely wended their way toward the
restaurant hidden behind pots of tall palms. The odor of expensive food wafted
my way, together with the sounds of dinner music, the usual selections from The
Gypsy Baron. And then it happened 1 Like a contagious wave, my sickness started
to spread among the other girls. A group of green-looking children was led
upstairs and put to bed. Tante Miss shook her head in dismay. "Too much
excitement, I'm afraid," she said. We knew better. Too many dried bananas, figs,
and nuts!
..
Не было никакого протеста. Никто не мог быть более
тираническим, чем Танте Мисс, и это была диета для здоровья или для голодания. Я
знала, что произойдет что-то ужасное, и всё. Когда мы стояли взъерошенными,
немытыми и утомившимися посреди элегантного вестибюля лучшего отеля в
Санкт-Петербурге, я испытала ужасный приступ желчности. Пока я ожидала, что наши
комнаты будут назначены, я видела, как в зеленом тумане, золотой лифт с лифтом с
открытым корпусом двигался вверх и вниз, выгружая пассажиров, которые не спеша
пробивались к ресторану, спрятанному за горшками с высокими пальмами. Запах
дорогой еды доносился до меня вместе со звуками ужина, обычными подборками из
«Цыганского барона». И вот это случилось. Как заразная волна, моя болезнь начала
распространяться среди других девушек. Группа зеленых детей была поднята наверх
и уложена в постель. Танте Мисс с тревогой покачала головой. «Боюсь, слишком
много волнений, - сказала она. Мы знали лучше. Слишком много сушеных бананов,
инжира и орехов!»
Feeling fine the next day, after a good night's rest in real beds and some
real food, we made the acquaintance of St. Petersburg. In those forever vanished
times the city was lively and brilliant in its mantle of deep snow. The jolly
sleighrides from the hotel to the theatre and back every day were our special
delight. To children, there is nothing quite so much fun as a ride in an open
sleigh. There was always a long string of them when we sallied forth, since each
accommodated only two passengers. The bulky clothes of the Isvostchik, with his
long beard covered with frost, reminded us of Santa Claus. Off we went at a fast
clip, sliding down the broad Nevsky Prospect, a bear rug across the knees and
the merry tinkling of little bells in our ears, sounding so festive and gay we
could hardly refrain from shouting for joy.
..
Чувствуя себя прекрасно на
следующий день, после хорошего ночного отдыха на настоящих кроватях и настоящей
еды, мы познакомились с Санкт-Петербургом. В тех ожиданиях, что навсегда
исчезли, город был живым и блестящим в своей мантии глубокого снега. Веселые
сани из отеля в театр и обратно каждый день были нашим особым восторгом. Для
детей нет ничего такого забавного, как поездка в открытых салазках. Когда мы
выходили, возле них всегда была длинная очередь, так как в каждом из них было
всего два пассажира. Громоздкая одежда извозчика с длинной бородой, покрытой
морозом, напомнила нам о Санта-Клаусе. Мы пошли быстрым шагом, спускаясь по
широкому Невскому проспекту, так медведи на коленях и веселый звон маленьких
колоколов в наших ушах, звучащий таким праздничным и веселым, и мы едва ли могли
удерживаться от крика радости.
Our first performance, on February 9, 1908, proved a gala event in the
Russian capital. Presented as a benefit for a charitable organization under the
august auspices of H.I.H. (His Imperial Highness) Grand Duchess Olga
Alexandrovna, sister of the Tsar, it drew the elite and aristocracy of St.
Petersburg society to the Maryinsky The-atre. Isadora danced her "Iphigenia"
program, and we appeared at the very end in a "Werber Waltz" by Lanner, which
she had choreographed and taught us in May of 1907, and which we had first
performed in Mannheim that summer for the city's three-hundred-year jubilee.
Isadora wrote of this dance:
..
Наше первое выступление 9 февраля 1908
года стало событием в российской столице. Представленное как пособие для
благотворительной организации под эгидой Её Императорского Высочества Великой
Княгини Ольги Александровны, сестры царя, привлекла элиту и аристократию
петербургского общества к Мариинскому театру. Айседора танцевала ее программу
«Ифигения», и мы появились в самом конце в «Приглашение к вальсу» Ланнера,
которое она провела и преподала нам в мае 1907 года, и с которой мы впервые
выступили в Мангейме летом этого года на трехсотлетний юбилей. Айседора писала
об этом танце:
I taught them to weave and entwine, to part and unite, in endless rounds
and successions. Now resembling the Loves of a Pompeian frieze, now the youthful
Graces of Donatello, or again the airy flights of Titania's following, the light
of inspiration and divine music shone in their youthful forms and faces. The
sight of these dancing children was so beautiful it awakened the admiration of
all artists and poets.*
*Life, p. 214.
..
Я научила их сплетаться и
переплетаться, разделяться и объединяться, в бесконечных раундах и непрерывных
рядах. Теперь, похожие на Любители Помпейского фриза, теперь юные грации
Донателло, или снова воздушные полеты Титании, свет вдохновения и божественной
музыки сиял в их юношеских формах и лицах. Вид этих танцующих детей был
настолько прекрасен, что он пробудил восхищение всех художников и поэтов.*
*
Жизнь, с. 214.
"How darling they are! Look at the one over there, isn't she cute! My, what
beautiful hair! You must simply love to dance, you look so happy!" Such were the
usual backstage compliments we heard when people crowded into our dressing room.
But after that performance at the Maryinsky Theatre, there was so much Russian
spoken it made my head swim. We all sighed with relief when the audience was
gone.
..
«Как они миленькие! Посмотрите на ту, что там, она, не так ли!
Боже, какие красивые волосы! Вы должно быть просто любите танцевать, вы так
счастливы!» Таковы были обычные закулисные комплименты, которые мы слышали,
когда люди толпились в нашей раздевалке. Но после этого выступления в Мариинском
театре было так много русского, это заставило мою голову кружиться. Мы все с
облегчением вздохнули, когда аудитория исчезла.
Then there was a soft knock at the door, and a soft voice said, "May I come
in?" The moment she entered, we recognized Anna Pavlova. We had seen her dance
in an old-style ballet the night before. She approached and kissed each one of
us, murmuring "Dooshinka, dooshinka."+ Dressed in a white gown with a long,
glittering white shawl over her shoulders, she looked as she had on the
stage-tiny, dainty, and very pretty with her dark hair tied back into a knot,
ballerina-fashion. The young man with her carried a large box of candy which she
offered us. Our hawk-eyed English governess stepped forward and took it away
saying, "Sorry, Madame, but the children are not allowed to eat candy, except
one a day." With these words she disappeared, carrying the candy with her.
+"Darling"
..
Затем в дверь раздался мягкий стук, и мягкий голос
сказал: «Могу я войти?» Как только она вошла, мы узнали Анну Павлову. Вчера
вечером мы видели её танцы в балете старого стиля. Она подошла и поцеловала
каждого из нас, бормоча «Душенька, душенька».+ Одетая в белое платье с длинной
сверкающей белой шалью на плечах, она выглядела так, как она была на сцене -
крошечная, изящная и очень красивая, её тёмные волосы были привязаны в узел, в
манере балерины. У молодого человека с ней была большая коробка конфет, которую
она нам предложила. Наша ястребиная английская гувернантка вышла вперед и
забрала ее, сказав: «Простите, мадам, но детям не разрешают есть конфеты, кроме
одного дня». С этими словами она исчезла, унося конфеты вместе с
собой.
+"Милочка"
As soon as the door closed behind the ogress, Anna Pavlova (who also had
been brought up in an institution) whipped out another box of candy from beneath
her long shawl. With gestures of her hands indicating for us to hide it quickly,
quickly, she helped us to stow it away in one of our wicker suitcases. We simply
loved her for that clever trick. Lying in bed that night, under cover of
darkness, we had a feast. Needless to say, we saw no more of the other box of
candy, except the telltale wrappings scattered about our governess' room.
..
Как только дверь закрылась за выходом, Анна Павлова (которая также
была воспитана в учреждении) вытащила ещё одну коробку конфет из-под её длинного
платка. С жестом её рук, указывающими нам, чтобы мы быстро её спрятали, она
помогла нам убрать её в одном из наших плетеных чемоданов. Мы просто полюбили её
за этот хитрый трюк. Лежа в постели той ночью, под покровом темноты, у нас был
праздник. Излишне говорить, что мы больше не видели другого ящика конфет, кроме
развеваемых оберток, разбросанных по комнате нашей гувернантки.
Summoned one morning to Isadora's suite, we found her seated on a
chaise-longue surrounded by shoe boxes. "There is a pair of golden sandals for
each of you," she said. "Try them on and see if they fit."
..
Вызванные
однажды утром в апартаменты Айседоры, мы обнаружили, что она сидит на шезлонге,
окруженном коробками для обуви. «Для каждой из вас есть золотые сандалии, -
сказала она. «Попробуйте их и посмотрите, подходят ли они».
From a bolt of pink silk two lengths of material were cut and stitched up
at the sides. With two small buttons, one for each shoulder, the material was
caught up and fastened together to form armholes and "voila, presto!" we soon
each had a new pink silk tunic. A Russian embroidered belt completed the
costume.
..
Из рулона розового шелка две части материала были разрезаны и
сшиты по бокам. С двумя маленькими кнопками, по одному для каждого плеча,
материал был схвачен и скреплен вместе, чтобы образовать проколы и «вуаля,
просто!». Вскоре у каждого появилась новая розовая шелковая туника. Русский
вышитый пояс завершил костюм.
Our suspicion that this new getup signified that something special was
afoot was verified when Isadora announced, "This afternoon we are going to have
tea with a real grand duke. What do you think of that! " She explained that his
name was Andre Vladimirovitch and he was a cousin of the Tsar. "He lives in that
big white house on the other side of the river; you must have noticed it when
you took a walk along the Neva. You must be on your very best behavior," she
admonished.
..
Наше подозрение, что этот новый внешний вид означал что-то
особенное, было подтверждено, когда Айседора объявила: «Сегодня днём у нас будет
чай с настоящим великим князем. Что вы думаете об этом!» Она объяснила, что его
зовут Андрей Владимирович и он был двоюродным братом царя. «Он живёт в этом
большом белом доме на другой стороне реки, вы, должно быть, заметили это, когда
прогуливались по Неве. Вы должны быть на высоте, - предупредила она.
We found the idea of meeting a royal personage quite overpowering, for in
Germany everybody, from infancy on, was taught to look upon royalty as some kind
of demigod. We did not look forward to the encounter with great pleasure.
..
Мы нашли идею встречи с королевским персонажем, совершенно
подавляющей, потому что в Германии всех, начиная с детства, учили смотреть на
член королевской семьи как на своего рода полубога. Мы с нетерпением ждали
встречи с большим удовольствием.
When the time came, instead of going by the Troitsky Bridge we crossed the
frozen river in sleighs and got out directly below the house. Andre
Vladimirovitch, resplendent in uniform and decorations, greeted us jovially. A
young man of twenty-seven, he was tall, blond, and good-looking, and he spoke to
us children in German. Without formality, he proceeded to show Isadora and the
rest of us his brand-new mansion, including the bathrooms with sunken marble
bathtubs, which he had built for his mistress the prima ballerina Mathilde
Kschessinska, who was seven years older than he. The latter, holding a little
boy by the hand, followed the Grand Duke silently wherever he went. This tiny,
mouselike woman dressed in black, with small features and dark frizzy hair, I
took at first to be the boy's governess, but the child was their son Vova.* Next
to the brilliant personality of the Grand Duke, she made no impression at all.
* Vova, short for Vladimir.
..
Когда пришло время, вместо того, чтобы
идти по Троицкому мосту, мы пересекли замерзшую реку в санях и вышли прямо под
домом. Андрей Владимирович, блистательный в форме и украшениях, приветствовал
нас весело. Молодой человек двадцати семи лет, он был высоким, светлым и
красивым, и он говорил с нами детьми по-немецки. Без формальности он предложил
показать Айседоре, и остальным из нас, его совершенно новый особняк, в том числе
ванные комнаты с впалыми мраморными ваннами, которые он построил для своей
любовницы прима-балерины Матильды Кшессинской, которая была на семь лет старше
его. Следом за великим князем, куда бы он ни пошёл, держа за руку, молча шел
маленький мальчик. Следом шла маленькая бледная женщина, одетая в черное, с
невыразительными чертами лица и тёмными вьющимися волосами, я сначала приняла её
за гувернантку мальчика, но ребёнок был её сыном Вовой.* Рядом с блестящей
личностью великого князя она совсем не произвела никакого впечатления.
*
Вова, сокращение от Владимир.
Soon many other guests arrived and crowded into the dining room, where we
children were seated at a table laden with the most mouth-watering assortment of
French pastries, towering layer cakes, fruit tarts, and candies-none of which we
touched despite the repeated urging of our friendly regal host. We hated to be
on display and reacted with chronic shyness. Finally the Grand Duke took a plate
filled with chocolate candies and personally passed them around.
..
Вскоре многие другие гости прибыли и заполнели столовую, где мы, дети,
сидели за столом с самым аппетитным ассортиментом французской выпечки,
возвышающимися лепешками, фруктовыми пирогами и конфетами - ни одной из которых
мы не коснулись, несмотря на повторение призыва нашего дружественного
королевского хозяина. Мы ненавидели быть на виду и реагировали с ужасной
застенчивостью. Наконец великий князь взял тарелку с шоколадными конфетами и
лично передал их.
"Notice how polite they are," he said. "Each takes only one little piece.
None of them would dare take two."
When he reached me with the silver
platter, I took one like the others, but-being a child of spirit-I stopped him
when he was about to withdraw and deliberately chose another. "Ha, ha!" he threw
back his head and laughed. "Good for you," he said, patting me on the head. That
broke the ice, and the adults retired to the salon for their own refreshments,
leaving us in peace to enjoy ours.
..
«Обратите внимание, насколько они
вежливы, - сказал он. «Каждый берет только один маленький кусочек. Никто из них
не посмел бы взять два».
Когда он добрался до меня с серебряным блюдом, я
взял одну, как остальные, но, будучи дитя духа, я остановила его, когда он
собирался уйти и намеренно выбрала вторую.
«Ха-ха!» он откинул голову и
засмеялся. «Хорошо, для тебя», сказал он, похлопывая меня по голове. Это сломало
лёд, и взрослые ушли в салон для своих собственных закусок, оставив нас в мире,
чтобы насладиться нашими.
After tea, the Grand Duke wanted to know whether Isadora would favor them
with a little dance. But she refused. How about the children? He and his guests
would love to see them dance. Our music director, a young Viennese by the name
of Max Merz, regretfully informed Isadora that he had not brought any music with
him. However, he liked to improvise, and sitting down at the piano he started to
play. Isadora conferred with Elizabeth about what to do when the latter
surprised me by saying:
"Let Irma dance something, she knows how to
improvise."
..
После чая великий князь хотел узнать, окажет ли Айседора
любезность им с небольшим танцем. Но она отказалась. Как насчет детей? Он и его
гости хотели бы, чтобы те станцевали. Наш музыкальный директор, молодой венский
музыкант по имени Макс Мерц, с сожалением сообщил Айседоре, что он не принёс с
собой никакой музыки. Однако он любил импровизировать, и, садясь за пианино,
начал играть. Айседора договорилась с Элизабет о том, что делать, когда
последняя удивила меня, сказав:
«Пусть Ирма станцует что-то, она знает как
импровизировать».
Isadora looked undecided. "Well, if you say so, Elizabeth," and she told me
to try.
I had never improvised before so large a company and felt very
timid. A command is a command, however. Trembling with nervousness, I hid behind
one of the tall columns in the Greek-style hall to take off my pink socks and
golden sandals. Unfortunately the hall had a marble floor not at all pleasant to
dance on in winter. Concerned about this situation, Madame Kschessinska
suggested spreading sheets on the floor. But they proved too great a hazard
because they slipped. I much preferred the solid ground to dance on.
..
Айседора выглядела нерешительной. «Ну, если ты так говоришь,
Элизабет», и она предложила мне попробовать.
Я никогда не импровизировала
перед такой большой компанией и чувствовала себя очень робкой. Однако, команда -
это команда. Дрожа от нервозности, я спряталась за одной из высоких колонн в
зале в греческом стиле, чтобы снять мои розовые носки и золотые сандалии. К
сожалению, в зале был мраморный пол, который вообще не позволял танцевать зимой.
Обеспокоенная этой ситуацией, г-жа Кшессинска предложила разложить на полу
листы. Но они оказались слишком опасными, потому что они скользили. Я тогда бы
очень предпочла простую землю, чтобы танцевать.
In her "Memoirs" Mathilde Kschessinska recalls this scene when she tells of
our visit to her new palace. An old woman in her nineties, she now resides in
France and still teaches ballet in her school in Paris. When I wrote to her a
few years ago she very kindly responded, giving me news of herself and her work.
After the Russian revolution she became the morganatic wife of the Grand Duke
and goes now by the title of H.S.H. (His Imperial Highness) Princesse Mathilde
Romanovsky-Krasinsky. Having always been a friend and genuine admirer of
Isadora, she assured me that she had not forgotten her or her performances in
St. Petersburg, which she always remembered with great pleasure.
..
В
своих «Воспоминаниях» Матильда Кшесинска вспоминает эту сцену, когда
рассказывает о нашем посещении её нового дворца. Старуха в девяностых годах, она
теперь живет во Франции и все ещё преподает балет в своей школе в Париже. Когда
я написала ей несколько лет назад, она очень любезно откликнулась, рассказав мне
о себе и своей работе. После русской революции она стала морганатической женой
великого князя и теперь имеет звание Её Императорское Высочество Принцесса
Матильда Романовская-Красинская. Она всегда была другом и искренним поклонником
Айседоры, и она заверила меня, что она не забыла о её выступлениях в
Санкт-Петербурге, которые всегда вспоминала с большим удовольствием.
On that freezing day in February, 1908, when I put my bare feet on that
marble floor I felt as if standing on ice. So I moved about quickly and danced
with great verve to keep my feet off the ground as much as possible. My spirited
dance was much applauded, though no one guessed the reason why. I must have
given a good account of myself, for Isadora hugged me warmly-more for my
sportsmanship, I imagine, than for anything else. The Grand Duke shook my hand,
saying, "That is something our ballerinas can't do-improvise." I felt very proud
of myself and only wished mother could see me now ....
..
В тот морозный
день в феврале 1908 года, когда я поставила свои босые ноги на этот мраморный
пол, я почувствовала себя, как будто я стою на льду. Поэтому я быстро двинулась
и танцевала с большой силой, чтобы как можно больше держать ноги на земле. Мой
энергичный танец был очень аплодирован, хотя никто не догадывался, почему. Я,
должно быть, хорошо рассказала о себе, потому что Айседора обнимала меня тепло -
больше, чем я могу себе представить, и более чем что-либо ещё. Великий князь
пожал мне руку, сказав: «Это то, что наши балерины не могут делать -
импровизировать». Я очень гордилась собой и только хотела, чтобы мама увидела
меня сейчас....
Having made the acquaintance of a Grand Duke, we now wondered whether by
good luck we might not obtain just a glimpse of Tsar Nicholas II himself. Every
time we passed the dark red facade of the Winter Palace, my childish curiosity
was aroused. What did the ruler of this vast country look like? I soon
discovered. Once, coming back from a walk near the river, we noticed a closed
carriage accompanied by several outriders in uniform. A pale-faced man with a
small goatee, wearing a peaked cap, glanced out the window. When he saw us, he
smiled and waved his hand in greeting. Somebody shouted, "The Tsar! The Tsar!"
We all stared after the retreating vehicle. Could that really have been the
Tsar? Where was his crown, his ermine robe, his golden coach? Little did I
suspect that the time was soon at hand when the last of the Tsars would be
deprived forever of these imperial appurtenances, or that I would one day stand
in that tragic cellar in the Urals where he and his family had been shot to
death during the revolution that would topple his throne and cause all this
brilliant life to collapse.
..
Познакомившись с великим князем, мы теперь
задавались вопросом, не удастся ли нам получить простой взгляд на самого царя
Николая II. Каждый раз, когда мы проходили тёмно-красный фасад Зимнего дворца,
моё детское любопытство возбуждалось. Как выглядел правитель этой огромной
страны? Я скоро узнала это. Однажды, возвращаясь с прогулки по реке, мы заметили
закрытый экипаж, сопровождаемый несколькими верховыми в форме. Человек с бледным
лицом, с маленькой козлиной бородкой, одетый в кепку, посмотрел в окно. Когда он
увидел нас, он улыбнулся и махнул рукой. Кто-то крикнул: «Царь! Царь!» Мы все
уставились на отъезжающий автомобиль. Неужели это действительно был царь? Где
его корона, его горностай, его золотой экипаж? Я мало подозревала, что скоро
придёт время, когда последний из царей будет лишен навсегда этих имперских
привелегий, или, что я когда-нибудь встану в этот трагический погреб на Урале,
где он и его семья были застрелены насмерть во время революции, которая свергла
его трон и заставила всю эту блестящую жизнь рухнуть.
Our two weeks in St. Petersburg passed all too swiftly. Of the many
interesting sights we had seen there, one other experience remained
outstanding-our visit to the Imperial Ballet School. "I took my little pupils to
witness the training of the children of the ballet school," Isadora said, "and
they observed them with the view of swallows circling freely in the air looking
at caged canary birds."*
*Life, p. 215.
..
Наши две недели в
Санкт-Петербурге прошли слишком быстро. Из многих интересных
достопримечательностей, которые мы там видели, остался ещё один опыт - наш визит
в Императорскую школу балета. «Я взяла своих маленьких учеников, чтобы
представить им обучение детей балетной школы, - сказала Айседора, - и они
наблюдали за ними, как ласточки свободно кружатся в воздухе, глядя на птиц в
клетке.»*
* Жизнь, стр. 215.
Under the direction of Marius Petipa, who obstinately clung to the passe
traditions, the ballet was not amenable to any change whatsoever. Only with the
coming of the young, forward-looking ballet master Michael Fokine, who took over
several years later, did a radical change take place. He adopted many of the new
ideas Isadora Duncan had brought to the dance, and thus the Russian ballet
underwent the transformation for which it is known today. These revolutionary
ideas, which marked a new epoch in the art of dance, Fokine saw demonstrated for
the first time in January 1905, when Isadora made her initial appearance in
Russia.
..
Под руководством Мариуса Петипа, который упорно цеплялся к
традиции пассе, балет не поддавался каким-либо изменениям. Только с приходом
молодого, перспективного балетмейстера Михаила Фокина, который занял место
несколько лет спустя, произошли радикальные перемены. Он принял многие из новых
идей, которые Айседора Дункан принесла в танец, и, таким образом, русский балет
претерпел трансформацию, о которой известно сегодня. Эти революционные идеи,
которые ознаменовали новую эпоху в искусстве танца, Фокин впервые увидели в
январе 1905 года, когда Айседора впервые появилась в России.
Mathilde Kschessinska saw Isadora Duncan dance for the first time in Vienna
in 1903. She frankly confesses to having been completely conquered by her art.
She was so carried away, she says, by her "Blue Danube Waltz" that she climbed
on her seat and cheered as loud as she could with the rest of the audience. As a
professional dancer of the first order herself, she easily recognized the hard
work that had produced such beautiful dancing and made Isadora the perfect
mistress of her art.
..
Матильда Кшессинска впервые увидела, как Айседора
Дункан танцует в Вене в 1903 году. Она откровенно признается, что та полностью
овладела своим искусством. Она, по её словам, так увлеклась её «Вальсом Голубой
Дунай», что забралась на своё место и подбадривала так громко, как только могла,
заодно с остальной аудиторией. Как профессиональная танцовщица первого порядка
сама, она легко заметила тяжелую работу, которая произвела такие прекрасные
танцы, и считала Айседору безукоризненной искусницей в её искусстве.
I think that this above-mentioned earlier date is of special interest.
Because of her position as prima ballerina assoluta of the Imperial Ballet in
St. Petersburg, possessing enormous authority in that organization, she must
surely have adopted and made use of some of the new ideas Isadora Duncan
originated. Thus Isadora's influence undoubtedly made itself felt on a part of
the Russian ballet as early as 1903, although she herself made her debut in that
city only in January 1905.
..
Я думаю, что эта вышеупомянутая более
ранняя дата представляет особый интерес. Из-за её позиции в качестве абсолютной
прима-балерины Императорского балета в Санкт-Петербурге, обладающей огромным
авторитетом в этой организации, она, несомненно, должна была принять и
использовать некоторые из новых идей, возникших у Айседоры Дункан. Таким
образом, влияние Айседоры, несомненно, ощущалось на части российского балета еще
в 1903 году, хотя она лично дебютировала в этом городе только в январе 1905
года.
Kschessinska, reminiscing about how the new changes came about that
transformed the old-style ballet, stresses in her "Memoirs" the overwhelming
impression the young American dancer made on Fokine. With a wild enthusiasm he
immediately commenced to initiate the necessary reform. Hoping to obtain the
same inspiration from the same source as Isadora did, for her new-found art, he
went to the Hermitage Museum to study the Greek vases for dance movements. His
first Greek-inspired production was a ballet called Eunice, in which
Kschessinska danced the principal part. On that opening night performance the
many old balletomanes criticized him severely for his obvious copying of what
they termed "Duncanism." But being a staunch supporter of Fokine, M.
Kschessinska always considered that first performance on December 10, 1906, a
date of importance in the transformation of the old-style ballet to a freer
expression. She and Fokine worked closely together toward that goal. In 1907-08,
Kschessinska decided to take Vaslav Nijinsky, who had graduated from the Ballet
School only the year before, for a new dancing partner, recognizing in him a
great talent. After our performances in St. Petersburg in 1908, and having seen
Isadora's Chopin program, they initially danced together at the Maryinsky
Theatre to Chopin's "Nocturne," choreographed by Fokine.
..
Кшесинская,
вспоминая о том, как появились новые перемены, преобразившие балет в старом
стиле, подчеркивает в её «Воспоминаниях» подавляющее влияние, произведенное
молодой американской танцовщицей на Фокина. С диким энтузиазмом он немедленно
начал инициировать необходимую реформу. Надеясь получить такое же вдохновение
для своего нового искусства, из того же источника, что и Айседора, он отправился
в Эрмитаж, чтобы изучить греческие вазы для танцевальных движений. Его первая
вдохновленная Грецией постановка - балет под названием Юнис, в котором
Кшесинская танцевала главную роль. На этом первом ночном спектакле многие старые
балетоманы критиковали его за его явное копирование того, что они называли
«дунканизмом». Но будучи убежденным сторонником Фокина, М. Кшессинска всегда
считала это первое выступление 10 декабря 1906 года важным событием в
преобразовании балета старого стиля в более свободное выражение. Она и Фокин
тесно сотрудничали в этом направлении. В 1907-08 гг. Кшесинская решила принять к
себе Вацлава Нижинского, который окончил Балетную школу только год назад, в
качестве нового танцевального партнера, признав в нём большой талант. После
наших выступлений в Санкт-Петербурге в 1908 году и, увидев программу Шопена
Айседоры, они впервые танцевали вместе в Мариинском театре на «Ноктюрне» Шопена,
поставленном Фокиным.
At the time of our visit, none of the famous dancers associated with the
ballet school in St. Petersburg had yet been completely emancipated
artistically. Nor were their names (with one or two exceptions) known outside of
their own country. Not until five years after their first contact with Isadora's
ideas did they form the great company known as the Diaghilev Ballets Russes,
which brought that roster of world-renowned names, such as Nijinsky, Pavlova,
Karsavina, Fokine, and others to the attention of foreign countries for the
first time. While most of these ballet dancers freely admitted that Isadora
Duncan's ideas gave new life to their once moribund art and helped to beautify
it, they all maintained that neither Isadora herself nor her pupils could
execute ballet movements, whereas any well-trained ballet dancer could easily
assimilate and execute any Duncan movements.
..
Во время нашего визита ни
одна из знаменитых танцовщиц, связанных с балетной школой в Санкт-Петербурге,
ещё не была полностью эмансипирована художественно [не была широко известна]. Их
имена (с одним или двумя исключениями) не были известны за пределами их
собственной страны. Только через пять лет после их первого контакта с идеями
Айседоры они сформировали великую компанию, известную как «Дягилевские балеты
России», которая привела в этот список всемирно известных имён, таких как
Нижинский, Павлова, Карсавина, Фокин и другие, появившихся в зарубежных странах
в первый раз. В то время как большинство из этих балеристов свободно признавали,
что идеи Айседоры Дункан дали новую жизнь их некогда умирающему искусству и
помогли украсить его, и все они утверждали, что ни сама Айседора, ни её ученики
не могли бы исполнить балетные движения, тогда как любая хорошо обученная
балерина могла легко ассимилировать и выполнять любые движения Дункан.
This assumption to my mind has always seemed both illogical and absurd.
They forget, or don't seem to comprehend, that Isadora Duncan's theory of the
dance precludes any assimilation of movements based on ballet technique and
therefore no ballet technique can produce the proper Duncan movement and
expression. Although Isadora's art has incontestably helped to beautify the
ballet and given it new life, the converse does not apply. The art of Isadora
Duncan has never been either beautified or revitalized by the
ballet.
..
Это предположение на мой взгляд всегда казалось нелогичным и
абсурдным. Они забывают или, по-видимому, не понимают, что теория танца Айседоры
Дункан исключает любое усвоение движений, основанное на балетной технике, и
поэтому никакая балетная техника не может произвести правильное движение и
выражение Дункан. Хотя искусство Айседоры неоспоримо помогло украсить балет и
дать ему новую жизнь, обратное не применимо. Искусство Айседоры Дункан никогда
не было украшено или возрождено балетом.
That morning we watched for three hours while the ballet girls of different
age-groups stood in rows on the tips of their toes going through torturing
exercises in a bare room with a large portrait of the Tsar hanging on the wall.
We were familiar with many of the exercises. We practiced barre work
ourselves-though of course in a much more relaxed style, without distortions,
and from natural positions of the feet.
..
В то утро мы смотрели три
часа, как балетные девочки разных возрастных групп стояли рядами на кончиках
пальцев ног, и проходили мучительные упражнения в голом помещении с большим
портретом царя, висящим на стене. Мы были знакомы со многими упражнениями. Мы
сами практиковали барреальную работу, хотя, конечно, в гораздо более спокойном
стиле, без искажений, и с естественным положением ног.
What amazed us Duncan pupils was the way the ballet students danced
continuously in front of a mirror, closely watching every move they made. There
were no wall mirrors in our school. Our teacher's philosophy of the dance
forbade any such visual aids. Isadora taught us to close our eyes and listen to
the music with our souls. Then we were to dance in accordance with this music
heard inwardly and, while listening, feel an inner self awakening deep within
us. Its strength would animate our bodies.
..
Что поразило нас, учениц
Дункан, то что балетные танцы постоянно танцевали перед зеркалом, внимательно
следя за каждым своим передвижением. В нашей школе не было настенных зеркал.
Философия танца нашего учителя запрещала такие наглядные пособия. Айседора
научила нас закрывать глаза и слушать музыку нашими душами. Затем мы должны были
танцевать в соответствии с этой музыкой, услышанной внутри себя и, слушая,
чувствовать внутреннее пробуждение себя внутри нас. Эта сила могла бы оживить
наши тела.
"This is the first step in dancing as I understand it," she used to say.
"This is the truly creative dancer, natural but not imitative, speaking in
movement out of himself and out of something greater than all selves. It is the
mission of all art to express the highest and most beautiful ideals of man. What
ideal does the ballet express? All ballet movements are sterile because they are
unnatural; their purpose is to create the delusion that the law of gravitation
does not exist for them."*
* Cf. Art, pp. 52, 55-56.
..
«Это первый
шаг в танце, насколько я понимаю», - говорила она. «Это действительно творческий
танцор, естественный, но не подражательный, выступающий в движении из себя и из
чего-то большего, чем все самости. Миссия всего искусства - выражать высшие и
самые прекрасные идеалы человека. Какой идеал даёт балетное высказывание? Все
движения балета стерильны, потому что они неестественны; их цель - создать
иллюзию, что закон тяготения не существует для них».*
* См. Искусство, стр.
52, 55-56.
She pronounced an anathema on dancers who comprehended only with the brain,
who loaded down their dances with empty gestures devoid of meaning, and on all
those systems of dancing that are merely arranged gymnastics, too logically
understood. In this connection, as far as physical education for children was
concerned, she once said, "It seems to me criminal to entrust children, who
cannot defend themselves, to this injurious training. In my opinion it is a
crime to teach the child to guide his growing body by the stern power of the
brain, while deadening impulse and inspiration."
..
Она произнесла
анафему над танцорами, которые понимали только мозгом, которые загружали свои
танцы пустым жестом, лишенным смысла, и над всеми теми системами танца, которые
просто устраивают гимнастику, и логично слишком понятны. В этой связи, что
касается физического воспитания детей, она однажды сказала: «Мне кажется
преступным поручать детей, которые не могут защитить себя, этой вредной
подготовке. По-моему, преступление - учить ребенка руководить его растущим телом
строго силой мозга, в то время как мертвы импульс и вдохновение».
To which I might add that ballet of the present period has not
fundamentally changed its principles. Despite some liberation from old bonds, it
still does not represent a true art of the dance, but only highly accomplished
acrobatics. The male dancer, not going on toe, is not as hampered in the
evolution of kinetics as the ballerina. But so long as the latter cannot make
more than a few movements unaided, or is kept in a constant state of levitation
by her partner if not tossed about like a set of Indian clubs between several
assistants, her physical activities can hardly be dignified by the term dancing.
..
К этому я могла бы добавить, что балет нынешнего периода принципиально
не изменил его принципов. Несмотря на некоторое освобождение от старых уз, он
по-прежнему не представляет собой истинное искусство танца, а только очень
совершенную акробатику. Танцовщик-мужчина, не выходящий на носок [не встающий на
пуанты], не настолько затруднён в эволюции кинетики, как балерина. Но пока
последняя не может совершить больше нескольких движений без посторонней помощи
или находится в постоянном состоянии левитации со стороны своего партнера, если
её не подбросят, как представление индийских фокусников с несколькими
помощниками, её физическая деятельность вряд ли будет достойна термина
танцы.
I recall almost nothing of Helsingfors, Finland, the next stop on our
itinerary, except the abnormal amount of butter we were urged to eat in order to
keep from freezing, for the temperature was below zero. Then we gave
performances in Warsaw and Lodsz in Poland. Warsaw, where we stayed for a week
at the Hotel Bristol, stands out primarily because of the new coats Isadora
designed and had made to order for us. Of coarse gray military material, they
were edged off and embroidered each with a different color-blue, green, brown,
wine red-and we also had those little pillbox caps that are now so much en vogue
to match. We referred to them as our Polish coats and, although they scratched
quite a bit, being unlined, we took inordinate pride in them and even insisted
on wearing them in the summertime.
..
Я почти ничего не помню о
Гельсингфорсе, Финляндия, о следующей остановке в нашем маршруте, за исключением
аномального количества масла, которое мы были вынуждены съесть, чтобы не
замерзнуть, поскольку температура была ниже нуля. Затем мы дали выступления в
Варшаве и Лодзе в Польше. Варшава, где мы пробыли в течение недели в отеле
Бристоль, выделялась прежде всего из-за новых одежды, разработанных Айседорой и
заказанных для нас. Они были вырезаны из грубого серого армейского сукна, и
вышиты каждый различным цветами - синим, зеленым, коричневым, винным красным, и
к этому у нас были маленькие женские шляпки-кепки, которые теперь так популярны,
чтобы соответствовать одеянию. Мы называли их нашими польскими пальто и, хотя
они поизносились совсем немного, будучи без подкладки, мы ощущали в них
чрезмерную гордость и даже настаивали на том, чтобы носить их в летнее
время.
The tour continued through Holland and Belgium and, since each stop took up
a week or more, it was spring by the time we returned to Germany to dance at the
various southern watering places such as Wiesbaden. By this time the weather was
warm enough for us to perform out of doors, as we did on the extensive lawn in
front of the Kurhaus in Baden-Baden.
..
Тур продолжился через Голландию и
Бельгию, и, поскольку каждая остановка занимала неделю или больше, весной к
моменту возвращения в Германию, мы танцевали в различных южных местах у воды,
таких как Висбаден. К этому времени погода была достаточно тёплой, чтобы мы
могли выступать на улице, как мы это делали на обширной лужайке перед Курхаусом
в Баден-Бадене.
At the International Art and Landscaping Exhibition in Mannheim in the
previous year, we danced in the middle of a rose garden, against the dramatic
background of an illuminated fountain and its reflecting pool. For this occasion
the water was turned off, and the fountain proper was boarded over to provide a
stage. To reach it, we were paddled across the pool in flower-bedecked gondolas
manned by costumed gondoliers. At night the scene was lit by floodlights; and
the performance, seen as if suspended in mid-air, took on a most romantic
aspect. A select but enthusiastic audience attended. An article in a local
newspaper described the end of the performance:
..
На Международной
выставке искусства и ландшафтного дизайна в Мангейме в прошлом году мы танцевали
посреди розового сада, на фоне драматического фона освещенного фонтана и
отражающего его бассейна. По этому поводу вода была отключена, и собственно
фонтан был заложен, чтобы обеспечить сцену. Чтобы добраться до него, мы
пробирались через бассейн в цветущих гондолах, укомплектованных костюмированными
гондольерами. Ночью сцена зажигалась прожекторами; и представление, как будто
приостановленное в воздухе, занимало самый романтический аспект. Присутствовала
избранная, но восторженная аудитория. Статья в местной газете описала конец
выступления:
The crowd swiftly passed by the brightly illuminated water tower and
fountain so as not to dim the inner vision glowing with the beauty and grace
they had just witnessed. For they were all very much moved by the wonder of the
dances a small group of children had presented there. Repeatedly one hears men
both old and young exclaim: "How delightful! That was really quite enchanting!
"-not to mention the enthusiastic remarks of the women! While Isadora danced
alone, her reform movement in the art of the dance did not carry quite the
conviction it has when she shows us her graceful dancing children. What appears
to our present doubting generation only as a dream will become a reality for the
children of the next generation.
..
Толпа быстро прошла мимо ярко
освещенной водонапорной башни и фонтана, чтобы не затемнять внутреннее видение
сияющее красотой и изяществом, которое они только что наблюдали. Ибо все они
были очень тронуты чудом танцев, которые там представила небольшая группа детей.
Неоднократно слышишь, как люди, как старые, так и молодые, восклицают: «Как
восхитительно! Это было действительно очаровательно!» - не говоря уже о
восторженных высказываниях женщин! В то время как Айседора танцевала одна, её
реформаторское движение в искусстве танца не проявляло полной уверенности в том,
что она показывает, чем когда она показывает нам своих изящных танцующих детей.
То, что кажется нашему нынешнему сомнительному поколению только как сон, станет
реальностью для детей следующего поколения.
We children were apparently successfully putting our message across to the
people, as Isadora had hoped we would, proving that her efforts had not been in
vain. More and more people began to understand what Isadora's art was all about
now that they saw it could be transmitted to others. She had wanted her pupils
to set a good example to all the other children in the world. With what fine
result we fulfilled this wish can be gleaned from the following article, which
appeared in a Swiss paper after a performance we had given in Zurich:
..
Мы, дети, по-видимому, успешно передавали наше послание людям,
поскольку Айседора надеялась, что мы докажем, что её усилия не были напрасными.
Всё больше и больше людей начали понимать, что такое искусство Айседоры, когда
они видели, что это может быть передано другим. Она хотела, чтобы её ученики
стали хорошим примером для всех других детей в мире. С каким прекрасным
результатом мы выполнили это желание, можно почерпнуть из следующей статьи,
которая появилась в швейцарской газете после выступления, которое мы дали в
Цюрихе:
To begin with: the appearance of the Duncan Dancers was a complete victory!
We noticed with the greatest pleasure the many children present in the audience
and hope there will be an even greater number here tomorrow, because here they
have an example of what the true dance should be, so different from the
instruction they receive in their usual social or ballet dancing classes. One
must see with one's own eyes with what clarity of expression these Duncan pupils
perform in order truly to appreciate their unique art. . . . The magnificent
free strides of their simple walk, which one has already much admired in Isadora
Duncan, has also become a salient characteristic of her young pupils. The arms,
the hands, the entire body is here awakened into graceful motion and rhythmic
life.
..
Начнем с того, что появление Данканских танцоров было полной
победой! Мы с большим удовольствием заметили много детей, присутствующих в зале,
и надеемся, что завтра здесь будет еще больше, потому что здесь у них есть
пример того, чем должен быть настоящий танец, настолько отличающийся от
инструкции, которую они получают в своей обычной социального танца или классах
балета. Нужно видеть своими глазами, с какой ясностью выражались эти ученицы
Дункан, чтобы действительно оценить их уникальное искусство.... Великолепные
свободные шаги их простой прогулки, которые ранее уже крайне восхищали в
Айседоре Дункан, также стали характерной чертой её юных учеников. Кисти, руки,
всё тело здесь пробуждено в изящное движение и ритмичную жизнь.
For instance, with what grace did a group of three slender girls raise
their arms and close into a small circle . . . or, as in the Lanner Waltz, when
a fine silken fabric arched overhead into a triumphal arch beneath which the
dancing children passed in pairs and then scattered to the four winds; or that
supple backward thrust of the body and head with raised arms indicating a
delightful Dionysiac joy ....
..
Например, с какой грацией группа из трех
стройных девушек поднимала руки и закрывалась в маленький круг... или, как в
«Лэннер-вальсе», когда тонкая шелковая ткань изогнулась над головой в
триумфальную арку, под которой танцующие дети проходили парами, а затем
рассеивались на четыре стороны; или ту гибкую заднюю тягу тела и голову с
поднятыми руками, указывающую на восхитительную радость Дионисия.
To correctly evaluate what these children achieve with their dancing one
should immediately afterwards see some of the stereotype movements of the
ballet. Anyone endowed with a normal, healthy perception would not be able to
stand it by comparison; for the latter is all artificiality while the former
offers us, together with simplicity, a truly artistically styled naturalness.
..
Чтобы правильно оценить, чего добиваются эти дети со своими танцами,
нужно сразу же увидеть некоторые из стереотипных движений балета. Любой,
наделенный нормальным, здоровым восприятием, не сможет выдержать этого путем
сравнения; ибо последние - всё есть искусственность, в то время как первые
предлагают нам вместе с простотой подлинно художественно стилизованную
естественность.
Appearing on the same program with Isadora, as we were now doing, did not
imply that we actually danced with her; we were still too young for that. The
only exception to this rule was the "Reigen" we did together at the very end of
each performance by way of an encore. It was always a wonderful event for us.
Then the act of dancing invariably took on a special meaning for me. Just to
hold hands with Isadora, as I often did in the circle, and to watch the radiant
expression on her face when she danced, was so inspiring that I carry the memory
of it with me to this day. Isadora herself derived unique pleasure from this,
for she said:
..
Выступление в той же программе с Айседорой, как мы это
делали сейчас, не означает, что мы на самом деле танцевали с ней; мы были еще
слишком молоды для этого. Единственным исключением из этого правила был
«Хоровод», который мы делали вместе в самом конце каждого выступления на бис.
Это всегда было замечательным событием для нас. Тогда акт танцев неизменно
приобретал для меня особый смысл. Просто держаться за руки с Айседорой, как я
часто делала в кругу, и наблюдать сияющее выражение лица на её лице, когда она
танцевала, было настолько вдохновляющим, что я несла память об этом со мной по
сей день. Сама Айседора получала от этого уникальное удовольствие, поскольку она
сказала:
Whenever I felt their willing hands in mine, felt the pull and swing of
their little bodies as we danced our fast-paced rondos, I always envisioned that
orchestra of dancers I would one day bring to life. The sight of these dancing
children was so beautiful they strengthened my faith in the ultimate perfection
of an orchestra of dancers which would be to sight what the great symphonies
were to sound. A vast ensemble dancing the Ninth Symphony of Beethoven.*
*Life, p. 140.
..
Всякий раз, когда я чувствовала, что в их руках мои
руки ощущали тягу и качание их маленьких тел, когда мы танцевали наши быстрые
рондо, я всегда предполагала, что это оркестр танцоров, которых я когда-нибудь
воплощу в жизнь. Вид этих танцующих детей был настолько прекрасен, что они
усилили мою веру в высшее совершенство оркестра танцоров, которые должны были
поеазать, как должны были звучать великие симфонии. Огромный ансамбль, танцующий
Девятую симфонию Бетховена.*
*Жизнь, с. 140.
That artistic goal was still a long way off. In the meanwhile, she
presented her pupils to the European public, with the promise that in the future
they would dance in a mighty array such as the world had never seen.
..
Эта художественная цель ещё далека. В то же время она представила
своих учеников европейской общественности с обещанием, что в будущем они будут
танцевать в таком могучем массиве, какого мир никогда не видел.
So far, the tour had taken us in three months to six countries. At the end
of our engagements in the south of Germany, we continued on to France. How
thrilled I was to be going to Paris! At the Gare du Nord the porters dressed in
blue smocks rushed into our compartments shouting, "Porteur! porteur!" and I had
a hard time holding onto my now well-traveled wicker suitcase. Tante Miss, who
had been reading a novel-Renard's Pail de Garotte-to brush up on her French
while sitting up all night in the day coach, shushed the swarm of blue-smocked
porters away. "Allez-vous en, allez-vous en," she kept repeating until they had
gone.
..
До сих пор тур проходил через три месяца до шести стран. В конце
наших выступлений на юге Германии мы продолжили путь во Францию. Как я была в
восторге от поездки в Париж! На Гар-дю-Норде носильщики, одетые в синие халаты,
ворвались в наши отсеки, крича, «Носильщик! носильщик!», и я с трудом держалась
за свой теперь хорошо поездивший плетеный чемоданчик. Танте Мисс, которая сидя в
вагоне всю ночь читала роман «Кадка Гаротта» Ренарда, чтобы подновлять свой
французский, вытолкнула рой синеватых носильщиков. «Уходите, уходите»,
продолжала она повторять, пока они не ушли.
We finally managed to evade their grasping hands and reached the street
safely through the noise and bustle of a busy terminal. We found an
old-fashioned horse-drawn omnibus waiting for us. On the steps outside the
French station I breathed in the soft, caressing night air, eagerly observing
the sights and sounds of Paris. They immediately struck me as being, in some
indefinable way, unlike those of any other country I had seen. No one who has
been to Paris in the month of May will ever forget it.
..
Наконец нам
удалось уклониться от их хватающих рук и безопасно добраться до улицы, сквозь
шум и суету оживленного терминала. Мы обнаружили, что нас ждет старомодный
конский омнибус. На ступенях, за пределами французской станции, я вдохнул
мягкий, ласковый ночной воздух, с нетерпением наблюдая за
достопримечательностями и звуками Парижа. Они сразу же казались мне каким-то
неопределенным, в отличие от других стран, которые я видела. Никто, кто был в
Париже в мае месяце, никогда не забудут об этом.
Sitting on two banquettes facing each other, and attired in our Polish
coats and pillbox caps, we were able to take in the sights at leisure. The
stodgy omnibus lumbered down the Rue de la Fayette and then continued along the
Boulevard Haussmann while the horses' hoofs clumped hard on the uneven pavement,
making the windows rattle. Debouching onto the Place de l'Etoile, straddled by
the massive Arch of Triumph, we saw the heart of the city suddenly open like a
picture book before our enchanted eyes. Illuminated by garlands of lights strung
along both sides of the magnificent Avenue des Champs-Elysees and reaching
toward the Place de la Concorde where the fountains were playing, Paris was
beautiful.
..
Сидя на двух банкетках, обращенных друг к другу, и одетые в
наши польские пальто и дамские кепки, мы были в состоянии добраться до
достопримечательностей. Перегруженный омнибус неуклюже прогромыхал по улице де
ла Фейет, а затем продолжил движение вдоль бульвара Османн, в то время как
копыта лошадей тяжело ступали на неровном тротуаре, заставляющем окна трещать.
Дезориентировавшись на площади Этуаль, окруженной массивной Триумфальной аркой,
мы увидели, как сердце города внезапно открывается, как книжка с картинками,
перед нашими очарованными глазами. Освещенные гирляндами огней, натянутыми по
обеим сторонам великолепной авеню Елисейских полей и тянущейся к Площади
Согласия, где играли фонтаны, Париж был прекрасен.
In the spring of 1908, the uncrowded traffic moved at a much slower pace
than it does today. It did not obliterate the sense of calm spaciousness that
was such a notable characteristic of the French capital, for vehicles then
consisted mainly of elegantly accoutered phaetons and equipages. Every now and
then a silent electric automobile, signaling its approach by delicately ringing
a bell, would overtake our steadily plodding omnibus. Progressing at a slow
pace, we finally entered the suburb of Neuilly.
..
Весной 1908 года
беспорядочный трафик двигался гораздо медленнее, чем сегодня. Это не стирало
ощущение спокойного простора, которое было столь примечательной характеристикой
французской столицы, потому что транспортные средства тогда состояли в основном
из элегантно экипированых фаэтонов и экипажей. Время от времени безмолвный
электрический автомобиль, сигнализируя о своем подходе, изящно звеня в
колокольчик, обгонял наш неуклюжий, медленный и тяжелый омнибус. Продвигаясь
медленными темпами, мы наконец попали в пригород Нейи.
The long passage from east to west across Paris had occupied the better
part of an hour. During the last part of it we began to feel drowsy. I glanced
over at Tante Miss sitting in one corner with her eyes closed; she seemed to be
dozing. We had been very quiet, since her presence was enough to curb our
speech. She frowned on any kind of chit-chat and always told us to keep quiet.
But as soon as we entered the wide A venue de Neuilly, with its broad center
strip of grass and trees, we saw that a spring fair was in progress. Instantly
we were wide awake.
..
Больше часа длился долгий проезд с востока на
запад по всему Парижу. Во время последней части мы начали чувствовать
сонливость. Я взглянула на Тант Мисс, сидевшей в одном углу, закрыв глаза; она,
казалось, дремала. Мы были очень спокойны, так как её присутствия было
достаточно, чтобы обуздать нашу речь. Она хмурилась от какой-либо болтовни и
всегда велела нам молчать. Но, как только мы попали на широкую площадку де Нейи,
с её широкой центральной полосой травы и деревьев, мы увидели, что идёт весенняя
ярмарка. Мы мгновенно проснулись.
"A carnival! A carnival!" we shouted in unison. In all the years at school
we had seen plenty of museums, but not one fair. The sight of this one made us
hop up and down on our seats with glee. At home in Hamburg mother had taken me
to the Christmas fair. Everything was there just as I remembered it: the milling
crowds; the double row of lighted booths filled with toys and gingerbread; the
incessant shouts of the hawkers offering their wares; the spinning carrousels,
each blaring forth another brassy tune; the pungent smell of steaming sausages.
Above it all an acrid odor of magnesium flares floated like a cloud of incense
offered to the spirit of King Carnival. We clapped our hands in childish rapture
and laughed, wishing we could jump out and join in the fun; but the stern voice
of Tante Miss spoiled our innocent enjoyment with, "Come down off those benches
immediately and keep quiet!"
..
«Карнавал! Карнавал!» мы кричали в
унисон. За все годы в школе мы видели множество музеев, но ни разу ярмарку. Вид
этого зрелища заставил нас прыгать вверх и вниз по нашим местам с ликованием.
Дома в Гамбурге мать водила меня на рождественскую ярмарку. Всё было там, как я
помнила: толкущаяся толпа; двойной ряд освещенных кабин, заполненных игрушками и
пряниками; непрекращающиеся крики торговцев, предлагающих свои товары;
прядильные карусели, каждая из которых громко трубила свою металлическую
мелодию; едкий запах дымящихся колбас. Над этим всем, как облако ладана, плыл
ароматный запах магниевых вспышек, предлагаемых духу Короля Карнавала. Мы
хлопали в ладоши с детским восторгом и смеялись, желая, чтобы мы выскочили и
присоединились к веселью; но суровый голос Танте Мисс испортил наше невинное
наслаждение: «Немедленно спуститесь с этих скамей и успокойтесь!»
We obeyed reluctantly. Her attitude toward us was one of perpetual reproof.
She never missed a chance of reminding us to behave with more dignity because we
were pupils of the Isadora Duncan School-as if that should stop our normal urge
for fun and mischief. Disgruntled grumblings and little grimaces behind her back
were our ineffectual revenge. We were craning our necks to get another good look
at the gay fair despite her reproof, when the lumbering omnibus suddenly veered
sharply to the right, jumbling us together.
..
Мы неохотно подчинились.
Её отношение к нам было постоянным упреком. Она никогда не упускала случая
напоминать нам о том, чтобы вести себя с большим достоинством, потому что мы
были учениками школы Айседоры Дункан, как будто это должно остановить наше
нормальное стремление к развлечениям и озорствам. Недовольные ворчания и
маленькие гримасы за её спиной были нашей неэффективной местью. Мы вытянули шею,
чтобы ещё раз взглянуть на весёлую ярмарку, несмотря на её упрек, когда
громоздкий омнибус внезапно повернулся вправо, сдвигая нас вместе.
We had turned into a quiet side street of the residential section. By
comparison with the broad and lively main thoroughfare, it seemed as deserted as
a cemetery. The strident music of the calliopes and hurdy-gurdies grew fainter
and fainter until only the monotonous clop, clop of the horses remained. The
street was dark, with only a gaslight flickering here and there. After a while
the brakes screeched, and the omnibus came to a sudden halt.
..
Мы
повернули в тихую боковую улицу жилого квартала. По сравнению с широкой и
оживленной главной улицей она казалась пустынной, как кладбище. Резкая музыка
каллиоп и харди-гурдий становилась все слабее и слабее, пока не осталось только
топот, стук копыт лошадей. Улица была тёмная, и тут и там только мелькали
газовые лампы. Через некоторое время тормоза заскрипели, и омнибус внезапно
остановился.
"This is where we get out," Tante Miss said wearily. The omnibus did not
deposit us in front of a hotel or pension as we had expected, but had stopped in
front of a church with a tall, slender steeple. A churchyard on one side and a
small house on the other presented an eerie picture. All was silent and dark
except for a light burning in the window of the house. We did not know what to
make of this. My curiosity got the better of me. I timidly asked Tante Miss
where we were, not really expecting an answer because she never told us
anything. She surprised me by explaining wearily but patiently, "This is our new
home, we are going to remain here for as long as we stay in Paris."
"In this
church?"
"No, silly, of course not. In the little house beside it. Just
follow me." And she added, while we trouped up to the house together, "This used
to be the rectory of the American church, but it isn't any longer. Now, no
further questions. Take your suitcases and go inside; supper is waiting."
..
«Вот где мы выходим», устало сказала Танте. Омнибус не высадил нас
перед отелем или пансионом, как мы и ожидали, но остановился перед церковью с
высоким, стройным шпилем.
Церковный двор с одной стороны и небольшой
домик на другой, представили жуткую картину. Всё было тихо и темно, кроме
легкого мерцающего света в окне дома. Мы не знали, что с этим делать. Моё
любопытство превзошло меня. Я робко спросила Танте Мисс, где мы были, не ожидая
ответа, потому что она никогда нам ничего не говорила. Она удивила меня, устало,
но терпеливо объясняя: «Это наш новый дом, мы останемся здесь до тех пор, пока
мы останемся в Париже».
«В этой церкви?»
«Нет, глупая, конечно, нет. В
маленьком домике рядом с ней, просто следуй за мной». И она добавила, когда мы
собрались вместе у дома: «Раньше здесь был дом приходского пастора американской
церкви, но сейчас это уже не так. Теперь, никаких дальнейших вопросов. Возьмите
чемоданы и заходите, ужин ждёт."
There was something important that she did not explain. None of us had any
inkling when we went to bed that night that we would never return to Grunewald.
Isadora considered Germany (mainly for personal reasons but also because of the
Kaiserin's puritanical views) no longer the proper place for her school. With
the closing of the house in Grunewald, she now had just twelve of her most
talented pupils left.
..
Было что-то важное, что она не объяснила. Никто
из нас не подозревал, когда мы ложились спать той ночью, что мы никогда не
вернемся в Грюневальд. Айседора посчитала, что Германия (в основном по личным
причинам, но также из-за пуританских взглядов Кайсерин) больше не была
подходящим местом для её школы. С закрытием дома в Грюневальде, у неё теперь
осталось всего двенадцать её самых талантливых учеников.
We appeared with her for a month or more at the Theatre de la Gaiete
Lyrique in Paris that spring. Gordon Craig, who was then living in Paris and
came to our performances, wrote in his notebook:
..
Мы появились с ней
через месяц или более в театре Лирической гармонии в Париже, уже весной. Гордон
Крейг, который тогда жил в Париже и пришёл на наши выступления, написал в своей
записной книжке:
It was here that she first used the great blue curtains some twenty or
twenty-five feet high, which followed my designs as may be seen in my The Arts
of the Theatre, published in 1905 and which I had made in 1901-2-3. She pretends
that she used them in 1904 in Berlin where I saw her dance for the first time in
December. She did not use them then. She used a few curtains six feet in height.
..
Именно здесь она впервые использовала синие занавеси высотой около
двадцати или двадцати пяти футов [6-7,5 метров], что следовало моим проектам,
как это видно из моих «Искусств театра», опубликованных в 1905 году и которые я
сделал в 1901-2-3. Она делает вид, что использовала их в 1904 году в Берлине,
где я впервые увидел её танец в декабре. Тогда она их не использовала. Она
использовала несколько занавесок высотой в шесть футов [2 метра].
Performing every night, practicing, and rehearsing, we were kept busy.
During the day, out for a stroll and some fresh airalways walking in orderly
pairs-we often stopped in the Bois where the acacia trees were in bloom to watch
the Parisian children at play. They rolled hoops or tossed diabolos into the air
or played cache-cache, hiding from their nurses behind the big trees. We
sometimes envied them, for our toys were left in Grunewald and we had nothing to
play with. But at night, when the little Parisians slept, we envied them no
longer. For then came our turn to play. Dancing on the stage to our hearts'
content in harmony with beautiful music played by a fine orchestra under the
baton of the great Colonne [The Colonne Orchestra is a French symphony
orchestra, founded in 1873 by the violinist and conductor Edouard Colonne] -
what could be a more stirring game! We never tired of it and eagerly looked
forward to our nightly gambols.
..
Выступая каждую ночь, тренируясь и
репетируя, мы были заняты. В течение дня, отправлялись на прогулку и свежие
воздушные прогулки, следуя упорядоченными парами, мы часто останавливались в
Буа, где распускались деревья акации, чтобы наблюдать за парижскими детьми в
игре. Они закатывали обручи или бросали дьяволо в воздух или играли кеш-кеш,
прячась от своих гувернанток за большими деревьями. Мы иногда завидовали им,
потому что наши игрушки остались в Грюневальде, и нам не с чем было играть. Но
ночью, когда маленькие парижане спали, мы больше не завидовали им. Ибо наставала
наша очередь играть. Танцы на сцене, для наших сердец в гармонии с прекрасной
музыкой, которую играет прекрасный оркестр под управлением великого Колонна -
что может быть более волнующей игрой! Мы никогда не уставали от этого и с
нетерпением ждали нашего ночного веселья.
Not that our academic studies were neglected. Frau Zschetzsching came from
Germany to resume them after a three-month vacation. She also taught us French,
a language she pronounced with a strong Germanic accent, which bore no
resemblance to the way the natives spoke. We learned to pronounce it better from
singing the old folk songs "Sur le pont d'Avignon" and "Le Chevalier de la
Marjolaine."
..
Не так, чтобы наши академическое обучение было
прекращено. Фрау Зсчетзсчинг приехала из Германии, чтобы возобновить их после
трехмесячного перерыва. Она также преподавала нам французский язык, язык,
который она произносила с сильным германским акцентом, который не имел никакого
сходства с тем, как говорили туземцы. Мы научились произносить это лучше, нежели
петь старые народные песни «На Авиньонском мосту» и «Шевалье де ла
Марджолейн».
Although we had contributed to our upkeep by giving paid performances ever
since our stage debut, the expenses of the school mounted and became more and
more difficult to meet. Away on tour, Isadora would be constantly bombarded by
telegrams from her sister or mother asking for funds-a thousand marks here, two
thousand marks there, until she felt like saying, "To heck with it all!" She
always remembered this effort of sustaining the school's expenses as uphill
work, like straining forward against the rapids of a river. She had no sooner
returned from Russia at the end of June than Charles Frohman proposed an
extended engagement in London, together with her pupils. This was all so quickly
organized that she had no time to rest from her strenuous tour. It seemed that
the Duchess of Manchester, who was a dollar princess, was ready to sponsor the
Duncan School in England, and so we all went there to dance at the Duke of
York's Theatre, beginning July 6, 1908.
..
Хотя мы внесли свой вклад в
наше содержание, давая платные выступления с момента нашего дебюта на сцене,
расходы школы были ограничены и стали все труднее и труднее их удовлетворять.
Находящаяся в туре Айседора будет постоянно бомбардироваться телеграммами от её
сестры или матери с просьбой о финансировании - здесь было тысяча марок, там
было две тысячи марок, пока она ей не захотелось сказать: «Черт побери!» Она
всегда вспоминала об этих усилиях, связанных с поддержанием расходов школы, как
о тяжелой работе, например, напряженного движени вперед против течения реки. Она
не успела вернуться из России в конце июня, как Чарльз Фроман предложил
расширенное занятие в Лондоне вместе со своими учениками. Это было так быстро
организовано, что у неё не было времени отдохнуть от её напряженного тура.
Казалось, что герцогиня Манчестерская, которая была долларовой принцессой, была
готова спонсировать Школу Дункан в Англии, и поэтому мы все пошли туда, чтобы
танцевать в театре Герцога Йоркского, начиная с 6 июля 1908 года.
It rained almost the whole time, and we took melancholy walks into Hyde
Park from our nearby lodgings in Half Moon Street, finding no gay children at
play but only placid sheep grazing on the common. Frohman had advertised us
somewhat sensationally as "Twenty Parisian Dancers." That this statement was
misleading and inaccurate on both counts did not bother this seasoned showman
one bit. However, he gave us the thrill of our young lives when he presented
each of us with a little gold watch. We simply squealed with delight. To be in
possession of a real gold watch was the height of our ambition. We were seldom
given presents. No longer were our daily outings in Hyde Park melancholy; we
positively beamed with pride as we walked about in the rain with our watches
pinned to the outside of our coats. After a week of this, alas, our golden
watches turned a nasty green.
..
Дождь шел почти все время, и мы выходили
на меланхоличные прогулки в Гайд-парке из нашего соседнего жилья на улице Халф
Моон, но не находили там веселящихся в игре детей, а только спокойных овец,
пасущиеся на общественном пространстве. Фроман несколько сенсационно
рекламировал нас как «Двадцать парижских танцоров». То, что это утверждение
вводило в заблуждение и неточно по обоим показателям, нисколько не беспокоило
этого опытного шоумена. Тем не менее, он дал нам острые ощущения от нашей
молодой жизни, когда предоставил каждому из нас маленькие золотые часы. Мы
просто взвизгнули от восторга. Быть обладателем настоящих золотых часов - это
высота наших амбиций. Нам редко дарили подарки. Больше не было меланхолии в
наших ежедневных прогулках в Гайд-Парке; мы с радостью сияли от гордости, когда
мы ходили по дождю с нашими часами, приколотыми наружу к нашим пальто. После
недели этого, увы, наши золотые часы стали грязно-зелёными.
Ellen Terry, the mother of Gordon Craig, tried to make up for this
disappointment by taking us to the zoo; then to see Peter Pan and The Pirates of
Penzance. She loved children and we loved her. She was the second celebrated
actress we had met. The first one had been Eleonora Duse, who did not take us to
a zoo. Instead, reclining on a couch a la Dame aux Camelias, she had placed her
long, slender hands on our heads in benediction and murmured, "Que dieu vous
garde!"
..
Эллен Терри, мать Гордона Крейга, пыталась восполнить это
разочарование, отвезла нас в зоопарк; затем посмотреть Питера Пэна и «Пиратов
Пензанса». Она любила детей, и мы любили её. Она была второй знаменитой
актрисой, с которой мы познакомились. Первой была Элеонора Дуза, которая не
водила нас в зоопарк. Вместо этого, откинувшись на диване "а ля леди с
Камелиями", она положила свои длинные тонкие руки на наши головы в благословении
и пробормотала: «Да хранит вас Бог!»
The highlight of our month's stay in London turned out to be a command
performance for their majesties King Edward VII and Queen Alexandra. The day
before this important occasion we lunched with the Duchess of Manchester at her
lovely estate on the Thames. For a change we enjoyed a spell of beautiful
weather, and the command performance was planned to be given outdoors.
..
Изюминкой нашего месячного пребывания в Лондоне стало командное
выступление для Его Величества Короля Эдуарда VII и Королевы Александры. За день
до этого важного события мы обедали с Герцогиней Манчестерской в её прекрасном
поместье на Темзе. Для разнообразия мы наслаждались прекрасной погодой, и
командная представление было запланировано на открытом воздухе.
When we went in to luncheon, Isadora sat next to the Duchess and then asked
me to sit beside her. This honor, pleasant as it was, made me nervous. Luncheon
was served in grand style, with a uniformed footman in the ducal colors standing
behind each chair. For a main course we had scrambled eggs and string beans. The
latter happened to be my great aversion. I didn't think anyone would notice if I
left them untouched, though I had been taught that leaving food constituted a
grave social error. Just as the white-gloved footman was about to remove my
plate, Isadora-who had been engaged in conversation with the Duchess-glanced my
way and said, "Irma, eat your string beans."
..
Когда мы пошли на обед,
Айседора села рядом с герцогиней, а затем попросила меня сесть рядом с ней. Эта
честь, сколь не приятная, заставляла меня нервничать. Обед был подан в
грандиозном стиле, со стоящими за каждым стулом лакеями в униформе в герцогских
цветах. Для основного блюда у нас были омлет и фасоль. Последнее оказалось моим
большим отвращением. Я не думала, что кто-нибудь заметит, если я оставлю их
нетронутыми, хотя меня учили, что отказ из пищи представляет собой серьезную
социальную ошибку. Так же, как лакей с белыми перчатками собирался убрать мою
тарелку, Айседора, которая разговаривала с герцогиней, заглянула мне в глаза и
сказала: «Ирма, съешь свои длинные бобы».
What to do? Both she and the Duchess were giving me their undivided
attention. Luckily the situation was saved when the Duchess, taking pity, said,
"I know how she feels. I have a little niece who can't stand them either," and
motioned to the footman to remove my plate. Then I heard her say to Isadora,
"Their majesties are definitely coming tomorrow night, so why don't we have our
coffee in the drawing room and talk about the arrangements, while the children
go outside to play? It's such a lovely day."
..
Что делать? И она, и
герцогиня уделяли мне пристальное внимание. К счастью, ситуация была спасена,
когда герцогиня, сжалившись, сказала: «Я знаю, как она себя чувствует. У меня
есть маленькая племянница, которая тоже такую еду не выдерживает», и жестом
указала лакею снять мою тарелку. Затем я услышала, как она сказала Айседоре: «Их
величества обязательно придут завтра вечером, так почему бы нам не выпить кофе в
гостиной и не поговорить об аранжировках, пока дети пусть идут на улицу, чтобы
поиграть? Это такой прекрасный день."
We breathed a sigh of relief. Amid heavy tapestries and embossed silver,
the ducal luncheon had been a bit too formal and skimpy. Once out in the
sunshine, the velvety lawns and the carefully tended flowerbeds restored our
normal spirits. We roamed unattended through the park. At one point we came upon
a charming sunken garden surrounded by a high wall, which-we noticed with
delight-was covered with luscious peaches growing in espalier fashion. They hung
there, well spaced, in glowing colors, like nature's miniature masterpieces,
ripe for the picking. In the twinkling of an eye, two of the older girls had
jumped into the garden whence they threw the golden fruit, flushed with pink, up
to us. The first peaches we had ever eaten (they are considered a great luxury
in Europe and are very scarce in the northern countries), they tasted as
delicious and sweet as stolen fruit is supposed to.
..
Мы вздохнули с
облегчением. Среди тяжелых гобеленов и тисненного серебра, герцогский обед был
слишком формальным и скудным. Выйдя на солнце, бархатные газоны и тщательно
ухаженные клумбы, мы восстановили наш нормальный дух. Мы бродили без присмотра
через парк. В какой-то момент мы натолкнулись на очаровательный затонувший сад,
окруженный высокой стеной, которая, как мы заметили с восторгом, была покрыта
сочными персиками, растущими в эспальерном стиле (на шпалерах). Они висели там,
хорошо разнесённые, в пылающих красках, как миниатюрные шедевры природы,
созревшие для сбора. В мгновение ока две старшие девочки прыгнули в сад, откуда
они бросили нам покрасневший до розового золотой плод. Первые персики, которые
мы когда-либо ели (они считаются большой роскошью в Европе и очень скудны в
северных странах), они вкушались как восхитительные и сладкие, и как
предполагалось как украденные фрукты.
Hastily we wiped the telltale juice from our hands and lips, and walked
sedately back, putting on an innocent air. We kept our fingers crossed that
Isadora would not discover our misdeed.
But suddenly we heard someone call
from a distance, "Children! Children! Where are you?"
..
Но вдруг мы
услышали, как кто-то звал издалека: «Дети! Дети! Где вы?»
Мы поспешно вытерли
выдающий нас сок с наших рук и губ и осторожно прошли назад, напуская на себя
невинный воздух. Мы скрестили пальцы, чтобы Айседора не обнаружила нашего
проступка.
After the dance the next day, their majesties graciously shook hands with
us, and the King wanted to know what everybody else in that overdressed era was
always asking: "Are you not cold with so little on?" Bored with the same old
question, we simply shook our heads and smiled. Queen Alexandra, elegantly
gowned in the Victorian style with trailing skirt, feathered hat, and long
feathered boa, enjoyed our dancing so much that she attended several of our
matinees when we children presented our own program. She particularly liked the
old German folk songs we sang and danced, such as "Haenslein sass im Schornstein
und fiickte seine Schuh," in which I had the solo part, or the one where little
Isabelle with the bushy hair was so amusing, which was called, "Hexlein, willst
du tanzen." They probably recalled to the Queen her own childhood in Denmark.
..
После танца на следующий день их величества любезно обменялись
рукопожатием с нами, а король хотел узнать, что и все остальные в эту эпоху с
избытком всегда спрашивали: «Разве, если так мало одето, вам не холодно?»
Утомленные одним и тем же старым вопросом, мы просто покачали головами и
улыбнулись. Королева Александра, элегантно одетая в викторианском стиле с задней
юбкой, пернатой шляпой и длинным пернатым боа, наслаждалась танцами так сильно,
что она посещала несколько наших утренников, когда мы, дети, представили нашу
собственную программу. Ей особенно нравились старые немецкие народные песни,
которые мы пели и танцевали, такие как «Хенслейн сел в дымоход и почувствовал
свои туфли», в котором у меня была сольная партия, или та, где маленькая Изабель
с густыми волосами была настолько забавной, что было как «Хеклейн, вождь
Танцев». Вероятно, они напомнили королеве её детство в Дании.
I must mention here that despite the frequent paid performances we children
gave, none of us ever received any weekly allowance or pocket money. We got not
even a penny's worth to buy an occasional lollipop or a ribbon for our hair.
Naturally, with our strict upbringing, we dared not ask for any. Even small sums
sent from home by our parents were frowned upon. Thoughts of filthy lucre had no
place in our spiritual education dedicated to the true dance. So one can imagine
the thrill I experienced when one day, in a restaurant in Piccadilly, I found a
golden sovereign lying on the stair carpet. My exclamations of glee drew the
governess' attention, and she grabbed it away from me. Like all children I
believed in the rule "finders, keepers," but she said with a righteous air,
"This must be returned to the management, immediately." Then the old hypocrite
put it in her black leather bag and kept it. She happened to leave us that
season for good. We children were so overjoyed to be rid of our dragon that I
did not begrudge her my lucky find. To be rid of her was well worth the loss of
a gold sovereign.
..
Я должна упомянуть здесь, что, несмотря на частые
оплачиваемые выступления, которые мы дети давали, ни один из нас не получал
никаких еженедельных пособий или карманных денег. У нас даже не было ни копейки,
чтобы купить случайный леденец или ленту для наших волос. Естественно, с нашим
строгим воспитанием мы не осмеливались просить об этом. Даже на небольшие суммы,
отправленные из дома нашими родителями, смотрели неодобрительно. Мысли о грязной
материальной выгоде не имели места в нашем духовном образовании, посвященном
истинному танцу. Таким образом, можно представить себе острые ощущения, которые
я испытала, когда однажды, в ресторане на Пикадилли, я нашла золотой соверен,
лежащий на лестничном ковре. Мои возгласы радости привлекли внимание
гувернантки, и она схватила его у меня. Как и все дети, я верила в правило «кто
нашел, то владеет», но она сказала с праведным видом: «Это должно быть
немедленно возвращено администрации». Затем старая лицемерка положила его в свою
черную кожаную сумку и сохранила. Она тем не менее оставила нас в этот сезон
навсегда. Мы, дети, очень обрадовались тому, чтобы избавиться от нашего дракона,
так что я не пожалела ей своей счастливой находки. Чтобы избавиться от неё, то
стоило потери золота.
[] Irma and Isadora, Neuilly, 1908.
[] Gordon Craig and Isadora,
Berlin, 1904.
[] Pillbox hats and Polish coats, Chateau Villegenis, October 1908. Irma on
running board, center; Preston Sturges behind shoulder of girl at wheel.
The noted English novelist John Galsworthy saw us that June and wrote an
article about the Duncan dancers:
DELIGHT
I was taken by a friend one
afternoon to a theatre. When the curtain was raised, the stage was perfectly
empty save for tall grey curtains which enclosed it on all sides, and presently
through the thick folds of those curtains children came dancing in, singly, or
in pairs, till a whole troop of ten or twelve were assembled. They were all
girls; none, I think, more than fourteen years old, one or two certainly not
more than eight. They wore but little clothing, their legs, feet and arms being
quite bare. Their hair, too, was unbound; and their faces, grave and smiling,
were so utterly dear and joyful, that in looking on them one felt transported to
some Garden of Hesperides, where self was not, and the spirit floated in pure
ether. Some of these children were fair and rounded, others dark and elf-like;
but one and all looked entirely happy, and quite unself-conscious, giving no
impression of artifice, though they evidently had the highest and most careful
training. Each flight and whirling movement seemed conceived there and then out
of the joy of being-dancing had surely never been a labour to them, either in
rehearsal or performance.
..
Известный английский писатель Джон Голсуорси
увидел нас в июне и написал статью о танцорах Дункан:
ВОСТОРГ
Однажды
вечером друг отвез меня в театр. Когда занавес был поднят, сцена была совершенно
пустой, за исключением высоких серых занавесок, которые окружали её со всех
сторон, и тогда через толстые складки этих занавесок дети выходили в танце,
поодиночке или парами, до тех пор, пока не была собрана целая группа из десяти
или двенадцати человек. Все они были девочками; я думаю, никто из них более
четырнадцати лет, одна или две, конечно, не более восьми. Они носили немного
одежды, ноги, стопы и руки были совершенно голыми. Их волосы тоже были
несвязаны; и их лица, важные и улыбающиеся, были настолько милы и радостны, что,
глядя на них, каждый чувствовал, что его перевезли в какой-то Сад Гесперид, где
себя не было, и дух плыл в чистом эфире. Некоторые из этих детей были белокурыми
и округлыми, другие темноволосыми и эльфийскими; но все выглядели полностью
счастливыми и совершенно самосознательными, не давая никакого впечатления от
искусности, хотя они, очевидно, имели самую высокую и тщательную подготовку.
Кажется, что каждое полетное и кружащее движение было задуманным, а затем из-за
радости танца никогда не составляло для них труда, будь то на репетиции или в
исполнении.
There was no tiptoeing and posturing, no hopeless muscular achievement; all
was rhythm, music, light, air, and above all things, happiness. Smiles and love
had gone to the fashioning of their performance; and smiles and love shone from
every one of their faces and from the clever white turnings of their limbs.
..
Не было хождения на цыпочках и позирования, не было безнадежных
мускульных достижений; всё это был ритм, музыка, свет, воздух и, прежде всего,
счастье. Улыбки и любовь пришли к окончанию их исполнения; и улыбки и любовь
сияли от каждого их лица и от искусных прозрачных поворотов их частей
тела.
Amongst them-though all were delightful-there were two who especially
riveted my attention. The first of these two was the tallest of all the
children, a dark thin girl, in whose every expression and movement there was a
kind of grave, fiery love.
..
Среди них - хотя все были восхитительны -
были две, которые особенно приковывали моё внимание. Первая из этих двух была
самая высокой из всех детей, тёмной тонкой девочкой, в каждом выражении и
движении которой была какая-то серьезная, пламенная любовь.
During one of the many dances, it fell to her to be the pursuer of a fair
child, whose movements had a very strange soft charm; and this chase, which was
like the hovering of a dragon-fly round some water-lily, or the wooing of a
moonbeam by the June night, had in it a most magical sweet passion. That dark,
tender huntress, so full of fire and yearning, had the queerest power of
symbolising all longing, and moving one's heart. In her, pursuing her white love
with such wistful fervour, and ever arrested at the very moment of conquest, one
seemed to see the great secret force that hunts through the world, on and on,
tragically unresting, immortally sweet.
..
Во время одного из многих
танцев, ей выпало быть преследователем белокурого ребёнка, чьи движения имели
очень странное мягкое обаяние; и эта погоня, которая была похожа на зависание
драконьей мухи вокруг водяной лилии или движение лунного луча в июньской ночи, и
имело в том самую волшебную сладкую страсть. Эта темноволосая, нежная
охотница, такая полная огня и тоски, обладала самой странной силой,
символизирующая всю тоску, и двигающая собой сердце. В ней, преследуя свою
белокурую любовь с таким задумчивым рвением и всегда задеживаемая в самый момент
завоевания, казалось, видна великая тайная сила, которая охотится по всему миру,
снова и снова, трагически беспощадная, бессмертная.
The other child who particularly enchanted me was the smallest but one, a
brown-haired fairy crowned with a half-moon of white flowers, who wore a scanty
little rose-petal-coloured shift that floated about her in the most delightful
fashion. She danced as never child danced. Every inch of her small head and body
was full of the sacred fire of motion; and in her little pas seul she seemed to
be the very spirit of movement. One felt that Joy had flown down, and was
inhabiting there; one heard the rippling of Joy's laughter. And, indeed, through
all the theatre had risen a rustling and whispering; and sudden bursts of
laughing rapture.
..
Другой ребенок, который меня особенно очаровывал,
была самой маленькой, но одной - коричневоволосая фея, увенчанная полумесяцем
белых цветов, на которой был маленький милый розовый лепесток, который плавал
вокруг неё самым восхитительным образом. Она танцевала, как никогда не танцевал
ребёнок. Каждый дюйм её маленькой головы и тела был полон священного огня
движения; и в её маленьком "не только" она, казалось, была самым духом движения.
Она чувствовала, что Радость полетела вниз в зал и обитала там; она слышал рябь
смеха Радости. И действительно, через весь театр поднялся шелест и шепот; и
внезапные вспышки смеющегося восторга.
I looked at my friend; he was trying stealthily to remove something from
his eyes with a finger. And to myself the stage seemed very misty, and all
things in the world lovable; as though that dancing fairy had touched them with
tender fire, and made them golden.
..
Я посмотрел на своего друга; он
пытался украдкой убрать что-то с глаз пальцем. И для меня сцена казалась очень
туманной, и всё в мире привлекательным; как будто эта танцевальная фея коснулась
их нежным огнем и сделала их золотыми.
God knows where she got that power of bringing joy to our dry hearts: God
knows how long she will keep it! But that little European Tour flying Love had
in her the quality that lies in deep colour, in music, in the wind, and the sun,
and in certain great works of art-the power to set the heart free from every
barrier, and flood it with delight.
..
Бог знает, где она получила эту
силу, чтобы принести радость нашим сухим сердцам: Бог знает, как долго она это
сохранит! Но в этом маленьком европейском путешествии летящая Любовь имела
в ней качество, которое находится в глубоком цвете, в музыке, на ветру, на
солнце и в некоторых великих произведениях искусства - в силе освободить сердце
от всякого барьера и наводнить его восторгом.
John Galsworthy remembered our dancing years later. Lecturing at Princeton
University, he spoke of losing oneself in the contemplation of beauty. He said,
"How lost was I when I first looked on the Grand Canyon of Arizona; when I first
saw Isadora Duncan's child dancers . . . or the Egyptian desert under the moon."
..
Джон Голсуорти вспомнил наши танцевальные годы спустя. На лекция в
Принстонском университете, он говорил о том, как потерять себя в созерцании
красоты. Он сказал: «Как я потерялся, когда впервые увидел Гранд-Каньон в
Аризоне, когда я впервые увидел танцующих детей Айседоры Дункан ... или
египетскую пустыню под луной».
This tribute by the English writer fittingly closes a chapter in the lives
of Isadora's little pupils from the Grunewald school. The innocent years of
childhood were rapidly drawing to an end. This long voyage to foreign lands had
broadened my outlook and perceptions and had made me more aware of the outside
world. With it, too, had vanished many of my childhood illusions.
..
Эта
дань английского писателя прекрасно закрывает главу в жизни маленьких учеников
Айседоры из школы Грюневальда. Невинные годы детства стремительно заканчивались.
Это долгое путешествие в чужие земли расширило мое мировоззрение и восприятие и
сделало меня более осведомленным о внешнем мире. С этим тоже исчезли многие из
моих детских иллюзий.
[108], p.86--- * DUNCAN DANCER * Sojourn at Chateau Villegenis *
-=5=-
Sojourn at Chateau Villegenis
Пребывание в замке Вильлегенис
EvERY life has its ups and its downs, its prosperous periods and its meagre
ones. The same was true of Isadora's school. Ever since she founded her
philanthropical institution, she had tried to keep it going despite financial
difficulties. This meant an endless succession of dance tours with no time out
to put down roots for the establishment of her private life. Once more, no
sooner had the London season ended than she was off again. This time her
destination was America. And once more she entrusted the school to the
management of Elizabeth. She had no other alternative and no reason for not
trusting her sister.
..
У каждой жизни есть свои взлёты и падения, её
преуспевающие периоды и её скудные. То же самое касается школы Айседоры. С тех
пор, как она основала свое филантропическое учреждение, она пыталась сохранить
его, несмотря на финансовые трудности. Это означало бесконечную
последовательность танцевальных туров без конца, чтобы заложить основы для
создания её личной жизни. Ещё раз, как только закончился лондонский сезон, она
снова уехала. На этот раз её целью была Америка. И ещё раз она доверила
руководство школой Элизабет. У неё не было другой альтернативы и не было причин
не доверять сестре.
It had not been easy for Isadora to decide on this trip, putting the whole
expanse of an ocean between herself and her loved ones for who knew how long.
She said, "It cost me many pangs to part from my little baby Deirdre, who was
now almost a year old, and from that other child-my School."
..
Айседоре
было непросто принять решение об этой поездке, оставив всё пространство океана
между собой и её близкими, кого она знала, так долго. Она сказала: «Мне стоило
много мук, чтобы расстаться с моим маленьким ребенком Дейрдре, которой был почти
год, и от другого ребёнка - моей школы».
Although the number of her original pupils had dwindled to a mere dozen,
she continued to pretend they still numbered twenty. Constantly on the lookout
for people who might be persuaded to become patrons of her school, she was
delighted upon her arrival in America when she met Mrs. W. E. Corey, a wealthy
American lady who took an interest in furthering the arts. Before her marriage
to a steel magnate, the former Mabel Gilman had been on the stage in musical
comedy. An article appearing in a New York newspaper on September 20, 1908, said
in part:
..
Хотя число её первоначальных учеников сократилось до дюжины,
она продолжала притворяться, что их всё ещё двадцать. Постоянно наблюдая за
людьми, которых можно было убедить стать покровителями её школы, она была в
восторге от её прибытия в Америку, когда она встретила миссис У. Э. Кори,
богатую американскую леди, которая заинтересовалась продвижением искусств. Перед
тем, как жениться на стальном магнате, бывшая Мейбл Гилман была на сцене в
музыкальной комедии. Статья, появившаяся в нью-йоркской газете 20 сентября 1908
года, сказала, частично:
It is owing to Mrs. W. E. Corey's desire to devote some of her present
fortune to encouraging artists who need it that the twenty little members of
Isadora Duncan's school for dancing are just now enjoying the delights of
residence in a chateau, about forty miles from Paris.
..
Именно благодаря
желанию г-жи У. Э. Кори посвятить часть своего нынешнего состояния поощрению
артистов, которые в этом нуждаются, когда двадцать маленьких членов школы танцев
Айсадоры Дункан только сейчас наслаждаются прелестями проживания в замке,
примерно в сорока милях от Парижа.
Mrs. Corey, who wants to help not only young dramatists but artists of all
kinds as well, heard from Miss Duncan of her plans and the struggle that it was
for her to maintain the school by her dancing. Even in France to clothe, feed
and educate twenty children is not a slight financial undertaking, especially
when they are reared carefully ....
..
Миссис Кори, которая хочет помочь
не только молодым драматургам, но и артистам всех видов, слышала от мисс Дункан
её планы, и о борьбе, в которой она должна была поддерживать школу своими
танцами. Даже во Франции, чтобы одевать, кормить и воспитывать 20 детей, это
немаленькое финансовое предприятие, особенно когда они тщательно воспитываются
....
"To think that you should be paying to house your school in Paris," said
Mrs. Corey when she heard of the work that the children are doing, "when I have
a chateau standing empty which they might as well occupy! There is a farm there,
too, with all that they could want to eat, and there are servants with nothing
to do but wait on them."
..
«Думаю о том, что вы должны оплачивать за
свою школу в Париже,» - сказала миссис Кори, когда она услышала о работе,
которую делают дети, - «когда у меня есть замок, стоящий пустой, который они
могли бы занять! Там тоже есть всё, что они могли бы поесть, и есть слуги,
которым нечего делать, кроме как ждать их».
Unfortunately, our unknown but very generous American hostess was not there
to extend a welcome when we arrived late in September at her beautiful chateau.
Instead we were met by her Irish mother, Mrs. Gilman, a short, square-shaped
woman in her fifties, who displayed none of her daughter's generous traits. With
Tante Miss and our French governess we had come on foot from the small station
at Massy-Palaiseau two miles away, when we saw her standing by the front door.
Her daughter's sudden affiuence through a rich alliance did not change Mrs.
Gilman's manner or outlook from the skimpy days when Mabel had worked in the
chorus line to earn a living. Dressed in a gray suit and wearing shiny black
low-heeled shoes, she stood with feet apart and firmly planted in the graveled
driveway. Like a watchdog, she was grimly determined to bar all comers from
entering the house. Without offering a greeting she exclaimed, "Well, bless my
soul! If they aren't here, the whole lot of them!" Pointing at some buildings
across the drive-way enclosing a large courtyard where the stables were, she
said to Elizabeth, "Their quarters are over there. I'm afraid your kids will
only scuff up the parquet floors and scratch our nice furniture if I let them in
here." She jerked a thumb behind her at the chateau. "Those rooms over there are
plenty good enough for them. Come on and let me show you."
..
К
сожалению, нашей неизвестной, но очень щедрой американской хозяйки не было,
чтобы приветствовать нас, когда мы приехали в конце сентября в её красивый
замок. Вместо этого нас встретила её ирландская мать, миссис Гилман, невысокая,
квадратная женщина в возрасте пятидесяти лет, которая не проявляла щедрых черт
её дочери. С Танте Мисс и нашей французской гувернанткой мы прошли пешком от
маленькой станции в Масси-Палезо отстоящей в двух милях, когда увидели, что она
стоит у входной двери. Внезапная связь её дочери через богатый брачный союз не
изменила манеры или взгляды миссис Гилман из тех скудных дней, когда Мейбл
работала в хоре, чтобы заработать на жизнь. Одетая в серый костюм и обутая в
блестящие черные туфли на каблуках, она стояла с ногами в сторону и крепко
упиралась в гравийную подъездную дорогу. Как сторожевая собака, она была мрачно
настроена запретить всем желающим войти в дом. Не предлагая приветствия, она
воскликнула: «Хорошо, благослови мою душу! Они не будут здесь, их слишком
много!» Указывая на некоторые здания по дороге, окружающие большой двор, где
были конюшни, она сказала Елизавете: «Их апартаменты там. Я боюсь, что ваши дети
будут только стирать паркетные полы и поцарапают нашу красивую мебель, если я
пущу их сюда». Она указала большой палец позади неё на замок. «Те комнаты там
достаточно хороши для них. Следуйте, позвольте мне показать их вам».
With that remark, not very flattering to our general up-bringing
(especially since the Grunewald school prided itself on an immaculate
cleanliness and neatness), she stepped out energetically and conducted us to an
apartment near the stables, probably originally occupied by the grooms. To my
amazement I saw that, except for a large table and some chairs occupying the
entire space in the small dining room, the rest of the rooms were completely
devoid of furniture. There was not even a single chair. Furthermore, we children
were obliged to sleep-not, as Isadora and her generous art patron in far-off
America imagined, in the comfortable beds of the chateau-but on simple pallets
spread on the hard floor. These primitive living quarters provided neither
electricity nor sanitary facilities of any sort. Moreover, we later discovered,
the whole place was infested with mice. At night, after blowing out the solitary
candle serving as light, we could hear them hungrily gnawing at the woodwork.
..
С этим замечанием, не очень лестным для нашего общего воспитания (тем
более, что школа Грюневальда гордилась безупречной чистотой и аккуратностью),
она энергично вышла и провела нас в квартиру возле конюшен, вероятно, изначально
занимавшихся конюхами. К моему удивлению, я увидела, что, за исключением
большого стола и некоторых стульев, занимающих всё пространство в маленькой
столовой, остальные комнаты были полностью лишены мебели. Не было ни одного
стула. Кроме того, мы, дети, были обязаны спать - не так, как Айседора и её
щедрый арт-покровитель в далекой Америке представляли себе, на удобных кроватях
замка, - но на простых поддонах, разбросанных на твёрдом полу. Эти примитивные
жилые помещения не обеспечивали ни электричества, ни санитарных сооружений.
Более того, мы позже обнаружили, что всё место было заражено мышами. Ночью,
задувая одиночную свечу, служившую светом, мы слышали, как они жадно грызли
дерево.
Quite patently Mrs. Gilman had seen to it that her daughter Mabel's little
guests would not enjoy "the delights of residence in a chateau." Nor, if she had
any say about it, would they have "servants with nothing to do but wait on
them." Her daughter's decision to place the chateau and everything in it at the
disposal of Isadora's dance school obviously met with her complete disapproval.
It must have been a real disappointment to her when Elizabeth left us there.
..
Совершенно очевидно, что миссис Гилман заметила, что маленьким гостям
её дочери Мейбл не понравиились «прелести проживания в замке». Кроме того, когда
она об этом говорила, у них были «слуги, которые ничего не могли делать, кроме
как ждать их». Решение её дочери определить замок и всё в нём под школу танцев
Айседоры явно встретило её полное неодобрение. Должно быть, это было настоящим
разочарованием для неё, когда Элизабет оставила нас там.
Tante Miss made no visible protest nor, for that matter, did she inform
Isadora of the true conditions concerning our reception and accommodation at
Mrs. Corey's chateau. She told us, "I am going to leave you here with
Mademoiselle and a woman to do the cooking. I want you to be good children and
obey Mademoiselle because I will be able to come out and see what you are doing
only once in a while. I am staying in Paris at Isadora's apartment to take care
of Deirdre."
..
Танте Мисс не проявляла никаких видимых протестов, и, в
этом отношении, она сообщила Айседоре об истинных условиях, касающихся нашего
приема и проживания в замке миссис Кори. Она сказала нам: «Я собираюсь оставить
вас здесь с мадмуазель и женщиной, чтобы приготовить кулинарию. Я хочу, чтобы вы
были хорошими детьми и повиновались мадмуазель, потому что я смогу прийти и
посмотреть, что вы делаете, только один раз, в то время как я останавлюсь в
Париже в квартире Айседоры, чтобы позаботиться о Дейдре.
Chateau Villegenis, where Elizabeth apparently was satisfied to leave us,
was situated in the lovely Bievre valley, a few kilometers south of Paris and
not far from Versailles to the west. It had once belonged to Napoleon's brother
Jerome Bonaparte, the sometime King of Westphalia, who died there in 1860. To
the north it was dominated by the imposing mass of the wood of Verrieres, a
heavy stand of pine, oak, beech, and chestnut trees; and a river ran through the
extensive property.
..
Шато Вильлегенис, где, по-видимому, Элизабет
оставалось довольствоваться тем, что она оставила нас, находился в прекрасной
долине Бьевр, в нескольких километрах к югу от Парижа и недалеко от Версаля на
западе. Оно когда-то принадлежало брату Наполеона Джерому Бонапарту, когда-то
королю Вестфалии, который умер там в 1860 году. На севере преобладала
внушительная масса леса Верье, мощнные заросли из сосны, дуба, бука и деревьев
каштана; а через обширную собственность шла река.
The chateau itself stood in the center of a wooded park, reached by a
half-mile driveway from the main gate in the surrounding wall. The white house,
with two wings in typical French style, mirrored its facade in a small lake,
with a parterre of flowers extending to each side. The estate contained tennis
courts, orchards, hot houses, a little ivy-covered chapel, and even a medieval
donjon hidden deep in the woods. The house was beautifully appointed, with all
the conveniences and servants galore; but Mrs. Gilman, together with a little
girl called Francoise (a distant relative by marriage), lived there in solitary
splendor. We were not invited to set foot in it, not even to take an occasional
hot bath. For our daily ablutions we used a large tin pan and cold water drawn
from the pump in the courtyard. The French governess pleaded in our behalf for
the use of a bathroom, but to no effect. "I don't know why I should let you kids
run all over my house," was Mrs. Gilman's only answer.
..
Сам замок стоял
в центре лесистого парка, к которому вела дорога в пол мили от главных ворот в
близлежащий стене. Белый дом, с двумя крыльями в типичном французском стиле,
отражал фасад в небольшом озере, с партером из цветов, распространяющихся с
каждой стороны. Усадьба содержала теннисные корты, сады, теплицы, небольшую
крытую часовню с плющом и даже средневековый донжон (главная башня), скрытую
глубоко в лесу. Дом был прекрасно организован, со всеми удобствами и слугами в
изобилии; но миссис Гилман вместе с маленькой девочкой по имени Франсуаза
(далекая родственница по браку) жили там в одиночестве. Нам не было предложено
ступить в него, и даже не предложено принимать горячую ванну. Для ежедневных
омовений мы использовали большую оловянную кастрюлю и холодную воду, извлекаемую
насосом во дворе. Французская гувернантка умоляла от нашего имени использовать
ванную комнату, но это не имело никакого эффекта. «Я не знаю, почему я должна
позволять вам, чтобы дети бегали по всему дому», - ответила только миссис
Гилман.
And so, in the midst of these beautiful surroundings we children were
destined to live in squalor, which made our stay at the chateau completely
miserable. At first, in balmy October when we could spend all our time outdoors,
it wasn't so bad. But we knew that October could not last forever.
..
Итак, посреди этих прекрасных окрестностей мы, дети, были обречены
жить в убожестве, что сделало наше пребывание в замке совершенно несчастным.
Сначала, в мягкий октябрь, когда мы могли проводить всё время на открытом
воздухе, это было не так уж плохо. Но мы знали, что октябрь не может длиться
вечно.
At one point we even had hopes of leaving. Late one night we were told to
pack our things quickly, and we were whisked off to Paris-only to be returned
the next day. As usual, no one told us where we were going. But when I peevishly
remarked at being kept in the dark that "we might be on our way to America; even
then no one would tell us so," the response was that I had guessed correctly.
..
В какой-то момент у нас даже были надежды уйти оттуда. Поздно ночью
нам сказали быстро упаковать вещи, и нас отвезли в Париж, только чтобы вернуть
на следующий день. Как обычно, никто не сказал нам, куда мы едем. Но когда я с
ужасом заметила, что меня держат в темноте, что «мы можем отправиться в Америку,
даже тогда никто не сказал бы нам об этом», ответ был такой, что я догадалась
правильно.
It seemed that Isadora's American tour had had an inauspicious beginning.
To help drum up more interest, Mr. Frohman - remembering how our dancing had
captivated even the sophisticated London audiences-may have had the idea of
sending for us, and Isadora may have countermanded it because of the extra
expense involved. In any case, we returned, greatly disappointed, to the
chateau.
..
Казалось, что у американского тура Айседоры было неприятное
начало. Чтобы помочь привлечь больше интереса, г-н Фроман, помня о том, как наши
танцы захватили даже утонченную лондонскую аудиторию, возможно, имел идею
отправить нас, но Айседора, возможно, возможно, отказалась от этого из-за
дополнительных расходов. В любом случае, мы вернулись, очень разочарованые, в
замок.
That one night and day in Paris, we stayed at the tiny three-room apartment
of Mrs. Mary Sturges (later Mrs. Desti), at 10 Rue Octave Feullet. She was an
old friend of Isadora, an American divorcee and expatriate who made her home in
France. A few days later she motored out to see us, bringing her little son
Preston and a photographer. "I want to send Isadora a picture of you children,"
she said, "so that she can see how well you look and how happy you are here."
..
Этой ночью и день в Париже мы остановились на 10-й улице Октав Фейле,
в крошечной трехкомнатной квартире миссис Мэри Стерджес (позже миссис Дести).
Она была старым другом Айседоры, после американского развода и отказа от
гражданства, которая привела её к себе домой во Францию. Через несколько дней
она пришла навестить нас, и привезла своего маленького сына Престона и
фотографа. «Я хочу послать Айседоре фотографию её детей, - сказала она, - чтобы
она могла видеть, как хорошо вы выглядите и насколько вы счастливы здесь».
A gay, rather frivolous woman, who liked to laugh at everything and was
constitutionally unable to take anything seriously, she conceived the idea of
posing us festooned all over her automobile. We put on our Polish coats and
climbed aboard her 1908 model limousine, which had more polished brass trim than
room to sit in. Preston (who later became the well-known play-wright and movie
director), climbed in too and had his picture taken with us. It must have
reassured our absent guardian that all was indeed well with her pupils at Mrs.
Corey's marvelous French chateau, where we were enjoying a delightful residence
and being tended by the servants who had nothing to do but wait on us.
..
Весёлая, довольно легкомысленная женщина, которая любила смеяться над
всем и не могла серьезно воспринимать что-либо серьезно, она задумала мысль о
том, чтобы изобразить нас всех на её автомобиле. Мы надели наши польские пальто
и поднялись на ее лимузин 1908 года, у которого была более полированная латунная
отделка, чем место для сидения. Престон (который позже стал известным
драматургом и режиссером) тоже забрался, его фотография была сделана с нами.
Должно быть, она успокоила нашего отсутствующего опекуна, что всё было
действительно хорошо с её ученицами в чудесном французском замке миссис Кори,
где мы наслаждались восхитительной резиденцией и уходом со слугами, которым
нечего было делать, кроме как ждать нас.
Mrs. Sturges only made matters worse by telling us in her gay, chatty
manner, that she was taking Elizabeth and Mr. Merz, our music director, trip.
"We are making a tour of the Rhineland," she informed us --in her easygoing way.
When we pressed her for further details, she chatted on, "Well, I'm not supposed
to tell you, so don't tell anyone I told you, but it seems that the Grand Duke
of Hesse" - she stopped and wagged a finger at us in mock-seriousness. "Remember
now, this is a secret! Well, the Grand Duke has offered Elizabeth a piece of
property near Darmstadt for the building of a school of her own."
..
Миссис Стурджес только ухудшала ситуацию, рассказывая нам в её
веселой, болтливой манере, что она принимает Элизабет и мистера Мерца, нашего
музыкального директора, в поездку. «Мы совершаем экскурсию по Рейнской области»,
- сообщила она нам в своем спокойном виде. Когда мы надавили на неё для
дальнейших подробностей, она побеседовала: «Ну, я не должна вам говорить,
поэтому не говорите никому, что я вам говорила, но, кажется, великий герцог
Гессенский», она остановилась и помахала пальцем на нас в манере серьезности.
«Помните, теперь это секрет! Ну, великий князь предложил Элизабет часть
имущества недалеко от Дармштадта для строительства собственной школы».
When she saw that this piece of news left us gaping with utter
astonishment, she hastily added, "Remember, not a word!" She waved gaily and
grinned one last big grin as she got into her chauffeur-driven limousine,
calling out, "Au revoir! See you again when I return!" The chauffeur tooted his
brass horn, and we scattered like chickens. Then wheels crunched on the gravel
and she was gone, leaving us shaken children trying to grasp fully this
formidable piece of news.
..
Когда она увидела, что эта новость оставила
нас в полном изумлении, она поспешно добавила: «Помните, ни слова!» Она весело
помахала и, усмехнувшись, когда она вошла в свой лимузин с водителем, крикнула:
«До свидания! Увидимся снова, когда я вернусь!» Шофер дал гудок в свой латунный
рог, и мы рассеялись, как цыплята. Затем колеса захрустели на гравии, и она
уехала, оставив нас, ошеломленных детей, которые пытались в полноте понять эту
грозную новость.
Our first reaction was to wonder, "Does Isadora know of this?" and, "What
will happen to us?" As usual, there was no one to enlighten us, and our future
seemed as uncertain as our present. Abandoned here in France by our second
guardian, who had been entrusted by Isadora to take good care of us, we couldn't
help feeling that we were a group of lost waifs.
..
Наша первая реакция
заключалась в удивлении: «Знает ли Айседора об этом?» и «Что будет с нами?» Как
обычно, нас некому было просвещать, и наше будущее казалось таким же
неопределенным, как и наше настоящее. Брошенные здесь во Франции нашим вторым
опекуном, которому Айседора поручила заботиться о нас, мы не могли не
почувствовать, что мы были группой потерянных беспризорников.
To cap it all, Mademoiselle packed up her things one day and left. Whether
it was the bad food, or not getting paid, or that we were too much to cope with,
we never knew. From that moment, left without any sort of supervision, we
entered upon a state of total neglect.
..
Чтобы прекратить всё это,
мадмуазель однажды собрала свои вещи и ушла. Было ли это плохой питание или не
полученная плата, или что нас было слишком много, чтобы справляться с нами, мы
никогда не знали. С этого момента, оставаясь без какого-либо наблюдения, мы
вступили в состояние полной запущенности.
The winter that year in France proved to be exceptionally severe. It was so
cold that the pump froze and the older girls needed to hack the ice away to get
water for our cold baths. By then our open sandals had worn thin and had such
big holes in them that we were practically walking barefoot in the snow. Our
clothing, too, was threadbare and provided little warmth. Fortunately, some coal
fires in an open grate provided a little heat in the tiny rooms, otherwise we
would surely have frozen to death. During the bad weather, confined indoors, we
sat on the floor (there being no chairs) huddled close beside the hearth, and
whiled the day away till bedtime. We had no books or games to keep us occupied.
Apparently no one cared what happened to us. The cuisiniere, a mute old peasant
woman, concerned herself exclusively with cooking what meagre food there was.
The provisions dwindled rapidly. Our daily fare during the winter months
consisted entirely of either pumpkin soup or a dish of plain boiled potatoes.
Forks not being available, even though we were guests of a millionairess, we ate
with spoons, the only eating utensils provided by Mrs. Gilman.
..
Зима в
этом году во Франции оказалась исключительно серьезной. Было так холодно, что
насос застыл, и старшие девочки вынуждены были взломывать лёд, чтобы получить
воду для наших холодных ванн. К тому времени наши открытые сандалии износились и
имели в них такие большие отверстия, что мы практически шли босиком по снегу.
Наша одежда тоже была потрепанной и приносила мало тепла. К счастью, некоторые
угольные огни в открытой решетке немного грелись в крошечных комнатах, иначе мы
наверняка замерзли до смерти. Во время плохой погоды, заключенные в закрытом
помещении, мы сидели прижавшись на полу (там не было стульев), рядом с очагом и
коротали время весь день до сна. У нас не было книг или игр, чтобы держать нас в
покое. По-видимому, никто не заботился о том, что с нами случилось. Цузиниер,
немая старуха, занималась исключительно приготовлением скудной еды. Припасы
быстро сокращались. Наша ежедневная еда в зимние месяцы состояла исключительно
из тыквенного супа или блюда из вареного картофеля. Вилки не были доступны, хотя
мы были гостями миллионера, мы ели ложками, единственной кухонной утварью,
предоставленной миссис Гилман.
Time seemed to stand still, with nothing to look forward to, not even the
approach of Christmas. The usual Christmas packages from home failed to arrive.
Our parents had no idea of our exact whereabouts in France, and mail from
Grunewald could not be forwarded. Not that we children were remiss in wanting to
correspond; we simply lacked the money to buy stamps, and in our ignorance we
had no inkling that letters could be sent without them. The prospect of having
to celebrate our beloved Weihnachten alone in a strange land caused a great deal
of homesickness. Christmas Eve had dawned bleakly when Mrs. Gilman surprised us
by calling us over to the chateau.
..
Время, казалось, стояло на месте,
ничто не ожидалось, даже приближение Рождества. Обычные рождественские пакеты из
дома не смогли прибыть. Наши родители не знали о нашем точном местонахождении во
Франции, и почта из Груневальда не могла быть отправлена. Не то, чтобы мы, дети,
уклонялись от желания переписываться; у нас просто не хватало денег на покупку
марок, и в нашем невежестве мы не подозревали, что письма могут быть отправлены
без них. Перспектива того, чтобы отпраздновать нашего возлюбленного Вейнахтена в
одиночестве на чужой земле, вызвала много тоскования. Сочельник озарился, когда
миссис Гилман удивила нас, вызвав нас в замок.
We tidied ourselves as best we could and eagerly approached our hostess,
who stood waiting by a side door. With our bare toes sticking out of our sandals
in the snow, we curtsied politely and said "Merry Christmas."
..
Мы
привели себя в порядок, как смогли, и с нетерпением подошли к нашей хозяйке,
которая стояла в ожидании у боковой двери. С нашими обнаженными носками,
торчащими из наших сандалий в снегу, мы вежливо повернулись и сказали «С
Рождеством».
"Yes, that is what I want to see you about," she said, looking us over
carefully without as much as a smile. She asked us into the glass-enclosed side
entrance, but would not let us enter the house as if our presence might
contaminate it. She opened the door and showed us the huge, decorated tree in
the hall. With spontaneous exclamations at the beautiful sight of the tree and
the many attractively wrapped presents beneath, we pressed forward for a closer
view. But she restrained us. "No, don't go in," she said. "You will only scuff
up the floors. I just thought you kids might like to see the tree since you
haven't got one."
..
«Да, это то, что я хочу видеть тебя», - сказала она,
внимательно глядя на нас, без особой улыбки. Она попросила нас в стеклянный вход
в боковую дверь, но не позволила нам войти в дом, как если бы наше присутствие
могло его загрязнить. Она открыла дверь и показала нам огромное, украшенное
дерево в зале. Со спонтанными восклицаниями при прекрасном виде на дерево с
множеством привлекательно обернутых презентов внизу, мы подступили вперёд для
более близкого взгляда. Но она сдержала нас. «Нет, не входите», - сказала она.
«Вы только поцарапаете полы, я просто подумала, что вы, возможно, захотите
увидеть дерево, так как у вас его нет».
She stepped inside for a moment, returning with an open box of candies.
"Here, take one," she said in a more friendly tone, and offered each child a
bonbon. Then she closed the box and replaced it on the table in the hall. We
stood crowded together in the small entrance watching her, not knowing what to
do or say, hoping for a little more friendly human contact.
..
Она
шагнула внутрь, на мгновение вернулась с открытой коробкой с конфетами. «Вот,
возьмите по одной», сказала она более дружелюбным тоном и предложила каждому
ребёнку конфету. Затем она закрыла ящик и вернула его на стол в зале. Мы стояли,
притиснутые вместе на маленьком входе, наблюдая за ней, не зная, что делать или
говорить, надеясь на более дружественный человеческий
контакт.
---115-93
"Well, run along now," she said, dismissing us. "I just wanted to show you
the tree. You understand, don't you?" We nodded our heads and sadly trudged back
to our bare rooms. In Europe, the tree is lit and the presents are opened late
on Christmas Eve. Glumly we sat on the floor close by the fire after our evening
meal of pumpkin soup and waited for something to happen. But what? It was cold
outside and snowing.
..
«Хорошо, беги сейчас», сказала она, отпустив нас.
«Я просто хотел показать тебе дерево. Ты понимаешь, не так ли?» Мы кивнули
головой и грустно поплелись обратно в наши голые комнаты. В Европе дерево
зажжено, а подарки открываются поздно в канун Рождества. Глубоко мы сидели на
полу рядом с огнем после нашего ужина из тыквенного супа и ждали чего-то. Но
что? Было холодно снаружи и снег.
We could hear the wind in the chimney. We talked, remembering other,
happier Christmases. Presently, to get in the right mood, I started softly to
sing: "Stille Nacht, heilige Nacht; alles schlaeft einsam wacht/' The others
joined in, and we sang on bravely till the end. With the last notes, our voices
quavered and then failed. We all burst into tears. Through our tears, hungry as
the mice in the wainscotting, we gnawed on raw acorns and chestnuts that we had
gathered in the woods for Christmas presents-the only ones we had. We cried
ourselves to sleep, lying on the miserable pallets on the floor.
..
Мы
слышали ветер в дымоходе. Мы говорили, вспоминая другие, более счастливые
Рождества. В настоящее время, чтобы в правильном настроении, я тихо начал петь:
«Stille Nacht, heilige Nacht, alles schlaeft einsam wacht /» Другие
присоединились, и мы пели смело до конца. С последними нотами наши голоса
дрожали а потом провалились. Мы все расплакались. Через наши слезы, голодные,
как мышки в уборке, мы грызли сырые желуди и каштаны, которые мы собрали в лесу
на рождественские подарки - единственные, что у нас были. Мы закричали спать,
лежа на жалких поддонах на полу.
The following day, we looked through the frosty windows and watched the
fine little friends of Fran~oise arriving for a party at the chateau. We were
not invited, Mrs. Gilman's excuse being that we did not speak French. But
Christmas is a day for children the world over and needs no special language for
their understanding.
..
На следующий день мы просмотрели морозные окна и
наблюдали за прекрасными маленькими друзьями Франсуа, прибывшими на вечеринку в
замке. Мы не были приглашены, извинение миссис Гилман заключалось в том, что мы
не говорили по-французски. Но Рождество - это день для детей во всем мире и не
нуждается в специальном языке для их понимания.
It was a hopeless situation. With Isadora in America, Elizabeth in
Germany-none of us knowing their exact whereabouts-and Mrs. Gilman ignoring our
existence, we found ourselves helplessly trapped. In an effort to find a
solution, I realized that outside help in our predicament could be obtained only
by notifying mother. Not aware that an unfranked letter would actually reach
her, this escape seemed closed too. As a result, a frightening sense of
insecurity enveloped us all.
..
Это была безнадежная ситуация. С
Айседорой в Америке, Элизабет в Германии - никто из нас не знал их точное
местонахождение, - и миссис Гилман, игнорируя наше существование, мы оказались
беспомощно пойманными в ловушку. Стремясь найти решение, я понял, что внешняя
помощь в нашем затруднительном положении может быть получена только путем
уведомления матери. Не осознавая, что на самом деле ей не достает письмо без
пронзительности, этот побег тоже казался закрытым. В результате пугающее чувство
неуверенности охватило всех нас.
Because of the bad weather and for lack of proper clothing, our outdoor
exercises had to be curtailed. The cramped rooms made indoor exercise equally
impossible. We had no means of letting off excess energy, and so it was not
surprising-cooped up as we were in four tiny rooms, like dumb animals in a
cage-that the older girls should gang up on us younger ones for something
amusing to do. The six older girls, all teenagers, tyrannized the younger to
such an extent that we lived in constant terror. Children can be very cruel. As
the oldest of the younger group, and possessed of a latent fiery temperament
that needed only strong fanning to erupt like a volcano, I did not suffer from
their machinations. They knew me and my temper too well. But one day, after a
fierce quarrel when I tried to remonstrate with them and their unspeakable
behavior, they held a court and sentenced me to Coventry.
..
Из-за плохой
погоды и отсутствия надлежащей одежды наши наружные упражнения должны были быть
свернуты. Тесные комнаты, сделанные в помещении, одинаково невозможны. У нас не
было средств отпустить избыточную энергию, и поэтому это было неудивительно -
заперты, как мы были в четырех крошечных комнатах, таких как немые животные в
клетке, - чтобы старшие девочки должны были нападать на нас младшими для чего-то
забавного , Шесть старших девочек, все подростки, тиранизировали младшего до
такой степени, что мы жили в постоянном терроре. Дети могут быть очень
жестокими. Будучи самой старой из младшей группы и обладала скрытым огненным
темпераментом, который нуждался в сильном раздувании, как вулкан, я не страдал
от их махинаций. Они хорошо знали меня и мой характер. Но однажды, после
свирепой ссоры, когда я попытался с ними возразиться и с их невыразимым
поведением, они провели суд и приговорили меня к Ковентри.
Now being sent to Coventry is not a pleasant experience, as most children
in boarding school well know. In my case, where it lasted for weeks, it amounted
to solitary confinement. If the youngest girls with whom I roomed even so much
as glanced my way, they were severely punished. I became embittered, secretly
vowing some kind of vengeance on the three ringleaders.
..
Теперь
отправление в Ковентри не является приятным опытом, как хорошо знают большинство
детей в школе-интернате. В моем случае, когда это продолжалось несколько недель,
оно составляло одиночное заключение. Если бы самые молодые девушки, с которыми я
входил, даже так же, как и мои взгляды, они были строго наказаны. Я стал
озлобленным, тайно обманывая какую-то месть трем главарям.
At one point I became so morose I decided to run away. I had no money, and
it meant walking all the way home to Hamburg. In desperation I packed my few
belongings in a small satchel and sneaked out of the house before dawn. I got
past the main gate without being seen by the gatekeeper and wandered
determinedly along the highway to Paris. But after a few miles of walking in my
torn sandals, I got footsore and so frightened at the enormity of my rash
undertaking that I succumbed to my misgivings and returned to the chateau as the
lesser of two evils. I don't know how long this ostracism would have lasted
(since I was too proud to ask the girls to forgive me) if a frightening incident
had not occurred and changed their minds. As I have mentioned, coal fires burned
in open grates in our bedrooms. One day I happened to be sitting in the farthest
corner of the room while two little girls played close to the open fire. I was
supposed to be in solitary confinement, but I knew that both Erica and Temple
secretly sympathized with me, having themselves been badly treated by the big
ones. I sensed that they played in this room on purpose, despite the risk they
took, to keep me company after my month-long loneliness.
..
В какой-то
момент я стал настолько угрюмым, что решил убежать. У меня не было денег, и это
означало прогулку до Гамбурга. В отчаянии я собрал свои маленькие вещи в
маленькую сумку и выскочил из дома до рассвета. Я прошел мимо главных ворот, не
увидев привратника и решительно бродил по шоссе в Париж. Но после нескольких
миль ходьбы в моих разорванных сандалиях я получил ногу и так испугался
громадного моего опрометчивого начинания, что я поддался моим опасениям и
вернулся в замок как меньшее из двух зол. Я не знаю, как долго этот остракизм
продлится (так как я был слишком горд, чтобы попросить девушек простить меня),
если бы страшный инцидент не произошел и не передумал. Как я уже упоминал,
угольные пожары горели в открытых решетках в наших спальнях. Однажды мне
довелось сидеть в дальнем углу комнаты, а две маленькие девочки играли рядом с
открытым огнем. Я должен был находиться в одиночной камере, но я знал, что и
Эрика, и Темпл тайно сочувствовали мне, потому что они очень плохо относились к
большим. Я чувствовал, что они играли в этой комнате нарочно, несмотря на риск,
который они приняли, чтобы держать меня в компании после моего месячного
одиночества.
I was drawing pictures and paying them no heed when suddenly I heard a
terrified scream. Erica's dress had caught fire, and the flames rapidly spread
to her face. Temple stood petrified beside her, screaming. I rushed over and was
trying to extinguish the flames with my bare hands when the older girls came
running in. Seeing me struggle with Erica in an effort to subdue the flames,
they recoiled in panic, thinking I meant to throw her in the fire. For the first
time I saw fear written on their own nasty faces-fear of what I might be capable
of doing to them in revenge. Their cowardly expressions gave me inner
satisfaction, for I realized I now had the upper hand.
..
Я рисовал
картины и не обращал на них внимания, когда вдруг услышал испуганный крик.
Платье Эрики загорелось, и пламя быстро распространилось на ее лицо. Храм стоял
окаменелый рядом с ней, крича. Я бросился туда и пытался погасить пламя голыми
руками, когда пришли пожилые девушки. Увидя, как я борюсь с Эрикой, пытаясь
покорить пламя, они в отчаянии отшатнулись, думая, что я хочу бросить ее в
огонь. Впервые я увидел страх, написанный на их собственных неприятных лицах -
боязнь того, что я мог бы сделать с ними в отместку. Их трусливые выражения дали
мне внутреннее удовлетворение, потому что я понял, что теперь у меня есть
верх.
"Don't stand there like idiots!" I shouted at them. "Go fetch the water
cans quickly!"
They obeyed my command with alacrity, relieved that I was not
going to destroy them after all. When they brought the water, I poured it over
Erica till the flames were extinguished. "Poor little Erica," I consoled her,
rubbing her dry with a towel. "You'll be all right now."
..
«Не стой там,
как идиоты!» Я крикнул им. «Подойдите к канистрам быстро!»
Они повиновались
моей команде с готовностью, с облегчением, что я не собираюсь уничтожать их в
конце концов. Когда они принесли воду, я вылил ее через Эрику, пока огонь не
погас. «Бедная маленькая Эрика», я утешил ее, потирая ее сухим полотенцем. «С
тобой все будет хорошо».
She threw her arms about me, and we kissed. Temple came up and whispered,
"Irma, dear, none of us little ones are sore at you. THEY forced us to ignore
you. Both Erica and I are so sorry for you."
"I know, don't worry. You'll
see, I'll get even with them yet."
..
Она обняла меня, и мы поцеловались.
Храм подошел и прошептал: «Ирма, дорогой, ни у кого из нас не болят, ОНИ
заставили нас игнорировать тебя. Мы с Эрикой очень сожалеем о тебе».
«Я знаю,
не волнуйся. Увидишь, я еще с ними встречу».
That night, when I was about to drop off to sleep, one of the ringleaders
bent down low over my pallet. I sat bolt upright in a combative mood.
"What
do you want?"
"Sh, sh, don't be alarmed;'' she whispered. "Susanna wants to
see you. She is ready to forgive you because of what you did to save Erica."
..
В ту ночь, когда я собирался заснуть, один из главарей наклонился к
моему поддону. Я сидел в вертикальном положении в боевом настроении.
"Чего ты
хочешь?"
«Ш-ш, не волнуйся, - прошептала она, - Сюзанна хочет тебя увидеть.
Она готова простить тебя за то, что ты сделал, чтобы спасти Эрику.
Susanna, the eldest of our group, asked me to apologize. "Never!" was my
defiant retort. She came from the same city I did and did not in the least
impress me with her absurd airs. The other girls looked on her as a queen, she
had them so hypnotized. To me she was just a stupid, stuck-up kid, and I told
her so. At this lese majeste, the others acted stunned. When they had recovered
sufficiently and saw that I was not going to kowtow to their silly queen, two of
them crept up behind me. I stood there unaware in front of Susanna, who was
propped up on pillows as if on a make-believe throne, when they suddenly doused
me with a pitcher of ice-cold water. My fury aroused, I threatened them with
dire destruction and rushed out of the room, bolting the connecting door. It was
their only exit, and now I had them under complete control. I intended to keep
them locked up in there for good. Now it was their turn to beg me to unbolt the
door, and when they promised to behave and cause no more mischief, I set them
free.
..
Сусанна, старшая из нашей группы, попросила меня извиниться.
"Никогда!" была моя вызывающая реплика. Она приехала из того же города, что и я,
и нисколько не впечатлила меня своим абсурдным видом. Остальные девушки смотрели
на нее как на королеву, она загипнотизировала их. Для меня она была просто
глупым, застрявшим ребенком, и я ей так сказал. В этом величественном великом,
другие действовали ошеломленно. Когда они выздоравливали и увидели, что я не
собираюсь ухаживать за их глупой королевой, двое из них поползли позади меня. Я
стоял там, не подозревая перед Сусанной, которая была приподнята на подушках,
как на тротуаре, когда они внезапно облили меня кувшином ледяной воды. Моя
ярость возбудилась, я пригрозил им ужасным разрушением и выбежал из комнаты,
захлопнув соединительную дверь. Это был их единственный выход, и теперь я
получил их под полным контролем. Я намеревался запереть их там навсегда. Теперь
их очередь просить меня отпереть дверь, и когда они обещали вести себя и не
причинять больше вреда, я освободил их.
This life would have continued indefinitely but for the fortuitous arrival
of a new governess. Fraulein Harting turned out to be a young, sympathetic
Alsatian woman, who spoke both French and German. Overjoyed to have at long last
someone who spoke our own language, I told her all that weighed on my mind and
made me unhappy. When I confessed my big sin, my attempt to run away, I was
ready for her to scold me. Instead, she asked earnestly, "Why didn't you? I
would have done the same thing." I told her that I had no money to buy a ticket.
"You need only go to the nearest station and ask for Travelers' Aid," she
explained-and she told me how that society would always furnish a ticket home
for anyone stranded in a foreign land.
..
Эта жизнь продолжалась бы
бесконечно, но для случайного прихода новой гувернантки.
Фрейлейн Хартинг
оказалась молодой, симпатичной эльзасской женщиной, которая говорила на
французском и немецком языках. Очень рад, что, наконец, кто-то, кто говорил на
собственном языке, Я сказал ей все, что взвесил на мой взгляд и сделал меня
несчастным.
Когда я признался в своем большом грехе, моей попытке убежать, я
был готов ее ругать. Вместо этого она решительно спросила: «Почему ты не сделал?
Я бы сделал то же самое». Я сказал ей, что у меня нет денег, чтобы купить билет.
«Тебе нужно только отправиться на ближайшую станцию и попросить помощи для
путешественников», - объяснила она, и она рассказала мне, как это общество
всегда будет предоставлять билет домой для тех, кто оказался в чужой
стране.
She told me also that it was possible to send a letter without stamps,
postage due. I immediately decided to put her advice to the test. Not having
written home for four months, I tore a page out of my copybook and poured out my
heart to mother, telling her that Elizabeth Duncan had a plan for establishing a
school in Germany, but that Isadora had decided to have hers in France. And to
make no mistake about my preference!
..
Она также сказала мне, что можно
отправить письмо без почтовых марок, почтовые расходы. Я сразу же решил дать ей
совет на тест. Не написав дома в течение четырех месяцев, я вырвал страницу из
своего тетради и вылил свое сердце матери, сказав ей, что у Элизабет Дункан есть
план создания школы в Германии, но эта Айседора решила приобрести ее во Франции.
И чтобы не ошибиться в моих предпочтениях!
Fraulein Harting's advice had been correct. Mother received the letter and
instantly sent me money and a large package with all the necessities I had had
to do without for so long, such as a brush and comb, soap, tooth powder, and
writing paper. From Tante Miss and Isadora, we had not a word; they seemed to
have forgotten us.
..
Совет Фрейлейн Хартинг был прав. Мать получила
письмо и мгновенно послала мне деньги и большую упаковку со всеми необходимыми
вещами, которые мне приходилось делать так долго, как кисть и расческа, мыло,
зубной порошок и писчая бумага. От Танте Мисс и Айседоры мы не имели ни слова;
они, казалось, забыли нас.
Life in the rooms near the stables at Chateau Villegenis continued as
before except that now we had a governess. We complained bitterly. For days we
were fed only pumpkin soup, which I loathed. Once, rebelling, we refused to eat
it. But our governess said, "I'm sorry. Pumpkin soup is all there is to eat. You
will only have it again tomorrow for breakfast if you don't eat it tonight."
..
Жизнь в комнатах рядом с конюшнями в замке Вильлегенис продолжалась
по-прежнему, за исключением того, что теперь у нас была гувернантка. Мы
жаловались горько. В течение нескольких дней нас кормили только тыквенным супом,
который я ненавидел. Однажды, взбунтовавшись, мы отказались его есть. Но наша
гувернантка сказала: «Извините, суп из тыквы - это все, что нужно есть. Завтра
вы будете завтракать только завтра, если вы не будете есть его сегодня».
"Oh, no I won't!" I suddenly shouted. Disgusted with the whole business,
not only the horrible food, I seized the bowl of soup and flung it across the
table at the wall. It landed directly above a photograph of Mabel Gilman in
musical comedy costume, dripping all over the picture. There was a shocked
pause.
..
«О, нет, я не буду!» Я вдруг закричал. Отвратительно от всего
бизнеса, а не только от ужасной пищи, я схватил миску супа и бросил ее через
стол у стены. Он приземлился прямо над фотографией Мейбл Гилман в музыкальном
костюме комедии, капающей по всей картине. Была шокированная пауза.
Everyone present stared at me while I stared defiantly at the big stain on
the wall. Then Fraulein Harting found her voice. She pulled me by the ear,
saying, "I'll teach you to throw food around! Come with me! "
..
Все
присутствующие уставились на меня, пока я вызывающе смотрел на большое пятно на
стене. Тогда Фрейлейн Хартинг нашел ее голос. Она потянула меня за ухо и
сказала: «Я научу тебя пить вокруг! Пойдем со мной!»
She dragged me to the upper floor, locking me into a dark, unused room.
"You can spend the night here and cool off!" she shouted, and left. I threw
myself against the door and rattled the knob, screaming, "Let me out! Let me
out! " Suffering a fearful attack of claustrophobia, I was frantic. When my eyes
became accustomed to the dark, I saw that the room was crowded with
furniture-all the furniture Mrs. Gilman had begrudged our using. In an access of
fury, I climbed over the stuff, opened the window, and proceeded to throw out
the furniture. Out it went, piece by piece: chairs, tables, mirrors, everything
I could lift. The crashing on the hard ground outside made a big noise in the
still night.
..
Она потащила меня на верхний этаж, заперев меня в темную,
неиспользуемую комнату. «Вы можете провести здесь ночь и остыть!» - закричала
она и ушла. Я бросился к двери и загремел ручкой, крича: «Выпустите меня!
Выпустите меня!» Страдая от ужасной атаки клаустрофобии, я был безумным. Когда
мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что в комнате было много мебели - вся
мебель, которую миссис Гилман попробовала использовать. В доступе ярости я
перелез через вещи, открыл окно и продолжил выкидывать мебель. Из него шли, по
частям: стулья, столы, зеркала, все, что я мог поднять. Крушение на твердой
земле снаружи сделало большой шум в неподвижную ночь.
It wasn't long before Fraulein Harting came rushing back. She unlocked the
door, screaming at me, "Are you crazy? Stop that immediately!" But I paid no
heed and kept flinging furniture out the window with enormous gusto. It was a
marvelous relief for my long-pent-up resentment.
..
Незадолго до того,
как фрейлейн Хартинг вернулся. Она отперла дверь и кричала на меня: «Ты
сумасшедший? Прекрати это немедленно!» Но я не обратил на это внимания и с
огромным удовольствием выходил из окна в окно. Это было чудесное облегчение для
моего долгого недовольства.
All this shouting and excitement brought old Mrs. Gilman on the run. "What
on earth is going on?" she wanted to know. By this time the governess had gotten
hold of me and dragged me outside to the heap of broken furniture.
..
Все
эти крики и волнение привели к бегству старой миссис Гилман. «Что происходит?»
она хотела знать. К этому времени гувернантка схватила меня и вытащила на улицу
в кучу сломанной мебели.
"Look what you have done!" Fraulein Harting pointed out unnecessarily. I
knew what I had done, and I was secretly glad of it the moment I saw Mrs.
Gilman. For a while, the latter stood absolutely speechless. Finally she gave me
a look of hate and said, "Aren't you ashamed of yourself?"
..
«Посмотри,
что ты сделал!» Фрейлейн Хартинг указал излишне. Я знал, что сделал, и я был
втайне доволен этим, когда увидел миссис Гилман. Некоторое время последний
молчал. Наконец она посмотрела на меня с ненавистью и сказала: «Вам не
стыдно?»
With my heart still pounding wildly from the exertion and the fury and the
fear, I looked her straight in the eye and said nothing. On seeing this
woman-who had shown so little compassion for the starving, freezing children who
were guests under her roof-now reproaching me, I felt only bitterness well up in
my heart. And although I cried hot tears of shame, I could not bring myself to
say to her, "I'm sorry."
..
Когда мое сердце все еще колотилось от
напряжения и ярости и страха, я смотрел ей прямо в глаза и ничего не сказал.
Увидев эту женщину, которая так мало сострадала к голодающим, замораживающим
детям, которые были гостями под ее крышей, теперь упрекала меня, я чувствовал в
своей душе только горечь. И хотя я плакал от слез от стыда, я не мог заставить
себя сказать ей: «Извините».
She started to upbraid me in the angry tones of an outraged woman, and I
expected the worst in retaliation. But to my great surprise and relief, Fraulein
Harting simply took me by the hand and led me straight to bed. She covered me up
warmly and brought me a bowl of hot milk with bread in it. "There, calm
yourself," she said. "Eat this and then go to sleep. We'll talk tomorrow."
..
Она начала упрекать меня в сердитых тонах возмущенной женщины, и я
ожидал худшего в отместку. Но, к моему большому удивлению и облегчению, Фрейлейн
Хартинг просто взял меня за руку и повел прямо в постель. Она закрыла меня тепло
и принесла мне чашу с горячим молоком с хлебом. «Там, успокойся», - сказала она.
«Ешь это, а потом ложись спать. Мы поговорим завтра».
But we never did. I suppose she too had seen the mask fall from Mrs.
Gilman's face and suddenly realized where the guilt of my rebellion really lay.
Her sympathy was all for the neglected motherless children in her care, with no
further concern about Mrs. Gilman's broken furniture. She told us she would go
to Paris and bring us help.
..
Но мы этого никогда не делали. Полагаю,
она тоже видела, как маска падала с лица миссис Гилман и вдруг поняла, где
виноват мой бунт. Её сочувствие было для всех беззаботных бездетных детей на ее
попечении, без какой-либо дополнительной обеспокоенности по поводу сломанной
мебели миссис Гилман. Она сказала, что поедет в Париж и принесет нам
помощь.
It was the end of March. Spring comes early in this part of France, and the
flowers and trees were budding with fresh, new life. Instead of our governess,
Mrs. Sturges showed up again on a Sunday. She carried a bolt of gray cloth under
her arm and brought scissors and sewing material. Greeting us with squeals of
laughter, she said pleasantly, "I brought you girls some material to make new
dresses. I wanted to buy a pretty blue, but Elizabeth said gray was more
practical. So here is some blue embroidery yarn for decorating. I also brought
you some new sandals."
..
Это было в конце марта. Весна наступает рано в
этой части Франции, и цветы и деревья начали почерпнуть свежей, новой жизнью.
Вместо нашей гувернантки миссис Стурджес снова появилась в воскресенье. Она
держала под мышкой серое полотно и приносила ножницы и шитье. Приветствуя нас с
визгом смеха, она сказала приятно: «Я принесла вам девушек какой-то материал для
создания новых платьев. Я хотел купить довольно синий, но Элизабет сказала, что
серый был более практичным. Итак, вот какая-то синяя вышивальная пряжа для
украшения. также принес вам новые сандалии».
With several more delighted squeals, she told us the wonderful news that
Isadora was expected to return from America any day. We happily set to work on
making new dresses for her arrival. And then, one marvelous sunny day in the
first week of April, there she was! She actually stood before us, our idol, our
goddess, our longed-for Isadora. The spell she cast with her very presence made
everything seem rosy, all cares forgotten. She embraced us all tenderly and
remarked how we had grown! She herself looked pale and worried. "Poor children,"
she said gently, hugging us, "poor children. Miss Harting told me everything.
You must pack your things and come with me at once."
..
С еще несколькими
восхитительными визгами она рассказала нам прекрасную новость о том, что
Айседора должна была вернуться из Америки в любой день. Мы с радостью приступили
к разработке новых платьев для ее прибытия. И вот, один чудесный солнечный день
в первую неделю апреля, вот она! Она действительно стояла перед нами, наш кумир,
наша богиня, наша жаждавшая Айседоры. Заклинание, которое она произнесла с ее
собственным присутствием, заставило все казаться розовым, все заботы забыты. Она
нежно обняла нас всех и заметила, как мы выросли! Сама она выглядела бледной и
обеспокоенной. «Бедные дети, - мягко сказала она, обнимая нас, - бедные дети.
Мисс Хартинг рассказывала обо мне все: вы должны упаковать вещи и пойти со мной
сразу».
But there was nothing to pack. Our old clothes were torn to tatters. We had
thrown them away for rags the day before and left them in an empty storeroom
beside the stables, where we had discovered an abandoned marble tub that once
belonged to Jerome Bonaparte. With whoops of joy we had heated water in the
kitchen and had taken our first hot bath in six months in the Napoleonic tub. No
hot bath had ever felt so good! Cleaned up now, our hair washed, wearing our new
dresses and sandals, we were ready and oh! how willing to go and leave this
place forever. At that moment Mrs. Gilman appeared to greet her distinguished
visitor. When Isadora saw the squat figure in a gray suit and black low-heeled
shoes, she cut her dead by turning her back and walking away without saying a
word. "Come on, children, get in the cars and let's go," Isadora called out. She
took my hand, saying, "You come and sit with me in my car." I hopped in beside
her, smiling happily. As we passed through the gate in the great wall
surrounding Chateau Villegenis, I did not once look back at the place where I
had been so unhappy. "With my hand in Isadora's I felt safe once more and happy.
I leaned back blissfully against the soft cushions of the limousine and sighed
contentedly. Everything seemed well again with me and my small world as we sped
along the sunny highway to Paris.
..
Но нечего было упаковывать. Наша
старая одежда была разорвана на лохмотья. Мы выбросили их на лохмотья накануне и
оставили их в пустой кладовой рядом с конюшнями, где мы обнаружили заброшенную
мраморную ванну, которая когда-то принадлежала Джерому Бонапарта. С воплями
радости мы нагрянули воду на кухне и за шесть месяцев забрали нашу первую
горячую ванну в наполеоновской ванне. Никакая горячая ванна никогда не
чувствовала себя так хорошо! Убирали сейчас, наши волосы мыли, одеты в наши
новые платья и сандалии, мы были готовы и о! как охотно идти и покидать это
место навсегда. В тот момент миссис Гилман, похоже, поприветствовала своего
уважаемого посетителя. Когда Айседора увидела сидящую фигуру в сером костюме и
черных туфлях на черных туфлях, она отрезала ее мертвым, повернув ее спину и
уходя, не сказав ни слова. «Пошли, дети, садись в машины и уходи, - крикнула
Айседора. Она взяла меня за руку и сказала: «Ты приходишь и сидишь со мной в
моей машине». Я прыгнул рядом с ней, счастливо улыбаясь. Когда мы прошли через
ворота в великой стене вокруг замка Вильлегенис, я ни разу не оглянулся на то
место, где я был так несчастен. «С моей стороны в Айседоре я снова почувствовал
себя в безопасности и счастлив. Я благоговейно откинулся на мягкие подушки
лимузина и довольный вздохнул. Все снова казалось мне снова и снова, и мой
маленький мир, когда мы двинулись по солнечному шоссе в Париж.
Elizabeth Takes Over
UPON Isadora's return from America, two events occurred that had a
decisive bearing on our future as well as hers. One was the fateful meeting with
the millionaire she had hoped would help to establish her school on a solid
financial basis. This was Paris Singer. The other was her sister Elizabeth's
quite unexpected competition. After a short engagement at the Gaiete-Lyrique
Theatre in Paris there followed a month's vacation on the Riviera, for which
Isadora provided us with a new, much more elaborate wardrobe. Then she resettled
her pupils at Neuilly in a comfortable pension not far from the house she had
bought with the dollars earned on her American tour. She once again devoted
herself to the reorganization of her school in France. Starting with the nucleus
from the Grunewald school, she found she had first to obtain the consent of the
parents for our permanent residence in France. To this effect she sent them each
a letter dated June 7, 1909:
..
После возвращения Айседоры из Америки
произошло два события, которые имели решающее значение как для нашего будущего,
так и для нее. Одна из них - роковая встреча с миллионером, который, как она
надеялась, поможет создать свою школу на прочной финансовой основе. Это был
Парижский певец. Другая была довольно неожиданная конкуренция ее сестры
Элизабет. После короткой беседы в театре Гайете-Лирике в Париже последовал месяц
отпуска на Ривьере, для которого Айседора предоставила нам новый, гораздо более
сложный гардероб. Затем она переселила своих учеников в Нейи в удобной пенсии
недалеко от дома, который она купила, с долларами, полученными в ее американском
туре. Она снова посвятила себя реорганизации своей школы во Франции. Начиная с
ядра из школы Грюневальд, она обнаружила, что сначала получила согласие
родителей на постоянное проживание во Франции. С этой целью она направила им
каждое письмо от 7 июня 1909 года:
My dance school no longer exists in Germany because of insufficient
support. My own resources are no longer adequate to enable me to carry the
expense alone. A group of influential friends, here in France, is now engaged in
organizing a dance school under my sole direction, but supported by other funds.
In this new establishment the pupils will continue as hitherto, to receive an
academic, as well as an artistic education. The parents are requested to agree
by contract to leave the children at the school till they have reached the age
of eighteen. Having finished their education, the graduated pupils will then be
able to obtain dance engagements through the school organization. Half of their
fee will then be deducted for repayment of the expenses incurred for their
education.
..
Моя школа танцев больше не существует в Германии из-за
недостаточной поддержки. Мои собственные ресурсы уже не достаточны, чтобы
позволить мне нести расходы в одиночку. Группа влиятельных друзей, здесь, во
Франции, сейчас занимается организацией танцевальной школы под моим единственным
руководством, но поддерживается другими фондами. В этом новом учреждении ученики
будут продолжаться до сих пор, получать академическое, а также художественное
образование. Родителям предлагается договориться о том, чтобы оставить детей в
школе до достижения ими восемнадцатилетнего возраста. После окончания обучения
выпускники смогут получить танцевальные занятия через школьную организацию.
Половина их пошлины будет вычтена для погашения расходов, понесенных для их
образования.
If you should consider leaving your daughter with me under the above
stipulated conditions, I beg you to let me know immediately. If otherwise, I
shall find myself constrained to return your daughter to you. My address is: 68
Rue Chauveau, Neuilly pres Paris. Teleg. "Duncanides."
..
Если вам стоит
подумать о том, чтобы оставить свою дочь со мной в вышеуказанных условиях, я
прошу вас немедленно сообщить мне. Если иначе, я окажусь вынужденным вернуть
вашу дочь к вам. Мой адрес: 68 Rue Chauveau, Neuilly pres Paris. Teleg.
"Duncanides."
At the same time, unbeknownst to all of those most intimately concerned
with her project, Elizabeth Duncan had perfected and put into operation her
secretly hatched plan of establishing a school under her own name in Germany. In
order to start her enterprise with a trained group of pupils acting as her
assistants, she caused a similar request to be sent to our parents. Hoping she
would surely come out the winner in this contest for the possession of the
original pupils, she placed enormous faith in the fact that the German parents
were bound to prefer keeping their offspring in their homeland. She then made
her intentions public by placing the following notice in the German press:
..
В то же время, без ведома всех тех, кто наиболее тесно связан с ее
проектом, Элизабет Дункан усовершенствовала и ввела в действие свой тайно
заштрихованный план создания школы под своим именем в Германии. Чтобы начать
свое предприятие с обученной группы учеников, выступающих в качестве ее
помощников, она вызвала аналогичную просьбу к нашим родителям. Надеясь, что она
обязательно выйдет победителем в этом конкурсе за обладание оригинальными
учениками, она выразила огромную веру в то, что немецкие родители должны были
предпочесть сохранить своих детей на своей родине. Затем она обнародовала свои
намерения, разместив в немецкой прессе следующее уведомление:
With reference to the sojourn of my sister Isadora Duncan and her school in
Paris, I beg to state that I have been associated with this school since its
foundation in the capacity of both teacher and director. My own activities have
been widely recognized in Germany. I therefore declare that I am not taking any
part in the re-establishing of a new school in Paris, France. As repeatedly
stated, I shall continue my activities in Germany, specifically in Darmstadt,
where my own school is now in the process of being built. I beg you not to
construe this as going against my sister. I merely continue to pursue my long
and successful-if at times difficult-activities in Germany. I shall proceed on
my chosen path with the guarantee of the fine support I have received so far for
my undertaking.
..
Что касается пребывания моей сестры Айседоры Дункан и
ее школы в Париже, я прошу сообщить, что я связан с этой школой с момента ее
основания в качестве учителя и режиссера. Моя деятельность широко известна в
Германии. Поэтому я заявляю, что не принимаю участия в восстановлении новой
школы в Париже, Франция. Как неоднократно заявлялось, я продолжу свою
деятельность в Германии, особенно в Дармштадте, где сейчас находится моя
собственная школа. Я прошу вас не толковать это, как идти против моей сестры. Я
просто продолжаю преследовать свои долгие и успешные, если порой сложные
мероприятия в Германии. Я продолжу свой избранный путь с гарантией прекрасной
поддержки, которую я получил до сих пор для моего начинания.
In the meanwhile, fearing that most of the pupils would prefer to remain
with Isadora if given a choice, and egged on by Max Merz, her friend and adviser
who master-minded the whole scheme, she resorted to some audacious tactics. We
had not seen her for ages when she appeared one afternoon at our pension all
smiles and innocence. Although most of us instinctively scattered like birds,
sauve qui peut, at her approach, she managed to catch a few of the more trusting
ones who had lingered behind. She made an unusually friendly gesture without
arousing any suspicion and invited them to have tea in town. The girls accepted
with pleasure. The next thing they knew, instead of having tea and cakes at
Rumpelmayer's, they were on a train bound for Germany! But of course the rest of
us at the pension had no inkling of this forced abduction till later.
..
Тем временем, опасаясь, что большинство учеников предпочтут остаться с
Айседорой, если ему будет предложен выбор, и подталкивает Макс Мерц, ее друг и
советник, который руководил всей схемой, она прибегала к какой-то смелой
тактике. Мы не видели ее целую вечность, когда она появилась однажды днем на
нашей пенсии все улыбки и невинность. Хотя большинство из нас инстинктивно
разбросано, как птицы, sauve qui peut, при ее приближении ей удалось поймать
нескольких более доверчивых, которые задержались сзади. Она сделала необычайно
дружелюбный жест, не вызвав никаких подозрений, и пригласила их на чай в городе.
Девочки принимали с удовольствием. Следующее, что они знали, вместо того, чтобы
пить чай и пирожные у Румпельмайера, они были на поезде, направлявшемся в
Германию! Но, конечно же, остальные из нас в пансионате не подозревали об этом
насильственном похищении.
"What do you mean by saying my sister has stolen five girls?" Isadora
seemed terribly shocked by this dreadful accusation. Standing in the midst of a
group of wildly excited children, she listened with growing amazement as we told
our tale of how, through a ruse, the five girls had been kidnaped. We explained
how, when the girls failed to reappear and Tante Miss returned without them on
the following day at exactly the same time to try this trick on the rest of us,
we became suspicious; how, under the pretext of getting dressed for the bogus
party, we locked ourselves in and refused to come out of our rooms. As soon as
she was gone, we had sent for Isadora in a hurry.
..
«Что ты имеешь в
виду, говоря, что моя сестра украла пять девушек?» Айседора выглядела ужасно
потрясена этим ужасным обвинением. Стоя посреди группы дико возбужденных детей,
она с изумлением слушала, когда мы рассказывали нашу историю о том, как через
уловку пятеро девушек были похищены. Мы объяснили, как, когда девочки не смогли
снова появиться, и Танте мисс вернулась без них на следующий день в то же самое
время, чтобы попробовать этот трюк для всех нас, мы стали подозрительными; как,
под предлогом того, чтобы одеться в фиктивную вечеринку, мы заперлись и
отказались выходить из наших комнат. Как только она ушла, мы послали за
Айседорой в спешке.
"This is an outrage!" she exclaimed angrily. "How is it possible that my
own sister should do a thing like that to me? It is incredible!"
But it was
only too true. I had never seen Isadora so angry. Her sister's underhanded
action had evidently come as a great shock to her. She contemplated us for a
while in silence. Then she asked whether the rest of us wished to remain with
her. We assured her that we did. Visibly moved by our sincere attachment, she
said, "Very soon I'll have a beautiful new school organized here. Just have a
little patience."
..
«Это возмущение!» - сердито воскликнула она. «Как
возможно, что моя собственная сестра должна так поступить со мной? Это
невероятно!»
Но это было слишком верно. Я никогда не видел, чтобы Айседора
так рассердилась. Безупречное действие ее сестры, очевидно, стало для нее
большим потрясением. Некоторое время она молчала. Затем она спросила, хотят ли
остальные из нас остаться с ней. Мы заверили ее, что сделали. Явно тронута своей
искренней привязанностью, она сказала: «Очень скоро у меня будет прекрасная
новая школа, организованная здесь. Просто немного терпения».
Then she turned to me. "Oh, by the way, Irma, I have a nice letter here
from your mother. I received it this morning." And she showed me the letter in
which mother asked her to send me home for a long-overdue vacation and a
consultation. "I think your mother made a good suggestion," she said. "None of
you has been home for over four years, and it is time you went back. You may
visit your people for the summer months and I shall send for you when the new
school is ready." And she added, "That is perhaps the best plan for the present,
as I shall myself be absent for a while." Neither she nor her adoring pupils
could possibly foresee that "absent for a while" would encompass the space of
not only several months, but years.
..
Затем она повернулась ко мне. «О,
кстати, Ирма, у меня есть хорошее письмо от твоей матери, я получил ее сегодня
утром». И она показала мне письмо, в котором мать попросила ее отправить меня
домой на длительный отпуск и консультацию. «Я думаю, твоя мать сделала хорошее
предложение», - сказала она. «Никто из вас не был дома более четырех лет, и
настало время вернуться. Вы можете посетить своих людей в летние месяцы, и я
отправлю вам, когда новая школа будет готова». И она добавила: «Это, пожалуй,
лучший план для настоящего, так как я пока не буду отсутствовать». Ни она, ни ее
обожающие ученики не могли предвидеть, что «на какое-то время» будет охватывать
пространство не только нескольких месяцев, но и лет.
For my part, living at home with mot}'er was very agreeable and a nice
change from school routine. Only after two months of this, I became restless
and, as time went by, longed more and more for a speedy return to Isadora and
the company of my schoolmates. Life at the Duncan School, for better or worse,
had become so much a part of me that I could not envision any other existence.
At home, delimited by my mother's narrow horizon, I felt shut in. My initiation
into the art of the dance had given me a need for beauty and a sense of higher
aspirations that could no more be denied me than breathing. So when July,
August, September, and most of October passed and I still had not heard from
Isadora, I was seized with despair, believing I would never hear from her again.
On the other hand, we had frequently received word from Mr. Merz, who in his
capacity as director of the newly established Elizabeth Duncan School repeatedly
begged me to join that organization. Loyal in my devotion to Isadora, I
steadfastly refused.
..
Со своей стороны, жить дома с мотивом было очень
приятным и приятным сменой школьной программы. Только через два месяца я стал
беспокойным и, со временем, все больше и больше стремился к скорейшему
возвращению Айседоре и компании моих одноклассников. Жизнь в школе Дункан, к
лучшему или худшему, стала настолько значительной частью меня, что я не мог
представить себе другого существования. Дома, ограниченного узким горизонтом
моей матери, я почувствовал себя запертым. Мое посвящение в искусство танца дало
мне потребность в красоте и ощущении высших устремлений, от которых мне больше
не отказали, чем дыханию. Поэтому, когда прошли июль, август, сентябрь и большая
часть октября, и я все еще не слышал от Айседоры, меня охватило отчаяние,
полагая, что я больше никогда не услышу от нее. С другой стороны, мы часто
получали слово от г-на Мерца, который в качестве директора недавно созданной
школы Элизабет Дункан неоднократно просил меня присоединиться к этой
организации. Верный в своей преданности Айседоре, я неуклонно отказывался.
I had been in contact once with the eldest pupil, Susanna, who also lived
in Hamburg. She wanted to know if I had news from Isadora, because she too
wondered at her silence. We exchanged opinions, and that was all. But a couple
of days later I told mother for the first time about the feud I had had with
Susanna at the chateau when she and the other two older girls had tormented the
younger ones. Mother appeared shocked.
..
Однажды я связался со старшим
учеником Сюзанной, которая также жила в Гамбурге. Ей хотелось узнать, есть ли у
меня новости из Айседоры, потому что она тоже задумалась над ее молчанием. Мы
обменялись мнениями, и все. Но через пару дней я впервые сказал матери о той
вражде, которую я имел с Сюзанной в замке, когда она и другие две старшие
девочки мучили младших. Мать казалась шокированной.
"To think that I received her here in my house and was nice to her!" she
said. "Why didn't you tell me before? I would have refused to let you associate
with such a nasty girl. She is a bad influence, and I'm surprised that they kept
her at the school." Then early one morning, when I happened to be still in bed,
the doorbell rang. Mother went to answer. Who could it be so early? I sat up in
bed to listen. Never was I so surprised as to hear the familiar Viennese accent
of Max Merz inquiring whether I was at home? Mother conducted him into the front
parlor.
..
«Думать, что я получил ее здесь, в моем доме, и был с ней
мил!» она сказала. «Почему ты не сказал мне раньше? Я бы отказался позволить
тебе общаться с такой противной девушкой. Она плохо влияет, и я удивлен, что они
держали ее в школе». Затем рано утром, когда мне все еще было в постели,
раздался звонок в дверь. Мать ответила. Кто это может быть так рано? Я сел в
постель, чтобы послушать. Никогда я не был так удивлен, когда услышал знакомый
венский акцент Макса Мерза, который спрашивал меня, был ли я дома? Мать провела
его в передней гостиной.
During my stay with mother I had discarded my Duncan uniform so as not to
appear conspicuous, and had worn the type of dresses and shoes used by other
people. At the sound of Mr. Merz's voice, I jumped out of bed and reached for
the suitcase that contained my school outfit. I put it on in a jiffy. When
mother came to my room and said, "Guess who is here?" she was taken aback to see
me standing there in sandals and tunic. I answered, "Yes, I know, and I am ready
to go with him." Mr. Merz, a pleasant man in his middle thirties, greeted me
warmly. "I knew you would never make the trip alone," he said, smiling. "That is
why I came to fetch you."
..
Во время моего пребывания с матерью я
отбросил свою форму Дункан, чтобы не казаться заметным, и носил тип платьев и
обуви, используемых другими людьми. При звуке голоса мистера Мерца я вскочил с
кровати и потянулся за чемоданом, в котором находилась моя школьная одежда. Я
надел его в одно мгновение. Когда мать вошла в мою комнату и сказала: «Угадай,
кто здесь?» она была ошеломлена, увидев меня стоящим в сандалиях и тунике. Я
ответил: «Да, я знаю, и я готов пойти с ним». Мистер Мерц, приятный мужчина в
середине тридцатых годов, тепло поприветствовал меня. «Я знал, что вы никогда не
сделаете поездку в одиночку, - сказал он, улыбаясь. «Вот почему я пришел за
тобой».
My resistance to joining Elizabeth's school weakened the moment I heard his
voice. My deep yearning to be within my accustomed milieu again, where music and
dancing were of the essence and nothing else really mattered, made me decide
impulsively to go with him. But when mother heard that he intended to take
Susanna back too, she strenuously objected to my going. "You must make a choice
between my daughter and that other girl," she told him.
..
Мое
сопротивление присоединиться к школе Элизабет ослабело, когда я услышал его
голос. Мое глубокое стремление снова оказаться в моей привычной среде, где
музыка и танцы были сущностью, и ничто другое не имело особого значения,
заставило меня решительно решиться пойти с ним. Но когда мать услышала, что он
намеревается снова забрать Сусанну, она решительно возражала против моего ухода.
«Вы должны сделать выбор между моей дочерью и этой другой девушкой», - сказала
она ему.
Before making a decision, Mr. Merz, who was pedantic and given to lecturing
on sundry topics, wanted to consult with Professor Hohle, who was a member of
the local committee for the support of our school. He and his family lived near
us and knew me quite well. We went there, and Professor Hohle paid serious
attention to what Merz had to say, but seemed surprised that he needed advice.
He told him to take me.
..
Прежде чем принять решение, г-н Мерц, который
был педантичен и преподавал по различным темам, хотел проконсультироваться с
профессором Холом, который был членом местного комитета поддержки нашей школы.
Он и его семья жили рядом с нами и хорошо знали меня. Мы пошли туда, и профессор
Хохль серьезно обратил внимание на то, что должен был сказать Мерз, но, похоже,
удивился, что ему нужен совет. Он велел ему взять меня.
So Mr. Merz and I on that same day took the train for Frankfurt-am-Main,
where Tante Miss and the other five girls were temporarily located. They were
living in the house of a Dr. Kling, on the Bockenheimer Landstrasse. It turned
out to be a pleasant, old, musty-smelling house filled with books, for Dr.
Kling, a bachelor and a learned man, had been a founder of the Germanic Museum
in Nuremberg. His house, overgrown with climbing roses and set in a wooded plot
where he maintained a bird sanctuary, had a mysterious, enchanted air.
..
Поэтому мы с г-ном Мерцем в тот же день отправились в поезд на
Франкфурт-на-Майне, где временно находились Танте Мисс и остальные пять девушек.
Они жили в доме доктора Клинга, на Ландштрассе Бокенхаймера. Это оказался
приятный, старый, затхлый дом, наполненный книгами, потому что доктор Клинг,
холостяк и ученый, был основателем Германского музея в Нюрнберге. Его дом,
заросший восходящими розами и расположенный на лесистом участке, где он
поддерживал птичий заповедник, имел загадочный, зачарованный воздух.
We arrived there late at night and I did not see the other girls, who were
already in bed. But when I awoke in the morning, with the sun pouring through a
window framed in climbing roses in which birds nested and kept up a constant
twitter, I thought I heard a different kind of twittering besides. Without
turning around, I became aware of the other girls clustered near my bed. I heard
them whisper excitedly:
..
Мы приехали туда поздно вечером, и я не видел
других девушек, которые уже были в постели. Но когда я проснулся утром, солнце
заливало окно, обрамленное восхождением на розы, в котором птицы гнездились и
продолжали постоянный твиттер, и я подумал, что я слышал и другие щебетания. Не
оборачиваясь, я узнал о других девушках, сгруппированных возле моей кровати. Я
слышал, как они взволнованно прошептали:
"Oh, look! there is only one girl in here!"
"Which one is it, do you
think? Irma or Susanna?"
"I don't know. I can't see-she has her head hidden
in the pillow!"
"Gee, I hope it's Irma."
"Oh, so do !."
"Me too."
"Sh, sh. Suppose it is Susanna!"
"I don't care!"
..
«О, смотри,
здесь только одна девушка!»
«Какая из них, как вы думаете, Ирма или
Сюзанна?»
«Я не знаю, я не вижу - она спрятана в подушку!»
«Надеюсь, это
Ирма».
«О, так и сделай!»
"Я тоже."
«Ш, Ш. Предположим, что это
Сусанна!»
«Мне все равно!»
That was all I needed to hear to get their honest reaction. Joyfully I cast
away the bedclothes and jumped out of bed. The moment they recognized me, we had
a gay reunion. Laughing and chatting at the same time, they told me how glad
they were to see me instead of Susanna. "We all hate her so," Anna said, and
Theresa eagerly nodded assent. Both Lisel and Gretel chimed in, one saying, "We
were afraid of her"; the other asking apprehensively, "Is she coming later?"
..
Это все, что мне нужно было услышать, чтобы услышать их честную
реакцию. Радостно я отбросил постельное белье и вскочил с кровати. В тот момент,
когда они узнали меня, у нас было веселое воссоединение. Смеясь и болтая в то же
время, они сказали мне, как они рады видеть меня вместо Сюзанны. «Мы все так ее
ненавидим, - сказала Анна, и Тереза с готовностью кивнула. И Лизель, и Гретель
ворвались, одна из них сказала: «Мы боялись ее»; другой спрашивает с опаской:
«Она придет позже?»
I delightedly assured them that neither of the two older girls would ever
be allowed to return. We had got even with our former tormentors at last. With
Erica and Temple scheduled to join us at a later date, we all rejoiced to be
reunited again. Pleased and happy to be forming a smaller but much more
congenial group, we hoped to remain together to the end. Two years elapsed
before the Darmstadt building could be completed. In the interim, led by Tante
Miss and Merz, we girls gave combination lecture-dance recitals to support
ourselves. These also served to make propaganda and drum up trade in the form of
paying pupils for their newly founded institute for Korperkultur. Here young
German girls would receive an education based mainly on physical culture and
racial hygiene-a chauvinistic ideology that had nothing in common with Isadora
Duncan's theory of physical education for children, which was founded on her
dance art.
..
Я с радостью заверил их, что ни одна из двух старших
девочек не сможет вернуться. У нас были даже с нашими бывшими мучителями. После
того, как Эрика и Храм планировали присоединиться к нам позже, все мы
обрадовались, чтобы снова воссоединиться. Приятно и счастливо формировать
меньшую, но гораздо более благоприятную группу, мы надеялись остаться вместе до
конца. Прошло два года, прежде чем здание Дармштадта могло быть завершено. Тем
временем, во главе с Танте мисс и Мерз, мы, девочки, дали совместные концерты
лекции-танца, чтобы поддержать себя. Они также способствовали пропаганде и
расширению торговли в форме оплаты учеников за их недавно учрежденный институт
для Корперкультуры. Здесь молодые немецкие девочки получали образование,
основанное главным образом на физической культуре и расовой гигиене, -
шовинистической идеологии, которая не имела ничего общего с теорией физического
воспитания детей Айседоры Дункан, основанной на ее танцевальном искусстве.
The motivating force behind all this Rassenkultur business was Max Merz. A
fanatic on the subject, ambitious and an opportunist, he managed to exert a kind
of Svengali influence over Elizabeth. Born in Vienna of Czech parents, he had
studied composition and conducting at the Vienna Conservatory, finishing at the
Hochschule fiir Musik in Berlin. Seeing Isadora Duncan dance one day, he became
so fired with the idea of composing music for her that he applied for a job at
the Grunewald school toward the end of I 906. There he met not Isadora but her
older sister, and from that moment on they became close friends and allies. He
acted as music director and conductor for the school performances. When Isadora
decided to transfer her establishment to Paris, Merz prevailed upon Elizabeth to
remain in Germany-the country he admired more than any other-and to open her own
school there. Being more than devoted to him, she agreed wholeheartedly.
..
Мотивирующей силой всего этого бизнеса Расссенкультуры был Макс Мерц.
Фанатик по этому вопросу, амбициозный и оппортунистический, он сумел оказать
какое-то влияние Свенгали на Элизабет. Родился в Вене чешских родителей, он
изучал композицию и дирижировал в Венской консерватории, финишировал в
берлинском музыкальном мюзикле Hochschule. В один прекрасный день, увидев танец
Айседоры Дункан, он настолько увлекся идеей сочинения музыки для нее, что он
подал заявку на работу в школу Груневальда в конце I 906 года. Там он встретил
не Айседору, а ее старшую сестру, и с этого момента они стали близкими друзьями
и союзниками. Он выступал в качестве музыкального директора и дирижера для
школьных выступлений. Когда Айседора решила перенести свое учреждение в Париж,
Мерц превалировал над Элизабет, чтобы остаться в Германии, стране, которой он
восхищался больше, чем любой другой, - и открыть там свою собственную школу.
Будучи более чем преданным ему, она всецело согласилась.
A clever man, obsessed with a theory to propound, he developed a natural
bent for lecturing. He would get up and lecture at the drop of a hat anywhere,
any time. His ordinary conversations invariably turned into speeches and, once
started, he would harangue people for hours. In promoting the Elizabeth Duncan
School for Physical Culture, he had at last found his true metier. Affable in
manner and attractive to women-with the well-known Viennese charm of K
iiss-die-H and type of flattery-he encountered little difficulty in getting
people to part with their money for his pet project. It was gradually taking
form on a hill near Darmstadt, Merz having first cajoled the ruling grand duke
to donate valuable property. As a doctrinaire preaching physical culture and
racial hygiene on the one hand, and providing the musical accompaniment for our
dance recitals on the other, he managed to confuse many of his listeners. As one
alert Hamburg critic observed:
..
Умный человек, одержимый теорией,
предназначенной для пропаганды, разработал естественную склонность к лекции. Он
вставал и читал лекцию о падении шляпы где угодно, в любое время. Его обычные
разговоры неизменно превращались в речи, и, как только он начинался, он часами
слушал людей. В продвижении Школы физической культуры Элизабет Дункан он,
наконец, нашел свой истинный показатель. Влюбленный в манере и привлекательный
для женщин - с известным венским очарованием K iiss-die-H и типом лести - он не
испытывал особых трудностей в том, чтобы заставить людей расстаться со своими
деньгами для своего любимого проекта. Он постепенно принимал форму на холме
недалеко от Дармштадта, Мерц впервые уговорил правящего великого князя
пожертвовать ценную собственность. С одной стороны, доктринер, проповедующий
физическую культуру и расовую гигиену, с одной стороны, и предоставление
музыкального сопровождения наших танцевальных концертов, с другой, ему удалось
сбить с толку многих его слушателей. Как заметил один из наблюдателей в
Гамбурге:
The Elizabeth Duncan School for young girls of the privileged class
purports to be an institution devoted to physical culture-and not the art of the
dance. Then why, for heaven's sake, do they distort the picture of their
intentions by giving dance performances?
I am convinced that the majority of
the public, despite the explanations of director Max Merz, left the theatre with
the impression that this physical culture institution really represents a dance
school.
This is probably due to the name of Isadora Duncan, whose spirit
presides over the whole show.
..
Школа Элизабет Дункан для молодых
девушек из привилегированного класса претендует на роль института, посвященного
физической культуре, а не искусства танца. Тогда почему, ради бога, они искажают
картину своих намерений, давая танцевальные представления?
Я убежден, что
большинство общественности, несмотря на объяснения директора Макс Мерца,
покинули театр с впечатлением, что это учреждение физической культуры
действительно представляет школу танцев.
Вероятно, это связано с именем
Айседоры Дункан, чей дух возглавляет все шоу.
No matter how hard Elizabeth and Merz tried to wean us away from Isadora's
artistic influence, they did not succeed in obliterating the spirit of the dance
as instilled by Isadora in her former pupils. To mold us into their concept of
physical culture paragons, they even resorted to the desperate means of engaging
an officer of the Swedish army to drill us in gymnastics. Isadora had expressly
stated that "Swedish gymnastics is a false system of body culture because it
takes no account of the imagination and regards the muscles as an end in
themselves."*
*Life, p. 189.
..
Независимо от того, насколько сильно
Элизабет и Мерз пытались оттолкнуть нас от художественного влияния Айседоры, им
не удалось уничтожить дух танца, который внушил Айседора в ее бывших учениках.
Чтобы превратить нас в их концепцию паспортов физической культуры, они даже
прибегли к отчаянным средствам привлечения офицера шведской армии, чтобы обучить
нас гимнастике. Айседора прямо заявила, что «шведская гимнастика - это ложная
система культуры тела, потому что она не учитывает воображение и рассматривает
мышцы как самоцель».*
* Life, p. 189.
When, after such rigorous physical training (resembling in every respect
the stiff drill of soldiers on parade), month after month, year in and year out,
we still kept the spark alive and continued to dance the way Isadora taught us,
they continued to disparage our efforts. If people happened to praise our
dancing, Elizabeth would tell them that we only "imitated" her sister. She was
undoubtedly well aware of the fact that Isadora, as the creator and unique
exponent of her art, was also our sole example, and that she, Elizabeth, had
nothing whatsoever to contribute in this particular field. Her own pupils had to
look elsewhere for inspiration and guidance if they wanted to qualify as genuine
exponents of the dance as Isadora envisioned it. She knew that Isadora from the
very beginning intended to train specially chosen disciples to carry on her art.
..
Когда после столь строгой физической подготовки (напоминающей во всех
отношениях жесткую тренировку солдат на параде), месяц за месяцем, годом и в
году, мы все еще сохраняли искру и продолжали танцевать так, как нас учила
Айседора, они продолжали пренебречь нашими усилиями. Если бы люди хвалили наши
танцы, Элизабет говорила им, что мы только «подражали» ее сестре. Она,
несомненно, хорошо знала, что Айседора, как создатель и уникальный экспонат ее
искусства, была также нашим единственным примером, и что она, Элизабет, не имела
ничего, что могло бы внести вклад в эту конкретную область. Её собственным
ученикам приходилось искать в другом месте для вдохновения и руководства, если
они хотели квалифицироваться как настоящие участники танца, как это представляла
Айседора. Она знала, что Айседора с самого начала собиралась обучать специально
избранных учеников для продолжения своего искусства.
Her dancer's body being the instrument, Isadora represented in her own
person two not necessarily related principles: both the creative and the
interpretative. To interpret her choreography correctly, from both the physical
and the spiritual points of view, we could not do otherwise than dance in her
image. For reasons of her own, this was something Elizabeth wanted to prevent at
all costs.
..
Тело ее танцора было инструментом, Айседора представляла в
своей собственной персоне два не обязательно связанных принципа: как творческий,
так и интерпретирующий. Чтобы правильно интерпретировать ее хореографию, как с
физической, так и с духовной точек зрения, мы не могли сделать иначе, чем
танцевать по ее образу. По своей собственной причине Элизабет хотела
предотвратить любую ценою.
I for one, all the time I was a pupil of the Darmstadt school, could not
reconcile Isadora's spiritual teachings with the materialistic ideologies
expounded by Elizabeth or the racial theories advocated by Max Merz. Nor did I
willingly submit to wearing their uncomfortable, unbecoming school uniform,
consisting of scratchy gray woolen underwear, ditto clothes, and gray woolen
stockings shaped like long opera gloves with a cot for each toe. The latter were
meant to fit specially designed orthopedic foot-wear with a separate compartment
accommodating the individual toes. The excruciating torture I sustained walking
around in these modern instruments of the Inquisition cannot be easily
described. Tante Miss had a knack for making her pupils feel miserable. Not that
she set a fine example by using them herself. Oh no, her implacable Spartan
attitude excluded her own discomforts.
..
Я за то, что все время был
учеником школы Дармштадта, не мог примирить духовные учения Айседоры с
материалистическими идеологиями, изложенными Элизабет или расовыми теориями,
которые пропагандировал Макс Мерз. Я тоже охотно подчинялся ношению их
неудобной, непристойной школьной формы, состоящей из колючего серого шерстяного
нижнего белья, тонкими одеждой и серых шерстяных чулок в форме длинных оперных
перчаток с кроваткой для каждого носка. Последние предназначались для установки
специально разработанной ортопедической обуви с отдельным отделением, вмещающим
отдельные пальцы. Невозможно легко описать мучительную пытку, которую я
прогуливал в этих современных инструментах инквизиции. У Танте мисс было умение
заставлять ее учеников чувствовать себя несчастным. Не то, чтобы она представила
прекрасный пример, используя их сами. О нет, ее непримиримое спартанское
отношение исключило ее собственный дискомфорт.
Thus my education, which had started as a dancer and follower of Isadora
Duncan's lofty ideals, was persistently being perverted. I was, against my will
and natural inclination, abruptly directed into channels alien to my artistic
instincts. It all culminated at the Hygienic Exhibition in Dresden in 1911. In
the great hall (where a giant replica of a transparent heart pumping red blood
greeted the visitor) we had an exhibit consisting of white plaster casts of our
torsos and limbs. My own contribution was a life-size replica of my arm from
shoulder to fingertips. Models of our school uniform were also shown. Preceded
by lectures from both Mr. Merz and Elizabeth, we girls daily gave free
demonstrations of our physical prowess acquired under their guidance via Swedish
gymnastics. They reached the high point of their endeavors in the field of
physical culture in Germany with that exhibition. With the award of the gold
medal, their greatest ambition was achieved. One would have thought that
Elizabeth Duncan possessed at least the intelligence, if not the generosity of
heart, to acknowledge that we pupils of the original school had contributed
largely to the success of hers; that as a group we represented a distinct asset
to her and her work. More important, as far as our personal attitudes were
concerned, she should have recognized that we could no longer be treated as
children in constant need of correction and punishment. We were growing up (the
eldest being seventeen) and desired her to establish a more amiable
student-teacher relationship. But her unrealistic approach to her growing pupils
made the relationship even more strained than before. And thus matters stood
between us when, in the fall of 1912, the Darmstadt school was ready for our
occupancy.
..
Таким образом, мое образование, начавшееся как танцовщица и
последовательница высоких идеалов Айседоры Дункан, настойчиво извращается. Я был
против моей воли и естественной склонности, внезапно направлялся в каналы,
чуждые моим художественным инстинктам. Все это завершилось Гигиенической
выставкой в ??Дрездене в 1911 году. В большом зале (где гигантская копия
прозрачного сердца, накачивающего красную кровь, приветствовала посетителя), у
нас была выставка, состоящая из белых гипсовых швов наших торсов и конечностей.
Мой собственный вклад был в натуральную величину копией моей руки от плеча до
кончиков пальцев. Также были показаны модели нашей школьной формы.
Предшествовали лекции от г-на Мерца и Элизабет, мы, девочки, ежедневно давали
бесплатные демонстрации нашей физической доблести, приобретенные под их
руководством через шведскую гимнастику. Они достигли высокой точки своих усилий
в области физической культуры в Германии с этой выставкой. С присуждением
золотой медали их величайшие амбиции были достигнуты. Можно было подумать, что
Элизабет Дункан обладала хотя бы интеллектом, если не великодушием сердца,
признать, что мы, ученики первоначальной школы, внесли большой вклад в ее успех;
что в качестве группы мы представляли собой отдельный актив для нее и ее работы.
Что более важно, что касается наших личных установок, она должна была признать,
что мы больше не можем рассматриваться как дети, которые постоянно нуждаются в
исправлении и наказании. Мы росли (старшее семнадцать) и желали, чтобы она
установила более любезные отношения между учениками и учителями. Но ее
нереалистичный подход к ее растущим ученикам сделал отношения еще более
напряженными, чем раньше. И поэтому вопросы стояли между нами, когда осенью 1912
года школа Дармштадта была готова для нашего занятия.
Situated just outside the city on top of a hill, the new building commanded
a sweeping view of the valley below, with the silver ribbon of the river Rhine
winding away in the distance. Built along simple, functional, modern lines, the
house had large airy rooms filled with the Grunewald furniture, which Elizabeth
had appropriated. The large central hall was especially designed for such
physical activities as the Elizabeth Duncan School had to offer. The day of
inauguration was planned as a big event, with their highnesses the Duke and
Duchess of Hessen-Darmstadt participating.
..
Расположенная недалеко от
города на вершине холма, новое здание командовало широким видом на долину внизу,
с серебряной лентой реки Рейн, нависавшей издалека. Построенный вдоль простых,
функциональных, современных линий, в доме были большие просторные комнаты,
заполненные мебелью Грюневальда, которую Элизабет присвоила. Большой центральный
зал был специально разработан для таких физических занятий, которые могла
предложить школа Элизабет Дункан. День инаугурации был запланирован как большое
событие, в котором участвовали герцог и герцогиня Гессен-Дармштадтская.
Some of us had met this ruler a few years earlier, when we had performed at
the Hof Theatre. A grandson of Queen Victoria and a brother of the Tsarina, he
was in his early forties. He was informal and democratic in manner, jovial of
disposition, and somewhat given to practical jokes. He was also an enthusiastic
patron of the theatre and often took part in amateur theatricals. He and his
wife organized a dancing class at the palace so that their two little boys could
learn to dance, and some of the older girls went there once a week to assist
Tante Miss with the teaching. Under the benevolent patronage of the Duke and
Duchess, the Darmstadt school was off to a good start. On the day of the
inauguration they drove up in their horse-drawn carriage in grand style and,
seated in the front row of the great crowd of spectators, graciously watched the
ceremonies.
..
Некоторые из нас встречались с этим правителем несколько
лет назад, когда мы выступали в Театре Хофа. Внук королевы Виктории и брат
царицы, ему было лет сорок. Он был неформальным и демократичным в манере,
веселым настроением и в некоторой степени отдавался практическим шуткам. Он
также был восторженным покровителем театра и часто принимал участие в
любительских театрах. Он и его жена организовали танцевальный класс во дворце,
чтобы их двое маленьких мальчиков могли научиться танцевать, а некоторые из
старших девушек ездили туда раз в неделю, чтобы помочь Танте мисс с учением. Под
благосклонным покровительством герцога и герцогини школа Дармштадта была в
хорошем начале. В день инаугурации они подъехали в своем конном экипаже в
величественном стиле и, сидя в переднем ряду большой толпы зрителей, любезно
наблюдали за церемониями.
This was indeed the day of days for Max Merz. Triumphant, with coattails
flying, he supervised and conducted the whole proceeding. He was reception
committee, conductor of the choir singers, and main speaker all rolled into one.
He even composed both the words and music for the pageant. It seemed to be
entirely his show. His frenzied activity aroused my risibility, which gradually
mounted to such a pitch that during the inaugural address I was suddenly seized
with a terrible fit of the giggles. I stood directly behind him among all the
other pupils, who were dressed in purest white to form a striking background for
his slender figure attired in a dark frock coat.
..
Это действительно день
дней для Макс Мерз. Триумфально, с колышками, он руководил и проводил все это.
Он был приемным комитетом, дирижером певцов хора, а главный оратор все в одном.
Он даже сочинял как слова, так и музыку для конкурса. Казалось, это его шоу. Его
безумная деятельность вызвала мою рискованность, которая постепенно приближалась
к такому шагу, что во время первого обращения меня внезапно охватило ужасное
приступы хихиканья. Я стоял прямо за ним среди всех других учеников, которые
были одеты в чистейшую белую, чтобы создать яркий фон для его стройной фигуры,
одетых в темный сюртук.
When, inspired by the brilliant October sunshine and carried away by his
own flamboyant oratory, he started to invoke his Teutonic gods, I could no
longer control myself. Neither apparently could he, for without looking around
he knew quite well whence these hysterical giggles originated. And so in the
midst of his impassioned evocation of "Baldur! Oh, mighty sun god! I implore
thee cast thy golden rays upon our work!" he suddenly stopped and startled not
only me but the whole assembly by shouting, "Oh, Irma, shut up l"
..
Когда, вдохновленный блестящим солнечным светом октября и увлекшись
своей яркой ораторской мыслью, он начал призывать своих богов-тевтонов, я больше
не мог себя контролировать. По-видимому, он не мог, потому что, не оглядываясь,
он прекрасно знал, откуда возникли истерические хихиканья. И поэтому в разгар
его страстного восклицания «Балдур! О, могучий бог солнца! Я умоляю тебя бросить
твои золотые лучи на нашу работу!» он внезапно остановился и испугался не только
меня, но и всего собрания, крича: «О, Ирма, заткнись»
That effectively took care of me, but not the Grand Duke. He pulled his
silk handkerchief out of his pocket and blew his nose vigorously while his
shoulders shook with hidden laughter ....
..
Это эффективно позаботилось
обо мне, но не великому князю. Он вытащил свой шелковый носовой платок из
кармана и энергично взорвал нос, пока его плечи сотрясались от смеха.
Following the official opening, the Elizabeth Duncan School settled down to
its regular daily routine of academic studies in the morning and dance, music,
or gymnastics in the afternoon. Many new pupils were enrolled, on both a paying
and a scholar-ship basis. In this school, once I had shown an aptitude for
teaching, I was formally entrusted with all the dance classes for children.
Thus, at the youthful age of fifteen, I became a full-fledged teacher without
pay. But what I gained was immense practical experience (by developing my own
method of teaching) in instructing others, not only in the fundamentals, but
also in the finer expressions of the true dance as taught to me by Isadora
Duncan. But I am getting ahead of my story.
..
После официального
открытия, школа Элизабет Дункан устроилась на регулярную ежедневную программу
академических занятий по утрам и танцам, музыке или гимнастике днем. Многие
новые ученики были зачислены как на оплату, так и на учебу. В этой школе, как
только я проявил склонность к обучению, мне официально были доверены все
танцевальные классы для детей. Таким образом, в юношеский возраст пятнадцати лет
я стал полноправным учителем без оплаты. Но то, что я приобрел, было огромным
практическим опытом (путем разработки моего собственного метода обучения) в
обучении других не только основам, но и более тонким выражениям истинного танца,
чему научил меня Айседора Дункан. Но я опережаю свою историю.
Lesson in the Temple
Урок в храме
I HAD not heard from Isadora for two years when, quite unexpectedly, she
came to see us. This occurred in Dresden, where we were attending a hygienic
exhibition; and Isadora, on a motor trip with Paris Singer, happened to be
passing through.
..
Я не слышал от Айседоры два года, когда неожиданно
она приехала к нам. Это произошло в Дрездене, где мы посещали гигиеническую
выставку; и Айседора, в поездке с парижской певицей, проходила мимо.
When she arrived to have lunch with her sister, we hardly recognized
her. Her outward appearance had undergone a complete transformation. Gone were
the simple tunic and sandals she always used to wear, as well as the flowing
cape and skullcap that were almost a trademark of hers. Instead, she appeared in
a very smart outfit that Paul Poiret, the famous French couturier, had designed
especially for her in accordance with her taste for simple lines. It was quite a
departure for him, who had just launched the eccentric fashion of the hobble
skirt and cartwheel hat bedecked with ostrich plumes. And here we have proof of
how Isadora Duncan influenced modern dress reform, for it was directly through
Paul Poiret's designs copied from her ideas that the simple line of today's
clothes evolved. "How the girls have grownl" she exclaimed when she saw us. She
held my hand in hers for a moment and regarded me fondly and then said to her
sister, "Be sure to bring this one along when you visit me in July."
..
Когда она приехала пообедать со своей сестрой, мы ее почти не узнали.
Её внешний вид претерпел полную трансформацию. Ушли были простые туники и
сандалии, которые она всегда носила, а также плавный плащ и тюбетейка, которые
были почти ее торговой маркой. Вместо этого она появилась в очень умном наряде,
что Пол Пуаре, известный французский кутюрье, специально для нее разработал в
соответствии с ее вкусом к простым линиям. Для него это был отличный отход,
который только что запустил эксцентричную юбку юбки и коляску, украшенную
страусовыми шлейфами. И здесь у нас есть доказательства того, как Айседора
Дункан повлияла на современную реформу одежды, потому что именно через проекты
Пола Пуаре были скопированы ее идеи о том, что эволюционировала простая линия
сегодняшней одежды. «Как девочки выросли», - воскликнула она, увидев нас.
Некоторое время она держала меня за руку и с любовью смотрела на меня, а потом
сказала сестре: «Обязательно приведи это, когда придешь к мне в июле».
Back at school I lived as in a dream, counting the days from then on
till Tante Miss would get ready to leave. The middle of July came and went, and
still I had not received the impatiently awaited sign from her. Had she
forgotten? I was secretly elated that Isadora had singled me out, and having
missed her for so long I was naturally eager to be with my idol again. But I
also knew that Elizabeth suppressed favoritism, and judging by her former
actions I did not count much on my chances. Then suddenly, late one afternoon,
the governess came to me, saying, "Can you get packed in five minutes? Miss
Duncan is going to take you along. But only if you hurry!"
I got
downstairs with my hastily packed wicker suitcase just as Tante Miss stepped
into the waiting cab. I had no time to say goodbye to the girls. My heart was
beating fast with excitement in my joy to be with Isadora again.
..
Вернувшись в школу, я жил во сне, считая дни с тех пор, пока Танте
Мисс не уйдет. Середина июля пришла и ушла, и все же я не получил от нее
нетерпеливо ожидаемого знака. Разве она забыла? Я был тайно в восторге от того,
что Айседора выделила меня, и, пропустив ее так долго, я, естественно, хотела
снова быть с моим кумиром. Но я также знал, что Элизабет подавила фаворитизм, и,
судя по ее прежним действиям, я не очень рассчитывал на свои шансы. Внезапно,
однажды вечером, гувернантка подошла ко мне и сказала: «Можете ли вы упаковать
через пять минут? Мисс Дункан проведет вас. Но только если вы спешите!»
Я
спустился вниз с моим спешно упакованным плетеным чемоданом, когда Танте мисс
вошла в кабину ожидания. У меня не было времени попрощаться с девушками. Мое
сердце быстро билось от волнения в моей радости, чтобы снова оказаться с
Айседорой.
We arrived late at night in Ostend, and Isadora met us at the station.
At the hotel she softly opened the door to the room where her two children were
fast asleep with their English nanny. "You go and sleep in that bed over there
beside the nurse, darling, and I'll see you in the morning. Goodnight!" Getting
into bed beside her sleeping children, I had the sweet sensation of actually
being one of her children too. With this thought I went to sleep, feeling
happier than I had for a long time.
..
Мы прибыли поздно вечером в
Остенде, и Айседора встретила нас на вокзале. В отеле она тихонько открыла дверь
в комнату, где ее двое детей крепко спали со своей английской няней. «Ты спишь в
этой постели рядом с медсестрой, дорогой, и я увижу тебя утром. Спокойной ночи!»
Попадая в постель рядом с ее спящими детьми, у меня было приятное ощущение, что
я тоже один из ее детей. С этой мыслью я заснул, чувствуя себя счастливее, чем я
был надолго.
I awoke the next morning in a daze, not realizing immediately where I
was. Bright sunlight filtered through the shutters, and I could get a whiff of
tangy salt air and hear the waves thundering on the beach. Then I remembered we
had come to Ostend on the North Sea, and I jumped out of bed and stepped onto
the balcony to have a good look. My movements must have awakened Deirdre, for
when I returned she was sitting up in bed. The last time I saw her she had been
a mere infant. Now five years old, she looked me over carefully before asking
timidly, "Who are you?" "I am your new playmate," I said. "I hope we shall be
friends."
..
Я проснулся на следующее утро в оцепенении, не понимая, где
я был. Яркий солнечный свет просачивался через жалюзи, и я мог разглядеть
ощутимый соленый воздух и услышать волны, гремевшие на пляже. Затем я вспомнил,
что мы приехали в Остенде на Северном море, и я вскочил с кровати и вышел на
балкон, чтобы хорошо выглядеть. Мои движения, должно быть, разбудили Дейрдре,
потому что, когда я вернулся, она сидела в постели. В последний раз, когда я
видел ее, она была просто младенцем. Теперь, пять лет, она внимательно
посмотрела на меня, прежде чем спросить робко: «Кто ты?» «Я твой новый товарищ
по команде», - сказал я. «Надеюсь, мы будем друзьями».
"Have you seen my little brother?" she asked and pulled me over to his
crib. "His name is Patrick and he is twelve months old." The baby, who was the
son of Paris Singer, had blond curly hair. He looked very delicate and spent
most of the time sleeping.
..
«Вы видели моего младшего брата?» -
спросила она и потащила меня к своей кроватке. «Его зовут Патрик, ему двенадцать
месяцев». У ребенка, который был сыном Парижа Сингера, были блондиные вьющиеся
волосы. Он выглядел очень деликатно и большую часть времени проводил
спать.
Elizabeth Duncan's school, Darmstadt. Irma at left among her little
pupils; Elizabeth and Max Merz at right.
Deirdre and Irma aboard ship
to Egypt, 1912: snapshot by Isadora Duncan.
..
Школа Элизабет Дункан,
Дармштадт. Ирма слева от ее маленьких учеников; Элизабет и Макс Мерц
справа.
Дейдре и Ирма на борту корабля в Египет, 1912: снимок Айседоры
Дункан.
[] Isadora with Deirdre and Patrick.
"It would be a good idea if you taught Deirdre a few exercises," her
mother told me one day. At that time I had never taught anyone, and so Deirdre,
Isadora's little daughter, became my first pupil. She also suggested I teach her
some simple piece of poetry like William Blake's "Little Lamb, who made thee?
/Dost thou know who made thee,/Gave thee life, and bade thee feed/By the stream
and o'er the mead?" Whenever her mother asked her to recite the poem, the poor
child-timid and confused-could remember only the first line. Her mother would
frown and scold, gently urging her to make more of an effort. Being a sensitive
child, Deirdre would blush, hang her head, and start to cry.
..
«Было бы
неплохо, если бы вы научили Deirdre несколько упражнений», - сказала ей однажды
мать. В то время я никого не учил, и поэтому Деидре, маленькая дочь Айседоры,
стала моим первым учеником. Она также предложила мне научить ее простой поэзии,
такой как «Маленький Агнец» Уильяма Блейка, который сделал тебя? / Ты знаешь,
кто создал тебя, / Дал тебе жизнь и дал тебе питание / По ручью и о меду? "
Всякий раз, когда ее мать просила ее прочитать стихотворение, бедный ребенок,
робкий и смущенный, мог вспомнить только первую строчку. Мать нахмурилась и
ругалась, мягко призывая ее приложить больше усилий. Будучи чувствительным
ребенком, Дейрд покраснела, повесила голову и начала плакать.
To make her smile again, I dressed her in a pink candy-striped dress
with a red sash, gave her a red pail and shovel, and took her down to the beach.
There all the grownups sat in tall wicker chairs, which sheltered them from the
stiff breeze that made the water too cold for bathing. The children, fully
dressed, built sand castles at their feet. The band played in the pavilion on
the boardwalk. And the fashionably dressed summer visitors-,-the women in hobble
skirts with parasols, the men in white flannel trousers and blue jackets-paraded
up and down. Few people ventured into the water. When they did, they entered a
bathhouse on wheels, where they donned bathing suits that fully covered the
body. Then a team of horses pulled the bathhouse out to sea. I found it a
frightening experience and refused to do it more than once.
..
Чтобы
снова улыбнуться, я одела ее в розовое платье с красными полосками с красным
поясом, дала ей красное ведро и лопату и отвела ее на пляж. Там все взрослые
сидели в высоких плетеных креслах, которые защищали их от жесткого бриза,
который делал воду слишком холодной для купания. Дети, полностью одетые,
построили песчаные замки у их ног. Группа играла в павильоне на променаде. И
модно одетые летние гости, - женщины в хрупких юбках с зонтиками, мужчины в
белых фланелевых брюках и голубых куртках - парадоксали вверх и вниз. Мало кто
рисковал в воду. Когда они это сделали, они вошли в баню на колесах, где они
надели купальные костюмы, которые полностью покрыли тело. Затем команда лошадей
вытащила баню в море. Я нашел это пугающим опытом и отказался делать это не один
раз.
A most embarrassing thing happened to me at Ostend the day we boarded
Singer's yacht, the Lady Evelyn. We were about to take a channel cruise. "If the
weather is good," our host had told us, "we'll sail tomorrow for the Isle of
Wight to see the regatta at Cowes."
..
Самое неприятное случилось со мной
в Остенде в тот день, когда мы сели на яхту Сингера, леди Эвелин. Мы собирались
отправиться в круиз по каналу. «Если погода хорошая, - сказал наш хозяин, -
завтра мы отправимся на остров Уайт, чтобы увидеть регату в Коусе».
There was a crew of fifty on the luxurious yacht, which had a festive
air with all its pennants whipping gaily in the wind. She seemed to have more of
them than any other boat lying in the harbor, especially on the afterdeck.
..
На роскошной яхте находилась команда из пятидесяти человек, у которой
был праздничный воздух со всеми своими вымпелами, весело размахивающими на
ветру. Кажется, у них было больше их, чем на любой другой лодке, лежащей в
гавани, особенно на придурке.
The instant I stepped aboard, Paris Singer came to me. "I am so sorry
this unfortunate thing has happened," he said. "Please don't be too upset. It
was an accident-it couldn't be helped. You see, the handle of your suitcase
broke when it was carried across the gangplank, and it fell into the sea. The
sailor who was carrying the suitcase jumped in and fished it out. But I'm afraid
your clothes are ruined. I'm so sorry."
..
Как только я вышел на борт,
Парис Сингер пришел ко мне. «Мне очень жаль, что эта неудачная вещь произошла»,
- сказал он. «Пожалуйста, не слишком расстраивайся, это был несчастный случай -
ему не удалось помочь. Понимаете, ручка вашего чемодана сломалась, когда она
была перенесена через трап, и она упала в море. Матрос, который нес чемодан
вскочил и выудил его, но я боюсь, что твоя одежда испорчена. Мне очень
жаль.
I gazed in horror at all my things hanging on a clothesline on the
afterdeck, whipping madly in the breeze. It wasn't so much that they were wet as
the dreadful fact that-since I had packed my new red diary with them-they were
all hopelessly stained. Uncle Paris, as we children called him, gently placed
his arm about me when he saw my consternation. "I'm afraid there isn't anything
I can do," he said apologetically. "I wanted to telegraph Liberty's in London to
send down some new clothes for you, but Elizabeth said not to do that. She said
you could make out all right with what you have."
..
Я с ужасом смотрел
на все мои вещи, висящие на веревке для белья на придурке, безумно взбираясь на
ветру. Это было не так много, что они были мокрыми, как ужасный факт, что,
поскольку я упаковал с собой свой новый красный дневник, все они были безнадежно
окрашены. Дядя Париж, как мы его называли, мягко обнял меня, когда увидел мой
ужас. «Боюсь, я ничего не могу сделать, - сказал он извиняющимся тоном. «Я хотел
телеграфировать Либерти в Лондоне, чтобы отправить вам новую одежду, но Элизабет
сказала, чтобы она этого не делала. Она сказала, что сможешь разобраться с тем,
что у тебя есть».
That was typical of Tante Miss. I was not surprised. It did not,
however, increase my affection for her. On the entire cruise I wore the same
dress I had on when I came aboard, thanks to her. Finally, when we reached
Plymouth, Isadora took pity on me. She bought me the few new things I
desperately needed, and everything took on a more cheerful aspect. On that
cruise we visited the Channel Islands and Mont-Saint-Michel, then motored
through a part of Devonshire where Paris Singer had an estate near Paignton. All
too soon the summer holiday was over. The trip had to be cut short because of
Patrick's illness. The baby contracted a fever, and his mother was in a rush to
get to her own doctor in Paris.
A week later I reluctantly had to say
goodbye to Isadora. She came to see us off at the Gare du Nord where we boarded
the train back to Germany. It was then she took me completely by surprise by
saying quite casually, "Goodbye, dear. I'll see you next winter in Egypt."
..
Это было типично для Танте Мисс. Я не удивился. Однако это не
увеличило мою привязанность к ней. Благодаря этому, на всем круизе я носил то же
платье, что и я, когда я пришел на борт, благодаря ей. Наконец, когда мы дошли
до Плимута, Айседора сжалилась надо мной. Она купила мне несколько новых вещей,
которые мне отчаянно нужны, и все приняло более весёлый аспект. В этом круизе мы
посетили Нормандские острова и Мон-Сен-Мишель, затем проехали через часть
Девоншира, где у Парижа Сингер было поместье около Пейтона. Слишком скоро летний
праздник закончился. Поездка должна была быть прервана из-за болезни Патрика.
Ребенок заболел лихорадкой, и его мама была в спешке, чтобы добраться до своего
собственного врача в Париже.
Через неделю я неохотно попрощался с Айседорой.
Она приехала к нам в Гар дю Норд, где мы сели на поезд обратно в Германию.
Именно тогда она застала меня врасплох, сказав совершенно небрежно: «До
свидания, дорогой, я увижу тебя следующей зимой в Египте».
EGYPT! I caught my breath. Had I heard correctly? I was dying to ask
Elizabeth a thousand questions but refrained out of fear of how she might react.
She was often so peculiar in my regard that I thought it wiser to keep my
fingers crossed just in case and say nothing. From then on, the fall and winter
months seemed to drag along endlessly. Christmas came and went without a word
from Elizabeth about our coming trip. And then one day right after the New Year,
word got around that she was getting ready to leave. I heard her hobble down the
stairs from her top-floor bedroom, and anxiously I asked "Froecken," our Swedish
governess, "Has Tante Miss said anything about my going with her?"
"No, she
hasn't. Are you ready to go?"
..
ЕГИПЕТ! Я перевел дыхание. Слышал ли я
правильно? Я умирал, чтобы спросить Элизабет о тысячах вопросов, но воздержался
от страха перед тем, как она отреагирует. Она часто была настолько странной в
моем отношении, что я подумал, что мудрее держать пальцы на всякий случай и
ничего не говорить. С тех пор осенние и зимние месяцы, казалось, тянулись
бесконечно. Рождество пришло и прошло без слов от Элизабет о нашей поездке. И
вот однажды, после Нового года, стало известно, что она готовится уйти. Я
слышал, как она спустилась по лестнице из спальни на верхнем этаже, и я с
тревогой спросил «Froecken», нашу шведскую гувернантку: «Разве Тантэ Мисс что-то
сказала о моей поездке с ней?»
«Нет, она не сделала. Готовы ли вы?»
I assured her that this time I was fully prepared. My bag was packed
and all I needed was to hear my name called. At that instant from down in the
front hall I heard Elizabeth's voice inquire impatiently, "Where is Irma? Why
isn't she down here? If she isn't ready I shall have to leave without her." "I'm
coming! I'm coming!" I shouted exuberantly and flew downstairs.
"You lucky
girl!" Theresa, my roommate, called after me. "Give my love to Isadora, and
don't forget to write!"
..
Я заверил ее, что на этот раз я был полностью
подготовлен. Моя сумка была упакована, и все, что мне было нужно, это услышать
мое имя. В тот момент из передней части зала я услышал голос Елизаветы с
нетерпением: «Где Ирма, почему она не здесь? Если она не готова, мне придется
уйти без нее». «Я иду! Я иду!» Я изо всех сил кричал и летел вниз.
«Тебе
повезло!» Тереза, мой сосед по комнате, позвала меня. «Отдай свою любовь
Айседоре и не забудь написать!»
I had only time to wave to the other girls from the taxi that waited at
the side door. As usual, we were off in a rush. But I thought of my schoolmates
left behind in the winter snow when the Simplon Express crossed the Alps into
Italy, and how lucky I was indeed. For at Trieste we were to meet our host,
Paris Singer, and the rest of the party that sailed with us to Alexandria and
the fabled land of the pharaohs.
..
У меня было только время, чтобы
помахать другим девушкам из такси, которые ждали у боковой двери. Как обычно, мы
были в спешке. Но я думал о моих одноклассниках, оставшихся на зимнем снегу,
когда Simplon Express пересек Альпы в Италию, и как мне повезло. В Триесте мы
должны были встретиться с нашим хозяином, парижским певцом и остальной частью
вечеринки, которая плыла вместе с нами в Александрию и легендарную землю
фараонов.
Ancient Egypt has a fascination all its own. To a young girl of my age,
it was something straight out of the Arabian Nights. As in the days of
Cleopatra, we sailed leisurely up the legendary river in comfortable houseboats.
Arab servants in white caftan and red fez waited on us, bowing down to the
ground exclaiming, "Allah be with you!"
..
У древнего Египта есть свое
увлечение. Для молодой девушки моего возраста это было что-то прямо из «Арабских
ночей». Как и во времена Клеопатры, мы плавали до легендарной реки в
комфортабельных плавучих домах. На нас ждали арабские слуги в белом кафтане и
красной феске, склонившись на землю, восклицая: «Аллах с тобой!»
During the day we watched mud huts and ruined temples glide by. At
night, when the stars shone so brightly they looked like small moons, the air
was filled with the curious native chanting of the crew. Dark shadows danced to
the rhythmic beat of drums around a campfire. Most of our days under the hot
Egyptian sun were spent in sightseeing. On donkeys or camels, our party often
started out before sunrise to visit the ancient temples buried in the desert;
each one different, each one remarkable.
..
В течение дня мы наблюдали за
глиняными хижинами и разрушенными храмами. Ночью, когда звезды сияли так ярко,
они выглядели как маленькие луны, воздух наполнялся любопытным народным пением
команды. Темные тени танцевали до ритмического удара барабанов вокруг костра.
Большинство наших дней под жарким египетским солнцем проводилось в экскурсиях.
На ослах или верблюдах наша вечеринка часто начиналась до восхода солнца, чтобы
посетить древние храмы, погребенные в пустыне; каждый один другой, каждый
замечательный.
In Egypt, everything I saw took on the aspect of a fata morgana.
Nothing seemed quite real. When, for example, after hours of sightseeing, one is
tired and longs for a cool drink and a light collation-none of which can be
obtained in the middle of the Libyan desert-then, lo and behold, a camel caravan
appears like a mirage from out of nowhere. In a twinkling, like rubbing
Aladdin's lamp, the camel drivers unload chairs and tables laden with sparkling
cloths, and glass and silver are set up in the shade of a colonnade. A succulent
meal of cold chicken, cold champagne, ripe dates, rae hat lukoum (a Turkish
delight), and Arabian coffee is served. After this repast fit for a pharaoh, all
is removed and the caravan, with the swinging gait peculiar to camels, silently
vanishes over the horizon.
..
В Египте все, что я видел, приобрело аспект
фата-морганы. Ничто не казалось вполне реальным. Когда, например, после
нескольких часов осмотра достопримечательностей, вы устали и жаждете прохладного
напитка и легкой сортировки - ни одна из которых не может быть получена в
середине ливийской пустыни, - тогда, вот и вот, караван верблюдов выглядит как
мираж из ниоткуда. В мерцающем, как и трясущаяся лампа Аладдина, верблюжьи
водители разгружают стулья и столы, нагруженные сверкающими тканями, а стекло и
серебро устанавливаются в тени колоннады. Сочная еда холодного цыпленка,
холодного шампанского, спелых дат, рау-шляпы люкум (турецкий восторг) и
арабского кофе. После того, как эта репата подходит для фараона, все удаляется,
и караван с размахивающей походкой, характерной для верблюдов, бесшумно исчезает
над горизонтом.
One day, while visiting the Osiris temple near Abydos, I had another
eerie experience. The temple was then still half-buried in sand, being explored
by Professor Whittimore, the famous archaeologist. I walked along a raised
boulder to get a better view of the desert and suddenly discovered that I was
walking along one of the stone beams that was part of the roof, with a drop of
fifty feet on either side. I cried out in alarm and was about to turn around in
a state of panic, when I heard a quiet voice from way down below in the temple,
saying, "Don't turn! Keep steady; look straight ahead and walk to the end. You
can get off there."
..
Однажды, посетив храм Осириса возле Абидоса, у
меня был еще один жуткий опыт. Затем храм был по-прежнему похоронен в песке, его
исследовал профессор Уиттимор, известный археолог. Я шел вдоль поднятого валуна,
чтобы лучше рассмотреть пустыню, и вдруг обнаружил, что я иду по одному из
каменных балок, которые были частью крыши, с капелькой по пятьдесят футов с
обеих сторон. Я взволнованно вскрикнул и собирался развернуться в состоянии
паники, когда я услышал тихий голос со стороны вниз в храме и сказал: «Не
поворачивайся, держись, смотри прямо вперед и иди до конца Вы можете
выйти.
It was Isadora's voice guiding me to safety as, dizzy from the height,
I tried to step forward as firmly as I could. I felt like a tightrope walker in
some kind of nightmare, scared to death, never thinking I could make it. I did
so, but only because of Isadora.
..
Это был голос Айседоры, направляющий
меня к безопасности, как головокружение с высоты, я попытался шагнуть так
твердо, как только мог. Я чувствовал себя канатным ходунком в каком-то кошмаре,
напуганном до смерти, и не думал, что смогу это сделать. Я сделал это, но только
из-за Айседоры.
The temple that was destined to have special significance for me was
called Kom Ombo. Between Luxor and Aswan, our most southern stop before turning
back, we passed through the narrow gorge of Silsileh, reaching Kom Ombo after
dark. A full moon illuminated the temple, splendidly situated on a bluff
directly above the river. It stood so close to the river that the propylaea had
been washed away, but the building was protected by a high wall, and was the
only ancient edifice erected directly on the banks of the Nile. Its other
peculiarity was that it was dedicated to twin deities-Horus and Sobk-spirits of
good and evil.
..
Храм, предназначенный для меня для меня, был назван Ком
Омбо. Между Луксором и Асуаном, наша самая южная остановка, прежде чем повернуть
назад, мы прошли через узкое ущелье Сильсиле, достигнув Ком Омбо после
наступления темноты. Полная луна освещала храм, великолепно расположенный на
блефе прямо над рекой. Он стоял так близко к реке, что пропилея была смыта, но
здание было защищено высокой стеной и было единственным древним сооружением,
воздвигнутым прямо на берегах Нила. Его другая особенность заключалась в том,
что он был посвящен божествам-близнецам - Хорусу и Собкам-духам добра и
зла.
After dinner that night, I leaned against the railing on deck and gazed
long and thoughtfully at the mysterious temple. All life and purpose gone, for
how long had it brooded there in calm grandeur throughout the forgotten
centuries? As I stood gazing, the silence was suddenly broken by strains of soft
music. Beethoven's "Moonlight Sonata" came floating through the warm air;
perfect music for a perfect setting. As if the great composer had written it
especially for this scene, the beauty of the music blended with the radiant
night and the mysterious temple bathed in white moonlight. Lost in my reverie, I
was startled when someone suddenly whispered in my ear, "Quickly, come along
with me."
..
После обеда той ночью я прислонился к перилам на палубе и
долго смотрел в таинственный храм. Вся жизнь и цель ушли, как долго она
размышляла там в спокойном величии в течение забытых столетий? Когда я стоял,
глядя, тишина была внезапно сломана напряжениями мягкой музыки. Бетховенская
«Лунная соната» проплыла сквозь теплый воздух; идеальная музыка для идеальной
настройки. Как будто великий композитор написал это специально для этой сцены,
красота музыки сочеталась с сияющей ночью и таинственным храмом, залитым белым
лунным светом. Потерянный в моей задумчивости, я был поражен, когда кто-то вдруг
прошептал мне на ухо: «Быстро, пойдем со мной».
I had not heard anyone approach. Elizabeth motioned me to join her. She
conducted me to her cabin while Hener Skene, Isadora's pianist, continued to
play on the grand piano that had been especially installed on the open deck for
this journey on the Nile.
..
Я никого не слышал. Элизабет жестом
пригласила меня присоединиться к ней. Она провела меня в своей каюте, а Хенер
Скене, пианист Айседоры, продолжил играть на рояле, специально установленном на
открытой палубе для этого путешествия по Нилу.
She asked if I had brought my dance tunic along. Then I knew. The last
thing I wanted to do was to dance for the company. As for dancing in front of
Isadora, the very thought made me tremble. She had not seen me dance for three
years. In my secret heart I did not wish to show her the result of three years
of Body Culture a la Elizabeth Duncan. I dreaded the outcome; and, hoping I
would be let off, I said quite truthfully that I had not brought my
tunic.
"Well, that doesn't matter," Elizabeth said. She took her silk
nightgown off a hook. "Here, wear that," she said. When she had arranged the
gown to look like a short tunic, she said, "There, that's not too bad. No one
will notice. Isadora wants you to dance."
..
Она спросила, привезла ли я
свою танцевальную тунику. Тогда я знал. Последнее, что я хотел сделать, это
танцевать для компании. Что касается танцев перед Айседорой, сама мысль
заставляла меня дрожать. Три года она не видела, как я танцую. В моем тайном
сердце я не хотел показывать ей результат трехлетней Культуры тела a la Элизабет
Duncan. Я боялся исхода; и, надеясь, что меня отпустит, я сказал совершенно
правдиво, что я не принесли свою тунику.
«Что ж, это не имеет значения, -
сказала Элизабет. Она сняла свою шелковую ночную рубашку с крючка. «Вот, надень
это», - сказала она. Когда она устроила платье в виде короткой туники, она
сказала: «Там, это не так уж плохо. Никто не заметит. Айседора хочет, чтобы ты
танцевал».
Imagining that I would dance on the open deck, which was luxuriously
covered with deep-piled Oriental rugs, I asked, "Is Mr. Skene going to play for
me?"
Elizabeth shook her head. "No," she said, "Isadora wants you to
dance in the temple."
..
Представляя, что я буду танцевать на открытой
палубе, которая была роскошно покрыта глубоко уложенными восточными коврами, я
спросил: «Может, мистер Скин будет играть за меня?»
Элизабет покачала
головой. «Нет, - сказала она, - Айседора хочет, чтобы ты танцевал в
храме».
Quickly grasping at another excuse to get out of it, I asked, "How can
I dance barefoot in the temple when the floor is covered with stone and rubble?"
"Wear your sandals. No, they make too much noise scraping the stone floor;
wear your sneakers."
Again I grasped at a straw and told her I hadn't a pair
with me, only to be disappointed when she said, "Here, take mine; they'll do."
When she said, "All right, let's go," I cried in alarm, holding back, "Oh,
no! Tante Miss, I really cannot go!" "Why not?" She gave me a sharp glance and
clicked her tongue, a trick that always irritated me.
"Because," I wailed
unhappily, "I really don't know how to dance any more-that's why!"
"Nonsense! Who ever heard of such a thing! Just do as I tell you to and
let's have no more fuss."
..
Быстро схватившись за другое оправдание,
чтобы выбраться из него, я спросил: «Как я могу танцевать босиком в храме, когда
пол покрыт камнем и щебнем?»
«Носите свои сандалии. Нет, они слишком много
шумят, соскабливая каменный пол, носите свои кроссовки».
Я снова схватил
соломинку и сказал ей, что у меня нет пары со мной, только чтобы разочароваться,
когда она сказала: «Вот, возьмите мои, они сделают».
Когда она сказала:
«Хорошо, пойдем», я взволнованно вскрикнула, сдерживая: «О, нет, Танте, мисс, я
действительно не могу уйти!» "Почему бы и нет?" Она бросила на меня острый
взгляд и щелкнула языком, трюк, который всегда меня раздражал.
«Потому что, -
неслышно сказал я, - я действительно не знаю, как танцевать больше! Вот
почему!»
«Чепуха! Кто когда-нибудь слышал об этом? Просто сделай то, что я
тебе скажу, и давай больше не будем суетиться».
With these words she led me by the hand into the temple, like a lamb to
the sacrifice. The ancient shrine with its two altars dedicated to the deities
of good and evil, which only a moment ago I had found so beautiful, now looked
frightening. I was forced to dance here against my will and better instinct by
the twin personalities who so far had shaped my life. What would the outcome be?
..
Этими словами она вела меня за руку в храм, как ягненок к жертве.
Древняя святыня с двумя алтарями, посвященная божествам добра и зла, которые
только мгновение назад я нашла так красиво, теперь выглядела пугающей. Я был
вынужден танцевать здесь против моей воли и лучшего инстинкта близнецов, которые
до сих пор формировали мою жизнь. Каким будет результат?
"Ah, here she is," I heard Isadora say as I entered the forecourt where
the whole party sat on broken columns and other bits of ruins strewn about. "Are
you going to dance for us, my dear?"
"I don't know what to dance," I murmured
sullenly, "without music and everything ...."
..
«Ах, вот она», -
услышала я Айседора, когда я вошёл в преддверие, где вся вечеринка сидела на
разбитых колоннах и разбросанных развалинах развалин. «Ты собираешься танцевать
за нас, моя дорогая?»
«Я не знаю, что танцевать, - угрюмо пробормотал я, -
без музыки и всего ...»
"On such a wonderful moonlight night," Isadora enthused, "in this
beautiful temple surely inspiration should not be lacking. Dance anything you
fancy, whatever comes to mind." Only one thought came to my mind and that was to
run away as fast as I could. But my training as a Duncan pupil prevailed, and I
automatically reacted to the old belief that the performance must go on. With a
feeling of "Well, let's have it over with as quickly as possible," I started to
move as gracefully as I could without stumbling in my too large sneakers over
the broken masonry and rubble littering the floor. To keep some kind of rhythm,
I silently hummed a familiar waltz melody to myself. To this unheard tune, I
turned and swayed and leaped around in front of my audience for a few seconds in
a perfunctory mood, simply to comply with Isadora's request until my sense of
the utter inadequacy of the whole performance struck me dead in my tracks. That
it must have seemed even worse to Isadora I could guess without being told.
..
«В такую ?чудесную лунную ночь, - восторженно спросила Айседора, - в
этом прекрасном храме не должно быть недостатка в вдохновении. Танцуйте все, что
угодно, что угодно, что приходит на ум». Только одна мысль пришла мне в голову,
и это должно было убежать как можно быстрее. Но мой тренинг как ученик Дункана
преобладал, и я автоматически отреагировал на прежнее мнение, что
производительность должна продолжаться. С чувством «Хорошо, давайте справимся с
ним как можно быстрее», я начал двигаться так же изящно, как мог, не спотыкаясь
в моих слишком больших кроссовках над сломанной кладкой и щебнем, засоряющим
пол. Чтобы сохранить какой-то ритм, я молча произнесла знакомую вальсовую
мелодию. К этой неслыханной мелодии я повернулся и покачнулся и прыгнул около
моей аудитории в течение нескольких секунд в поверхностном настроении, просто
чтобы удовлетворить просьбу Айседоры, пока мое чувство полной неадекватности
всей работы не показалось мне мертвой на моих следах. То, что Айседора, похоже,
еще хуже, я мог догадаться, не сказав.
The instant I stopped, the immemorial silence my scraping feet had
disturbed settled once again over the ruined temple. No one had moved or clapped
their hands or made any comment. Embarrassed, I sat there waiting for the
verdict that was inevitably to come from my idol.
..
В тот миг, когда я
остановился, незаметная тишина, которую мои соскоблившие ноги потревожили, снова
поселилась над разрушенным храмом. Никто не двигался, не хлопал в ладоши и не
комментировал. Смущенный, я сидел там, ожидая вердикта, который неизбежно должен
был произойти от моего кумира.
Slowly rising from her seat, Isadora spoke in gentle tones, but
deliberately and distinctly:
"Have you noticed how entirely unrelated her
dance movements were to these extraordinary surroundings? She seemed to be
completely unaware of them. What she just did consisted of some pretty little
dance gestures she has learned-very nice, very light-hearted, but not in the
slightest degree in harmony with the almost awesome sense of mystery that
pervades this place and of which you are all, I am sure, deeply aware."
..
Медленно вставая со своего места, Айседора говорила нежными тонами, но
сознательно и отчетливо:
«Вы заметили, насколько совершенно не связаны ее
танцевальные движения с этими необыкновенными окружениями? Она, казалось,
совершенно не знала о них. То, что она только что делала, состояла из довольно
маленьких танцевальных жестов, которые она выучила - очень мила, очень
беззаботная, но не в малейшей степени в гармонии с почти удивительным чувством
тайны, которое пронизывает это место и из которого вы все, я уверен, глубоко
осознаю ».
In the pause that followed I felt like sinking into the ground. I
realized how true her criticism was. But why did she have to make it in front of
all these people? My pride was hurt, and in stupid, girlish fashion I resented
this action, especially since I had been made to dance against my better
judgment. I was about to get up and rush from the temple when Isadora resumed
her impromptu lecture.
..
В следующей паузе я почувствовал, как
погрузился в землю. Я понял, насколько верна ее критика. Но почему она должна
была сделать это перед всеми этими людьми? Моя гордость была утомлена, и в
глупой, девичьей манере я возмущался этим действием, тем более, что меня
заставили танцевать против моего лучшего суждения. Я собирался встать и спешить
с храма, когда Айседора возобновила свою импровизированную лекцию.
"Any dance movement executed in a place like this"-and she swept the
vast enclosure with a majestic gesture of her right arm-"must be in close
rapport with the mystical vibrations these temple ruins generate. Let me show
you what I mean." Adjusting her flowing white shawl, she strode across the court
and disappeared into the shadows in the background. The members of our party
regrouped themselves, seating themselves closer to watch what was going to
happen. Among Isadora's and Singer's guests were the French artist Grandjouan*
and the composer Dupin. There was also an elderly French couple, the Count and
Countess de Berault, whose given names were Tristan and Isolde. All of them were
great admirers of Isadora's art.
* Grandjouan's sketches of Isadora were all
made from life and give a true impression of her movements-which is not the case
with those artists who depicted her from memory, in some instances even after
her death.
..
«Любое танцевальное движение, исполненное в таком месте», -
и она с величественным жестом охватила огромную ограду своей правой рукой -
«должно быть в тесной взаимосвязи с мистическими вибрациями, которые порождают
эти разрушения храма». Позвольте мне показать вам, что я имею в виду."
Приспосабливая свой плавный белый платок, она шагнула через двор и скрылась в
тени на заднем плане. Члены нашей партии перегруппировались, собравшись ближе,
чтобы посмотреть, что произойдет. Среди гостей Айседоры и Сингера были
французский художник Гранджуан* и композитор Дюпин. Была также пожилая
французская пара, граф и графиня де Беро, имена которых были Тристан и Изольда.
Все они были великими поклонниками искусства Айседоры.
*Очерки Гранджуана из
Айседоры были сделаны из жизни и дали истинное впечатление о ее движениях, что
не относится к тем художникам, которые изображали ее из памяти, в некоторых
случаях даже после ее смерти.
Presently, as we peered into the background, we saw her emerge from the
deep shadows cast by a peristyle of such massive proportions that it dwarfed her
white-clad figure. But as soon as she started to move in and out of the tall
lotus columns she seemed to grow in stature. The long shadows cast by the
columns on the floor of the court formed a symmetrical pattern. And each time
she stepped in her state! y dance from the shadows into the strip of bright
moonlight in between, there was a sudden flash created by her appearance.
Alternating in this manner the entire length of the colonnade, slowly in one
direction and faster coming back, she created a striking rhythm of brilliant
flashes, which in a strange way suggested the beat of music. It was a piece of
magic that held her onlookers spellbound.
..
В наше время, когда мы
заглядывали в прошлое, мы увидели, как она вышла из глубоких теней, брошенных
перистилем из таких массивных пропорций, что она затмевала ее белокожие фигуры.
Но как только она начала двигаться и выходила из высоких столбцов лотоса, она,
казалось, выросла ростом. Длинные тени, отбрасываемые колоннами на полу,
образовывали симметричный узор. И каждый раз она входила в ее состояние! y
танцевать из тени в полосу яркого лунного света между ними, внезапная вспышка,
созданная ее внешностью. Чередуя таким образом всю длину колоннады, медленно в
одном направлении и быстрее возвращающуюся, она создала яркий ритм блестящих
вспышек, что странным образом показало ритм музыки. Это была волшебная магия,
которая заставляла ее наблюдателей очаровывать.
When Isadora returned to her friends, they voiced their admiration. The
French countess embraced her crying, "C'etait magnifique, magnifique!"
Chatting animatedly about the phenomenon they had just witnessed-one that
only an artist of genius could produce-the company slowly wended their way down
the narrow path to the houseboats below. I remained alone in the temple. I, her
pupil, had not seen Isadora dance for years. For me, this demonstration of her
great powers was like manna from heaven.
..
Когда Айседора вернулась к
своим друзьям, они выразили свое восхищение. Французская графиня обняла ее плач,
«C'etait magnifique, magnifique!»
Беседуя о феномене, который они только что
засвидетельствовали, он произвел только гениальный художник - компания медленно
пробивалась по узкой тропинке к плавучим домам ниже. Я остался один в храме. Я,
ее ученик, не видела Айседору в течение многих лет. Для меня эта демонстрация ее
великих сил была подобна манне с небес.
Once more I wished, as I did when I first saw her, that I could dance
like that. To my now more adult eyes, this was a revelation of what the true art
of the dance should be. I had been taught a great lesson, one I would never
forget, this moonlight night in the temple of Kom Ombo.
..
Еще раз я
хотел, как я это делал, когда впервые увидел ее, чтобы я мог танцевать так. Для
моих теперь более взрослых глаз это было откровением того, каково должно быть
истинное искусство танца. Мне научили большой урок, который я никогда не забуду,
эту лунную ночь в храме Ком Омбо.
You Must Be. My Children
Вы должны быть. Мои дети
MY holiday with Isadora in Egypt came to an end on my fifteenth
birthday. The next day Elizabeth and I started on our long trip back to
Darmstadt. We would have continued on to the Holy Land with the others had we
not received an urgent message from Max Merz to return immediately. He had
arranged a command performance to be given for the Grand Duke and Duchess of
Weimar.
..
Мой праздник с Айседорой в Египте закончился к пятнадцатому
дню рождения. На следующий день мы с Элизабет отправились в Дармштадт. Мы бы
продолжили путь к Святой Земле вместе с другими, если бы мы не получили срочное
сообщение от Макса Мерца, чтобы немедленно вернуться. Он устроил командный
спектакль для великого князя и герцогини Веймарской.
Coming from ancient Egypt, where I had danced like some pagan priestess
on the rough stones in a temple by the Nile, I was now to dance on the polished
parquet floor of an eighteenth-century palace. We performed for the Duke and his
court in a lovely music room in the old Amalienpalast, illuminated by hundreds
of candles burning in golden chandeliers. Here we went through the same dance
exercises Elizabeth had taught us. But the memory of Kom Ombo, still fresh in my
mind, made her unimaginative physical culture drill even harder to bear. Oh, how
I longed for just one more lesson from Isadora! Little did I realize then how
soon my ardent wish would be fulfilled. Ever since her liaison with the man who
could provide her with luxury and every mundane distraction money could buy,
Isadora's career had been neglected. But suddenly, upon her return from Egypt,
she experienced an upsurge of her creative impulse. She once said of her
constant struggle between her physical and her spiritual natures, "The woman in
me and the artist are always fighting for the upper hand. But the artist always
wins in the end."
..
Исходя из древнего Египта, где я танцевал как
какая-то языческая жрица на необработанных камнях в храме Нила, я теперь должен
был танцевать на полированном паркетном дворе дворца восемнадцатого века. Мы
выступали для герцога и его двора в прекрасной музыкальной комнате в старом
Амалиенпаласте, освещенной сотнями свечей, горящих в золотых люстрах. Здесь мы
прошли те же танцевальные упражнения, которые преподавала нам Элизабет. Но
память о Ком Омбо, все еще свежая в моем сознании, сделала ее невообразимую
физическую культуру еще более сложной. О, как я жаждал еще одного урока от
Айседоры! Мало ли я понял, как скоро мое горячее желание исполнится. С тех пор,
как ее связь с человеком, который мог бы предоставить ей роскошь и все мирские
деньги отвлекаться, можно было купить, карьеру Айседоры пренебрегли. Но
внезапно, по возвращении из Египта, она испытала всплеск ее творческого
импульса. Однажды она сказала о своей постоянной борьбе между своей физической и
духовной природой: «Женщина во мне и художник всегда сражаются за верх, но
художник всегда побеждает в конце».
She retired to her house in Neuilly and set herself to work with
renewed vigor, composing a whole program of new dances. She remarked at the
time:
There was a time when I filled my copybooks with notes and
observations when I, myself, was filled with an apostolic sentiment for my art.
When all kinds of naive audacities were mine. In those times I wanted to reform
human life in its smallest details of costume, morals or nourishment.
..
Она ушла в свой дом в Нейи и начала работать с новой энергией, сочиняя
целую программу новых танцев. В то время она заметила:
Было время, когда я
наполнил свои тетради заметками и наблюдениями, когда я сам был наполнен
апостольским настроением для своего искусства. Когда все виды наивных
самоуверенностей были моими. В те времена я хотел реформировать человеческую
жизнь в своих мельчайших деталях костюма, морали или питания.
But ten years have passed since then and I have since had the leisure
to prove the vanity of my noble ambitions. I now occupy myself entirely with the
joys of my work and the preoccupation of my art. One can speak better of the
dance by dancing than by the publication of commentaries and explanations. True
art has no need for them, it speaks for itself.*
*From a program note,
Teatro Costanzi, Rome; cf. Art, p. I oo. !26 DUNCAN DANCER
..
Но прошло
уже десять лет, и с тех пор у меня был досуг, чтобы доказать суету моих
благородных амбиций. Я теперь полностью занимаюсь радостями своей работы и
заботой о своем искусстве. Танцы можно лучше танцевать, чем публикация
комментариев и объяснений. Истинное искусство не нуждается в них, оно говорит
само за себя.*
*Из примечания к программе, Театр Костанци, Рим; ср
Искусство, с. I oo. ! 26 DUNCAN DANCER
Entering her beautiful three-story studio in Neuilly was like entering
a cathedral. The long blue drapes covering the walls and hanging down from the
ceiling in heavy folds suggested a Gothic interior. The soft light filtering
through alabaster lamps overhead lent a mystic atmosphere. An open stair-way at
one end led to her private apartment upstairs, which was lavishly decorated by
Paul Poiret. In this Parisian retreat the American dancer lived and worked
alone. Her two children, with the nurse and servants, lived in a separate
adjoining dwelling.
..
Вход в ее прекрасную трехэтажную студию в Нейи был
похож на вход в собор. Длинные синие драпировки, покрывающие стены и свисающие с
потолка в тяжелых складках, предполагали готический интерьер. Мягкая светлая
фильтрация через алебастровые лампы над головой придавала мистической атмосфере.
Открытая лестница на одном конце привела к ее частной квартире наверху, которая
была щедро украшена Полом Пуаре. В этом парижском отступлении американская
танцовщица жила и работала одна. Её двое детей, с медсестрой и слугами, жили в
отдельном прилегающем жилище.
She took her work very seriously. Like other great creative artists,
she craved solitude to work out her ideas. Nobody ever watched her doing it.
Aside from the indispensable musician who acted as her accompanist and usually
played in a corner with his back to her, no one was present. Not even her pupils
were there unless she was choreographing special dances for them. That was the
only time I ever saw her at work creatively. Otherwise, her studio was
sacrosanct, and not even members of her family could enter. "My dance is my
religion," she had often said; and she meant it. Of course, occasionally when
she gave some of her gay parties in the studio, she would improvise on the spur
of the moment if her guests asked her to dance. But then it would be something
light and frivolous; never anything senous.
..
Она очень серьезно
относилась к ней. Как и другие великие творческие художники, она жаждала
одиночества, чтобы выработать свои идеи. Никто никогда не смотрел, как она это
делает. Помимо незаменимого музыканта, который выступал в качестве ее
аккомпаниатора и обычно играл в углу спиной к ней, никто не присутствовал. Даже
ее ученики не были там, если бы она не занималась хореографией специальных
танцев для них. Это был единственный раз, когда я видел ее на работе творчески.
В противном случае ее студия была неприкосновенной, и даже члены ее семьи не
могли войти. «Мой танец - моя религия», - часто говорила она; и она это имела в
виду. Конечно, иногда, когда она давала некоторые из своих веселых вечеринок в
студии, она бы импровизировала на мгновение, если ее гости попросили ее
потанцевать. Но тогда это было бы легко и легкомысленно; никогда ничего
сентиментального.
Another detail connected with her method of work I want to explain: she
never practiced her dances before a mirror. She used the large wall mirror
hidden behind the curtains only to check on her gymnastics and exercises at the
barre, which she vigorously engaged in every morning. But when it came to
dancing, she rejected this method of self-observation, claiming it only
interfered with her inner concentration and expression. None of her pupils used
a mirror in her work. Her credo when it come to expressing music, as she often
told her pupils, was "to look within and dance in accordance with a music heard
inwardly."
..
Еще одна деталь, связанная с ее методом работы, я хочу
объяснить: она никогда не практиковала свои танцы перед зеркалом. Она
использовала большое зеркало, скрытое за занавесками, только чтобы проверить ее
гимнастику и упражнения на барре, которые она энергично занимала каждое утро. Но
когда дело дошло до танцев, она отвергла этот метод самонаблюдения, утверждая,
что это только мешало ее внутренней концентрации и выражению. Ни один из ее
учеников не использовал зеркало в своей работе. Её кредо, когда речь заходит о
выражении музыки, как она часто говорила своим ученикам, заключалась в том,
чтобы «заглянуть внутрь и потанцевать в соответствии с услышанной
музыкой».
She claimed that there were three kinds of dancers: first, those who
consider dancing as a sort of gymnastic drill, made up of impersonal and
graceful arabesques; second, those who, by concentrating their minds, lead the
body into the rhythm of a desired emotion, expressing a remembered feeling or
experience; and finally, those who "convert the body into a luminous fluidity,
surrendering it to the inspiration of the soul." This last she saw as the truly
creative dancer.*
*CЈ. Art, pp. 5 r-sz.
..
Она утверждала, что есть
три вида танцоров: во-первых, те, кто считают танцами своего рода гимнастическим
упражнением, состоящим из безличных и изящных арабесок; во-вторых, те, кто,
концентрируя свой ум, приводят тело в ритм желаемой эмоции, выражая
запоминающееся чувство или опыт; и, наконец, те, кто «преобразует тело в
светящуюся текучесть, отдавая его вдохновению души». Это последнее, что она
видела как по-настоящему творческую танцовщицу. *
*CЈ. Искусство, стр. 5
r-sz.
In the spring of 1913 Isadora asked her sister to bring the older
girls, her original pupils, to Paris to appear with her in a series of
performances at the Chatelet Theatre. The last time we had entered her beautiful
studio on the Rue Chauveau was in I 909, as children. We now returned as young
girls, eager to resume our studies with the only person in the world who could
teach us to progress in our art.
..
Весной 1913 года Айседора попросила
сестру принести старших девочек, ее первоначальных учеников, в Париж, чтобы
появиться с ней в серии выступлений в театре Шатле. Последний раз, когда мы
вошли в ее прекрасную студию на улице Шово, я был в 909 году, как дети. Мы
теперь вернулись как молодые девушки, которые хотели возобновить учебу с
единственным человеком в мире, который мог бы научить нас продвигаться в нашем
искусстве.
Our happy anticipation was dashed to the ground the day of our first
lesson. It was only natural that Isadora (whose brain-children we represented)
should be disappointed with our manner of dancing. Four years of regimented
training under the tutelage of her sister had left their mark on us.
"They
are terrible, simply terrible! Impossible! Whatever shall I do with them?" she
wailed disconsolately, addressing her pianist Hener Skene.
..
Наше
счастливое ожидание было разбито на землю в день нашего первого урока.
Естественно, что Айседора (чьи мозговые дети мы представляли) должна быть
разочарована нашей манерой танцев. Четыре года регламентированного обучения под
опекой ее сестры оставили на нас свой след.
«Они ужасные, просто ужасные!
Невозможно! Что бы с ними делать?» - неумолимо вопила она, обращаясь к своему
пианисту Хенеру Сене.
Her reaction, though not quite unexpected, was nevertheless a shock to
her doting pupils, who stood there speechless and with long faces, wishing they
could crawl under a stone and hide. Her words cut deep. "What has happened to
them? They dance without animation, stiff, without expression, without inner
feeling-like automations! "
..
Её реакция, хотя и не совсем неожиданная,
была, тем не менее, шоком для ее доблестных учеников, которые стояли там
безмолвные и с длинными лицами, желая, чтобы они ползли под камнем и прятались.
Её слова прозвучали глубоко. «Что с ними случилось? Они танцуют без анимации,
жестки, без выражения, без внутренних чувственных автоматов!»
With these words she pronounced her verdict on the Elizabeth Duncan
School of which we were only the pitiful products. But we girls, or rather
victims of Max Merz and his obsession with his Korperkultur and racial hygiene,
had to bear the brunt of Isadora's condemnation in silence. We swallowed hard,
choked back our tears, and tried with all our might to do better, hoping that
under her inspired guidance we would soon recapture her spirit and come closer
to her ideal.
..
С этими словами она произнесла свой вердикт в школе
Элизабет Дункан, в которой мы были всего лишь жалкими продуктами. Но мы,
девочки, вернее, жертвы Макса Мерза и его одержимость своим корперкультурой и
расовой гигиеной, должны были нести на себе тяжесть осуждения Айседоры в
молчании. Мы с трудом сглотнули, задушили наши слезы и изо всех сил старались
сделать лучше, надеясь, что под ее вдохновенным руководством мы скоро вернем ей
дух и приблизимся к ее идеалу.
Unfortunately, she turned out to be a very impatient teacher. Her
method consisted in demonstrating the sequence of a dance perfectly executed by
herself. Then, without demonstrating it step by step, she expected her pupils to
understand immediately and repeat it. Impossible, of course. She danced the
sequence again and again without obtaining any result and then gave up in
disgust. When her pianist politely suggested she repeat the fast dance movement
at a slower tempo so we could get the steps, she readily consented.
..
К
сожалению, она оказалась очень нетерпеливой учительницей. Её метод состоял в
том, чтобы продемонстрировать последовательность танца, прекрасно выполненную
ею. Затем, не демонстрируя этого шаг за шагом, она ожидала, что ее ученики сразу
поймут и повторят это. Невозможно, конечно. Она снова и снова танцевала, не
получив никакого результата, а затем сдалась с отвращением. Когда ее пианистка
вежливо предложила ей повторить движение быстрых танцев в более медленном темпе,
чтобы мы могли сделать шаги, она с готовностью согласилась.
And then a curious thing happened. She floundered and found herself
incapable of demonstrating the movement step by step. She looked surprised and
then annoyed at several unsuccessful attempts to come to grips with the
situation. Wearily, she leaned against the piano and said to Skene, "How
perfectly extraordinary! This is quite a revelation to me. I am apparently
unable to dissect my own dance in order to teach it to others. I had no idea how
difficult this would be for me. I can dance my own choreography, but am unable
to analyse any part of it for the benefit of others."
..
А потом
произошло любопытное. Она барахталась и оказалась неспособной продемонстрировать
движение шаг за шагом. Она выглядела удивленной, а затем раздражалась
несколькими неудачными попытками справиться с ситуацией. Утомленно она
прислонилась к пианино и сказала Спену: «Как совершенно необычно! Это для меня
совершенно откровение. Я, по-видимому, неспособен вскрыть свой собственный
танец, чтобы научить его другим. Я понятия не имел, насколько это сложно сделать
Я могу танцевать свою собственную хореографию, но не могу анализировать ее часть
на благо других».
"That often happens to creative artists," Skene interposed. "The
methodical approach is not a basis for inspiration. Teaching is an art in
itself. Your own style of teaching is entirely by example and inspiration. There
is nothing wrong with this method, only it is more difficult for the pupil,
that's all."
..
«Это часто случается с творческими художниками, -
вмешался Скин. «Методический подход не является основанием для вдохновения.
Обучение - это искусство само по себе. Ваш собственный стиль обучения - это
всего лишь пример и вдохновение. В этом методе нет ничего плохого, только
ученику это сложнее, вот и все."
Difficult was right. She continued to train us in this "catch as catch
can" fashion, repeating the dance movement until at least one of us caught on.
Then she would say, "You have got the movement correctly. Now teach the others
and I expect everybody to have it right by tomorrow." And that was that. Our
dogged determination to master the advanced technique she had developed over the
past years, while we were deprived of her teaching, paid off in the end. Seeing
us work so hard every day, eager to make up for so much time lost, she took note
of our progress and eventually devoted much of her time to teaching us a whole
series of new dances, most of them set to the music of Schubert and Gluck. The
audience, when they watched us perform in the theatre and admired our dancing
because it seemed so effortless and spontaneous, imagined that all they needed
was a few yards of chiffon and they could do the same. They had not the
slightest conception of the amount of work and technique involved.
..
Трудно было правильно. Она продолжала тренировать нас в этом способе
«поймать как поймать», повторяя танцевальное движение, пока, по крайней мере,
один из нас не поймал. Затем она сказала: «У вас есть движение правильно. Теперь
научите других, и я ожидаю, что все увидят это до завтра». И это было так. Наша
упорная решимость овладеть передовой техникой, которую она разработала за
последние годы, в то время как мы были лишены ее учения, в конце концов
окупились. Завидев нас так тяжело работать каждый день, желая восполнить столько
времени потерял, она приняла к сведению наш прогресс и в конечном итоге посвятил
большую часть своего времени, чтобы учить нас целый ряд новых танцев,
большинство из них на музыку Шуберта и Глюком. Аудитория, когда они смотрели,
как мы выступаем в театре и восхищаемся нашими танцами, потому что это казалось
таким легким и спонтанным, воображали, что все, что им нужно, - это несколько
ярдов шифона, и они могут сделать то же самое. У них не было ни малейшего
представления о количестве задействованной работы и техники.
Finally came the day when we once more danced with Isadora on the same
Chatelet stage where we had last performed together in 1909. The French writer
Fernand Divoire, who first coined the expression "Isadorable," wrote at the
time:
Six slender young girls appeared on the scene attired in
rosecolored scarves and crowned with flowers. Bare-limbed and light-footed they
throw themselves joyfully into the dance. They are the little Isadorables we
used to see dance when they were children. They are grown up now. Tall, supple
and graceful, they combine their erstwhile naive gaiety with all the charm of
young girls. No painting of Botticelli or Angelico, no Greek fresco depicting
the vernal season expresses as much beauty, chastity and artlessness as these
youthful dancers.
..
Наконец настал тот день, когда мы еще раз танцевали
с Айседорой на том же этапе Шатле, где мы в последний раз выступали вместе в
1909 году. Французский писатель Фернан Дивуар, который впервые придумал
выражение «Isadorable», писал в то время:
На сцену вышли шесть стройных
молодых девушек, одетых в розоцветные шарфы и увенчанные цветами. Голые и легкие
ноги радостно бросаются в танцы. Это маленькие Исадоборты, которые мы видели,
когда они были детьми. Они теперь выросли. Высокие, гибкие и изящные, они
сочетают в себе свое наивное веселье со всем очарованием молодых девушек.
Никакая картина Боттичелли или Анжелика, никакая греческая фреска, изображающая
весенний сезон, не выражает красоту, целомудрие и бесхитростность, как эти
молодые танцоры.
Isadora dances with them and is part of them. And the delighted
audience applauds and applauds, freed of all everyday worries and care, left
with no other thoughts but those of grace and youth eternal.
..
Айседора
танцует с ними и является их частью. И восхищенная публика аплодирует и
аплодирует, освободившись от каждодневных забот и забот, оставленных без
каких-либо других мыслей, кроме благочестия и молодости вечной.
Such a performance rarely happens where, the orchestra gone, the lights
extinguished, the ushers waiting to close the doors, so many of the audience
remain to applaud frantically and acclaim the artist they worship. They insist
on recalling the Isadorable one again and again, unable to part from her. After
masses of flowers have been presented she gives the enthusiastic audience one
last dance.
..
Такая производительность редко случается там, где оркестр
ушел, гаснет гаснет, замысловав, ожидающих закрытия дверей, поэтому многие из
зрителей остаются аплодиями и приветствуют художника, которому они поклоняются.
Они настаивают на том, чтобы снова и снова вспоминать Айсадоверта, неспособного
расстаться с ней. После того, как были представлены массы цветов, она дает
энтузиастской аудитории последний танец.
Joining hands with her six young girls they dance silently, without
music, around the flawers heaped in the center of the stage--a ring around the
roses-such as children play. This charming improvisation as we watch it unfold
is unforgettable. Oh, garden of happy spirits!
..
Вступая в руки вместе
со своими шестью молодыми девушками, они танцуют тихо, без музыки, вокруг
разломов, нагроможденных в центре сцены - кольца вокруг роз - например, дети
играют. Эта очаровательная импровизация, когда мы наблюдаем за ней, незабываема.
О, сад счастливых духов!
Later that spring season we also danced with Isadora at the Trocadero,
taking part in her Orpheus program. I still recall the thrill I experienced when
she taught me the solo part in the dance depicting the scene of the Happy
Spirit, a part she had always danced herself. To make matters even more
exciting, she gave me the tunic of pale blue Liberty silk that she herself had
always worn. I treasured it for many years.
..
Позже в этот весенний
сезон мы также танцевали с Айседорой в Трокадеро, участвуя в ее программе Орфея.
Я до сих пор помню волнение, которое я испытал, когда она научила меня сольной
части в танце, изображающей сцену Счастливого Духа, часть, которую она всегда
танцевала сама. Чтобы сделать еще более захватывающим, она дала мне тунику
бледно-голубого шелковистой либерти, которую она всегда носила. Я ценю его много
лет.
During this particular period Isadora was at the zenith of her career.
At the age of thirty-five she had everything any artist or young woman could
wish: fame, success, money, two lovely children, and a man who was not only
devoted to her but willing to put himself and his fortune to work for the cause
of her art. He planned to build a theatre of the dance in Paris that would bear
her name. It was to outshine the recently completed Theatre des Champs-Elysees,
which in its exterior architectural decoration-as well as in its interior,
painted frescos-had been inspired by her dances. The two artists who executed
the decorations, the sculptor Bourdelle and the painter Denis, both admired
Isadora's art profoundly and admitted to being greatly influenced by her. Among
the dance decorations done by Maurice Denis is a gilded bas-relief panel on the
mezzanine floor representing the six girls who appeared with her at the time.
..
В этот конкретный период Айседора была в зените своей карьеры. В
возрасте тридцати пяти лет у нее было все, что мог пожелать любой художник или
молодая женщина: слава, успех, деньги, два прекрасных ребенка и человек, который
был не только предан ей, но и хотел, чтобы он и его судьба работали на причиной
ее искусства. Он планировал построить в Париже театр танца, который будет носить
ее имя. Это должно было затмить недавно законченный Театр des Champs-Elysees,
который в своем внешнем архитектурном оформлении, а также в его интерьере,
нарисовал фрески, был вдохновлен ее танцами. Два художника, которые исполнили
украшения, скульптор Бурдель и художник Денис, оба глубоко восхищались
искусством Айседоры и признавались, что сильно зависят от нее. Среди
танцевальных украшений, выполненных Морисом Денисом, находится позолоченная
барельефная панель на мезонине, представляющая шесть девушек, которые появились
с ней в то время.
The future seemed bright for me and my schoolmates, too. Our dream had
come true at last-to be studying once more with Isadora. This had been our
secret wish all along, while marking time at the Darmstadt school. When all
looked so promising for the future that lovely month of April in Paris, in that
"garden of happy spirits" the poet spoke of, who could have foreseen the
unspeakable calamity hovering menacingly in the background, ready to pounce on
its innocent victims, destroying them in a flash, and with them, our innocent
dreams.
..
Будущее казалось мне ярким и моими одноклассниками. Наконец,
наша мечта сбылась - снова учиться с Айседорой. Это всегда было нашим тайным
желанием, отмечая время в школе Дармштадта. Когда все выглядели так
многообещающе в будущем, что прекрасный апрельский апрель в Париже, в том «саду
счастливых духов», о котором говорил поэт, который мог предвидеть несказанное
бедствие, угрожающе угрожающее на заднем плане, готовое наброситься на своих
невинных жертв, разрушая их в мгновение ока, а вместе с ними и наши невинные
мечты.
The nineteenth of April, that tragic turning point in Isadora Duncan's
life, dawned wet and cold. We girls went as usual from our pension around the
corner from the Rue Chauveau for our morning workout at the studio. A pleasant
surprise awaited us. We found Deirdre and her little brother Patrick there
playing games. They had come in that morning from Versailles, where they had
spent the winter months. At the age of three Patrick could not yet talk except
for a few words, but he understood quite well when his nanny coaxed him to show
us how his mama bowed to the audience at the end of a performance. Deirdre
always acted bashful when asked to do something, but not Patrick. Like a real
actor he gave a cunning imitation of his famous mother acknowledging the
applause. As we laughed and asked him to do it again, Isadora came in. She
joined in the laughter and told us that we would all have luncheon at an Italian
restaurant in town as the guests of Paris Singer. It was the last time we would
all be so happily together.
..
В девятнадцатом апреля этот трагический
поворот в жизни Айседоры Дункан замерз и промок. Мы, девочки, поехали, как
обычно, из нашего пансиона за углом от улицы Chauveau для утренней тренировки в
студии. Меня дождался приятный сюрприз. Мы обнаружили, что Дейрдра и ее младший
брат Патрик играют в игры. Они пришли в то утро из Версаля, где они провели
зимние месяцы. В возрасте трех лет Патрик еще не мог говорить, кроме нескольких
слов, но он прекрасно понимал, когда его няня уговаривала его показать нам, как
его мама поклонилась аудитории в конце спектакля. Дейрдре всегда выступал
застенчивым, когда его попросили что-то сделать, но не Патрика. Как настоящий
актер, он дал хитрое подражание своей знаменитой матери, признающей
аплодисменты. Когда мы засмеялись и попросили его сделать это снова, вошла
Айседора. Она присоединилась к смеху и сказала нам, что мы все пообедаем в
итальянском ресторане в городе в качестве гостей Парижской певицы. Это был
последний раз, когда мы все так счастливо вместе.
We girls returned to our pension after lunch for our daily music
lesson. Professor Edlinger, our teacher, had a nice baritone voice and loved to
sing entire scores of operas, doing all the parts. That particular afternoon,
while the rain continued unabated, he chose the stirring music of Wagner's Die
Walkiire for our lesson. All devout music lovers, we could sit and listen to him
for hours.
..
Мы, девочки, вернулись в нашу пенсию после обеда на наш
ежедневный урок музыки. Профессор Эдлингер, наш учитель, имел приятный баритон и
любил петь целые десятки опер, занимаясь всеми частями. В тот день, когда дождь
продолжался, он выбрал для нас урок Wagner's Walker. Все набожные любители
музыки, мы могли сидеть и слушать его часами.
While he sang Sigmund's impassioned "Winterstiirme wichen dem
Wonnemond," I watched the heavy rainstorm bending the budding trees outside on
the lawn, tearing off the tender green shoots and scattering them about in its
fury. With branches wildly waving, the trees seemed to be dancing grotesquely to
Wagner's music.
..
В то время как он спел страстный Зигмундский
«Винтерстийрме викен дем Wonnemond», я наблюдал, как сильный ливень изгибает
начинающие деревья на лужайке, отрывая нежные зеленые побеги и рассеивая их в
своей ярости. С ветвями, размахивавшими, деревья казались гротескно танцующими к
музыке Вагнера.
The room felt cold and damp. I shivered and drew my woolen jacket
closer about me. The hours passed. Twilight was descending when we reached that
state of repleteness which beautiful music engenders and which is accompanied by
a mild state of drowsiness. Then suddenly, like one of the great composer's own
leitmotifs, we were all roused from our lethargy by a frantic knocking at the
front door. We heard a door slam and rapid footsteps approached our room.
..
В комнате было холодно и сыро. Я вздрогнул и потянул свою шерстяную
куртку ближе ко мне. Прошли часы. Сумерки спускались, когда мы достигли такого
состояния полноты, которое порождает прекрасная музыка и которая сопровождается
мягким состоянием сонливости. Внезапно, как один из лучших лейтмотивов великого
композитора, мы все разгорелись от нашей летаргии от безумного стука в парадную
дверь. Мы услышали, как к нашей комнате подошла дверь и быстрые шаги.
Temple's father appeared pale and haggard-looking like a phantom in the
twilight. In a frantic state, his clothes dripping wet, he rushed to his
daughter and held her tight. Frightened, she cried out in alarm, "What is the
matter, father, what has happened?"
..
Отец храма казался бледным и
изможденным, похожим на привидение в сумерках. В безумном состоянии, его одежда
провалилась, он бросился к своей дочери и крепко обнял ее. Испуганная, она
взволнованно вскрикнула: «Что случилось, отец, что случилось?»
In a broken voice that sounded hollow in the gloom he announced the
dreadful news: "Isadora's children are dead." After a night of terror in which I
for one found little sleep, we all welcomed the sight of Mary Sturges who came
to see us early the next morning. She described in detail the automobile
accident that had caused the drowning of the two dear little children and their
nurse in the river Seine. She told us to pack our things, since we would leave
for Darmstadt immediately. But first we must say goodbye to Isadora.
..
В
сломанном голосе, который казался глухим во мраке, он объявил ужасные известия:
«Дети Айседоры мертвы». После ночи ужаса, в котором я за один сон спал, мы все
приветствовали вид Мэри Стерджес, который пришел к нам на следующее утро на
следующее утро. Она подробно описала автомобильную катастрофу, вызвавшую
утопление двух милых маленьких детей и их медсестры в реке Сене. Она сказала,
чтобы мы собрали все, потому что мы немедленно отправимся в Дармштадт. Но
сначала мы должны попрощаться с Айседорой.
The storm had passed during the night. Walking the short distance to
Isadora's house in the sunshine, listening to the chirping of the birds, my mind
was filled with the saddest thoughts. At sixteen one believes death happens only
to older people. It is quite incomprehensible to see innocent children struck
down. I was frightened at the thought of having to look at them in death, while
remembering their laughing faces of the day before.
..
Буря прошла ночью.
Прогуливаясь по короткой дистанции до дома Айседоры на солнце, слушая щебетание
птиц, мой ум был наполнен самыми грустными мыслями. В шестнадцать человек
считают, что смерть происходит только для пожилых людей. Совершенно непонятно,
как невинные дети ударили. Я испугался мысли о необходимости смотреть на них в
смерти, вспоминая их смеющиеся лица накануне.
We entered by a side door. The house was shrouded in silence, and only
the blue alabaster lamps were lit, shedding an eerie light over everything. With
fear in my heart I entered the downstairs library. There, on a couch covered by
a black silk shawl embroidered with many small flowers, reposed the lifeless
forms of the two children, lying close beside each other, their blond heads
touching. Deirdre had her right arm curved lovingly about her baby brother as if
to protect him even in sleep.
..
Мы вошли в боковую дверь. Дом был окутан
тишиной, и зажигались только синие алебастровые лампы, проливающие жуткий свет
на все. Со страхом в моем сердце я вошёл в библиотеку внизу. Там, на диване,
покрытом черной шелковой шалью, вышитой множеством маленьких цветов, покоились
безжизненные формы двух детей, лежащих рядом друг с другом, их светлые головы
касались друг друга. Дейрдре с любовью любовно взглянула на своего младшего
брата, как бы защищая его даже во сне.
How often had I seen them together like this. I could not believe that
they were dead despite the tall flickering tapers and the flowers heaped all
around them. Seeing them thus I was more shocked than sad, and unable to shed
tears. A black velvet rope stretched across the room separating us from them,
and we stood there in silent contemplation for a few minutes. Then I heard
someone whisper, "Come along now, girls, and say goodbye to Isadora."
..
Как часто я видел их вместе. Я не мог поверить, что они были мертвы,
несмотря на высокие мерцающие сугробы и цветы, нагроможденные вокруг них. Видя
их таким образом, я был более шокирован, чем печален, и не мог проливать слезы.
Черная бархатная веревка растянулась по комнате, отделяя нас от них, и мы стояли
там в молчаливом созерцании в течение нескольких минут. Затем я услышал, как
кто-то шепнул: «Пойдем, девочки, и попрощайся с Айседорой».
We parted the long blue curtains and entered the vast studio. This was
the moment I dreaded most. In the semidarkness I could at first barely see her.
Immobile, like a statue, her head thrown back and eyes closed, she sat in an
armchair. Tears flowed down her face. Her usually smiling, engaging countenance
had, through unbearable grief, been distorted into a tortured mask. The picture
of martyrdom incarnate, she resembled a Gothic saint carved in wood.
..
Мы расстались с длинными синими шторами и вошли в огромную студию. Это
был тот момент, когда я больше всего боялся. В полумраке я едва мог ее увидеть.
Немобильная, как статуя, ее голова откинулась назад и закрыла глаза, она сидела
в кресле. Слезы текли по ее лицу. Её обычно улыбающееся, привлекательное лицо,
из-за невыносимой печали, исказилось в замученной маске. Картина воплощения
мученичества напоминала готического святого, вырезанного в лесу.
The moment we beheld her silent agony we all started to cry. Standing
close beside her, I could not control my wild sobbing when she looked at me and,
taking me into her arms, held my head close to her breast. Through my sobs I
heard her say in a gentle, pitiful voice, "You must be rny children now."
..
В тот момент, когда мы увидели ее молчаливую агонию, мы все заплакали.
Стоя рядом с ней, я не мог контролировать свой дикий рыдания, когда она
посмотрела на меня и, взяв меня на руки, прижала голову к груди. Через мои
рыдания я услышал, как она произнесла нежным, жалким голосом: «Вы, должно быть,
теперь настоящие дети».
I doubt if there are many women in the world, including myself, who
would be capable of expressing so humane and generous a thought at so tragic a
moment. That she could find no bitterness in her heart toward a fate that left
her foster children unharmed while these of her own flesh and blood lay dead
beside her proves the greatness of her soul. If all human beings are ultimately
judged by their acts on earth, I would say this was Isadora Duncan's finest
hour.
..
Я сомневаюсь, что в мире много женщин, в том числе и я, которые
могли бы выразить такую ??гуманную и щедрую мысль так трагично. Чтобы она не
находила в своем сердце горечи к судьбе, которая оставила ее приемных детей
целыми и невредимыми, в то время как их собственная плоть и кровь лежали мертвые
рядом с ней, доказывает величие ее души. Если все люди в конечном итоге будут
судимы своими действиями на земле, я бы сказал, что это был самый прекрасный час
Айседоры Дункан.
PART II. 1913-1921
ЧАСТЬ II. 1913-1921
Dionysion
WouLD Isadora ever dance again? That was the question uppermost in our
minds. It did not seem likely. She once confessed that in those dark moments she
thought of committing suicide. She left her house in Neuilly after the funeral,
never to return. In her subsequent restless wanderings through Greece and Italy,
all that summer, she found no peace. At the beginning of September she settled
for a long stay in Viareggio, where her friend Eleonora Duse lived. Since
Isadora did not have a telephone, Duse would leave little penciled notes for her
at the hotel whenever she came to call and did not find her in.
..
WouLD
Айседора когда-нибудь танцует? Это был самый верный вопрос в нашем сознании. Это
не казалось вероятным. Однажды она призналась, что в эти темные моменты она
думала о самоубийстве. Она оставила свой дом в Нейи после похорон и никогда не
вернулась. В ее последующем беспокойном путешествии по Греции и Италии, все это
лето, она не нашла покоя. В начале сентября она поселилась в Виареджио, где
проживала ее подруга Элеонора Дьюз. Поскольку у Айседоры не было телефона, Дьюз
оставила бы маленькие записки с карандашом для нее в отеле, когда бы она не
позвонила и не нашла ее.
These notes, written in French, expressed Duse's concern and devotion
for a friend and fellow artist she so greatly admired. La Duse scrawled them in
her large handwriting, three or four words covering a whole page. The first
note, dated September 13 (1913), was delivered by hand to the hotel where
Isadora was staying.
..
Эти заметки, написанные на французском языке,
выразили озабоченность и преданность Дузе другу и коллеге, которой она так
восхищалась. Ла Дьюз нацарапал их в своем большом почерке, три или четыре слова,
охватывающих всю страницу. Первая записка от 13 сентября (1913) была доставлена
?от руки в гостиницу, где останавливалась Айседора.
Chere-My heart has been awaiting you for a long time-am here within two
steps of you and shall come to you as soon as you desire-yours with all my
heart. This morning at the Grand Hotel I left a letter and some flowers for you.
C here Isadora, des roses de la campagne, flowers from my garden. Tell me that
you are not too sad to be in a hotel room. Dear, all day I hoped to be with you
and tomorrow morning early I shall come and fetch you. But forgive my not coming
this evening. It is raining too hard and I am not feeling well. I embrace you
and thank you, de tout ame, for having come and searched me out at this moment
which is without life, without art for you.
..
Чере. Мое сердце ждало
тебя в течение долгого времени - здесь, в двух шагах от тебя, и придет к тебе,
как только захочешь, твое от всего сердца. Сегодня утром в Гранд-отеле я оставил
вам письмо и цветы. C здесь Isadora, des roses de la campagne, цветы из моего
сада. Скажите, что вам не слишком грустно быть в гостиничном номере. Дорогой,
весь день я надеялся быть с тобой, а завтра утром рано приду и приеду. Но
простите, что я не приду сегодня вечером. Слишком сильно идет дождь, и я плохо
себя чувствую. Я обнимаю вас и благодарю вас за то, что пришел и обыскал меня в
этот момент, который без жизни, без искусства для вас.
Dear, I have called four times today at the Grand Hotel to see you. The
last time they told me you had moved to the Regina. I would like to see you this
evening but a headache and the thunderstorm prevented me from going out again. I
hope the sojourn at the seashore, so lonesome for you, will not be too painful.
Shelley will speak to you there. Dream, work, and be valiant in your beautiful
strength.
..
Дорогой, я позвонил четыре раза сегодня в Гранд-отель, чтобы
увидеть тебя. В последний раз, когда они сказали мне, что ты переехал в Регину.
Я хотел бы увидеть вас этим вечером, но головная боль и гроза не позволили мне
снова выйти. Надеюсь, что пребывание на берегу моря, такое одинокое для вас, не
будет слишком болезненным. Шелли поговорит с тобой там. Мечтайте, работайте и
будьте доблестны в своей прекрасной силе.
Of seeking out Eleonora Duse to comfort her in this tragic moment of
her life, Isadora has said, "If I had not been able to bear the society of other
people it was because they all played the comedy of trying to cheer me with
forgetfulness. But Eleonora said: 'Tell me of your children' and she made me
repeat all their little sayings and ways."
..
Из розыска Элеоноры Дусе,
чтобы утешить ее в этот трагический момент ее жизни, Айседора сказала: «Если бы
я не смог вынести общество других людей, это было потому, что все они играли в
комедию, пытаясь поднять меня с забывчивостью. Но Элеонора сказала: «Расскажи
мне о своих детях», и она заставила меня повторить все их маленькие изречения и
пути».
In another note left at the hotel for her friend, Duse said: Forgive my
fatigue the other night. I could not speak to you, my heart pains me when I see
you suffer. Be of good cheer tomorrow! I hope the view of the sea and the
mountains will bring you peace. My thoughts watch over you and wish you courage,
Chere loyale amie. To regain my own strength I must rest a little while longer
by my doctor's orders. But I shall see you again soon and we will talk some more
about the children-and art.
..
В другой записке, оставленной в отеле для
ее друга, Дьюз сказал: Простите мою усталость в ту ночь. Я не мог говорить с
тобой, мое сердце болит, когда я вижу, что ты страдаешь. Завтра будьте здоровы!
Надеюсь, вид на море и горы принесет вам покой. Мои мысли смотрят на вас и
желают вам смелости, Chere loyale amie. Чтобы восстановить силы, я должен
немного отдохнуть от заказов моего врача. Но я скоро увижу вас снова, и мы
поговорим еще немного о детях и искусстве.
Isadora loved the sea, having been born near the Pacific Ocean, and she
enjoyed swimming in salt water. She always used to go bathing wearing a black
one-piece suit. Those were the days when women entered the water fully covered,
even with stockings and shoes. In her simple, sensible attire, then considered
outrageously scant, she naturally attracted much attention. Besides, she was a
celebrity who only recently made tragic headlines the world over and
photographers stuck to her heels and pestered her no matter how much she tried
to evade them and other curiosity-seekers. When she complained of this to Duse,
the latter said, "You cannot escape the crowds, they will always search you
out."
..
Айседора любила море, родившись около Тихого океана, и ей
нравилось купаться в соленой воде. Она всегда купалась в черном цельном костюме.
Это были те дни, когда женщины вошли в полностью покрытую воду, даже с чулками и
туфлями. В ее простой, здравомыслящей одежде, которую тогда считали невероятно
скудной, она, естественно, привлекла много внимания. Кроме того, она была
знаменитостью, которая только недавно сделала трагические заголовки по всему
миру, и фотографы встали на пятки и приставали к ней, независимо от того,
сколько она пыталась уклониться от них и других искателей любопытства. Когда она
пожаловалась на это Дузе, последний сказал: «Вы не можете убежать от толпы, они
всегда будут искать вас».
Tired and annoyed by the curious throngs who trailed her wherever she
went, Isadora rented a villa with a high wall around it, in a pine forest.
Living there all alone, she had only the presence of Duse to comfort her. That
great Italian actress was a devoted admirer of Isadora's art and encouraged her
to find solace in her work. As the foremost tragedienne of her day, Eleonora
Duse appreciated the noble sentiment of sorrow. They always spoke French
together. Duse would say, "Ne perdez pas la belle douleur."
..
Утомленные и раздраженные любопытными толпами, которые тянули ее куда
угодно, Айседора арендовала виллу с высокой стеной вокруг нее в сосновом лесу.
Живя там совсем одна, ей было только присутствие Дузы, чтобы утешить ее. Эта
великая итальянская актриса была преданным поклонником искусства Айседоры и
побудила ее найти утешение в своей работе. Как самая главная трагедия ее дня,
Элеонора Дуз высоко оценила благородное чувство печали. Они всегда говорили
по-французски. Дьюз сказал бы: «Не передай па-ла-ла-дуль-дулье».
She advised Isadora to incorporate this ennobling experience into her
art; to transfigure grief into a dance. And so Isadora wrote to her musician
Skene:
Life is nothing but chaos and terror; only music, beauty and art
exist. Everything else is but a confused dream. Have you found a chorale or hymn
by Bach or Palestrina on which I could work? I completely despair of life ...
but perhaps I could create something beautiful in movement grown in the midst of
a requiem which might comfort some people on earth sad as myself. Please search
for me.
In Cesar Franck's Redemption she found the inspiration to translate
her tragic experience into movement, guided by the Biblical words, "Thou hast
turned for me my mourning into dancing."
..
Она посоветовала Айседоре
включить этот опыт облагораживания в ее искусство; преобразить горе в танец. И
поэтому Айседора написала своему музыканту Скене:
Жизнь - это не что иное,
как хаос и террор; существует только музыка, красота и искусство. Все остальное
- всего лишь путаный сон. Вы нашли хор или гимн Баха или Палестрины, на которых
я мог бы работать? Я полностью отчаялся от жизни ... но, возможно, я мог бы
создать что-то прекрасное в движении, выращенном посреди реквиема, который мог
бы успокоить некоторых людей на земле, как я. Пожалуйста, найдите меня.
В
Искуплении Цезаря Франка она нашла вдохновение, чтобы перевести ее трагический
опыт в движение, руководствуясь библейскими словами: «Ты превратил для меня мой
траур в танцы».
Years later, after Isadora's death, I asked Mary Desti (who had been
with her that tragic day in 1913) whether Isadora had actually danced at her
children's funeral as some newspapers reported at the time. She said, "No,
Isadora never even entered her studio where the funeral service was held. She
only listened to the music (played by the Paris Symphony Orchestra) below while
sitting upstairs in the narrow gallery fronting her private apartment. But
everybody watched her intently, and every time she as much as raised her head or
moved her arm-since all her movements were beautiful-they thought she was
dancing! Only I could see that she was numb with grief."
..
Спустя годы,
после смерти Айседоры, я спросил Мэри Дести (которая была с ней в тот
трагический день в 1913 году), действительно ли Айседора танцевала на похоронах
своих детей, как сообщали в то время некоторые газеты. Она сказала: «Нет,
Айседора даже не вошла в ее студию, где проводилась похоронная служба. Она
слушала музыку (играемую Парижским симфоническим оркестром) внизу, сидя наверху
в узкой галерее, выходящей на ее частную квартиру. Но все смотрели на нее и
каждый раз, когда она поднимала голову или двигала рукой, так как все ее
движения были прекрасны - они думали, что она танцует! Только я мог видеть, что
она онемела от горя».
Duse encouraged her with tender words to continue working as a form of
salvation. Living in enforced retirement herself for lack of engagements,
Eleonora knew from personal experience how it felt to be deprived of the
exercise of one's art. Watching her dance one day and admiring Isadora's
capacity to lose herself in the expression of music, feeling envious not to be
able to do this herself, she told her friend:
..
Дьюза поощряла ее
нежными словами, чтобы продолжать работать как форма спасения. Живя в
принудительном отставке из-за отсутствия обязательств, Элеонора знала по личному
опыту, как чувствовала себя лишенной осуществления своего искусства. Наблюдая за
ее танцем в один прекрасный день и восхищаясь способностью Айседоры потерять
себя в выражении музыки, чувствуя себя завистливой, чтобы не сделать это сама,
она сказала своему другу:
"You, who can flee reality, chere genereuse! So courageous in life and
gentle and submissive before death, how I wish I too could escape from reality!
Without work, without risks life is nothing-a dream empty of dreams. What joy to
see you take up anew the flight toward the light! May a beautiful dream of art
carry you far, far away from here. Man coeur et man iime sont remplis de votre
grandeur. For all the beauty I perceive in you, I thank you."
..
«Ты, кто
может бежать от реальности, теперь может быть мужественным, таким смелым в жизни
и нежным и покорным до смерти, как бы я хотел, чтобы я тоже мог убежать от
реальности! Без работы, без риска, жизнь - это ничто - мечта, свободная от
мечты. увидишь, как ты снова взлетаешь на полёт к свету! Пусть прекрасная мечта
об искусстве перенесет тебя далеко, далеко отсюда. Человек и я думаю, что ты
останешься в тебе, я благодарю тебя. "
A deep-seated restlessness embedded in her nature, augmented by that
constant torment gnawing at her vitals, impelled Isadora to leave the villa and
her work. She had a sudden desire to go to Rome. St. Peter's with its great art
works, the many fountains, the ancient ruins, the tombs along the Appian Way,
all breathed eternal peace and calm. When Duse heard of this plan, she wrote:
..
Глубокое беспокойство, вложенное в ее природу, дополненное этим
постоянным мучением, грызющим ее жизненные силы, побудило Айседору покинуть
виллу и ее работу. Ей вдруг захотелось поехать в Рим. Святые Петра со своими
великими произведениями искусства, множеством фонтанов, древними руинами,
гробницами по Аппийскому пути, все дышали вечным тишиной и покоем. Когда Дьюз
услышал этот план, она написала:
Dear Isadora, Since we must say farewell, I beg you not to say it
tonight but rather tomorrow in the full light of day at noon. C here Isadora,
how sad to see you leave! But you must find your wings again all by yourself,
then you will re-enter a state of grace which is your art, your strength, your
nobility-for sorrow is everywhere in this world .... My thoughts are with you,
recuperate, have a good rest, do not despair. Your benevolence and all the
illusions of your heart will never be lost. Adieu, et au revoir. Eleonora Duse
..
Дорогая Айседора. Поскольку мы должны прощаться, я прошу вас не
говорить об этом сегодня, а завтра в полночь в полдень. C здесь Айседора, как
грустно видеть, что ты уходишь! Но вы должны снова обрести свои крылья сами по
себе, тогда вы снова войдете в состояние благодати, которое является вашим
искусством, вашей силой, вашим благородством - ибо печаль повсюду в этом мире
... Мои мысли с вами, выздоровление , хорошо отдохните, не отчаивайтесь. Ваша
доброжелательность и все иллюзии вашего сердца никогда не будут потеряны. Adieu,
et au revoir. Элеонора Дьюз
Isadora later confessed that when she was in the depths of despair only
the thought of her school, "my other child" as she called it, saved her reason.
A supernatural voice seemed to whisper to her to continue to teach little
children to dance in beauty and according to the divine law.
..
Айссодора
позже призналась, что, когда она была в глубине отчаяния, только мысль о ее
школе, «мой другой ребенок», как она ее называла, спасла ее разум.
Сверхъестественный голос, казалось, шепнул ей, чтобы продолжать учить маленьких
детей танцевать в красоте и согласно божественному закону.
Paris Singer, concerned for her welfare, did everything in his power to
help her regain an interest in her work. With this aim in mind, he presented
her, around Christmas time, with a magnificent building of palatial proportions
to house her new school. He had bought the former Paillard Palace Hotel,
completely furnished including silver, linen, and china. A fifteen-minute drive
from Paris, it was situated in the rural hamlet of Bellevue-sur-Seine, close to
the forests of Meudon and Saint-Cloud. On a bluff directly above the river,
where the Seine makes a big loop, the sixty-two-room house had a magnificent
panorama of Paris in the distance and the Seine valley in the foreground.
Soon Isadora was busy remodeling the house to suit her purpose and preparing
it for the influx of new pupils whom she expected.
..
Парижская певица,
обеспокоенная своим благополучием, сделала все возможное, чтобы помочь ей
вернуть себе интерес к ее работе. С этой целью он представил ее, в Рождество, с
великолепным зданием роскошных пропорций, чтобы разместить свою новую школу. Он
купил бывший отель Paillard Palace, полностью меблированный, включая серебро,
белье и фарфор. В пятнадцати минутах езды от Парижа он находился в сельской
деревушке Бельвю-сюр-Сен, недалеко от лесов Медона и Сен-Клу. На блефе прямо над
рекой, где Сена делает большую петлю, в доме с шестидесяти двумя комнатами была
великолепная панорама Парижа на расстоянии и долина Сены на переднем
плане.
Вскоре Айседора была занята перестройкой дома в соответствии с ее
назначением и подготовкой к приходу новых учеников, которых она ожидала.
In the meantime, we girls in Darmstadt had no inkling of these
interesting developments. As usual, not a word concerning Isadora reached our
ears. Early in the summer Augustin Duncan paid the school a visit, bringing with
him his second wife, Margherita, and their little boy, Angus. As upon former
occasions "Uncle Gus," as we called him, soon had an artistic project under way.
In Grunewald he had taught us to recite and act small parts of Shakespeare's
plays, such as A Midsummer Night's Dream. This time he wanted us to dance and
mime the opera Echo and Narcisse by Gluck. He always took a great interest and
an active part in furthering the artistic education of his sister's pupils-the
only one of her brothers to do so.
..
Тем временем мы, девочки в
Дармштадте, не подозревали об этих интересных событиях. Как обычно, ни слова об
Айседоре не дошли до наших ушей. В начале лета Августин Дункан посетил школу,
где привез с собой свою вторую жену, Маргериту и их маленького мальчика Ангуса.
Как и раньше, «дядя Гус», как мы его называли, вскоре закончил художественный
проект. В Грюневальде он научил нас читать и исполнять небольшие части пьес
Шекспира, такие как «Сон в летнюю ночь». На этот раз он хотел, чтобы мы
танцевали и мимировали оперу Эхо и Нарцисс от Глюка. Он всегда проявлял большой
интерес и активно участвовал в продвижении художественного образования учеников
своей сестры - единственного из ее братьев.
While we were on tour with our new show, Augustin wrote to Isadora, who
was then still living in Viareggio. In the hope of arousing her interest in our
activities and thus taking her mind off her sorrow for a while, he wrote from
Hamburg on October 18, 1913:
..
Пока мы были на гастролях с нашим новым
шоу, Августин написал Айседоре, которая все еще жила в Виареджио. В надежде
привлечь ее интерес к нашей деятельности и, таким образом, отвлечься от ее
печали на некоторое время, он написал из Гамбурга 18 октября 1913 года:
My dearest Isadora, We have received some beautiful notices for "Echo
and Narcisse," that show an appreciation of what I have been trying to realize.
The lighting effects have been especially appreciated. We opened in Darmstadt
with very good results. The Grand Duke and Prince Henry of Prussia attended with
their wives. We repeated it in Mainz and had much better music.
..
Моя
дорогая Айседора. Мы получили прекрасные уведомления для «Эхо и Нарцисса»,
которые показывают оценку того, что я пытался понять. Эффекты освещения были
особенно оценены. Мы открылись в Дармштадте с очень хорошими результатами.
Великий князь и принц Генрих Пруссии присутствовали со своими женами. Мы
повторили его в Майнце и имели гораздо лучшую музыку.
Now we are here for two evenings. The first performance is bought out
by the Lessing Society and the second is a public evening. It is being given in
the new Opera House where they have a very good orchestra and a director from
the Stadt Theater in Leipzig. This director is a famous man in Germany and is to
give a fifteen-minute conference to the press to prepare them. We travel from
here to Munich on November 4th, and are in Stuttgart Nov. 5th. Can't you come
and see us at one of these places? We are to appear in Zurich on the 27th.
..
Теперь мы здесь два вечера. Первое выступление выкупает Общество
Лессинга, а второе - публичный вечер. Это дается в новом Оперном театре, где у
них очень хороший оркестр и режиссер театра Stadt в Лейпциге. Этот режиссер -
известный человек в Германии и должен дать пятнадцатиминутную конференцию для
прессы, чтобы подготовить их. 4 ноября мы выезжаем из Мюнхена в Мюнхен, а в 5-м
- в Штутгарте. Вы не можете прийти к нам в одном из этих мест? Мы должны
появиться в Цюрихе 27-го.
Margherita is corning on to see us at Stuttgart. The baby [Angus J is
splendid and runs about the place his nose scratched up from tumbling. I do wish
you would come either to Munich or Stuttgart because we have a beautiful plan if
you would like it -without you it is unrealizable and must then remain a dream
....
..
Маргерита устремилась к нам в Штутгарте. Ребенок [Ангус J
великолепный и пробегает по месту, где его нос поцарапан от падения. Хотелось
бы, чтобы вы приехали либо в Мюнхен, либо в Штутгарт, потому что у нас есть
прекрасный план, если вы этого хотите, без вас, это нереализуемо и должно
оставаться мечтой ...
I will write again more fully, am hurried this morning. We have just
arrived here and there is a great deal to attend to. I will send you some
clippings. It is a great success and a great advance and a tiny step forward
towards your great idea. Love from us all, Gus
..
Я напишу снова более
подробно, поспешил сегодня утром. Мы только что приехали сюда, и здесь есть что
посмотреть. Я пришлю вам вырезки. Это большой успех и большой прогресс и
крошечный шаг вперед к вашей замечательной идее. Любовь от нас всех, Гас
Our tour ended in Berlin. The recently opened Hotel Eden on the
Kurfuerstendamm then represented the height in luxurious accommodations. We
spent several weeks there over the Christmas and New Year's holidays. Gus, who
was well aware of our love for Isadora and our antipathy toward his older
sister, gave us the best Christmas present in the world when he surprised us
with the wonderful news that Isadora wanted us six older girls and her niece to
join her immediately in Paris, where she had founded a new school.
..
Наш
тур закончился в Берлине. Недавно открывшийся отель Eden на Курфюрстендамме
представлял собой высоту в роскошных номерах. Мы провели там несколько недель в
рождественские и новогодние праздники. Гас, который хорошо знал нашу любовь к
Айседоре и нашу антипатию к своей старшей сестре, дал нам лучший рождественский
подарок в мире, когда он удивил нас чудесными новостями о том, что Айседора
хотела, чтобы мы с шестью старшими девочками и ее племянницей немедленно
присоединились к ней в Париже, где она основала новую школу.
We shouted for joy and could hardly restrain our happiness, when the
door opened and Tante Miss walked in, accompanied by Max Merz. Our faces fell,
and solemnity descended like a pall over our exuberance. She showed us Isadora's
telegram, saying, "I have no objection to your going to my sister for a while to
help her get started with the school in France. After all, the main thing is
that she finds a renewed interest in life. And we must do everything we can to
help her."
..
Мы кричали от радости и с трудом сдерживали наше счастье,
когда дверь открылась, и Танте мисс вошла в сопровождении Макса Мерца. Наши лица
упали, и торжественность спустилась, как прилив, над нашим изобилием. Она
показала нам телеграмму Айседоры и сказала: «Я не возражаю против того, чтобы вы
пошли к моей сестре на некоторое время, чтобы помочь ей начать работу со школой
во Франции. В конце концов, главное, она находит новый интерес к жизни. мы
должны сделать все возможное, чтобы помочь ей».
Mr. Merz, who had been impatiently stalking up and down the room,
interrupted her. "This is absurd, Elizabeth, utterly senseless. Why must we send
all the girls at the same time? Can't we simply send one or two, and keep the
rest? You know very well that we have a command performance to give for the
Crown Prince and his wife in Potsdam in a few weeks. And what about our plans
for appearing at the Salzburg festival this summer? Have you thought of that?"
..
Мистер Мерз, нетерпеливо преследующий комнату, прерывал ее. «Это
абсурд, Элизабет, совершенно бессмысленная. Почему мы должны посылать всех
девушек одновременно? Разве мы не можем просто отправить один или два, а
остальное все остальное? Вы очень хорошо знаете, что у нас есть командная
работа, наследного принца и его жены в Потсдаме через несколько недель. А как
насчет наших планов выступить на фестивале в Зальцбурге этим летом? Думали ли вы
об этом?
"Yes, Merzl, yes, they will be back for that," Elizabeth reassured him.
She always called him "Merzl" when she wanted to have her own way. Red in the
face with fury, he stormed out of the room shouting, "You don't know what you
are doing! This is ruin for us! "
..
«Да, Мерзл, да, они вернутся к
этому, - успокоила его Элизабет. Она всегда называла его «Мерзлом», когда она
хотела иметь свой собственный путь. Красное лицо с яростью, он выбежал из
комнаты, крича: «Ты не знаешь, что делаешь! Это для нас!»
He went out, slamming the door behind him, and that was the last we
girls saw of him for many years. He fully realized that, given a choice, we
older girls without exception would prefer to remain with Isadora.
..
Он
вышел, хлопнув дверью позади него, и это было последним, что мы видели у него на
протяжении многих лет. Он полностью осознал, что, учитывая выбор, мы, пожилые
девочки без исключения, предпочли бы остаться с Айседорой.
Elizabeth later came to Paris and tried to force us back for the
command performance and Salzburg festival-without success, as far as I was
concerned. I happened at the time to be ill with influenza. She found me in bed
with a nurse in attendance. I had a high fever, but she imagined I was shamming
and-disregarding the nurse's shocked protest-yanked me bodily out of bed. In my
weakened condition, I fell down in a dead faint at her feet.
..
Элизабет
позже приехала в Париж и попыталась оттеснить нас за командный спектакль и
фестиваль в Зальцбурге - без всяких успехов, насколько я был заинтересован. В то
время я заболел гриппом. Она нашла меня в постели с медсестрой. У меня была
высокая температура, но она воображала, что я застенчиво и, не обращая внимания
на шокированный протест медсестры, выдернула меня из постели. В моем ослабленном
состоянии я упал в обморок у ее ног.
Isadora did not want us to go, and we, of course, resisted with all our
might. The two or three girls that Elizabeth corralled for the command
performance for the German Crown Prince insisted on coming back to Paris
afterward. And that was the end of our association with Tante Miss. She
functioned on her own from then on, with Max Merz beside her. For a few years
she was in America, but most of her time was spent in Austria and Germany till
her death in Stuttgart in 1948. The night in January, 1914, when we arrived at
the gates of Isadora's school on top of a hill overlooking Paris, our jubilance
at being reunited with her cannot be imagined. In the train coming from Berlin
to Paris, we practically sang all the way. And now, when we saw her again after
her terrible tragedy, waiting for her "other childrenn at the top of a flight of
stairs, we rushed up two steps at a time into her outstretched arms. I felt I
had come home at last.
..
Айседора не хотела, чтобы мы шли, и мы,
конечно, сопротивлялись изо всех сил. Две-три девочки, которых Элизабет
подтвердила для командного выступления для немецкого наследного принца,
настаивали на возвращении в Париж после этого. И это было концом нашей связи с
Танте Мисс. С тех пор она работала сама по себе, рядом с ней Макс Мерз.
Несколько лет она была в Америке, но большую часть времени она проводила в
Австрии и Германии до своей смерти в Штутгарте в 1948 году. Ночь в январе 1914
года, когда мы подошли к воротам школы Айседоры на вершине холма с видом Париж,
наше лихорадочное воссоединение с ней невозможно представить. В поезде,
прибывающем из Берлина в Париж, мы практически пели весь путь. И теперь, когда
мы увидели ее снова после ее ужасной трагедии, ожидая, что ее «другие дети на
вершине лестничного пролета, мы бросились в два шага за раз в ее протянутые
руки. Я чувствовал, что наконец вернулся домой.
Life took on a fresh meaning for all of us, working here together in
harmony in this "Temple of the Dance of the Future" she had named Dionysian,
after the ancient Greek god of creation. Since Isadora did not teach beginners,
the instruction of the new pupils (mostly French and Russian children) devolved
upon us older girls. She expressed herself most pleased with the knowledge and
confidence with which we passed on her teachings.
..
Жизнь приобрела
новый смысл для всех нас, работая здесь вместе в гармонии в этом «Храме танца
будущего», которую она назвала Дионисиан, после древнегреческого бога творения.
Поскольку Айседора не преподавала новичкам, обучение новых учеников (в основном
детей из Франции и России) передавалось нам старшими девочками. Она была очень
довольной знаниями и уверенностью, с которыми мы проходили ее учения.
Because she was expecting the birth of her third child (it was to die a
few hours after birth), she herself would teach the older group while reclining
on a couch, using only her hands and arms. She had changed much in appearance.
She had cut her hair, and with this simple act set a fashion soon to be copied
by other dancers and women all over the world, chalking up another reform to her
credit. Immersed in her work and surrounded by happy, laughing children, she
made a valiant effort to overcome the effects of the recent tragedy whose memory
haunted her day and night. We six girls had nothing to offer her but our
youthful enthusiasm for the dance, and our devotion. She said, "In the morning,
when I entered the dancing room and they saw me, they would shout, 'Good morning
Isadora!' It sounded so joyful. How could I be sad amongst them?"*
*Cf.
Life, p. 302.
..
Поскольку она ожидала рождения своего третьего ребенка
(она должна была умереть через несколько часов после рождения), она сама научила
старшую группу, откидываясь на диване, используя только руки и руки. Она сильно
изменилась. Она отрезала ей волосы, и с помощью этого простого акта появилась
мода, которая вскоре была скопирована другими танцорами и женщинами по всему
миру, внося в нее еще одну реформу. Погруженная в ее работу и окруженная
счастливыми, смеющимися детьми, она сделала отважную попытку преодолеть
последствия недавней трагедии, память которой преследовала ее день и ночь. Мы,
шесть девочек, не могли предложить ей, кроме нашего юношеского энтузиазма в
отношении танца и нашей преданности. Она сказала: «Утром, когда я вошёл в
танцевальную комнату, и они увидели меня, они кричали: «Доброе утро, Айседора!»
Это звучало так радостно. Как я могу быть грустным среди них?*
* Ср. Жизнь,
с. 302.
In April she sent Anna and me to Russia to choose some Russian children
for the school. Her brother and sister-in-law accompanied us. And here I ran
into an unexpected and curious experience. One had to have a passport to visit
Tsarist Russia. The regulations demanded a baptismal certificate in order to
obtain a visa. This necessitated my going back to Hamburg, as I had no documents
with me and Mr. Merz refused to be cooperative. When Margherita, who chaperoned
me, discovered by talking with mother that I had never been baptized, it did not
faze her in the least. I myself had been completely ignorant of my heathen
status all these years, and could not have been more surprised. Fearing this
would prevent my going to Russia, I said to Margherita, "I am afraid we are out
of luck and must return to Paris. There is nothing we can do about this now."
"Oh yes there is," Margherita retorted firmly. "We are going to have you
baptized right away!"
..
В апреле она отправила Анну и меня в Россию,
чтобы выбрать русских детей для школы. Её брат и невестка сопровождали нас. И
здесь я столкнулся с неожиданным и любопытным опытом. Нужно было иметь паспорт
для посещения царской России. Для получения визы правила потребовали
свидетельство о крещении. Это потребовало моего возвращения в Гамбург, поскольку
у меня не было документов со мной, и г-н Мерз отказался сотрудничать. Когда
Маргарита, которая меня избила, обнаружила, что разговаривая с матерью, что я
никогда не крестился, она ничуть не беспокоила ее. Все эти годы я был совершенно
не осведомлен о своем языческом статусе и не мог быть более удивлен. Опасаясь
этого, я бы не позвонил в Россию, я сказал Маргарите: «Боюсь, нам не повезло и
мы должны вернуться в Париж. Мы ничего не можем с этим поделать». «О да, есть, -
решительно возразила Маргерита. «Мы собираемся тебя крестить сразу!»
In her breezy American style that would not admit to being thwarted in
any undertaking, she picked up the phone and called the nearest Protestant
church to arrange an interview with the pastor. The St. Petrikirche, consecrated
in the twelfth century, is the oldest church in Hamburg. The pastor received us
kindly in his study and, though sympathetic to our request, gravely refused to
baptize me in a hurry merely to let me get a Russian visa. He insisted on a
minimum three-week course of preparation and instruction in the Lutheran faith.
..
В своем свежем американском стиле, который не признавался бы в том,
что ему мешали в любом начинании, она взяла трубку и позвонила в ближайшую
протестантскую церковь, чтобы устроить собеседование с пастором. Св. Петрикирхе,
освященная в двенадцатом веке, является самой старой церковью в Гамбурге. Пастор
любезно принял нас в своем кабинете и, хотя и сочувствовал нашей просьбе,
решительно отказался крестить меня в спешке, просто чтобы я получил российскую
визу. Он настаивал на минимальном трехнедельном курсе подготовки и обучения
лютеранской вере.
We persuaded him that this was impossible. Margherita explained in
English that it was now or never. I suppose it was to save my soul that he then
agreed to do it on the spot. While he retired to don his vestments, I entered
the old church, where someone began to light the candles by the altar. The very
moment Pastor Poppe gave me the benediction, a ray of sunlight pierced the
beautiful stained-glass window and fell directly on my head as I was kneeling by
the altar rail. I suddenly felt very sanctified. I heard mother crying softly
into her handkerchief, and then the pastor solemnly shook hands with us as we
departed. Half-way up the aisle he called out, "Wait a minute!
..
Мы
убедили его, что это невозможно. Маргерита объяснила по-английски, что это было
сейчас или никогда. Полагаю, это спасло мою душу, и он согласился сделать это на
месте. Пока он удалился, чтобы надеть свои одежды, я вошёл в старую церковь, где
кто-то начал зажечь свечи у алтаря. В тот самый момент, когда пастор Поппе дал
мне благословение, луч солнечного света пронзил красивое витражное окно и упал
прямо на мою голову, когда я стоял на коленях у алтаря. Я внезапно почувствовал
себя очень освященным. Я слышал, как мать тихо плакала в носовой платок, а затем
пастор торжественно пожал нам руку, когда мы ушли. На полпути к проходу он
крикнул: «Подожди!
Haven't you forgotten something?" And he waved the precious baptismal
certificate for which Margherita, who acted as my godmother, had paid ten gold
marks. We rushed to get it, jumped into a taxi, and drove to the Russian
consulate. And here occurred the most ironic thing. When I handed in my
passport, the clerk stamped on the Russian visa without demanding to see my
certificate of baptism! Annoyed at his disinterest after all I had gone through
to get it, I asked him why. He answered blandly, "Not necessary in your case.
One can see at a glance you belong to the Aryan race."
..
Разве ты ничего
не забыл?» И он помахал драгоценным свидетельством о крещении, за который
Маргарита, которая действовала как моя крестная, заплатила десять золотых марок.
Мы бросились ее достать, прыгнули в такси и поехали в российское консульство.
здесь произошло самое ироничное. Когда я передал свой паспорт, клерк нанес штамп
в российской визе, не потребовав увидеть мой крестик. Раздраженный его
незаинтересованностью после того, как я прошел, чтобы получить его, я спросил
его, почему. ответил мягко: «Не нужно в вашем случае. Вы сразу видите, что
принадлежите к арийской расе».
Margherita and I met Anna and Augustin in Berlin and gaily continued on
our mission to St. Petersburg. We stayed at the new Hotel Astoria, opposite the
grand St. Isaac cathedral. Anna and I gave a small dance recital in the ballroom
of that hotel. I remember how terribly thrilled we were to have the great
Constantin Stanislawsky of the Moscow Art Theatre consent to introduce us to the
audience and give a lecture on Isadora's art. At the end of our performance he
personally presented each one of us with a lovely bouquet of :flowers. Immensely
proud and :flattered, we took a snapshot of each other holding his :flowers and
posing with them on the window sill of our hotel room with the huge cathedral
looming in the background. A nice souvenir of our only joint performance
anywhere.
..
Мы с Маргаритой встретились с Анной и Августином в Берлине и
весело продолжили нашу миссию в Санкт-Петербург. Мы остановились в новом отеле
Astoria, напротив великого Исаакиевского собора. Мы с Анной представили
небольшой танцевальный концерт в бальном зале этого отеля. Я помню, как ужасно
волновало, что мы хотим, чтобы великий Константин Станиславский из Московского
художественного театра согласился познакомить нас с аудиторией и дать лекцию об
искусстве Айседоры. В конце нашего выступления он лично представил каждому из
нас прекрасный букет из: цветов. Честно гордясь и: льстив, мы сделали снимок
друг друга, держа его: цветы и позировали с ними на подоконнике нашего
гостиничного номера с огромным собором, вырисовывающимся на заднем плане.
Хороший сувенир нашей единственной совместной работы в любом месте.
We remained in Russia for two months. Later, some of the other girls
and Hener Skene joined us so we could give a few performances before returning
to Paris with a group of newly recruited pupils.
..
Мы остались в России
два месяца. Позже, некоторые из других девушек и Хенер Скене присоединились к
нам, чтобы мы могли дать несколько выступлений, прежде чем вернуться в Париж с
группой новобранных учеников.
We all led a happy, wonderful life with Isadora in that beautiful
school. The fact that she treated us like adults and allowed us each a room to
ourselves started things off to our entire satisfaction. She told us of her plan
to build that theatre of the dance and drama so long dreamed of, and how she
intended to make us members of a company patterned after the Comedie Fran~aise.
Our artistic future seemed assured. Isadora too firmly believed that Dionysian
had taken permanent roots and that she would live there for the rest of her
life, continuing to do creative work. .
..
Мы все вели счастливую,
прекрасную жизнь с Айседорой в этой прекрасной школе. Тот факт, что она
относилась к нам как к взрослым и позволяла нам каждый номер для себя, начинала
все с нашего удовольствия. Она рассказала нам о своем намерении построить этот
театр танца и драмы, о котором так долго мечтали, и о том, как она собиралась
сделать нас членами компании, созданной по образцу «Комеди Франсуа». Наше
художественное будущее казалось уверенным. Айседора слишком твердо верила, что
Дионисий принял постоянные корни и что она будет жить там всю оставшуюся жизнь,
продолжая заниматься творчеством. ,
All these noble prospects came to an end when disaster struck once
more-this time on a gigantic scale. In August the First World War set cannons to
roaring over most of Europe, and the millions of soldiers wounded in battle
needed help. Isadora gave her temple of the dance to the Red Cross for a
hospital. She and her pupils fled to America, via London and Liverpool, where
the streets were crowded with soldiers going off to war singing, "It's a long
way to Tipperary."
..
Все эти благородные перспективы подошли к концу,
когда снова наступила катастрофа - на этот раз в гигантских масштабах. В августе
Первая мировая война заставила пушки ревут над большей частью Европы, и миллионы
солдат, раненых в бою, нуждались в помощи. Айседора отдала свой храм танца
Красному Кресту в больницу. Она и ее ученики бежали в Америку через Лондон и
Ливерпуль, где улицы были переполнены солдатами, отправляющимися на военное
пение: «Это долгий путь к Типперэри».
The wild excitement engendered by those stirring times, added to the
intriguing adventure of crossing the ocean to another continent, prevented my
realizing what sad consequences the war would have for our school. In years to
come, I have often looked back with deep regret that Dionysian existed for only
seven short months. For it represented Isadora Duncan's ideal school, the
perfect center and environment-now lost to posterity-for preserving the results
of her work. And I regret also that she did not make more of an effort to keep
it functioning despite the world-wide catastrophe. For wars have come and gone,
and life is short, but art lives on forever.
..
Дикое волнение,
порожденное этими волнующими временами, добавленное к интригующему приключению
пересечения океана к другому континенту, помешало мне понять, какие печальные
последствия имела война для нашей школы. В последующие годы я часто с большим
сожалением вспоминал, что Дионисий существовал всего семь коротких месяцев. Ибо
это была идеальная школа Айседоры Дункан, идеальный центр и окружающая среда,
теперь потерянная для потомков - для сохранения результатов ее работы. И я также
сожалею о том, что она не предпринимала больше усилий, чтобы сохранить его
функционирование, несмотря на всемирную катастрофу. Ибо войны пришли и ушли, а
жизнь коротка, но жизнь вечна.
WE reached New York on September 13, 1914, after an uneventful voyage
on the Cunard liner Lapland. But the moment we landed, all sorts of unforeseen
and startling things happened in quick succession.
..
Мы достигли
Нью-Йорка 13 сентября 1914 года, после беспрецедентного плавания на лайнере
Cunard Lapland. Но в тот момент, когда мы приземлились, всевозможные
непредвиденные и поразительные вещи происходили быстро.
As soon as the immigration officials discovered that Isadora Duncan's
school had arrived without the protection of a legal guardian, they barred our
entry. To the great consternation of Mr. and Mrs. Augustin Duncan, who had
safely brought us through war-torn Europe to America, we were not permitted to
disembark, though their children were allowed to go ashore. With Alicia Franck,
the school secretary, and Miss Baker, our English governess who volunteered to
remain with us, we were locked up in that ignoble detention pen called Ellis
Island. For this reason, my first impression of the United States was not a
favorable one.
..
Как только сотрудники иммиграционной службы обнаружили,
что школа Айседоры Дункан прибыла без защиты законного опекуна, они запретили
нам въезд. К большому ужасу г-на и г-жи Августин Дункан, которые благополучно
привели нас через раздираемую войной Европу в Америку, нам не разрешили
высаживаться, хотя их детям разрешалось выходить на берег. С Аликой Франком,
школьной секретаршей и мисс Бейкер, нашей английской гувернанткой, которая
вызвалась остаться с нами, мы были заперты в этом ругательстве под стражей под
названием Ellis Island. По этой причине мое первое впечатление о Соединенных
Штатах не было благоприятным.
We remained incarcerated under armed guards, like a bunch of criminals,
for two interminable weeks before the necessary formalities could be
straightened out. I used to gaze in amazement at the heroic Statue of Liberty
standing in the harbor nearby and wonder: Is this the land of the free?
..
Мы оставались под стражей под вооруженной охраной, как кучка
преступников, в течение двух бесконечных недель, прежде чем необходимые
формальности могли быть устранены. Я с удивлением смотрел на героическую Статую
Свободы, стоящую в соседней гавани, и удивляюсь: это земля свободной?
New York at the time was in the grip of a formidable heat wave. This
circumstance contributed no little to our extreme discomfort, for eighteen of us
were crowded together in one small room with bath, sleeping on the bare floor
like animals, without any covers or bedding. At that, we considered ourselves
lucky when a kind immigration commissioner by the name of F. C. Howe placed his
private quarters at our disposal, thus eliminating our having to sleep in the
barrack-style dormitories with the rest of the unfortunate immigrants. We had
also been accorded the privilege of eating in the public restaurant instead of
having our meals at the community table, where fork and knife were chained to
the tin plate in front of each person. On the day of our release, I learned what
a condemned person must feel when suddenly granted freedom. That first free
breath of air tastes like ambrosia. After that unpleasant experience, nothing
seemed more wonderful than Ellsworth Ford's house near the water in Rye, where
we found a hearty welcome. Under the giant elms and maples, late summer flowers
still bloomed in profusion. Mrs. Ford, whose husband had owned a large hotel on
Forty-second Street, was a lady of some literary pretentions and loved to be in
the company of writers and poets. Through her we met the poets Witter Bynner and
Percy Mac-Kaye. And it was here that MacKaye wrote the following poem about the
young guests, refugees from war-torn Europe:
..
В то время в Нью-Йорке
царила громадная жара. Это обстоятельство мало помогло нашему крайнему
дискомфорту, потому что восемнадцать из нас были собраны вместе в одной
маленькой комнате с ванной, спали на голом полу, как животные, без каких-либо
покрытий или постельных принадлежностей. При этом мы посчитали, что нам повезло,
когда добрый комиссар по вопросам иммиграции по имени ФК Хоу разместил свои
частные помещения в нашем распоряжении, тем самым избавив нас от необходимости
спать в общежитиях в стиле барака вместе с остальными несчастными иммигрантами.
Нам также предоставили привилегию поесть в публичном ресторане вместо того,
чтобы поесть за столом, где вилка и нож были прикованы к жестяной пластине перед
каждым человеком. В день нашего освобождения я узнал, что должен чувствовать
осужденный, когда ему внезапно предоставляется свобода. Это первое свободное
дыхание воздуха на вкус, как амброзия. После этого неприятного опыта ничего не
показалось удивительнее, чем дом Эллсуорта Форда рядом с водой в Рае, где мы
нашли сердечный прием. Под гигантскими вязами и кленами поздние летние цветы все
еще расцветали. Миссис Форд, чей муж владел большой гостиницей на Сорок второй
улице, была женщиной некоторых литературных претензий и любила быть в компании
писателей и поэтов. Через нее мы встретили поэтов Уитнера Биннера и Перси
Мак-Кая. И именно здесь МакКей написал следующее стихотворение о молодых гостях,
беженцах из раздираемой войной Европы:
THE CHILD-DANCERS
ДЕТСКИЕ ТАНЦЫ
A bomb has fallen over Notre Dame: Germans have burned another Belgian
town: Russians quelled in the East: England in qualm: I closed my eyes, and laid
the paper down. Grey ledge and moor-grass and pale bloom of light
By
pale blue seas! What laughter of a child world-sprite, Sweet as the horns of
lone October bees, Shrills the faint shore with mellow, old delight?
What
elves are these In smocks gray-blue as sea and ledge, Dancing upon the silvered
edge Of darkness-each ecstatic one Making a happy orison, With shining limbs, to
the low sunken sun?
See: now they cease Like nesting birds from flight:
Demure and debonair They troop beside their hostess' chair To make their
bedtime courtesies: "Spokoinoi note hi! -Gute N achtf Bon soir! Bon soir!-Good
night!"
What far-gleaned lives are these Linked in one holy family of
art?
..
Бомба упала над Нотр-Дам: немцы сжег еще один бельгийский город:
русские поколебались на Востоке: Англия в ужасе: я закрыл глаза и положил
бумагу. Серый уступ и болотная трава и бледное расцвете света Светло-голубые
моря! Какой смех детского мира-спрайта, Сладкий, как рога одиноких октябрьских
пчел, Сливает слабый берег с мягким, старым восторгом?
Какими эльфами они
сидят в сером синем, как море и уступ, Танцуя на посеребренном краю Темноты -
каждый экстатический. Делает счастливого Олисона, С сияющими конечностями, до
низкого затонувшего солнца?
См.: Теперь они прекращаются. Как гнездование
птиц из полета:
Demure и disbonair Они отряжаются рядом с креслом своей
хозяйки. Чтобы сделать их любезно предоставленные сном: «Спокойной записка
привет! -Голет N achtf Bon soir! Bon soir! -Хорошая ночь!»
Какие задуманные
жизни связаны с одним святым семейством?
Dreams: dreams once Christ and Plato dreamed: How fair their happy shades
depart! Dear God! how simple it all seemed, Till once again
Before my eyes
the red type quivered: Slain: Ten thousand of the enemy.
Then laughter!
laughter from the ancient sea Sang in the gloaming: Athens! Galilee! And elfin
voices called from the extinguished light: "Spokoinoi notchi!-Gute Nacht! Bon
soir! Bon soir!-Good night!"
..
Мечты: мечты, когда мечтали о Христе и
Платоне: как прекрасны их счастливые оттенки! О, Боже! как просто все это
казалось, пока еще раз
На моих глазах красный тип дрожал: «Убей»: десять
тысяч врагов.
Тогда смех! смех от древнего моря Санг в мрачном: Афины!
Галилее! И эльфийские голоса вызвали из потухшего света: «Спокойной ночи!
-Гостевая нахта! Бон сойр! Бон сой! - Хорошая ночь!»
Isadora turned up unexpectedly in October. None of us had been sure she
would come to America. By that time we were cozily and comfortably settled for
the winter in an old brownstone house on Gramercy Park. We lived there under the
benign supervision of Margherita and Gus, with a Southern mammy in the basement
kitchen to serve up real American cooking. I had a room of my own on the top
floor; it looked out on the small square called a park, to which we had a key
though we never used it.
..
Айседора неожиданно появилась в октябре.
Никто из нас не был уверен, что она приедет в Америку. К тому времени мы уютно и
комфортно устроились на зиму в старом коричневом доме на Парке Греймерси. Мы
жили там под добрым наблюдением Маргериты и Гаса, с южной мамочкой в ??кухне
подвала, чтобы обслуживать настоящую американскую кухню. У меня была комната на
верхнем этаже; он смотрел на маленькую площадь, называемую парком, к которой у
нас был ключ, хотя мы никогда не использовали его.
The one thing that stands out in my memory is Miss B:1ker's presenting
me with a pink silk nightgown for my birthday. For a strictly brought up
European girl, this was a sure sign-like the first kiss on the hand-that I had
definitely grown up. I did not wear it for a long time, but kept it wrapped in
white tissue paper, naively believing this to be the beginning of a hope chest.
Our days, as usual, started with early morning workouts over on Twenty-third
Street and Fourth Avenue, where Isadora had fixed up a studio in an old loft.
Mary Fanton Roberts, a very good friend and editor of the art magazine The
Touchstone, described it:
..
Единственное, что выделяется в моей памяти,
это мисс Б: 1ker подарит мне розовую шелковую ночную рубашку на день рождения.
Для строго воспитываемой европейской девушки это был верный знак - первый
поцелуй в руке - я определенно вырос. Я долго не носил его, но держал его в
белой салфетке, наивно полагая, что это начало груди надежды. Наши дни, как
обычно, начинались с утренних тренировок на Двадцать третьей улице и Четвертой
авеню, где Айседора устроила студию на старом чердаке. Мэри Фантон Робертс,
очень хороший друг и редактор арт-журнала The Touchstone, описала это:
A great space, silent and high, separated from the world by curtains of
blue; soft lights streaming down rose scarves; back in the shadows low couches
in brilliant colors-this is the setting for Isadora Duncan's school in the heart
of New York.*
*Art, p. 28.
..
Большое пространство, тихое и высокое,
отделенное от мира синими занавесками; мягкие огни, текущие вниз, розовые шарфы;
назад в тени низких кушеток в ярких цветах - это место для школы Айседоры Дункан
в самом сердце Нью-Йорка.*
*Art, p. 28.
Into this setting one day marched the Mayor of New York, to a meeting
arranged by a group of writers including Mabel Dodge, Walter Lippmann, John
Collier, and others, who represented the Greenwich Village intelligentsia of
that era. For some reason, Isadora was in a bad mood that day and refused to
dance. She did, however, have the pupils parade in front of Mayor John Purroy
Mitchel in their school uniforms. As an ardent advocate of dress reform, she
tried to persuade the Mayor to make our costume official for all the children in
New York. He gravely assured her he had no authority to enforce any attire on
the populace, healthy or otherwise. Yet what no edict could enforce, the passing
of time has successfully accomplished. Mayor Mitchel would be surprised if he
lived today to see the many women and children on the sidewalks of his city clad
in simple, sleeveless sheaths and with bare feet in sandals!
..
В эту
обстановку один день отправился мэр Нью-Йорка на встречу, организованную группой
писателей, включая Мейбл Додж, Вальтер Липпманн, Джона Кольера и других, которые
представляли интеллигенцию Гринвич-Виллидж той эпохи. По какой-то причине
Айседора была в плохом настроении в тот день и отказалась танцевать. Тем не
менее, она участвовала в параде перед мэром Джоном Пуроем Митчелем в школьной
форме. Как ярый сторонник реформы одежды, она попыталась убедить мэра сделать
наш костюм официальным для всех детей в Нью-Йорке. Он серьезно заверил ее, что у
него нет полномочий принуждать какое-либо одеяние к населению, здоровому или
иному. Тем не менее, какой бы ни был указ, прошедшее время успешно завершено.
Мэр Митчел был бы удивлен, если бы он жил сегодня, чтобы увидеть много женщин и
детей на тротуарах своего города, одетых в простые, без рукавов носки и босыми
ногами в сандалиях!
On a rainy November afternoon at the Metropolitan Opera House,
Isadora's European school made its American debut. Since this was her first
public dance performance after the death of her children, the program had a
religious character. It opened with a requiem march and her premiere
presentation of Schubert's "Ave Maria," the huge audience listening with
profound reverence. Her hold on the mind of her spectators had not diminished
with the years. Her older pupils did most of the dancing. As Minna Lederman
commented later in the Mail, June 27, 1918:
..
В дождливый ноябрьский
день в Метрополитен-опере, европейская школа Айседоры сделала свой американский
дебют. Поскольку это было ее первое публичное танцевальное представление после
смерти ее детей, программа носила религиозный характер. Это открылось шествием
реквиема и ее премьерой презентации «Ave Maria» Шуберта, огромная аудитория,
слушающая с глубоким почтением. С течением времени ее внимание к ее зрителям не
уменьшалось. Её старшие ученики вели большую часть танцев. Как пояснила Минна
Ледерман в «Почте» 27 июня 1918 года:
I see them now, circling on the immense stage, six girls, the light
falling yellow over their young heads and along their arms so gently linked.
Something idyllic, something innocent, tender, something indefinably grave was
the slow movement of these young people together.
..
Я вижу их сейчас,
кружась на необъятной сцене, шесть девочек, свет, падающий желтыми над их
молодыми головами, и вдоль их рук так мягко связаны. Что-то идиллическое, что-то
невинное, нежное, что-то неопределенно серьезное - это медленное движение этих
молодых людей.
Under Isadora's guidance we made much progress that season. Early in
the spring of the following year, she undertook a very ambitious project. A New
York financier and art patron, Otto H. Kahn, made it possible for her to use the
former Century Theatre on Central Park West as an experimental Greek theatre.
"The Greek was essentially a democratic theatre," Isadora once stated in a
pamphlet she wrote on the subject.*
*Cf. Art, p. 87.
..
Под
руководством Айседоры мы добились значительного прогресса в этом сезоне. Раньше
весной следующего года она предприняла очень амбициозный проект. Нью-йоркский
финансист и покровитель искусства Отто Х. Кан дал ей возможность использовать
бывший театр века на Центральном парке-Западе в качестве экспериментального
греческого театра. «Грек был, по сути, демократическим театром», - однажды
сказала Айседора в брошюре, которую она написала по этому вопросу.*
*Ср.
Искусство, с. 87.
She removed the orchestra seats and covered the boxes with long
draperies to make the old-fashioned theatre conform more closely to her ideal.
Here she presented that spring season several shows composed of "Drama, Music,
and Dance."
..
Она сняла кресла оркестра и накрыла коробки длинными
драпировками, чтобы старомодный театр более тесно соответствовал ее идеалу.
Здесь она представила этот весенний сезон несколько шоу, состоящих из «Драмы,
музыки и танца».
For me personally, the outstanding event remains my taking part in the
speaking chorus of an English version of Euripides' Iphigenia in Tauris, written
especially by Witter Bynner for Isadora's presentation. It was staged by
Augustin Duncan, who persuaded me, much against my will, to take part in the
chorus. The stage directions say: "The great bell rings. One by one the Temple
Maidens assemble." As the first chorister I had the opening lines, and can still
hear myself proclaiming:
0 ye who dwell upon these Clashing Rocks That guard
the Euxine Sea, Keep silence now before Latona's Daughter, Artemis, Goddess of
the pointed hills!
..
Для меня лично, выдающимся событием остается мое
участие в говорном хоре английской версии «Ифигении» Еврипии в Тавриде,
написанной специально Виттером Биннером для презентации Айседоры. Он был
поставлен Августином Дунканом, который убедил меня, во многом против моей воли,
принять участие в хоре. На сцене говорят: «Большой колокол звонит. Один за
другим собираются Храмовые Девы». В качестве первого хориста у меня были первые
строки, и я все еще слышу, как я провозглашаю:
0 Вы, которые живут на этих
Столкновении Скал, которые охраняют Эвксин Море, Храните молчание перед Дочью
Латоны, Артемидой, Богиней остроконечных холмов!
The whole thing was to be a wonderful surprise for Isadora -so Gus
assured me when I voiced my qualms about accepting the speaking part. "I am sure
she won't like it," I kept repeating, while he kept insisting, "Nonsense, she
will love it; you are very good in the part."
..
Все это должно было
стать удивительным сюрпризом для Айседоры, и Гас заверил меня, когда я озвучил
свои сомнения в том, чтобы принять участвующую часть. «Я уверен, что ей это не
понравится», повторял я, продолжая настаивать: «Чепуха, она будет любить его, вы
очень хороши в этом».
And so I let myself be persuaded against my better judgment. At the
initial rehearsal, the curtain went up on the big stage, where I suddenly stood
revealed in solitary splendor high on a scaffolding representing the "Clashing
Rocks." I had no sooner finished speaking when Isadora's voice rose in an angry
pitch from the front row of the orchestra: "Take her away! Take her away! What
is this, Gus? She can't do that; take her away!"
..
И поэтому я позволил
себе быть убежденным в моем лучшем суждении. На начальной репетиции занавес
поднялся на большую сцену, где я внезапно оказался в одиночном блеске высоко на
лесах, представляющих «Столкновение скал». Я не успел закончить разговор, когда
голос Айседоры поднялся в сердитом отрыве из первого ряда оркестра: «Отведите
ее! Уберите ее!» Что это, Гас? Она не может этого сделать, забрать ее! »
At her unexpectedly vehement outburst, I fled from the stage. Back in
my dressing room I had an attack of hysterics. No sooner had I vanished than
both Gus and Mr. Bynner rushed backstage. Both tried to console me and assuage
my hurt feelings by telling me how effective my recitation had been. Bynner even
threatened to withdraw his verse unless Isadora permitted me to act.
..
При ее неожиданно яростной вспышке я убежал со сцены. В моей
раздевалке у меня была истерика. Не успел я исчезнуть, как и Гус, и мистер
Биннер бросились за кулисы. Оба пытались утешить меня и успокоить мои обиженные
чувства, сказав мне, насколько эффективна моя декламация. Биннер даже угрожал
отозвать свой стих, если Айседора не позволила мне действовать.
"I told you, I told you," I repeated over and over again to Gus, who
had brought all this about. He urged me not to give up. He said very earnestly,
"Isadora is jealous. She thinks I am trying to make an actress of you." I could
not quite believe this. But it must have been true, because a year later, when
Attmore Robinson-who owned the Philadelphia Opera House at that time-sponsored
my singing lessons with an Italian maestro and offered me operatic parts a la
Mary Garden, she reacted in exactly the same way. She accused him of trying to
alienate me from her school and make an opera star of me-something I had never
considered seriously. As a matter of fact, I gave up my singing studies
altogether after that scene with Isadora.
..
«Я сказал вам, я сказал вам,
- повторял я снова и снова Гасу, который все это рассказал. Он призвал меня не
сдаваться. Он очень серьезно сказал: «Айседора ревнива. Она думает, что я
пытаюсь сделать тебя актрисой». Я не мог в это поверить. Но, должно быть, это
было правдой, потому что через год, когда Аттмор Робинсон, который владел
Филадельфийским Оперным театром в то время, спонсировал мои уроки пения с
итальянским маэстро и предложил мне оперные части сада Ла Мэри, она реагировала
точно так же путь. Она обвинила его в том, что он пытался оттолкнуть меня от ее
школы и сделать звездой оперы, что я никогда серьезно не рассматривал. По сути,
после этой сцены с Айседорой я полностью отказался от своих пение.
But to return to the Century Theatre: the upshot of it all was that she
gave in and I continued to perform the speaking part. As one of the four
actresses (the others were Margherita Sargent, Helen Freeman, and Sarah
Whitman), I had to have my name printed in the program. So far we all had
performed anonymously whenever we danced with Isadora. She herself suggested
that I use the name IRMA DuNCAN, and so it has been ever since.
..
Но
вернуться в Театр века: результатом всего этого было то, что она сдалась, и я
продолжал выступать с речью. Как одна из четырех актрис (другие были Маргерита
Сарджент, Хелен Фримен и Сара Уитмен), я должен был напечатать свое имя в
программе. До сих пор мы все выступали анонимно, когда мы танцевали с Айседорой.
Она сама предложила мне использовать имя IRMA DuNCAN, и так было с тех
пор.
Because we spent all our waking hours in the Century Theatre for
rehearsals and matinees and evening performances, Isadora decided to give up the
Gramercy House and have us actually live there. The huge theatre had a complete
set of private rooms, including a library and a kitchen, on the mezzanine floor.
A Greek chef was hired and everything seemed very comfortable and most
convenient. But there was one big flaw in this ideal situation that no one had
reckoned with: namely, the Fire Department. One dark night after the show, when
the lights were doused and all of us were fast asleep, a whole brigade of
firemen forced their way in without warning and rudely evicted us. The next day
(April24, 1915) the New York Tribune related this story in detail. Here are a
few excerpts:
..
Поскольку мы провели все наши часы бодрствования в
Театре века для репетиций, утренних и вечерних выступлений, Айседора решила
отказаться от Дома Грамерси и жить там. В огромном театре был полный набор
отдельных комнат, включая библиотеку и кухню, на мезонине. Греческий повар был
нанят, и все казалось очень удобным и удобным. Но в этой идеальной ситуации был
один большой недостаток, с которым никто не считался: а именно, Департамент
пожарной охраны. В одну темную ночь после шоу, когда огни были облицованы, и все
мы крепко спали, целая бригада пожарных пробилась без предупреждения и грубо
высекла нас. На следующий день (24 апреля 1915 года) Нью-Йорк Трибьюн подробно
рассказал эту историю. Вот несколько выдержек:
Twenty sleepy little girls, pupils of Isadora Duncan, the dancer, were
routed from their beds in the Century Theatre last night and were forced to find
sleeping quarters elsewhere. Art and the Fire Department had clashed.
..
Двадцать сонных маленьких девочек, ученики Айседоры Дункан,
танцовщицы, вчера вечером были проложены с их кроватей в Театре века, и их
заставили найти спальные места в другом месте. Искусство и пожарный отдел
столкнулись.
Shortly before midnight the youngsters were safely quartered in the
Hotel Empire, Broadway and Sixty-third Street. Miss Duncan was at her apartment
in the Hotel Majestic, Central Park West, ill and suffering from the nervous
strain attending the ousting of her little dancers from their cots, and vowing
she would leave New York forever.
..
Незадолго до полуночи молодежь
благополучно расквартировалась в отеле Empire, Бродвее и Шестьдесят третьей
улице. Мисс Дункан была в своей квартире в отеле «Маджестик», в Центральном
парке Запада, страдала от нервного напряжения, наблюдая за вытеснением своих
маленьких танцоров со своих кроватей и поклявшись, что она оставит Нью-Йорк
навсегда.
Yesterday afternoon, Commissioner Adamson declared that the Century
Theatre could not be used as a dormitory under the law and that the girls
quartered there would have to lay their curly heads somewhere else than on cots
in the theatre building. The dancer was ill when the edict from Fire
Headquarters was brought to her by Frederick H. Toye, her manager. She promptly
gave way to her emotions. She refused to take the order to quit the improvised
dormitories seriously, however and at eight o'clock last night, shortly before
the curtain rose on "Oedipus Rex," in which she and some of her older girls
danced, the little ones were tucked into their beds in the pressroom on the
promenade. Three hours later the nurses in charge awakened them with orders to
dress quickly. Sleepy, and not knowing where they were going, they were bundled
into taxicabs and taken to the Hotel Empire to complete their night's rest.
..
Вчера днем комиссар Адамсон заявил, что театр века не может быть
использован в качестве общежития по закону и что девочки, расквартированные там,
должны будут класть кудрявые головы где-то еще, чем на детские кроватки в здании
театра. Танцовщица заболела, когда указ из штаб-квартиры пожара был доставлен ей
Фредериком Х. Тои, ее менеджером. Она быстро уступила своим эмоциям. Она
отказалась принять приказ о том, чтобы серьезно отказаться от импровизированных
общежитий, однако в восемь часов ночи, незадолго до того, как занавес поднялся
на «Эдип Рекс», в котором она и некоторые из ее старших девушек танцевали,
малыши были заправлены в свои кровати в пресс-центре на набережной. Через три
часа ответственные медсестры разбудили их приказами быстро одеться. Сонные, и не
зная, куда они идут, они были привязаны к такси и доставлены в гостиницу
«Империя», чтобы завершить свой ночной отдых.
Miss Duncan was beside herself with indignation. She could not
comprehend why she was forced to remove her girls from the Century Theatre
building which she said was as safe as any hotel or apartment house in the city,
merely because there was a building law that forebade their sleeping there.
Furthermore, she said she would terminate her appearance in New York this
evening. She declared she was being persecuted by the city officials.
..
Мисс Дункан была вне себя от негодования. Она не могла понять, почему
она была вынуждена убрать девочек из здания театра века, которые, по ее словам,
были столь же безопасны, как любой отель или жилой дом в городе, просто потому,
что был закон о строительстве, который мешал им спать. Кроме того, она сказала,
что она прекратит свое появление в Нью-Йорке этим вечером. Она заявила, что ее
преследуют городские чиновники.
Lieutenant Gallagher of the theatre inspection squad of the Fire
Department unearthed the violation of the law. Wednesday afternoon Lieutenant
Gallagher took a stroll along the second floor promenade. He pushed open a door
and found himself in a room that bore evidences of being a dormitory, although a
sign above his head proclaimed it a library .... Right before Gallagher's eyes
were seven neatly covered beds in an orderly row, with as many dressing-tables
littered with the appurtenances of feminine adornment.
..
Лейтенант
Галлахер из отдела инспекции театра пожарной службы обнаружил нарушение закона.
В среду днем ??лейтенант Галлахер совершил прогулку по набережной второго этажа.
Он оттолкнул дверь и оказался в комнате, где были свидетельства об общежитии,
хотя надпись над его головой провозгласила библиотеку ... Прямо перед глазами
Галлахера было семь аккуратно покрытых кроватей в упорядоченном ряду, причем
столько туалетные столики, заваленные узорами женского украшения.
On the lower floor he found nineteen cots in the pressroom. The tearoom
had been converted into a dining room and the kitchen bore signs of being used
not many hours since. The larder and ice.:box were well stocked. Wishing to be
sure of his grounds before reporting to headquarters, Gallagher bode his time.
He waited till after the night performance.
..
На нижнем этаже он нашел
девятнадцать кроватей в пресс-центре. Карусель был превращен в столовую, и на
кухне появились признаки использования не так много часов. В кладовой и льду.
Желая быть уверенным в своих основаниях, прежде чем сообщить в штаб-квартиру,
Галлахер предсказал свое время. Он ждал после ночного выступления.
Making his way along the darkened corridor, he approached the room
where the seven cots stood in a row. He stepped inside and, hearing soft
breathing, switched on the electric light. Seven curly heads lay upon seven
white pillows. Seven pairs of sandals stood beside seven little beds, while from
the wall hung seven Greek togas. Here and there were seven times seven flimsy
articles of attire. \Vhen seven pairs of sleepy eyes opened and gazed in
astonishment and seven startled "Ah's!" escaped from the awakened dancers,
Lieutenant Gallagher blushed and fled in confusion.
..
Пробираясь по
темному коридору, он подошел к комнате, где стояли семь кроватей. Он вошёл
внутрь и, услышав мягкое дыхание, включил электрический свет. Семь кудрявых
головок лежали на семи белых подушках. Семь пар сандалий стояли рядом с семью
кроватями, а со стены висели семь греческих тогов. Здесь и там было семь раз
семь надуманных предметов одежды. \ Vhen семь пар сонных глаз открылись и
изумленно смотрели, и семь испугались: «Ах!». сбежавший от пробужденных
танцоров, лейтенант Галлахер покраснел и сбежал в замешательстве.
When our eight months' sojourn in the United States thus came to a
sudden dramatic end, Isadora decided to turn her back on America and as one
paper headlined it, "leave New York to Philistine Darkness! " She made good her
threat; we sailed late in May on the Dante Alighieri for Naples, Italy, hoping
to find a safe haven in one of the neutral countries. As ill luck would have it,
immediately after our arrival Italy entered the war. So Isadora had to look
elsewhere to shelter her school.
..
Когда наше восьмимесячное пребывание
в Соединенных Штатах привело к внезапному резкому завершению, Айседора решила
отвернуться от Америки, и, как говорится в одной из статей, «покиньте Нью-Йорк
до Филистимляной Тьмы!» Она сделала свою угрозу; мы отправились в мае в мае на
Данте Алигьери в Неаполь, Италия, надеясь найти убежище в одной из нейтральных
стран. Как повезло, сразу после нашего прибытия Италия вошла в войну. Поэтому
Айседоре пришлось искать в другом месте, чтобы укрывать ее школу.
Her next choice was Greece, where her brother Raymond lived close to
nature, weaving cloth in the mountains. Wanting no part of that, we put our
collective foot down on the proposition. But it took a real mutiny on her
pupils' part before she would change her mind.
..
Следующим ее выбором
была Греция, где ее брат Раймонд был близок к природе, ткать ткань в горах. Не
желая этого, мы ставим нашу коллективную ногу на предложение. Но перед ее
учениками начался настоящий мятеж, прежде чем она передумала.
"Then where would you like to gor" she demanded, displeased with our
insubordination, for Isadora always had her own way. "To Switzerland!" was our
answer. For a year and four months, she settled her refugee school in a
pensionnat des jeunes fiZZes, first in Lausanne, later in Geneva. In the latter
establishment, called "Les Hirondelles" (all Swiss pensionnats have floral or
bird or insect nomenclature), Madame Dourouze, the headmistress, had her hands
full. When the monthly check stopped coming in regularly, her sixteen new
pensionaires presented a real problem. Wartime communications, difficult at
best, failed completely when the checks had to come all the way from South
America, where Isadora was on tour. In the end, when her own resources failed to
take care of all of us, Madame Dourouze and others suggested we give a benefit
performance to make up the debt. I immediately agreed to that plan
enthusiastically. But some of the other girls had grave doubts whether we could
engage in a performance of that sort without authorization. Anna especially had
misgivings and would not consent to the plan without consulting our friends,
among them the composer Ernest Bloch and his wife, who then lived in Geneva.
..
«Тогда, где бы вы хотели гордиться», - потребовала она, недовольная
нашим неповиновением, потому что у Айседоры всегда был свой путь. «В Швейцарию!»
был нашим ответом. В течение года и четырех месяцев она поселила свою школу для
беженцев в пенсионном отделении, сначала в Лозанне, затем в Женеве. В последнем
учреждении, называемом «Les Hirondelles» (все швейцарские пенсионеры имеют
цветочную или птицу или номенклатуру насекомых), у мадам Дууузе, директрисы,
были полные руки. Когда ежемесячная проверка перестала поступать регулярно, ее
шестнадцать новых пенсионеров представляли реальную проблему. Связь в военное
время, в лучшем случае сложная, потерпела неудачу, когда чеки должны были пройти
весь путь из Южной Америки, где была в гостях Айседора. В конце концов, когда ее
собственные ресурсы не смогли позаботиться обо всех нас, мадам Дууузе и другие
предложили, чтобы мы производили выплаты в пользу долга. Я сразу согласился на
этот план с энтузиазмом. Но у некоторых других девочек были серьезные сомнения в
том, можем ли мы участвовать в таком исполнении без разрешения. Анна особенно
опасалась и не согласилась бы на этот план, не посоветовавшись с нашими
друзьями, в том числе композитором Эрнестом Блохом и его женой, которая тогда
жила в Женеве.
But each and every one urged us to do it. In this way we pupils of the
Isadora Duncan School undertook our first independent venture. The successful
outcome encouraged us to organize a tour through Switzerland, which we did under
the management of Augustin Duncan, who had meanwhile been dispatched by Isadora
from Buenos Aires to rescue her school. She had given him strict instructions to
discourage us from returning to America, as we all fervently desired to do. The
ten younger pupils, when funds ran low, were forced to go back home to their
respective parents. Thus only we six original Grunewald pupils (myself, Anna,
Erica, Lisa, Margot, and Theresa) remained. And nothing, no edict from Isadora
or anyone else, could turn us from our firm determination to return to New
York.
..
Но каждый призывал нас это сделать. Таким образом, мы, ученики
школы Айседоры Дункан, провели наше первое независимое предприятие. Успешный
результат побудил нас организовать тур по Швейцарии, который мы провели под
руководством Августина Дункана, который тем временем был отправлен Айседорой из
Буэнос-Айреса, чтобы спасти ее школу. Она дала ему строгие инструкции, чтобы
помешать нам вернуться в Америку, как мы все горячо желали. Десять младших
учеников, когда средства бежали низко, были вынуждены вернуться домой к своим
родителям. Таким образом, остались только шесть оригинальных учеников
Грюневальда (я, Анна, Эрика, Лиза, Марго и Тереза). И ничто, ни один указ от
Айседоры или кого-либо еще, не могли бы отвратить нас от нашей твердой решимости
вернуться в Нью-Йорк.
We arrived at that crucial moment in world history when America was
about to enter the war. New complications now arose because of our German
nationality. Isadora, who was really delighted to see us again, said, ''I have
decided to adopt you girls legally as my daughters." And she added, "I should
have done this long ago."
..
Мы прибыли в тот решающий момент в мировой
истории, когда Америка собиралась вступить в войну. Новые осложнения теперь
возникли из-за нашей немецкой национальности. Айседора, которая была очень рада
нас снова увидеть, сказала: «Я решил усыновить вас девочками законно, как
дочери». И она добавила: «Я бы давно это сделала».
However, because of the war, the necessary papers from abroad could not
be obtained. And so we only changed our names to Duncan * as she suggested,
legalizing this act in the New York court. We also applied for American
citizenship. From this period dates the more intimate association I had with the
woman who was now my foster mother. A growing, affectionate friendship would
forge the already existing bond between us into an even closer one. This
opportunity to get to know each other better arose after her break with Singer.
His financial assistance had ceased abruptly, leaving her short of funds.
Suddenly she found herself unable to keep up the style she was accustomed to.
Nor could she maintain a school for grown-up girls. She gave up her elegant
suite at the Ritz and reluctantly moved to a cheaper hotel. The six of us found
temporary homes with relatives and friends.
*My original name was Irma
Dorette Henriette Erich-Grimme.
..
Однако из-за войны необходимые
документы из-за рубежа не могли быть получены. И поэтому мы только изменили наши
имена на Дункан*, как она предложила, легализовав этот акт в нью-йоркском суде.
Мы также обращались за американским гражданством. С этого периода датируется
более интимная связь с женщиной, которая теперь была моей приемной матерью.
Растущая, ласковая дружба создала бы уже существующую связь между нами и еще
более близкую. Эта возможность познакомиться друг с другом лучше возникла после
ее перерыва с Певицей. Его финансовая помощь резко прекратилась, и у нее не было
средств. Внезапно она оказалась не в состоянии поддерживать стиль, к которому
она привыкла. Она также не могла поддерживать школу для взрослых девушек. Она
отказалась от своей элегантной свиты в Ритце и неохотно переехала в более
дешевый отель. Шесть из нас нашли временные дома с родственниками и друзьями.
*Моим оригинальным именем была Ирма Доретт Генриетта Эрих-Гримм.
"Irma, you come and live with me," she said. "We'll make out somehow."
So I roomed with her at the Woolcott on the west side of town. We managed to
share the same room for a while until things became too cramped and, flinging
economy to the winds, she engaged a three-room suite. We now each enjoyed a room
and bath with a nice sitting room between. She had a knack for transforming a
banal hotel room with a few deft touches here and there, using a Spanish shawl
or an embroidered cloth to hide some ugly piece of furniture; creating an
attractive, personal atmosphere.
..
«Ирма, ты приходишь и живешь со
мной», - сказала она. «Мы как-нибудь разобрались». Поэтому я устроился с ней в
Вулкотте на западной стороне города. Некоторое время нам удалось разделить одну
и ту же комнату, пока все не стало слишком тесноватым, и, бросив экономику на
ветер, она занялась трехкомнатной комнатой. Мы теперь каждый наслаждались
комнатой и ванной с хорошей гостиной между ними. У нее был умение превращать
банальный гостиничный номер с несколькими ловкими штрихами здесь и там,
используя испанский шаль или вышитую ткань, чтобы скрыть какую-то уродливую
мебель; создавая привлекательную, личную атмосферу.
She always carried certain personal belongings with her on her travels.
There was, for instance, the handsome Tiffany vanity set of vermeil silver and
the tall fla~on of "Ambre Antique" by Coty-her favorite perfume. On the bedside
table was a photograph of Paris Singer and their little boy Patrick in a red
leather frame, beside a small cluster of books, her constant traveling
companions-The Bacclzae, Electra, The Trojan Women, and other plays by
Euripides. Also there was a slim volume of Sappho's poems in a French
translation and Gabriele D' Annunzio's Contemplatione della Morte with the
inscription, "To the divine Isadora Duncan who dances along the lines of
immortality." On the writing desk was her red leather case containing her
personal note paper, a small bottle of black India ink, and an ivory pen with a
very broad nib. And, of course, always the photograph albums of herself and her
children, bound in striped leather.
..
Она всегда носила с собой свои
личные вещи в путешествиях. Был, например, красивый тиффани-тщеславие из серебра
vermeil и высокая флейта «Ambre Antique» от Coty - ее любимых духов. На
прикроватной тумбочке была фотография Парижского певца и их маленького мальчика
Патрика в красной кожаной рамке, рядом с небольшим скоплением книг, ее
постоянными спутниками-путешествиями - «Бакклаз», «Электра», «Троянские женщины»
и другими пьесами Еврипида. Также был тонкий том стихов Сапфо во французском
переводе и «Созерцание дебюта Морте» Габриэле Д'Аннунцио с надписью «К
божественной Айседоре Дункан, танцующей по бессмертию». На письменном столе был
ее красный кожаный чехол с ее личным записным книжкой, маленькой бутылкой черных
индийских чернил и ручкой из слоновой кости с очень широким наконечником. И,
конечно же, всегда были альбомы с фотографиями самой себя и ее детей, связанные
в полосатой коже.
Living and sharing things together, as any mother and young daughter
would, I got to know her well. For the first time I got acquainted with the
human side of the great artist who had always-from the beginning when I met her
in that other hotel room in far-away Hamburg-been my sole
inspiration.
..
Жить и делиться вещами вместе, как и любая мать и дочь, я
хорошо ее знаю. Впервые я познакомился с человеческой стороной великого
художника, который всегда был - с самого начала, когда я встретил ее в этом
другом гостиничном номере в далеком Гамбурге - был моим единственным
вдохновением.
Being temporarily deprived of the services of a personal maid, she was
sitting on the bed sewing on a button when I happened to come in one day. Seeing
her occupied with such a domestic chore gave me quite a start. It struck me for
some reason as being very funny, and I started to laugh. "Why do you laugh?" she
asked. "Do you think I am incapable of doing this sort of thing? I want you to
know that I can also bake a very good peach pie. I bet that is more than you can
do!" She was right. We had been taught housekeeping at school, but not cooking.
Our hands had to be beautiful for dancing. Since then, however, I have made up
for that deficiency. We also discovered we had much in common. "Have you noticed
that we both react to things in the same way?" she would ask. "I have noticed
that we laugh at the same things, if this is what you mean." "Yes, but there is
more to it than that. It is curious how one often finds a closer relationship
with people to whom one is not related by flesh and blood."
..
Будучи
временно лишенной услуг личной горничной, она сидела на кровати, шила на кнопку,
когда мне довелось прийти в один день. Увидеть, что она занята такой домашней
работой, дала мне начало. Мне почему-то это показалось мне очень забавным, и я
начал смеяться. "Почему ты смеешься?" спросила она. «Как вы думаете, я не
способен заниматься этим? Я хочу, чтобы вы знали, что я также могу испечь очень
хороший пирог с персиком. Держу пари, это больше, чем вы можете сделать!» Она
была права. Мы учили домашнему хозяйству в школе, но не кулинарии. Наши руки
должны были быть красивыми для танцев. С тех пор, однако, я восполнил этот
недостаток. Мы также обнаружили, что у нас много общего. «Вы заметили, что мы
оба так же реагируем на вещи?» - спросила она. «Я заметил, что мы смеемся над
тем же, если это то, что вы имеете в виду». «Да, но есть нечто большее, чем это.
Любопытно, как часто можно найти более тесные отношения с людьми, к которым
человек не связан плотью и кровью».
"I once read a book by Goethe," I said, remembering my literary class
at Madame Dourouze's pensionnat, "in which he expounds the same idea. It is
called 'elective affinities.'" She did not generally take life too
seriously-only her art. She had a nice sense of humor and liked to tell amusing
anecdotes that had happened to her. My own sense of humor is fairly acute and I
could not live for long with anybody who totally lacked it. As for that anecdote
which connects her name with George Bernard Shaw, he himself admitted that the
"dancer" in question was not Isadora. The latter had no occasion to meet G. B.S.
nor did she correspond with him. Her letters and writings give ample proof of
her own native intelligence and wit.
..
«Я когда-то читал книгу Гёте, -
сказал я, вспоминая мой литературный класс на пенсии г-жи Дууузе, - в которой он
излагает ту же идею. Это называется« выборным родством». «Она вообще не
воспринимала жизнь слишком серьезно - только ее искусство. У нее было приятное
чувство юмора, и ей нравилось рассказывать забавные анекдоты, которые произошли
с ней. Мое собственное чувство юмора довольно острое, и я не мог долго жить с
кем-то, у кого его вообще не было. Что касается того анекдота, который связывает
ее имя с Джорджем Бернардом Шоу, он сам признался, что «танцовщица», о которой
идет речь, не была Айседорой. Последнему не приходилось встречаться с GBS, и она
не соответствовала ему. Её письма и писания дают достаточно доказательств ее
собственного родного ума и остроумия.
That summer Isadora rented a small beach cottage on Long Island. We
girls, reunited once mo.re, had an apartment next door. I remember coaxing her
into a movie house one evening when I discovered she had never seen a moving
picture. "What, me! Set foot in there?" she exclaimed, horrified, but went in
anyway. "How did you enjoy it?" I asked when it was over. She laughed and said,
"It was more fun than I imagined-but what an awful picture 1"
..
Этим
летом Айседора арендовала небольшой коттедж на Лонг-Айленде. Мы, девочки,
воссоединились когда-то с семьей. Я помню, как однажды вечером уговорил ее в
кино-дом, когда обнаружил, что она никогда не видела движущуюся картину. «Что,
я, ступай туда?» - в ужасе воскликнула она, но все равно вошла. «Как тебе
понравилось?» Я спросил, когда все кончено. Она рассмеялась и сказала: «Это было
больше удовольствия, чем я себе представлял, - но какая ужасная картина»
Soon thereafter a movie company offered her a contract for a dance
film. They were willing to pay a high price for it, and though she needed the
money badly she adamantly refused. No one could persuade her to sell her art to
the "flickers." In those jumpy pictures she was afraid her art would appear like
a St. Vitus' dance. "I would rather not be remembered by posterity like that,"
she said.
..
Вскоре после этого кинокомпания предложила ей контракт на
танцевальный фильм. Они были готовы заплатить за это высокую цену, и хотя ей
нужны были деньги, она категорически отказалась. Никто не мог убедить ее продать
свое искусство «мерцаниям». В этих скачках она боялась, что ее искусство будет
выглядеть как танец святого Вита. «Я бы предпочел не вспоминаться потомками, -
сказала она.
She had a great craving for speed and for being constantly on the go.
She liked to ride in her open touring car, a Packard with chauffeur, en grande
vitesse (in those days, forty-five miles an hour was fast), over the narrow,
dusty road all the way out to Montauk Point and back. The fresh air soon aroused
her healthy appetite and she would say, "Let's stop at the Inn and get a nice
rare steak and a bottle of red wine-unless you would rather have some steamed
clams and Guinness stout."
Her enormous vitality and energetic stamina often
left me completely worn out. I weighed only a hundred pounds then and did not
feel very strong.
..
У нее была большая тяга к скорости и постоянное
движение. Ей нравилось кататься на своем открытом гастрольном автомобиле,
Паккарде с шофером, в великой витессе (в те дни сорок пять миль в час было
быстро), по узкой пыльной дороге до Монтаука и обратно. Свежий воздух вскоре
вызвал у нее здоровый аппетит, и она сказала: «Давайте остановимся в Инн и
возьмем хороший редкий стейк и бутылку красного вина, если только вы не
предпочтете приготовить пару моллюсков и толку Гиннеса».
Её огромная
жизненная сила и энергичная выносливость часто оставляли меня полностью
измученной. Тогда я весил всего сто фунтов и не чувствовал себя очень
сильным.
A continuous flow of visitors came to her beach cottage that summer of
1917. There we met such avant-garde artists as Marcel Duchamp, Francis Picabia,
Edgard Varese, and the Russian diplomats Count Florinsky and Baron U
ngern-Sternberg. A frequent visitor was Elsa Maxwell, who played tangos for us
that she had composed herself. The famous Belgian violinist Eugene Y saye came,
and Andres de Segurola of the Metropolitan Opera, and of course always our old
friend Arnold Genthe with Stephan Bourgeois, in whose Fifth Avenue Gallery I saw
the first abstract sculpture. At about the same time we made friends with
Wienold Reiss, the painter of Blackfoot Indians, in whose Greenwich Village
studio we met such artists as Fritz Kreisler. And then of course Olga and Hans
von Kaltenborn when the latter was still with the Brooklyn Eagle. Then there
were Stuart Benson, editor of Collier's, and his friend Bill Hamilton. Later
also our acquaintances included Max Eastman and Eugen Boissevain, who eventually
married Edna St. Vincent Millay. It was a cross-section of the "people about
town" during the war years. Most of them were more or less contemporaries of our
foster mother. The marriageable men of our age-alas-were all in uniform "over
there," fighting in the muddy trenches of the Argonne.
..
В это лето 1917
года к пляжному коттеджу прилетел непрерывный поток посетителей. Там мы
встретили таких авангардных художников, как Марсель Дюшан, Фрэнсис Пикабия,
Эдгард Варезе и российские дипломаты граф Флоринский и барон Унгерн-Штернберг.
Частым гостем была Эльза Максвелл, которая играла для нас танго, что она
сочинила себя. Знаменитый бельгийский скрипач Юджин Я сказал, и Андрес де
Сегурола из Метрополитен-оперы, и, конечно, всегда наш старый друг Арнольд Гентх
со Стефаном Буржуа, в пятой галерее которого я увидел первую абстрактную
скульптуру. Примерно в то же время мы подружились с Винольдом Райсом, художником
индейцев Блэкфут, в студии Greenwich Village мы встретили таких художников, как
Фриц Крейслер. А потом, конечно, Ольга и Ханс фон Кальтенборн, когда последний
был еще с Бруклинским орлом. Затем были Стюарт Бенсон, редактор Collier, и его
друг Билл Гамильтон. Позже наши знакомые также включили Макса Истмана и Евгения
Буассевена, которые в конце концов вышли замуж за Эдну Сент-Винсент Миллай. Это
было поперечное сечение «людей о городе» в годы войны. Большинство из них были
более или менее современниками нашей приемной матери. Брачные люди нашего
возраста - увы - были в форме «там», сражаясь в грязных траншеях Аргонны.
I suppose the most important factor in the process of growing up is the
age-old story of falling in love. The sheltered life we girls had led so far,
despite our many public appearances (and this was during the innocent years when
the word "sex" could never be mentioned openly), prevented us from coming in
contact with young men of our own age. We did not attend social affairs or
organized dances as young people do nowadays. I imagine our professional
existence acted as a hindrance. Everywhere advertised as a highbrow concert
attraction, we had little opportunity to run into even that common garden
variety called a stage-door Johnny.
..
Я полагаю, что самым важным
фактором в процессе взросления является вековая история влюбления. Надежная
жизнь, которую мы, девочки, играли до сих пор, несмотря на наши многочисленные
публичные выступления (и это было в невинные годы, когда слово «секс» никогда не
упоминалось открыто), помешало нам связаться с молодыми людьми нашего возраста.
Мы не посещали социальные дела или организованные танцы, как это делают молодые
люди в наши дни. Я считаю, что наше профессиональное существование стало
препятствием. Повсюду рекламировался как привлекательный концертный концерт, у
нас не было возможности столкнуться даже с таким общим садовым разнообразием,
которое называли студийным Джонни.
But never underestimate the power of love. Love always finds a way. In my
case, stringent wartime circumstances unfortunately imposed a long separation.
In the end, it turned out to have been an ill-starred romance, which caused me a
great deal of unhappiness.
..
Но никогда не недооценивайте силу любви.
Любовь всегда находит способ. В моем случае жесткие обстоятельства военного
времени, к сожалению, налагали длительное разделение. В конце концов, оказалось,
что это был плохой роман, который вызвал у меня много несчастья.
In order to find a few moments of forgetfulness and distraction at that
time, I used to frequent a small nickelodeon at the intersection of Broadway and
Columbus A venue on the west side, where I spent hours almost daily watching
Lillian Gish, Norma Talmadge, Theda Bara or Pauline Frederick emote. And my
favorite, the one I considered the most beautiful of all (though not the moving
picture) Priscilla Dean in The Darling of Paris. Watching these stars of the
silent pictures, I became quite screen-struck and harbored a secret ambition to
become a moving picture actress. However, that youthful ambition is buried with
the past together with the heartbreak of my young and romantic days. That
nickelodeon is no more. In its stead, like Phoenix rising from the ashes, on
that same spot there now stands the magnificent monument dedicated to the
performing arts-Lincoln Center.
..
Чтобы найти несколько моментов
забывчивости и отвлечения в то время, я часто посещал небольшой никелеон на
пересечении места Бродвея и Колумба А на западной стороне, где я почти ежедневно
наблюдал за Лилиан Гиш, Норма Талмадж, Теда Бара или Полина Фридрих. И мой
любимый, тот, который я считал самым красивым из всех (хотя и не движущимся)
Присциллой Дин в The Darling of Paris. Наблюдая за этими звездами безмолвных
картин, я стал совершенно поражен экраном и укрыл тайное стремление стать
актрисой движущейся картины. Однако это юношеское честолюбие похоронено вместе с
прошлым вместе с горем моих юных и романтических дней. То, что никеледон не
больше. Вместо этого, как Феникс, поднимающийся из пепла, в этом же месте теперь
стоит великолепный памятник, посвященный исполнительскому искусству -
Линкольн-центр.
Despite our close relationship Isadora knew nothing about this unhappy
state of affairs that put a blight on my youth. Though she and I talked freely
on many subjects, I did not care to discuss so private a matter concerning one's
heart emotions with anyone. I put on a brave front. Outwardly I maintained a
cheerful attitude in the company of others and so successfully learned to hide
my tears.
This, I also learned, was one of the sad penalties for having at
last grown up.
..
Несмотря на наши тесные отношения, Айседора ничего не
знала об этом несчастном положении дел, которое омрачило мою молодость. Хотя мы
с ней свободно разговаривали по многим предметам, мне не хотелось обсуждать с
кем-то такое личное дело, касающееся сердечных эмоций. Я надел смелый фронт.
Внешне я поддерживал весёлое отношение в компании других и так успешно учился
скрывать свои слезы.
Это, я также узнал, было одним из печальных наказаний за
то, что он наконец вырос.
Isadora Duncan Dancers
Танцоры Айседора Дункан
Bv the above title the Isadora sextette eventually emerged as an
independent group. Because of Isadora's constant opposition to our ambitious
aims, it proved not at all an easy matter to accomplish. Our successful Swiss
tour, where we appeared on our own and gave ample proof of being able to support
our-selves, had encouraged us to continue in that path and had also bolstered
our youthful self-esteem. We had reached a point of no return.
..
В
приведенном выше заголовке секстет Айседора в конечном итоге появился как
независимая группа. Из-за постоянного сопротивления Айседоры нашим амбициозным
целям, это оказалось совсем нелегким делом. Наш успешный швейцарский тур, в
котором мы появились сами, и дал достаточные доказательства того, что мы можем
поддержать себя, побудило нас продолжать на этом пути, а также укрепило нашу
юношескую самооценку. Мы достигли точки невозврата.
Much as we loved Isadora and venerated her as an artist and teacher,
knowing she would spare nothing to keep us well and happy, we nevertheless
ardently wished to be independent. Not merely financially but also artistically
independent. With growing maturity, we came to realize that our franchise
constituted a vital development in our character as creative artists and
self-respecting human beings. A God-given right, so to speak. This overwhelming
motivating force in our new relationship with Isadora, unfortunately, placed us
in opposition to our mentor. It unavoidably became a constant cause of friction
and contention between us which, with the passing of time, threatened to come
inevitably to a head-on collision of wills. For she continued to treat us like
children, subject to her every whim. I found it irritating that she persisted in
looking upon her grown-up group of young girls as her "little pupils" from the
Grunewald School, and not as individual artists developing to whatever degree
each one could hope to reach. Whenever we aired our opinions on this subject of
greater freedom and independence, she invariably voiced her objection. She
insisted we stay away from the city and urged us to continue our studies. "New
York is no place for young girls," she said.
..
Так как мы любили
Айседору и поклонялись ей как художнику и учителю, зная, что она ничего не
пожалеет, чтобы держать нас в хорошем и счастливом состоянии, мы все же горячо
хотели быть независимыми. Не только финансово, но и художественно независимы. С
растущей зрелостью мы осознали, что наша франшиза представляет собой жизненно
важное развитие в нашем характере как творческих художников и уважающих себя
людей. Божье заданное право, так сказать. К сожалению, эта подавляющая
мотивационная сила в наших новых отношениях с Айседорой поставила нас в
оппозицию нашему наставнику. Это неизбежно стало постоянной причиной трений и
споров между нами, которые с течением времени угрожали неизбежно прийти к
лобовому столкновению завещаний. Ибо она продолжала относиться к нам как к
детям, подчиняясь ей всякой прихоти. Я нашел, что это раздражает, что она упорно
глядя на ее взрослой группе молодых девушек в качестве ее «маленьких учеников»
из Грюневальд школы, а не как отдельные художники развивающихся в любой степени
каждый из них мог надеяться достичь. Всякий раз, когда мы передавали наши мнения
по этому вопросу о большей свободе и независимости, она неизменно высказывала
свое возражение. Она настаивала, чтобы мы держались подальше от города и
призывали нас продолжить учебу. «Нью-Йорк не место для девушек, - сказала
она.
The same old story of children rebelling against parental authority
repeated itself; the big city exerted a powerful fascination and drew us like a
magnet. In the fall, while Isadora toured the West Coast, our wish was granted.
Before leaving, she rented a large studio on the top floor of the newly
constructed Hotel des Artistes on the upper west side, just off Central Park.
Artists such as Alia Nazimova, James Montgomery Flagg, and the eccentric Russian
timpano player Sasha Votichenko, also had studio apartments there. vVe got to
know them well.
..
Эта же старая история о восстании детей против
родительской власти повторялась сама; большой город оказал сильное очарование и
привлек нас как магнит. Осенью, когда Айседора посетила Западное побережье, наше
желание было удовлетворено. Перед отъездом она арендовала большую студию на
верхнем этаже недавно построенного отеля des Artistes на западной стороне,
недалеко от Центрального парка. Художники, такие как Алия Назимова, Джеймс
Монтгомери Флагг и эксцентричный российский тимпановец Саша Вотиченко, также
располагали студийными апартаментами. Мы хорошо их узнали.
Here I resumed teaching children's classes, with little Marta Rousseau as
my first American pupil. The idea of devoting my entire time to teaching had no
particular appeal to me then. Most of the other girls were in complete accord.
We confided our discontent to dear old Uncle Gus, who as ever had our best
interest at heart. He warmly sympathized with our longing for greater freedom of
expression in the art for which we had been trained since childhood. Our
education as "dancers of the future" needed to find fulfillment, even as Isadora
promised years ago. Now the time had come.
..
Здесь я возобновил обучение
детским классам, а Марта Руссо была моим первым американским учеником. Идея
посвятить все мое время обучению не имела никакого особого интереса ко мне
тогда. Большинство других девушек были в полном согласии. Мы признали наше
недовольство дорогому старому дяде Гасу, который, как всегда, проявлял наши
самые искренние интересы. Он тепло сочувствовал нашему стремлению к большей
свободе выражения в искусстве, для которого мы обучались с детства. Наше
образование как «танцоры будущего» должно было найти удовлетворение, как и
обещала Айседора много лет назад. Теперь настало время.
Without special authorization by his sister, Gus organized some
performances for us at the Booth Theatre, in the heart of New York's theatrical
district, under Charles Coburn's management. When the news reached Isadora in
California, she instantly voiced her severe disapproval of Gus's action. This
caused a serious disagreement between them for a while. I believe it left a
wound that never quite healed on the part of Augustin Duncan. She sent a terse
wire saying: "I forbid it. The girls are not yet ready for performances of their
own in New York." She chose to ignore completely the inescapable fact that her
pupils, ever since the early Grunewald days, were used to giving public
performances on their own. Had she forgotten the special matinees at the Duke of
York's Theatre in London in 1908?
..
Без специального разрешения его
сестры Гас организовал для нас спектакли в театре Бута, в центре театрального
района Нью-Йорка, под руководством Чарльза Кобурна. Когда известие достигло
Айседоры в Калифорнии, она мгновенно выразила свое жестокое неодобрение в
действиях Гуса. Это вызвало серьезное несогласие между ними на некоторое время.
Я считаю, что он оставил рану, которая никогда не исцелилась со стороны
Августина Дункана. Она послала короткую проволочную трубку, в которой
говорилось: «Я запрещаю это. Девочки еще не готовы к выступлениям в Нью-Йорке».
Она предпочла полностью игнорировать неизбежный факт, что ее ученики, начиная с
ранних дней Грюневальда, были использованы для публичных выступлений сами по
себе. Неужели она забыла о специальных утренниках в театре Герцога Йоркского в
Лондоне в 1908 году?
And, much more recently, the memorial performance she herself organized at
the Trocadero in Paris before the outbreak of the war, when she occupied the
stage box and proudly watched her pupils dance? Or the performances she
permitted us to give in Russia in the spring of that same year? Hardly possible.
Whatever her motives, the Booth Theatre engagement came to an abrupt end,
placing Gus in an awkward position for having negotiated the whole thing with
Coburn. And there was our displeasure. If she did not consider us ready now at
the age of twenty, she probably never would, we told ourselves. Her explanation
always remained the same. She had "not trained her pupils for the stage."
..
И совсем недавно, мемориальное представление, которое она сама
организовала в Трокадеро в Париже до начала войны, когда она занимала сцену и с
гордостью смотрела, как танцуют ее ученики? Или спектакли, которые она позволяла
нам давать в России весной того же года? Вряд ли возможно. Какими бы ни были ее
мотивы, участие в театре «Бут» резко повернулось, поставив Гаса в неловкое
положение за то, что он провел переговоры с Коберном. И было наше
неудовольствие. Если бы она не считала нас готовыми сейчас в возрасте двадцати
лет, она, вероятно, никогда бы этого не сделала, мы сказали себе. Её объяснение
всегда оставалось прежним. Она «не подготовила своих учеников к сцене».
Fate often has a way of accomplishing what cannot otherwise be changed. One
need only cultivate enough patience. Disillusioned with life in her native land,
ever homesick for France-though the war still raged there-Isadora decided at the
end of her California tour to return to Paris.
..
У судьбы часто есть
способ сделать то, что иначе нельзя изменить. Нужно только обрабатывать
достаточно терпения. Разочаровавшись жизнью на родине, когда-то скучала по
Франции, хотя война все еще бушевала там, - Айседора решила в конце своего
калифорнийского тура вернуться в Париж.
"I am going back to France, because I find conditions here more than I
can bear," she announced one day in February of 1918. "My struggles to establish
a permanent school here have been to no avail. I feel utterly disheartened and
much too discouraged to continue. Perhaps in France, where I have certain
properties left, I may be able to raise some money and return in the fall."
..
«Я возвращаюсь во Францию, потому что я нахожу здесь условия больше,
чем могу», - объявила она однажды в феврале 1918 года. «Моя борьба за создание
постоянной школы здесь не имела никакого успеха. Я чувствую себя совершенно
унылой и много слишком разочарован, чтобы продолжить. Возможно, во Франции, где
у меня остались определенные свойства, я могу поднять немного денег и вернуться
осенью ».
Here it was again-that eternal question of finding the money to finance
the school. Why would she not let us support ourselves? I began actually to
resent my utter dependence on her for sustenance and support. Her objection to
our making our own way and contributing to the school, rather than being a
burden, was incomprehensible to me. Feeling just as discouraged on our own part,
we queried, "What shall we do while you are abroad?"
..
Здесь снова было
- этот вечный вопрос о том, чтобы найти деньги для финансирования школы. Почему
она не позволила нам поддерживать себя? Я начал на самом деле возмущаться моей
полной зависимостью от нее за пропитание и поддержку. Её возражение против того,
что мы делаем свой собственный путь и способствуем школе, а не быть бременем,
было мне непостижимо. Чувствуя себя так же обескураженно, мы спросили: «Что нам
делать, пока вы находитесь за границей?»
Her answer really floored us and left me dumbfounded. She gave us a
searching look and said nothing for a minute or two. Then came the bombshell, as
far as we girls were concerned. She announced in a serious tone, "I want you all
to return to Elizabeth's school here in Tarrytown." We were up in arms at once
at the very thought of having to come under Elizabeth's thumb again. We all
refused, point blank. "Oh, no! Isadora, not that!" we shouted angrily. "That is
impossible!"
..
Её ответ действительно укрыл нас и оставил меня
ошарашенным. Она посмотрела на нас и посмотрела на минуту или две. Затем пришли
бомбы, насколько мы были обеспокоены девочками. Она объявила серьезным тоном: «Я
хочу, чтобы вы все вернулись в школу Элизабет здесь, в Тарритауне». Мы сразу
поднялись в руки, думая, что снова поднимемся под пальцем Элизабет. Мы все
отказались, заодно. «О, нет, Айседора, не так!» мы сердито кричали. "Это
невозможно!"
"I for one won't do it!" I pronounced flatly, stamping my foot. "You
can bet on that! " "Don't be impertinent!" she flashed back. "This is my earnest
wish, because I know you will be safe there until I return."
..
«Я не
сделаю этого!» Я произнес ровно, топнув ногой. «Ты можешь поспорить на это!» «Не
будь дерзким!» - вспыхнула она. «Это мое искреннее желание, потому что я знаю,
что вы будете в безопасности там, пока я не вернусь».
We angrily argued back and forth, really frightened at the thought of
having to submit once more to the unreasonable discipline of Tante Miss,
especially now when most of us had come of age. The proposition seemed utterly
preposterous. Resenting our foster mother's treachery-as we called it-we
furiously stomped out of her room. Our adamant refusal to obey aroused her anger
too, for her word had hitherto been law. Our insubordination made her so furious
that she left a few weeks later for France without seeing us or saying goodbye.
It was most unusual for her generous, kindhearted nature. Gus once again stepped
into the breach. Finding ourselves suddenly completely penniless and on our own,
we listened to his sage advice when he suggested that we find shelter at
Elizabeth's school for the present, just long enough for him to get us another
engagement.
..
Мы сердито спорили взад и вперед, на самом деле испугались
мысли о необходимости снова представить необоснованную дисциплину Тантэ Мисс,
особенно сейчас, когда большинство из нас достигло совершеннолетия. Предложение
казалось совершенно нелепым. Оставляя предательство нашей приемной матери, как
мы это называли, мы яростно выскочили из ее комнаты. Наш непреклонный отказ
подчиниться вызвал ее гнев, поскольку ее слово до сих пор было законом. Наша
непокорность заставила ее так рассердиться, что через несколько недель она
уехала во Францию, не увидев нас и не попрощалась. Это было необычно для ее
щедрой, добросердечной природы. Гас снова вмешался в пролом. Обнаружив себя
внезапно совершенно без гроша и сам по себе, мы выслушали его совет мудреца,
когда он предположил, что мы находим приют в школе Элизабет для настоящего
времени, достаточно долго, чтобы он мог получить еще одно помолвку.
"I know how you girls feel about Elizabeth. I have spoken to her and
she is quite agreeable to the idea that you merely board with her as paying
guests, not pupils."
That clinched the deal, and we moved to Tarrytown
without further protest. Hearing of our move, Isadora wrote to her sister:
..
«Я знаю, как вы, девочки, относитесь к Элизабет, я разговаривал с ней,
и она вполне согласна с тем, что вы просто с ней разговариваете как платящие
гости, а не ученики».
Это заключило сделку, и мы переехали в Тарритаун без
дальнейших протестов. Услышав о нашем движении, Айседора написала сестре:
Dearest Elizabeth: The first letter I received from any of you was Apn1
20th-so you see I was more than two months without news. If the girls had only
told me the last evening that they would go to Tarrytown we could have enjoyed
four weeks of pleasant work. But human beings, contrary and cussed-and such a
pity. It would have been such a comfort to know.
..
Дорогая Элизабет:
Первое письмо, которое я получил от кого-то из вас, было Apn1 20-й, так что вы
видите, что я был более двух месяцев без новостей. Если бы девочки вчера
говорили мне, что они поедут в Тарритаун, мы могли бы наслаждаться четырьмя
неделями приятной работы. Но люди, наоборот, и ругались, - и такая жалость. Было
бы так приятно знать.
Our citizenship papers had not yet become final and, theoretically at
least, we could still be considered "enemy aliens." Very conscious of this
twilight-zone status as far as patriotic sentiments were concerned, with the
red-lettered headlines screeching hatred for the enemy every day while General
Foch and his valiant army made a desperate stand on the Marne, our utter
surprise can be imagined at the news Gus brought to us. "Guess where I have
booked you," he asked with a twinkle in his eye. "On a tour through the
soldiers' camps!" And he added, "With the full approval of the War Department
Commission on Training Camp Activities, of course."
..
Наши документы о
гражданстве еще не стали окончательными, и, теоретически, по крайней мере, нас
все еще можно считать «вражескими инопланетянами». Очень сознавая этот статус
сумеречной зоны в отношении патриотических настроений, красные буквы загорелись
ненавистью к врагу каждый день, в то время как генерал Фох и его доблестная
армия отчаянно стояли на Марне, наш неожиданный сюрприз можно представить в
новостях, которые принес нам Гас. «Угадай, где я забронировал тебя», - спросил
он с блеском в глазах. «В туре по лагерям солдат!» И добавил: «При полном
одобрении комиссии военного ведомства по учебно-тренировочным лагерям,
конечно».
In this way we were happy to be able to contribute our mite to a
patriotic cause and to do what we could through our art to make the American
doughboy happy. Camp Dix, Camp Upton, and all the other camps had their first
cultural entertainment. I am afraid not many soldiers had a hankering for this
spiritual sort of uplift; for the halls were nearly always half-empty. But we
girls, on our way to becoming full-fledged citizens, got a great kick out of it
and a wonderful sense of belonging.
..
Таким образом, мы были счастливы,
что смогли внести свой вклад в патриотическую причину и сделать все, что могли,
благодаря нашему искусству, чтобы сделать американца счастливым. Лагерь Дикс,
Лагерь Аптон и все другие лагеря имели свои первые культурные развлечения.
Боюсь, что многие солдаты не жаждали такого духовного поднятия; потому что залы
почти всегда были наполовину пустыми. Но мы, девочки, на нашем пути к
становлению полноценными гражданами, получили отличный отклик и прекрасное
чувство принадлежности.
We had engaged the well-known pianist George Copeland to accompany us.
Isadora Duncan was not at all aquainted with George Copeland, nor had she ever
heard him play. The only thing she had heard about him was his reputation as the
foremost interpeter of modern music, especially Debussy, in this country. Under
the erroneous impression that we too interpreted Dubussy's music and being ever
so watchful of our artistic presentation of her dance, she wrote to her pupils
the following epistle:
..
Мы пригласили известного пианиста Джорджа
Коупленда. Айседора Дункан совсем не была знакома с Джорджем Коупленд, и она
никогда не слышала, чтобы он играл. Единственное, о чем она слышала о нем, была
его репутация ведущего переводчика современной музыки, особенно Дебюсси, в этой
стране. Под ошибочным впечатлением, что мы слишком истолковали музыку Дубюсси и
всегда так внимательно следили за нашей художественной презентацией ее танца,
она написала своим ученикам следующее послание:
Please don't let anyone persuade you to try to dance to Debussy. It is
only the music of the Senses and has no message to the Spirit. And then the
gesture of Debussy is all inward- and has no outward or upward. I want you to
dance only that music which goes from the soul in mounting circles. Why not
study the Suite in D of Bach? Do you remember my dancing it? Please also
continue always your studies of the Beethoven Seventh and the Schubert Seventh;
and why not dance with Copeland the seven minuets of Beethoven that we studied
in Fourth Avenue? And the Symphony in G of Mozart. There is a whole world of
Mozart that you might study.
..
Пожалуйста, не позволяйте никому убеждать
вас попробовать танцевать в Дебюсси. Это только музыка чувств и не имеет
никакого сообщения к Духу. И тогда жест Дебюсси - все внутри - и не имеет ни
внешнего, ни вверх. Я хочу, чтобы ты танцевал только ту музыку, которая идет от
души в кругах. Почему бы не изучить Suite в D Баха? Помнишь, я танцевал?
Пожалуйста, также продолжайте всегда изучать Седьмой Бетховен и Седьмой Шуберт;
и почему бы не потанцевать с Коуплендом семь менуэтов Бетховена, которые мы
изучали на Четвертой авеню? И Симфония в G Моцарта. Существует целый мир
Моцарта, который вы можете изучать.
Plunge your soul in divine unconscious Giving deep within it, until it
gives to your soul its Secret. That is how I have always tried to express music.
My soul should become one with it, and the dance born from that embrace. Music
has been in all my life the great Inspiration and will be perhaps someday the
Consolation, for I have gone through such terrible years. No one has understood
since I lost Deirdre and Patrick how pain has caused me at times to live in
almost a delirium. In fact my poor brain has more often been crazed than anyone
can know. Sometimes quite recently I feel as if I were awakening from a long
fever. When you think of these years, think of the Funeral March of Schubert,
the Ave Maria, the Redemption, and forget the times when my poor distracted soul
trying to escape from suffering may well have given you all the appearance of
madness.
..
Окуните свою душу в божественное бессознательное. Дайте
глубоко внутри нее, пока она не даст вашей душе ее Секрет. Вот как я всегда
пытался выразить музыку. Моя душа должна стать единым с ней, и танец, рожденный
от этих объятий. Музыка была в моей жизни великим вдохновением и, возможно,
когда-нибудь будет утешением, потому что я пережил такие ужасные годы. Никто не
понял, так как я потерял Дейдре и Патрика, как боль заставляла меня время от
времени жить почти в бреду. На самом деле мой бедный мозг чаще всего был
сумасшедшим, чем кто-либо может знать. Иногда совсем недавно я чувствую, как
будто я просыпаюсь от долгого лихорадки. Когда вы думаете об этих годах,
подумайте о Похоронном марше Шуберта, Аве Марии, Искуплении и забудете времена,
когда моя бедная отвлекающая душа, пытающаяся убежать от страданий, вполне могла
дать вам все сумасшествие.
I have reached such high peaks flooded with light, but my soul has no
strength to live there-and no one has realized the horrible torture from which I
have tried to escape. Some day if you understand sorrow you will understand too
all I have lived through, and then you will only think of the light towards
which I have pointed and you will know the real Isadora is there. In the
meantime work and create Beauty and Harmony. The poor world has need of it, and
with your six spirits going with one will, you can create a Beauty and
Inspiration for a new Life. I am so happy that you are working and that you love
it. Nourish your spirit from Plato and Dante, from Goethe and Schiller,
Shakespeare and Nietzsche (don't forget that the Birth of Tragedy and the Spirit
of Music are my Bible). With these to guide you, and the greatest music, you may
go far.
..
Я достиг таких высоких вершин, залитых светом, но у моей души
нет сил жить там, и никто не осознал ужасную пытку, с которой я пытался убежать.
Когда-нибудь, если вы поймете печаль, вы поймете все, что я пережил, и тогда вы
только подумаете о свете, на который я указал, и вы узнаете, что существует
настоящая Айседора. Тем временем работайте и создавайте «Красота и гармонию».
Бедный мир нуждается в этом, и с вашими шестью духами, идущими по одной воле, вы
можете создать Красоту и вдохновение для новой Жизни. Я так счастлив, что ты
работаешь и любишь. Питайте свой дух от Платона и Данте, от Гете и Шиллера,
Шекспира и Ницше (не забывайте, что Рождение Трагедии и Духа Музыки - моя
Библия). С ними, чтобы вести вас, и величайшая музыка, вы можете далеко
ходить.
Dear children, I take you in my arms. And here is a kiss for Anna, and
here one for Therese, and one for Irma, and here is a kiss for Gretel (Margot)
and one for little Erika-and a kiss for you, dearest Lise!. Let us pray that
this separation will only bring us nearer and closer in a higher communion-and
soon we will all dance together Reigen. All my love, Isadora*
*Isadora, by
Allan Ross Macdougall, pp. 173-174.
..
Дорогие дети, я беру тебя на руки.
И вот поцелуй для Анны, а здесь один для Терезы, а другой для Ирмы, и вот
поцелуй для Гретель (Марго) и один для маленькой Эрики - и поцелуй для тебя,
дорогая Лиза! Давайте молиться, чтобы это разделение только приблизило нас ближе
и ближе в более высоком общении - и вскоре мы все вместе будем танцевать вместе
с Рейгеном. Вся моя любовь, Айседора*
*Айседора, Аллан Росс Макдугалл, стр.
173-174.
DuNCAN DANCERS oN THEIR OwN AT LAST read the head-line of an article
written by the distinguished music critic Pitts Sanborn of the Globe. He went on
to say:
It might seem incredible that one of the rarest and most enchanting
events of all the musical year should be reserved for the twenty-seventh day of
June, but in time of war, at any rate, the Isadora Duncan Dancers gave last
evening an entertainment truly exquisite in its charm and artistic quality. For
the nonce let comment stop with the general impression of a ravishing
performance-altogether a memorable evening.
..
ТАНЦЕНТРЫ ДУНКАН НА ИХ
СОБСТВЕННОМ ПОСЛЕДНИЕ прочитали главу статьи, написанной выдающимся музыкальным
критиком Питтом Санборном из Глобуса. Далее он сказал:
Может показаться
невероятным, что одно из самых редких и самых феерических событий всего
музыкального года должно быть зарезервировано на двадцать седьмую день июня, но
во время войны, во всяком случае, танцоры Айседоры Дункан дали вчера вечером
развлечение по-настоящему изысканный в своем обаянии и художественном качестве.
Для nonce пусть комментарий останавливается с общим впечатлением от
восхитительной работы - всего запомнился вечер.
And Sigmund Spaeth wrote for the Mail: It may truthfully be claimed
that no dancing in the world today has more of truth and sincerity in its appeal
than has the dancing of these six adopted daughters of Isadora Duncan. When
people thronged about the stage of Carnegie Hall waving hats and handkerchiefs
with loud shouts from the gallery and no inclination or any desire to go home,
it was a spontaneous demonstration of approval. There can be no doubt of the
fitness of the Duncan Dancers to carry on the unique art created by Isadora
Duncan. It makes little difference whether they appear singly or in groups,
always they impart the same involuntary thrill that comes only when art is based
on something very real. Whether it is Anna's interpretive art, or the rhythmic
certainty of Theresa, or Lisa's airy leaps, or the dramatic eloquence of Irma
... there is always the effect of a youthful spontaneity, a direct challenge to
everything that is artificial and insincere. There are no cut and dried methods
in this art and there is little evidence of the stupendous technique that
underlies it. A technique of which one becomes aware only in seeing the clumsy
efforts of untrained and uninitiated imitators. This individualizing of the
dancers is making them for the first time in their careers, distinct artistic
personalities.
..
И Сигмунд Спайт написал для «Почты»: «По правде говоря,
можно утверждать, что никакие танцы в мире сегодня не имеют больше правды и
искренности в своем обращении, чем танцы этих шести приемных дочерей Айседоры
Дункан. Когда люди толпились вокруг сцены Карнеги-холла, размахивая шапками и
носовыми платками с громкими криками из галереи, без желания или желания
вернуться домой, это была спонтанная демонстрация одобрения. Не может быть
никаких сомнений в пригодности танцоров Дункана для проведения уникального
искусства, созданного Айседорой Дункан. Не имеет значения, появляются ли они по
отдельности или в группах, всегда они придают тот же непроизвольный трепет,
который приходит только тогда, когда искусство основано на чем-то очень
реальном. Будь то искусство интерпретации Анны, или ритмическая уверенность
Терезы, или воздушные прыжки Лизы, или драматическое красноречие Ирмы ... всегда
есть эффект молодой спонтанности, прямой вызов всему искусственному и
неискреннему. В этом искусстве нет высушенных и высушенных методов, и в нем мало
свидетельств колоссальной техники, лежащей в основе этого. Техника, о которой
человек узнает только, видя неуклюжие усилия неподготовленных и непосвященных
подражателей. Эта индивидуализация танцоров делает их в первый раз в их карьере,
разных художественных личностях.
I would like to stress here that his last remark proves what Isadora
years ago predicted and hoped would come to pass. Observing her apprentice
pupils in Grunewald developing her new idea of the dance, she said, "While
forming part of a whole, they will preserve a creative individuality."
..
Здесь я хотел бы подчеркнуть, что его последнее замечание доказывает,
что предсказано и надеется Айседора много лет назад. Наблюдая за учениками
ученика в Грюневальде, разрабатывая новую идею танца, она сказала: «Будучи
частью целого, они сохранят творческую индивидуальность».
We lived at the time in a large studio on the top floor of the Carnegie
Hall annex which we sublet from Alys Bently. To have emerged finally from our
chrysalis (from "a moving row of shadow shapes in imitation of Isadora," as one
severe critic remarked of our previous joint appearances with her), and to have,
at long last, gained individual recognition, was a great source of satisfaction
to each one of us. Now that we were free to dance to the music of our own choice
(apart from the modern composers), the music of Chopin especially afforded us a
wider scope for individual interpretations, some of them based on our teacher's
choreography, some on our own. For she had previously-on the advice of Hener
Skene-encouraged her pupils to compose their own dances.
..
Мы жили в то
время в большой студии на верхнем этаже приложения Карнеги-холла, которое мы
подписали у Алиса Бэнти. Чтобы окончательно выйти из нашей куколки (из
«движущегося ряда теневых форм в подражание Айседоре», как заметил один
серьезный критик наших предыдущих совместных выступлений с ней), и, наконец,
получил индивидуальное признание, был большой источник удовлетворения каждому из
нас. Теперь, когда мы были свободны танцевать под музыку по собственному выбору
(помимо современных композиторов), музыка Шопена особенно давала нам более
широкие возможности для индивидуальных интерпретаций, некоторые из которых
основывались на хореографии нашего учителя, некоторые из них сами по себе.
Раньше она, по совету Хенера Скене, поощряла своих учеников сочинять собственные
танцы.
I still recall the initial lesson in dance composition she gave me
privately and how miserably I erred in interpreting the Brahms song she had
chosen. It began "If I were a bird," so I flew about the room as if I were a
bird. When I stopped, I saw "that look" on Isadora's face. I was terrified. No,
she explained, the song did not say "I am a bird," it said "If I were a bird."
It meant, "I wish I could fly to you, but I am earth-bound." From her couch, she
demonstrated with beautiful gestures how the dance should have been done. She
had really thought out the language of movement. There and then she taught me a
valuable lesson, which I subsequently used as an example whenever I tried my
hand at choreography.
..
Я до сих пор помню начальный урок в танцевальном
составе, который она дала мне частным образом, и как я ужасно ошибался в
толковании песни Брамса, которую она выбрала. Началось «Если бы я был птицей»,
поэтому я полетел по комнате, как будто я был птицей. Когда я остановился, я
увидел «этот взгляд» на лице Айседоры. Я был напуган. Нет, объяснила она, песня
не сказала «Я птица», она сказала: «Если бы я была птицей». Это означало: «Мне
жаль, что я не могу лететь к вам, но я привязан к земле». С ее кушетки она с
прекрасными жестами продемонстрировала, как должен был танцевать. Она
действительно продумала язык движения. Тут же она научила меня ценному уроку,
который я впоследствии использовал в качестве примера, когда я пробовал себя в
хореографии.
We six Duncan girls knew we had definitely "arrived" as a distinct
artistic ensemble when-the day after our successful New York debut-a lady
reporter asked for an interview. As an outsider's point of view, it may be of
some interest here to show how each girl impressed her:
..
Мы, шесть
девушек Дункан, знали, что мы определенно «приехали» в качестве отличного
художественного ансамбля, когда на следующий день после нашего успешного дебюта
в Нью-Йорке леди репортер попросил интервью. Как точка зрения аутсайдера, здесь
может быть интересно показать, как каждая девушка произвела на нее
впечатление:
Modest and charming are these young women, ranging in age from a little
under to a little over twenty, with a pleasant affection for one another and
single in their ambition to dance anywhere, everywhere, so long as they can
appear uncompromisingly as interpreters of music ....
..
Скромные и
обаятельные - эти молодые женщины, начиная от маленького до немногим более
двадцати, с приятной привязанностью друг к другу и одинокой в своем стремлении
танцевать везде и везде, пока они могут казаться бескомпромиссными, как
переводчики музыки ....
They speak many languages. . . . Anna, the black-eyed, the
black-haired, is the leader in their lives as in their dancing. She is
practical, she always plans. She has a way of saying "We children," and her
voice carries great authority. And she is very beautiful, beautifully made, with
a most exquisite modeling of chin and neck and shoulders. Though she is not tall
there is something heroic in her structure.
..
Они говорят на многих
языках. , , , Анна, черноглазая, черноволосая, является лидером в их жизни, как
в их танцах. Она практична, она всегда планирует. У нее есть способ сказать «Мы,
дети», и ее голос несет большую власть. И она очень красивая, красиво сделанная,
с самым изысканным моделированием подбородка, шеи и плеч. Хотя она не высокая, в
ее структуре есть что-то героическое.
All of them are rather small, surprisingly fragile to see after their
dancing, which leaves the impression of long bodies. Lisa of the famous
leapings, and Margot, both unusually slender, are still more delicate in repose
than in motion .... Erica is the youngest, a quiet dark-eyed child, who looks
upon the world with great solemnity and on rare occasion smiles.
..
Все
они довольно маленькие, удивительно хрупкие, чтобы увидеть после их танца, что
оставляет впечатление длинных тел. Лиза знаменитых прыжков, и Марго, оба
необыкновенно стройные, все еще более деликатные в состоянии покоя, чем в
движении ... Эрика - самый молодой, спокойный темноглазый ребенок, который
смотрит на мир с большой торжественностью и в редких случаях улыбается.
Theresa is to my mind the loveliest of all-a simple maiden with long,
blond braids wound round her head. She is complete in her response to music, and
when she dances, her face, alight with joy, gives me great pleasure. Waltzing,
she is more than anyone like Isadora, lost ecstatic, whirling through an immense
quiet ....
..
Тереза, на мой взгляд, самая прекрасная из всех - простая
девушка с длинными светлыми косами, намотанными вокруг ее головы. Она полна в
своем ответе на музыку, и когда она танцует, ее лицо, радостно радостное, дает
мне огромное удовольствие. Вальсинг, она больше, чем кто-либо вроде Айседоры,
потеряла восторг, кружась сквозь огромную тишину ...
Irma is another very slight girl, perhaps the most distinctive member
of the group, in whose mocking grey-eyed face there is mingled wisdom with a
mischievous gaiety. She has an amusing wit. She is gifted; the others speak of a
singing voice which she, however, has neglected. To see her dance is to have a
feeling that some day she may make of herself an actress. . . .
..
Ирма -
еще одна очень маленькая девочка, возможно, самый отличительный член группы, в
чьем насмешливом сероглазовом лице смешалась мудрость с озорной веселостью. У
нее забавный остроумие. Она одарена; другие говорят о пении голоса, который она,
однако, пренебрегла. Чтобы увидеть ее танец, нужно почувствовать, что
когда-нибудь она сможет сделать себе актрису. , , ,
When Isadora passes, nothing of her will remain but these young girls.
After her own dancing they are her greatest contribution to art. They are the
mould into which she has struggled to pour her genius. . . . Through their
magnificent bodies, Isadora has projected a new ideal of woman's beauty ....
Today, Isadora, who assembled and brought them here, is far from them. . . . And
today they are making their first large venture unguided by her. From under the
protecting wing of genius they emerge to test themselves, to feel their own
weight and the space about them.
..
Когда Айседора пройдет, ничего из нее
не останется, кроме этих молодых девушек. После собственного танца они являются
ее самым большим вкладом в искусство. Это плесень, в которую она изо всех сил
пыталась налить свой гений. , , , Благодаря своим великолепным телам Айседора
спроектировала новый идеал красоты женщины ... Сегодня Айседора, собравшая и
привезти сюда, далека от них. , , , И сегодня они делают свое первое крупное
предприятие неуправляемым ею. Из-под защитного крыла гения они появляются, чтобы
испытать себя, почувствовать собственный вес и пространство вокруг них.
Though they are the offerings of Isadora's spirit, each one begins now
to measure her lot and her fame alone. One engagement led to another and
eventually to a transcontinental tour. We also did our bit for various war
charities. The major event of this kind was an open-air recital with the Barrere
Orchestra for Italian war relief that was staged at Kenilworth, the George Pratt
estate in Glen Cove on Long Island Sound. Mr. Pratt, an amateur color
photographer, took many pictures of us the week end we stayed with him and his
wife. He posed us in graceful attitudes holding aloft garlands of roses or
standing among the tall Madonna lilies and among the blue iris reflected in the
limpid pool of the sunken garden where we danced.
..
Хотя они являются
предложениями Исадоры, каждый начинает теперь измерять свою судьбу и свою
известность в одиночку. Одно участие привело к другому и, в конечном итоге, к
трансконтинентальному туру. Мы также сделали свой бит для различных военных
благотворительных организаций. Главным событием такого рода был концерт под
открытым небом с оркестром Баррере для итальянского рельефа войны, который был
поставлен в Kenilworth, поместье Джорджа Пратта в Глен-Кове на озере
Лонг-Айленд. Мистер Пратт, любительский цветной фотограф, сделал много снимков у
нас на той неделе, когда мы остались с ним и его женой. Он поставил нас в
изящных отношениях, держащих гирлянды из роз или стоящих среди высоких лилий
Мадонны, и среди синей радужки отразился в прозрачном бассейне затонувшего сада,
где мы танцевали.
Even while dancing for Allied war relief, I could never quite forget
the "other side." In my mind's eye I saw mother living in Germany, now an enemy
country and my homeland no more. With a heavy heart, I wondered what her fate
might be, for I had not heard from her since America entered the fray. I worried
a great deal over her. And then one glorious morning I awoke to the ringing of
bells and blowing of whistles. The shrieks of sirens brought me rushing to the
window. There, in the street, was the strangest sight. Grown-up people holding
hands like children and dancing for joy down the avenue! Then I knew. The war
was over, the armistice had been signed. Overcome with long-pent-up emotion and
utter relief that the horrible, bloody nightmare was terminated, I sank down on
my bed and cried, thanking God for PEACE. That same day, the eleventh of
November, I wrote two letters; one to my German mother, the other to my dear
foster mother. Weeks later I received answers from both. Mother had survived the
holocaust but was very ill. I sent her money and food packages, doing what I
could from that distance to help. Isadora wrote from the Riviera Palace Hotel in
Nice:
..
Даже во время танца для облегчения войны союзников я никогда не
мог забыть «другую сторону». Я мысленно увидел, что мать, живущая в Германии,
теперь уже вражеская страна и моя родина. С тяжелым сердцем я подумал, какова
может быть ее судьба, потому что я не слышал от нее, так как Америка вошла в
драку. Я много волновался за нее. И вот однажды славное утро я проснулся от звон
колоколов и раздувал свистки. Крики сирен заставили меня броситься к окну. Там,
на улице, было самое странное зрелище. Взрослые люди держатся за руки, как дети,
и танцуют от радости по проспекту! Тогда я знал. Война закончилась, перемирие
было подписано. Преодолевая сдержанную эмоцию и полное облегчение, что ужасный,
кровавый кошмар был прекращен, я опустился на кровать и заплакал, поблагодарив
Бога за МИР. В тот же день, 11 ноября, я написал два письма; один - моей
немецкой матери, другой - моей дорогой приемной матери. Через несколько недель я
получил ответы от обоих. Мать пережила холокост, но была очень больна. Я
отправил ей деньги и пакеты продуктов, делая то, что мог, с этого расстояния,
чтобы помочь. Айседора написал из отеля Riviera Palace в Ницце:
Dearest Irma, If you knew how happy it makes me to receive letters from
you, you would all write oftener. Now you must admit I am a good prophet-since
the beginning I predicted the Republic of Germany. What good news! And think how
wonderful, for you all can now hope to dance the Marche Lorraine at Munich! I
started bravely to make a tour of the French provinces but after three evenings
was stopped by the Grippe closing all the theatres so have come back to Nice
where, as usual, am living on Hopes.
..
Дорогой Ирма. Если бы вы знали,
как счастливо это заставляет меня получать от вас письма, вы все бы писали бы
чаще. Теперь вы должны признать, что я хороший пророк - с самого начала я
предсказывал Республику Германия. Какие хорошие новости! И подумайте, как
замечательно, ведь вы все можете теперь надеяться танцевать Лорейн Марке в
Мюнхене! Я начал смело, чтобы совершить экскурсию по французским провинциям, но
после того, как три вечера были остановлены Гриппе, закрывающими все театры, так
что вернулись в Ниццу, где, как обычно, я живу на Надежды.
I think now, if you wish it, I can arrange for you all to join me very
soon. Passports etc., will be simplified. I have given up writing to Elizabeth
and Augustin as they never answered even once-it is true many letters are lost.
Tell me your plans, how far is your tour booked and what prospects, and send me
your programmes. Everything you are doing interests me. I have the promise of a
beautiful large hall to work in here. Perhaps you would all like to come in the
spring1 But tell me frankly your ideas and wishes.
..
Я думаю, теперь,
если вы этого пожелаете, я могу договориться, чтобы вы все присоединились ко мне
очень скоро. Паспорта и т.д., Будут упрощены. Я отказался от написания Елизавете
и Августину, поскольку они никогда не отвечали ни разу - правда, многие письма
потеряны. Расскажите мне о ваших планах, как далеко забронирован ваш тур и какие
перспективы, и пришлите мне свои программы. Меня интересует все, что вы делаете.
У меня есть обещание прекрасного большого зала, чтобы работать здесь. Возможно,
вы все хотели бы прийти весной1. Но скажите мне откровенно ваши идеи и
пожелания.
It is a beautiful morning the sun is sparkling on the sea and warm. I
take long walks by the sea and my heart goes over to you. Do write me news of
all our friends. . . . If you were here we would study the 9th Symphony [of
Beethoven] to celebrate the Peace. Here is a kiss of Peace and Hope for each of
you. With all my love-
Isadora
..
Это прекрасное утро, когда солнце
сверкает на море и тепло. Я долго гуляю по морю, и мое сердце подходит к вам.
Напиши мне новости всех наших друзей. , , , Если бы вы были здесь, мы бы изучили
9-ю симфонию Бетховена, чтобы отпраздновать мир. Вот вам поцелуй мира и надежды
для каждого из вас. При всей моей любви-
Айседора
Our reunion had to be postponed for more than a year. We girls had
contracts for a second tour. During the season of 1919-1920 our tour brought us
all the way across the country to California, Isadora's birthplace. She had been
born in San Francisco, and that lovely city exerted a special appeal for her
pupils. We tried to dance our very best at our first matinee at the Columbia
Theatre to make her fellow Californians proud of us. We must have succeeded, for
Redfern Mason of the San Francisco Examiner wrote: One goes to see these six
girls in a mood that has a note of reverence in it. During the trials of the war
they have not yielded to the voice of those who would commercialize their art.
They have closed their ears to the gilded seduction of vaudeville. Their ideal
has remained inviolate and uncheapened. . . .
..
Наше воссоединение
пришлось отложить на год. У девушек были контракты на второй тур. В течение
сезона 1919-1920 годов наш тур привел нас по всей стране в Калифорнию, где
родился Айседора. Она родилась в Сан-Франциско, и этот прекрасный город обратил
особое внимание на своих учеников. Мы старались танцевать на нашем первом ужине
в Театре Колумбии, чтобы заставить своих коллег из Калифорнии гордиться нами.
Мы, должно быть, добились успеха, поскольку Редферн Мейсон из Сан-Франциско
Экзаменатор писал: «Каждый хочет увидеть этих шести девочек в настроении, в
котором есть почтение в нем. Во время испытаний войны они не уступили голосу
тех, кто будет коммерциализировать свое искусство. Они закрыли свои уши золотым
обольщением водевиля. Их идеал остался неприкосновенным и неприступным. , ,
,
Gluck, Chopin and Schubert; that is the lyre of three chords from which
they drew their inspiration .... The Chopin group brought out the personality of
each individual dancer. Anna danced a mazurka and a valse. Irma gave us the
"Minute Valse." In another life I think she danced at the Feast of Reason during
the French Revolution. She has the tenseness and clean-cut emotional
suggestiveness of Yvette Guilbert.
..
Глюк, Шопен и Шуберт; это лира из
трех аккордов, из которых они черпали вдохновение ... Группа Шопена выявила
индивидуальность каждого танцора. Анна танцевала мазурку и вальс. Ирма дала нам
«Минуту Вальс». В другой жизни я думаю, что она танцевала на Празднике Разума во
время Французской революции. У нее есть напряженность и чистота эмоциональной
выразительности Иветт Гильберт.
Lisa of the golden locks is kin to Undine of romantic legend. In the
Schubert dances we saw the other girls. Nothing is more beautiful than are those
Schubert waltzes with their old-time memories and their sentiment of "Heimweh."
The girls put their hearts into the dancing and the house simmered with
contentment.
..
Лиза золотых замков - родственница Ундина романтической
легенды. В танцах Шуберта мы видели других девушек. Ничто не красивее, чем те
вальсы Шуберта с их давними воспоминаниями и их чувствами «Хеймве». Девушки
положили свои сердца в танцы, и дом поколебался от удовольствия.
In the audience was Mrs. Duncan, the mother and first teacher of
Isadora, happy to see her daughter's art pulsating and young in another
generation. It is wonderful to have revitalized an art and that is what Isadora
and her disciples have done .... Today the Isadora Duncan girls dance in
Oakland, next Sunday they will again be seen at the Columbia. Not to see them is
a misfortune; carelessly to miss them would be a crime.
..
В аудитории
была миссис Дункан, мать и первый учитель Айседоры, рад видеть, как искусство ее
дочери пульсирует и молодеет в другом поколении. Удивительно возродить
искусство, и это то, что сделали Айседора и ее ученики ... Сегодня девушки из
Айседоры Дункан танцуют в Окленде, в следующее воскресенье они снова будут
замечены в Колумбии. Не видеть их - несчастье; небрежно пропустить их было бы
преступлением.
We had not seen Isadora's mother since we were children in Grunewald.
She used to sit on the garden steps in the pale northern sun and tell us about
her home-California; of the abundance of flowers and fruit growing there, and
the glorious hot sun shining every day, and of her longing to go back. "Some day
you will go there and love it too," she said. Her prediction had now come true.
She seemed happy to see us. A very ancient lady then, she nevertheless accepted
with pleasure when we invited her and her Norwegian companion (who in the old
Grunewald days had been our governess for a while) to spend the two weeks of
Christmas with us at the St. Francis Hotel.
..
Мы не видели мать
Айседоры, так как мы были детьми в Грюневальде. Она сидела на ступенях сада в
бледном северном солнце и рассказывала нам о своем доме - в Калифорнии; изобилие
цветов и фруктов там, и славное горячее солнце сияет каждый день, и ее
стремления вернуться. «Когда-нибудь ты поедешь туда и полюбишь его», - сказала
она. Теперь ее предсказание сбылось. Казалось, она рада нас видеть. Тем не
менее, очень древняя дама, она все же приняла с удовольствием, когда мы
пригласили ее и ее норвежского компаньона (который в старые времена Грюневальд
был нашей гувернанткой на некоторое время), чтобы провести две недели Рождества
вместе с нами в отеле St. Francis.
We received a hearty welcome everywhere in the larger towns of
California. The only prudish place was Santa Barbara, where the mayor refused us
permission to dance with bare legs. When I think of the bikini suits currently
en vogue there, I feel quite proud of having been a martyr for the adoption of a
more enlightened attitude by the present generation. Not only that, but
considering that we encountered nowhere a real dance audience such as exists
nowadays, we Duncan girls can be proud also of having contributed our share
toward bringing about a greater appreciation of that art in this country.
..
Мы получили сердечный прием повсюду в крупных городах Калифорнии.
Единственным пренебрежительным местом был Санта-Барбара, где мэр отказал нам в
разрешении танцевать с голыми ногами. Когда я думаю о костюмах бикини в
настоящее время в моде, я очень горжусь тем, что был мучеником для принятия
более просвещенного отношения нынешнего поколения. Не только это, но, учитывая,
что мы нигде не встретили настоящую танцевальную аудиторию, такую как
существующая в наши дни, мы, девушки Дункана, можем гордиться тем, что внесли
свой вклад в достижение большей оценки этого искусства в этой стране.
I am not able to recall the many details of our grand tour through the
States. I kept a little diary at the time, and a few pages from it may give a
better idea of what was involved in such one-night stands as it mostly turned
out to be. Our return trip started with the end of the holiday season. Saturday,
Jan. 3, I920.
..
Я не могу вспомнить многие подробности нашего
грандиозного тура по Штатам. В то время я держал маленький дневник, и несколько
страниц из него могут дать лучшее представление о том, что было задействовано в
такой однодневной вечеринке, поскольку это в основном оказалось. Наша обратная
поездка началась с окончания курортного сезона. Суббота, 3 января, 1920 г.
Goodbye California! We are taking 6 o'clock train to Colorado Springs.
Tuesday, Jan. 6.
Arrived 1:30 Colorado Springs. Antlers Hotel. A health
resort kind of a place. Surprise! Wienold Reiss showed up, he is on his way to
paint Blackfoot Indians in Montana. In the evening saw a vaudeville show at the
Burns Theatre. Wednesday, Jan. 7.
A nice day. Took a motor drive out to the
Garden of the Gods, huge, red water-washed rocks in various shapes of corrosion.
8:30 performance at the Burns Theatre. A very small but select audience.
Thursday, fan. 8.
..
До свидания, Калифорния! Мы добираемся на 6 часов до
Колорадо-Спрингс. Вторник, 6 января.
Прибыл 1:30 Колорадо-Спрингс. Отель
Antlers. Здоровое курортное место. Сюрприз! Появился Винольд Рейсс, он на пути,
чтобы нарисовать индейцев Блэкфут в Монтане. Вечером в Вандерском театре было
проведено шоу водевиля. Среда, 7 января.
Прекрасный день.Взял моторный
двигатель в Сад Богов, огромные, красные водные камни различной формы коррозии.
8:30 в театре Бернса. Очень маленькая, но избранная аудитория. Четверг, веер.
8.
A magnificent day, snow on the mountains and sunshine. Took a train to
Denver and arrived at 5 o'clock. Brown Palace Hotel. A horrible place. 8:30
performance at the Auditorium with an enormous stage and a correspondingly large
audience. Had supper afterwards at the hotel with Judge Lindsey and his wife.
The Judge, of course, was Ben B. Lindsey of the Juvenile Court, whose ideas
about "companionate marriage" caused something of a national sensation when he
published them in book form several years later. Our Denver performance seemed
to impress him, as it did at least some others of the audience. But we were
working against a real handicap. The Denver Times reported the circumstances the
next day:
..
Великолепный день, снег на горах и солнечный свет. Поехали
на поезде в Денвер и прибыли в 5 часов. Отель Brown Palace. Страшное место. 8:30
в Аудитории с огромной сценой и соответственно большой аудиторией. После ужина в
отеле с судьей Линдси и его женой. Судьей, конечно же, был Бен Б. Линдси из Суда
по делам несовершеннолетних, чьи представления о «сопутствующем браке» вызвали
что-то национальное ощущение, когда он опубликовал их в книжной форме несколько
лет спустя. Наша работа в Денвере, казалось, впечатляла его, так как, по крайней
мере, некоторые другие зрители. Но мы работали против реального недостатка.
Денвер Таймс сообщил об обстоятельствах на следующий день:
Those who did not attend the performance of the Isadora Duncan dancers
and George Copeland, pianist, last night at the Auditorium missed a rare
combination of the terpsichorean art with that of the musician and deprived
themselves of a share in one of the most restful, refreshing evenings that has
been offered Denver concertgoers this season. The Lions Club of Denver sponsored
the event. . . .
..
Те, кто не присутствовал на спектакле танцоров
Айседоры Дункан и пианиста Джорджа Коупленда, вчера вечером в Аудиториуме
пропустили редкую комбинацию искусства терпсихореев с музыкой музыканта и лишили
себя доли в одном из самых спокойных, освежающих вечера, которые в этом сезоне
были предложены концертмейстерами Денвера. Мероприятие было организовано Lions
Club of Denver. , , ,
The huge stage was so effectively draped and curtained that it gave the
impression of unlimited space, and the slender figures stole from its recesses
like nymphs slipping thru wondrous woods. So carefully are the dances and the
music blended that the portrayal of emotion is absolute and distinctive. One of
the most effective was the "March Funebre," by Chopin, in which five of the
graceful figures draped in purple robes glide forth in slow, steady rhythm truly
typifying a funeral cortege, while one of the figures in a filmy shroud portrays
the dead for whom they mourn and the resurrection. . . .
..
Огромная
сцена была настолько эффектно задрапирована и занавешена, что она создавала
впечатление неограниченного пространства, а тонкие фигуры украли ее ниши, как
нимфы, проскальзывающие через чудесные леса. Так тщательно танцы и музыка
смешиваются, что изображение эмоций является абсолютным и отличительным. Одним
из наиболее эффективных был «Марш-фунебр» Шопена, в котором пять изящных фигур,
одетых в фиолетовые одежды, скользят в медленном, устойчивом ритме,
по-настоящему типичном для похоронного кортежа, в то время как одна из фигур в
склеенном саване изображает мертвых, за которых они скорбят и воскресают. , ,
,
Unfortunately the Auditorium grew so cold during the performance that
it was impossible to sit thru the entire program with any degree of comfort and
many left before the end for that reason. One shivered in sympathy for the
bare-footed dancers in their filmy attire. Friday, Jan. 9.
..
К сожалению,
Auditorium так сильно простудилась во время выступления, что невозможно было
пройти через всю программу с любой степенью комфорта, и многие оставались до
конца по этой причине. Один вздрогнул от сочувствия к носовым танцорам в своей
пышной одежде. Пятница, 9 января.
Judge Lindsey invited us to visit his court this morning. Only Theresa,
Margot, and I went. He is presiding over the "Stokes Case." Mrs. Stokes is suing
for the custody of her children and she will get custody too if Judge Lindsey
wins out. After lunch listened to more Juvenile cases of boys and girls in
trouble with the law. Very, very interesting. It gives one a different slant on
life. Had dinner with the Judge and his lovely wife. Saturday, Jan. 10.
..
Судья Линдси пригласила нас посетить его суд сегодня утром. Только
Тереза, Марго и я пошли. Он руководит «Дело Стокса». Миссис Стоукс подает в суд
на опеку над своими детьми, и она также получит опеку, если победит судья
Линдси. После обеда выслушали больше случаев несовершеннолетних мальчиков и
девочек, столкнувшихся с проблемой закона. Очень, очень интересно. Это дает
другой уклон жизни. Ужинал с Судьей и его прекрасной женой. Суббота, 10
января.
The Lindseys invited us to see Trixie Friganza in "Oh Mama!" We met her
backstage. She is amusing off as on stage. Sunday, Jan. 11.
The Judge and
his wife called on us this morning and drove us up through the mountains covered
with snow for a wonderful view down on Denver. We all lunched together at our
hotel. Leaving at 8 o'clock for Kansas City. Tuesday, Jan. 12.
Kansas City
is a big, sooty town. Had a 3 o'clock matinee at the Schubert Theatre. A lovely
audience, very appreciative but we had to rush our performance on account of the
Sothern-Marlowe show that followed immediately. Wednesday, Jan. 14.
..
Линдсейс пригласил нас увидеть Трикси Фриганзу в «О мама!» Мы
встретили ее за кулисами. Она забавна, как на сцене. Воскресенье, 11
января.
Судья и его жена позвонили нам сегодня утром и отвезли нас через
горы, покрытые снегом, для прекрасного вида на Денвер. Мы все собрались вместе в
нашем отеле. Оставляем в 8 часов в Канзас-Сити. Вторник, 12
января.
Канзас-Сити - большой, сажаный город. В театре Шуберта был 3-часовой
утренник. Прекрасная аудитория, очень благодарная, но нам пришлось спешить с
нашим выступлением в связи с шоу Sothern-Marlowe, которое последовало сразу же.
Среда, 14 января.
In St. Joseph. All hotels overcrowded because of convention. Had to
stop at a second rate Station Hotel. 8:30 performance on a rotten stage. No more
St. Joe for mel Tomorrow we dance in Topeka. Friday, Jan. 16.
Arrived late
in Newton and on account of a train wreck had to motor over to Hutchinson. 8:30
performance at Convention Hall with a fine, big stage but a very noisy audience.
Dogs barking, children screaming, first George made a speech asking them to be
quiet and then Anna did the same. Saturday, Jan. 17.
..
В Св. Иосифе. Все
гостиницы переполнены из-за соглашения. Пришлось остановиться во второй станции
Station. 8:30 выступление на гнилой сцене. Больше не St. Joe for mel Завтра мы
танцуем в Топике. Пятница, 16 января.
Прибывший поздно в Ньютоне и из-за
крушения поезда должен был доехать до Хатчинсона. 8:30 в конференц-зале с
прекрасной, большой сценой, но очень шумной аудиторией. Собаки лаяли, дети
кричали, сначала Джордж произнес речь, прося их успокоиться, а затем Анна
сделала то же самое. Суббота, 17 января.
Leaving for Wichita on the Interurban. Catastrophe! Found there was a
strike on and our stagehands are not allowed to work. The Theatre manager
himself and several other gentlemen volunteered to help set the stage (lay the
carpet, hang the curtains, set the lights, move the piano) and work during the
performance at Forum Hall. For some reason the lights worked only on one side
the other pitch darkness but we didn't care the audience was large and most
enthusia!'tic. Sunday, Jan. 28.
..
Выезд из Вичита в межгород.
Катастрофа! Нашел забастовку, и наши сцены не разрешены к работе. Сам менеджер
театра и несколько других джентльменов вызвались помочь на сцене (заложить
ковер, повесить занавески, установить свет, перенести рояль) и работать во время
выступления в зале Форума. По какой-то причине свет работал только с одной
стороны другой темноты, но нам было все равно, что публика была большой и
энтузиастической! Воскресенье, 28 января.
We spent all day in a day coach on the Santa Fe which is invariably
late and uncomfortable. Arrived after midnight in Oklahoma City. Hotels had no
vacancies-drat those conventions--and so we were forced to spend the night in
what looked suspiciously like a disreputable house, dirty as Hell. Monday, Jan.
19.
..
Мы провели весь день в дневном тренере на Санта-Фе, который
неизменно опаздывает и неудобно. Прибыл после полуночи в Оклахома-Сити. В отелях
не было свободных мест - были эти конвенции - и поэтому мы были вынуждены
переночевать в том, что выглядело подозрительно, как непристойный дом, грязный,
как Ад. Понедельник, 19 января.
A perfectly glorious day, warm and sunny spring-like weather. We
decided to enjoy it and rented an open car for an hour's drive to get some fresh
air in our lungs after those long train rides and soak up the sunshine. Evening
performance at Overhulser (what a name! ) Opera House and leaving immediately
afterwards for Tulsa, another big "oil town."
..
Прекрасный славный день,
теплая и солнечная весенняя погода. Мы решили насладиться этим и арендовали
открытый автомобиль на час езды, чтобы получить свежий воздух в наших легких
после этих длинных поездок и понежиться на солнце. Вечерний спектакль в
Оверлуссере (какое имя!) Оперный театр и сразу же после этого отправился в
Тулсу, еще один большой «нефтяной город».
One had to be very young and healthy for that kind of a life. The
dancing was always a pleasure but oh, those train rides! And the incessant
packing and unpacking, since we had no maid and had to do everything ourselves.
We always envied George Copeland, whose traveling companion acted as his valet.
He went through none of the frenzy of having to change costumes while
performing. He always appeared cool and col1ected.
..
Нужно было быть
очень молодым и здоровым для такой жизни. Танцы всегда были удовольствием, но о,
эти поезд едет! И непрекращающаяся упаковка и распаковка, так как у нас не было
горничной и приходилось делать все сами. Мы всегда завидовали Джорджу Коупленд,
чей путешествующий компаньон действовал как его камердинер. Он не переживал ни
малейшего желания менять костюмы во время выступления. Он всегда казался
классным и колышным.
His favorite pastime during the interminable train rides consisted in a
game of cards; he was also a collector of fine antique jewelry. In the end, he
came out far ahead of us girls financially.
We had to pay not only our own
traveling expenses but his and those of a stage crew of three men. We carted our
own decor with us everywhere.
From Tulsa we proceeded to St. Louis, and from
there to Ohio, via Hamilton, making large jumps through the Middle West. When we
arrived in Detroit on January 27, we discovered to our great annoyance that we
had a whole long week to wait before our performance there. A full week's delay
meant more expense, and it also increased our impatience to return home as soon
as possible.
..
Его любимое времяпрепровождение во время бесконечных
поездок проходило в карточной игре; он также был коллекционером прекрасных
античных ювелирных изделий. В конце концов, он вышел далеко впереди нас,
девочки, в финансовом отношении.
Мы должны были заплатить не только наши
собственные командировочные расходы, но и его и экипаж из трех человек. Мы
повесили наш собственный декор.
Из Тулсы мы отправились в Сент-Луис, а оттуда
в Огайо через Гамильтон, совершая большие прыжки через Средний Запад. Когда мы
прибыли в Детройт 27 января, мы обнаружили наше большое раздражение, что у нас
была целая долгая неделя, чтобы подождать до нашего выступления. Задержка на всю
неделю означала больше расходов, а также увеличила наше нетерпение как можно
скорее вернуться домой.
Wienold Reiss had been commissioned by Otto Baumgarten, the owner of
the new Crillon Restaurant on East Fifty-~hird Street in New York, to paint our
individual portraits. On his way north, he told us that they had been installed
in the blue and gray "Duncan Room" at the fashionable restaurant. We were dying
to see this, for fame seemed to have caught up with us. Wednesday, fan. 29.
..
Wienold Reiss был заказан Отто Баумгартеном, владельцем нового
ресторана Crillon на East Fifty ~ hird Street в Нью-Йорке, чтобы нарисовать наши
индивидуальные портреты. По пути на север он сказал нам, что они были
установлены в синей и серой «Комнате Дункана» в модном ресторане. Мы умирали,
увидев это, потому что слава, похоже, догнала нас. Среда, веер. 29.
Snow and very cold here in Detroit and found an influenza epidemic
raging. Oh, how I long for sunny California! We shall have to stay at the Tuller
Hotel for a week, with nothing to do but go to the movies. They are showing
Theda Bara in "The Blue Flame" and "Don't Change Your Husband" with Gloria
Swanson and my favorite-Tom Meighan. Tuesday, Feb. 3.
..
Снег и очень
холодный здесь, в Детройте, и обнаружили, что эпидемия гриппа бушует. О, как я
мечтаю о солнечной Калифорнии! Мы должны будем остаться в отеле Tuller на
неделю, и вам нечего делать, кроме как пойти в кино. Они показывают Теду Бару в
«Голубом пламени» и «Не меняй своего мужа» с Глорией Свансон и моим любимым
Томом Мейганом. Вторник, 3 февраля.
Evening performance at the Powers Theatre in Grand Rapids. A sold-out
house! Erica became suddenly very sick; we called doctor and he says she has to
have her appendix out at once! Erica went to the hospital alone, for the rest of
us had to leave for Toledo. Poor Erica! Wednesday, Feb. 4.
..
Вечерний
спектакль в Театре Силвер в Гранд-Рапидс. А распроданный дом! Эрика внезапно
сильно заболела; мы позвонили доктору, и он говорит, что она должна немедленно
получить свое приложение! Эрика отправилась в больницу в одиночку, потому что
все остальные должны были уехать в Толедо. Бедная Эрика! Среда, 4 февраля.
Toledo. We received a wire from Erica's doctor. The operation was
successful and she is O.K. Gave a performance at Coliseum Hall. It is freezingly
cold here and for that reason had not a big audience. Thursday, Feb.
5.
In Cleveland at the Hotel Statler. Danced to a sold-out house at the
new Masonic Temple with a nice ample stage but, alas, poor lighting. Many of the
music critics here are Copeland's friends. Saturday, Feb. 7.
The
critics wrote only about George; didn't mention us girls at all. Heard from
Erica. She is quite out of danger and sitting up in a chair already. I see in
the papers that they are having terrible blizzards in New York. Am not too
anxious now to return would much rather go back to California. Depart for Utica
on Sunday. Monday, Feb. 9.
Encountered a heavy snowstorm in Utica. Tonight we
are giving our 62nd performance on this trip. Full house and a nice audience.
Left for home. Tuesday, Feb. 10.
..
Толедо. Мы получили провод от доктора
Эрики. Операция прошла успешно, и она в порядке. Дала представление в зале
Колизея. Здесь холодно холодно, и по этой причине не было большой аудитории.
Четверг, 5 февраля.
В Кливленде в отеле Statler. Потанцевал до распроданного
дома в новом масонском храме с хорошей хорошей сценой, но, увы, плохое
освещение. Многие из музыкальных критиков здесь - друзья Коупленд. Суббота, 7
февраля.
Критики писали только о Джордже; вообще не говорили нам о девушках.
Слышал от Эрики. Она совершенно вне опасности и уже сидит в кресле. Я вижу в
газетах, что у них ужасные метели в Нью-Йорке. Я не слишком хочу сейчас
возвращаться, скорее вернусь в Калифорнию. Вылет в Утику в воскресенье.
Понедельник, 9 февраля.
В Ютике произошла сильная метель. Сегодня вечером мы
даем нашу 62-ю работу в этой поездке. Полный дом и хорошая аудитория. Остался
дома. Вторник, 10 февраля.
We arrived an hour late at Grand Central Station. Back at last! Nearly
all our friends there to greet us. Gus and Margherita, Stephan, Bill, Arnold,
Stuart etc. We all had dinner together in the famous "Duncan Room" at the
Crillon. Otto Baumgarten gave us a fine dinner with wine and liqueurs. Grossing
seventy-five thousand dollars on this tour we only deposited twelve thousand to
our credit at the Guaranty Trust.
..
Мы приехали на час позже на
Центральном вокзале. Наконец-то! Почти всех наших друзей там поприветствовать.
Гас и Маргерита, Стефан, Билл, Арнольд, Стюарт и т.д. Мы все обедали вместе в
знаменитой «комнате Дункана» в Крильоне. Отто Баумгартен дал нам прекрасный обед
с вином и ликерами. Пройдя семьдесят пять тысяч долларов в этом туре, мы только
сдавали 12 тысяч долларов в наш кредит в Trusty Trust.
We rented a small furnished apartment on West Fifty-eighth Street near
the Plaza. Our former English teacher from Geneva, Miss Annie von Stockhausen,
acted as chaperone. Here we often entertained our various friends for tea,
cocktail parties being unknown in those days. We were celebrities in our own
right and attracted much attention wherever we went as a group. The fashionable,
glossy magazines frequently reproduced our photographs, most of them by Arnold
Genthe. Like other attractive young women in the limelight, we too had a number
of admirers; some with serious intentions, others not.
..
Мы арендовали
небольшую меблированную квартиру на Западной Пятьдесят восьмой улице рядом с
площадью. Наш бывший учитель английского языка из Женевы мисс Энни фон
Штокхаузен выступал в роли сопровождающего. Здесь мы часто развлекали наших
разных друзей за чаем, в то время неизвестные коктейли. Мы были знаменитостями
сами по себе и привлекали много внимания, куда бы мы ни пошли, как группа.
Модные глянцевые журналы часто воспроизводили наши фотографии, большинство из
них - Арнольд Генте. Как и другие привлекательные молодые женщины в центре
внимания, у нас тоже было множество поклонников; некоторые с серьезными
намерениями, другие - нет.
Of the latter species Isadora, who always acted much as any bourgeois
mother toward her adopted daughters, would warn us by saying, "They are men who
only care to profit by your youth and give you nothing in return. It sickens me
when I think of it and raises my indignation."
..
Из последних видов
Айседора, которая всегда действовала так же, как любая буржуазная мать к ее
приемным дочерям, предупредила бы нас, говоря: «Это люди, которые только хотят
получать прибыль от вашей юности и не дают вам ничего взамен. Меня это заводит,
когда я думаю и это вызывает мое негодование».
However, none of us had any immediate plans for marriage. Too immersed
in our burgeoning careers, anxious to build a little financial security for
ourselves, we were quite content to turn all our efforts in that direction.
Everybody made much of us on our return from a successful tour. For a while we
led a gay social life, as can be seen from my diary notes: Feb. 12.
..
Однако ни у кого из нас не было планов немедленного вступления в брак.
Слишком погрузившись в нашу растущую карьеру, стремясь создать для себя
небольшую финансовую безопасность, мы были вполне довольны, чтобы все наши
усилия были направлены в этом направлении. Каждый из нас сделал многое из нашего
возвращения из успешного тура. Некоторое время мы вели гей-социальную жизнь, как
видно из моих дневников: 12 февраля.
We had tea at Stuart Benson's place. Johnny Aubert [Erica's beau from
Geneva] is in town. He has already given several piano recitals. We shall hear
him on Saturday. Feb. 14.
Went over to Brooklyn to hear Johnny Aubert
with the Symphony Orchestra, Stransky conducting. A concerto by Grieg. He seems
to have put on some weight but otherwise looks the same. He is a good musician
and very charming young man, I like him. He is going to dine with us on
Thursday, the day Erica returns from Grand Rapids. Sunday, Feb. 18.
..
У
нас был чай у Стюарта Бенсона. Джонни Обер [Erica's bau из Женевы] находится в
городе. Он уже дал несколько фортепианных концертов. Мы услышим его в субботу.
14 февраля.
Пошел в Бруклин, чтобы послушать Джонни Оберта с Симфоническим
оркестром, Странским дирижированием. Концерт Грига. Кажется, он надел вес, но в
остальном выглядит одинаково. Он хороший музыкант и очень обаятельный молодой
человек, он мне нравится. Он собирается обедать с нами в четверг, в тот день,
когда Эрика возвращается из Гранд-Рапидс. Воскресенье, 18 февраля.
The other girls have all gone to Tenafly for a visit with the Rousseaus
and their two little children Marta and Theodore Jr. I have the blues and
remained at home. Freddo Sides who works for Alavoine's called and invited me to
luncheon. We talked about Isadora, he admires her tremendously. Likes my dancing
too. Feb. q.
..
Остальные девушки поехали в Тенафли для посещения с
Руссоусом и их двумя маленькими детьми Мартой и Феодором младшим. У меня есть
блюз и я остался дома. Фреддо Сайдес, который работает на призыв Алавоина и
пригласил меня на обед. Мы говорили об Айседоре, он восхищенно восхищается ею.
Мне тоже нравятся мои танцы. Фев. Q.
Expected ] ohnny for tea but he never showed up. W.R. came instead.
Freddo sent me two seats for the Opera to see the Sakharoffs dance. They used an
exact copy of our stage setting. Their dance had no continuity of
movement-nothing but poses. Feb. 25.
We all had dinner at Albert Rothbart's.
He engaged an Egyptian necromancer to amuse us with tricks evoking spirits, etc.
Quite funny. Feb. 26.
I received a lot of flowers for my birthday. Miss
Annie served tea. Arnold presented me with a new dance photo of myself. Feb. 28.
..
Ожидается] для чая, но он никогда не появлялся. Вместо этого WR.
Фреддо прислал мне два места для оперы, чтобы увидеть танец Сахарофов. Они
использовали точную копию нашей сцены. Их танец не имел непрерывности движения -
ничего, кроме как позы. 25 февраля.
Мы все обедали у Альберта Ротбарта. Он
привлек египетского некроманта, чтобы развлечь нас трюками, вызывающими духи и
т.д. Довольно забавно. 26 февраля.
Я получил много цветов на день рождения.
Мисс Энни подавала чай. Арнольд представил мне новую танцевальную фотографию. 28
февраля.
Gave a children's matinee at 10:30 A.M. over in New Jersey at the
Lyceum Theatre with Beryl Rubenstein at the piano. Miss N., the manager, a beast
of a woman, spoiled the whole show by insisting on interrupting our dances in
order to explain things to the children. When Anna objected she insulted her in
front of the audience. Oh, it was dreadful. The stage and lights were pretty
awful too and Beryl didn't play too well either-anyhow, what can one expect at
ten in the morning! Sunday, Feb. 29.
..
В 10:30 утра в Нью-Джерси в
театре Лицея с Берил Рубенштейном на фортепиано выдержал детский утренник. Мисс
Н., менеджер, зверь женщины, испортила все шоу, настаивая на том, чтобы
прерывать наши танцы, чтобы объяснить детям. Когда Анна возразила, она оскорбила
ее перед аудиторией. О, это было ужасно. Сцена и огни были довольно ужасны, и
Берилл тоже не играл слишком хорошо - во всяком случае, чего можно ожидать в
десять утра! Воскресенье, 29 февраля.
Rosenbach, Genthe, the Sigmund Spaeths, came to tea with us here at our
diggings. Our primitive way of making tea on a spirit lamp is quite interesting
to watch. In the evening we girls had dinner at Billy and Mary Roberts'
apartment on East I 8th Street. (How their wooden stairs do creak!) March 1.
..
Розенбах, Гентх, Сигмунд Спаетс, пришли к нам с чаем в наши раскопки.
Весьма интересно наблюдать за нашим примитивным способом приготовления чая на
спиртовой лампе. Вечером мы, девочки, пообедали в квартире Билли и Мэри Робертс
на восточной восьмой улице. (Как их скрипят деревянные лестницы!) 1 марта.
Johnny Aubert played for us tonight at our studio in Carnegie Hall.
Bach, Mozart, Schumann and Chopin, very beautifully. He has much improved since
we heard him in Geneva .... Tomorrow afternoon we have a dress rehearsal at
Aeolian Hall with our conductor Edward Falck. We are going over the orchestra
mUSIC. Sunday, March 7.
..
Джонни Обер сыграл для нас сегодня в нашей
студии в Карнеги-холле. Баха, Моцарта, Шумана и Шопена, очень красиво. Он
значительно улучшился, так как мы слышали его в Женеве ... Завтра днем у нас
есть генеральная репетиция в Эолийском зале с нашим дирижером Эдвардом Фальком.
Мы перейдем к оркестровой музыке. Воскресенье, 7 марта.
Rosenbach, Ordinsky, Johnny, Max Eastman and Eugene Boissevain for tea.
Afterwards we girls had dinner at Max Eastman's apartment in Greenwich Village
that he shares with Boissevain. He recited poems all evening by the fireside.
March 20.
Worked at the studio. Gene and Max came around later, and Lisa and
I went for a drive with them out to the Bronx Zoo. March 12.
At 8:30
performance at Carnegie Hall with orchestra. A wonderful performance to a
capacity house. The audience actually cheered at the end. Supper party at
Voisin's with friends afterwards.
..
Розенбаха, Ординского, Джонни, Макса
Истмана и Евгения Буассеина для чая. Впоследствии мы, девочки, пообедали в
квартире Макса Истмена в Гринвич-Виллидже, где он делится с Буассеваном. Весь
вечер он читал стихи у камина. 20 марта.
Работал в студии. Джин и Макс пришли
позже, и мы с Лизой отправились с ними в зоопарк Бронкса. 12 марта.
В 8:30
выступление в Карнеги-холле с оркестром. Прекрасное представление о
доме-застройщике. Аудитория действительно приветствовала в конце. Ужин в Везине
с друзьями.
The following day all the New York papers carried rave notices. Just
for the record, it may not be amiss to quote a few lines. Heywood Broun, writing
in the Tribune, said:
The Isadora Duncan Dancers made their first appearance
of this season. . . . They have just got back from the Pacific coast and in the
year of absence have made great steps towards artistic maturity .... The program
was largely of ensembles from Gluck's Iphigenia, the Schmitt waltzes and a war
horse of Johann Strauss's called "Southern Roses." For encores there were
Chopin's Polonaise and the Marche Lorraine.
..
На следующий день все
нью-йоркские газеты носили восторженные отзывы. Как раз для записи, может быть,
не стоит процитировать несколько строк. Хейвуд Брун, пишущий в Tribune,
сказал:
Танцоры Айседоры Дункан впервые появились в этом сезоне. , , ,Они
только что вернулись с тихоокеанского побережья и в год отсутствия совершили
большие шаги в направлении художественной зрелости ... Программа была в основном
ансамблями из вальсов Глюка, вальсов Шмитта и военного коня Иоганна Штрауса под
названием «Южные розы» «. Для бис были Полонез Шопена и Лоррейн Марке.
In the ensemble dancing the personal idiosyncrasies of the dancers were
properly subdued, but that Lisa must needs show off her jumping. . . . The
dancers in the Gluck Amazon dance and the two encores gave the finest thrill
that the present stage in this country can afford. . . .
..
В танце
ансамбля персональные особенности танцоров были должным образом подчинены, но
Лизе, должно быть, нужно было продемонстрировать ее прыжки. , , , Танцоры в
танце Глэка Амазонки и два бис дали самые острые ощущения, которые может
позволить себе нынешний этап в этой стране. , , ,
A capacity audience first applauded, then cheered, then sat motionless
at the end of the program till it got more dances. These children, who two years
ago were pleading at our doorstep for attention, have gone in with tremendous
blessings. Another reviewer, writing under the pseudonym The Listener, observed:
..
Аудитория мощности сначала аплодировала, потом приветствовала, затем
сидела неподвижно в конце программы, пока она не получила больше танцев. Эти
дети, которые два года назад умоляли нас навестить нас, пошли с огромными
благословениями. Другой рецензент, пишущий под псевдонимом «Слушатель»,
заметил:
Without the aid of Isadora, the Isadora Duncan Dancers have, in a
swift, hard working year, become the chief champions of that art which she
revived. Today they are undoubtedly its most inspiring interpreters too. Youth,
Grace, Beauty, a thorough schooling in aesthetics; a year ago they had all these
as their assets. Today they have that one thing more necessary-a power of
imagination which enables them to create, actually to create a sheer and
independent beauty from out of the moments of their faith-fullest
interpretations.
..
Без помощи Айседоры танцоры Айседоры Дункан в
трудный, тяжелый рабочий год стали главными защитниками этого искусства, которые
она ожила. Сегодня они, несомненно, являются его наиболее вдохновляющими
переводчиками. Молодежь, Благодать, Красота, тщательное обучение эстетике; год
назад у них были все эти активы. Сегодня у них есть что-то более необходимое -
сила воображения, которая позволяет им создавать, на самом деле создавать чистую
и независимую красоту из-за моментов их веры-полных интерпретаций.
Carnegie Hall held an audience of amazingly large size on Saturday
night to see these young dancers . . . an audience which thundered and thirsted
for more through a blue darkness and which found in the dances, both separate
and ensemble, to Chopin's music a succession of glowing explanations. No
explanation of Chopin alone-for that would be a sorry task to ask of youth-but
for life itself and all it hides of poetry and beauty. Sunday, March 21.
..
В субботу вечером в Карнеги-холле собрались аудитория удивительно
больших размеров, чтобы увидеть этих молодых танцоров. , ,аудиторию, которая
прогремела и жаждала больше через синюю темноту и которая находилась в танцах,
как отдельных, так и ансамблевых, для музыки Шопена последовательностью
светящихся объяснений. Никаких объяснений только Шопена, потому что это была бы
извиняющаяся задача спросить молодость, но для самой жизни и всего, что она
скрывает от поэзии и красоты. Воскресенье, 21 марта.
Gene has sent me a lovely Java Batik. He and Max invited Lisa and me to
lunch at Longue Vue by the river. A sunny day, the first day of spring. Band I
heard Jascha Heifetz at Aeolian Hall. We all had dinner together at St. Luke's
Place and then went to another concert at the Hippodrome with the Ampico piano .
. . March 27.
..
Джин послал мне прекрасный Java Batik. Он и Макс
пригласили нас с Лизой на обед в Лонг-Вью у реки. Солнечный день, первый день
весны. Я слышал Джашу Хейфец в Эолийском зале. Мы все вместе обедали на площади
Святого Луки, а затем отправились на другой концерт на ипподроме с пианино
Ampico. , , 27 марта.
Margherita and Angus went with us to Boston, at the Copley Plaza. We
gave a 3 o'clock matinee at Symphony Hall. Full house, great success. Beryl
Rubinstein made good music at the piano for us. Many prominent people in
audience including Senator Lodge. Leaving on the midnight train. March 28.
..
Маргерита и Ангус отправились с нами в Бостон, в Копли Плаза. Мы дали
3-часовой утренник в Симфоническом зале. Полный дом, большой успех. Берилл
Рубинштейн приготовил для нас хорошую музыку на пианино. Многие видные люди в
аудитории, включая «Сенатор Лодж». Оставляем полуночный поезд. 28 марта.
We arrived early in New York on a beautiful day. Had luncheon at the
Crillon with Otto, Miss Annie came too. Later we heard Galli-Curci at the
Hippodrome. Sunday, April 4.
Left early this morning for Croton with Anna,
Lisa and Margot. A nasty, rainy day. Had lunch with Max Eastman at his bungalow
and went for a drive afterwards, called on Isabelle and her baby. She is the
same as she always was at school. After dinner went up the hill to Dudley Field
Malone's house. Had drinks and danced. Motored back late at night. It was fun.
April 6.
..
Мы прибыли в Нью-Йорк в прекрасный день. Если бы обед у
Криллона с Отто, мисс Энни тоже пришла. Позже мы услышали Галли-Курчи на
ипподроме. Воскресенье, 4 апреля.
Летом рано утром для Кротона с Анной, Лизой
и Марго. Жестокий, дождливый день. Пообедал с Максом Истманом в его бунгало и
пошел дальше, позвал Изабель и ее ребенка. Она такая же, как и всегда в школе.
После обеда поднялся на холм в дом Дадли Фил Мэлоун. Выпивали и танцевали.
Выдвинуты поздно ночью. Это было весело. 6 апреля.
Performance at the Metropolitan Opera House with orchestra, danced
Symphony by Schubert. A big success. What a thrill it was to dance again at the
Met, what memories of our appearances together with Isadora l Had supper party
at Reiss' studio in the village. April 10.
..
Выступление в
Метрополитен-опера с оркестром, танцевальная симфония Шуберта. Большой успех.
Какое волнение было снова танцевать в «Метро», какие воспоминания о наших
выступлениях вместе с Айседорой. Ужин в студии Рейсса в деревне. 10
апреля.
We received a cable from Isadora. She wants us to come over and work
with her in France from June to October on new programs and also give
performances.
Happy in the thought of seeing Isadora again and craving the
fresh inspiration working with her would bring us, we girls nonetheless found
ourselves in a quandary. Should we accept her offer or decline it? We had
several important factors to consider. Knowing our foster mother as well as we
did, we had no assurance that she would let us return to the States at the
appointed time. Sol Hurok, our new manager, had signed us up for another season,
a commitment we intended to keep at all costs. Our newly won emancipation and
financial independence had to be maintained, come what might. There was also the
question of citizenship papers. Would the State Department allow us to leave? I
especially held back from committing myself to this trip abroad. I voiced my
doubts to Gus, who wrote his sister: "All the girls are willing to accept your
offer. Only Irma is 'holding out.' "
..
Мы получили кабель от Айседоры.
Она хочет, чтобы мы приехали и работали с ней во Франции с июня по октябрь на
новых программах, а также выступили с выступлениями.
Рад, что мы снова
увидели Айседору и жаждали, что новое вдохновение с ней приведет нас, мы,
девочки, все же оказались в затруднительном положении. Должны ли мы принять ее
предложение или отказаться от него? У нас было несколько важных факторов. Зная
нашу приемную мать так же хорошо, как мы, мы не были уверены, что она вернет нас
в Штаты в назначенное время. Сол Хурок, наш новый менеджер, подписал нас еще на
один сезон - обязательство, которое мы намерены сохранить любой ценой. Наша
недавно завоеванная эмансипация и финансовая независимость должны были
поддерживаться, что бы это ни значило. Был также вопрос о документах о
гражданстве. Разве Госдепартамент позволит нам уйти? Я особенно сдержался, чтобы
посвятить себя этой поездке за границу. Я выразил свои сомнения Гасу, который
написал его сестре: «Все девочки готовы принять ваше предложение. Только Ирма
«держится»."
I insisted on a written contract from Isadora, stating the conditions
and guaranteeing our release at the end of the season, so we could return in
time for our winter engagements. Being a bit psychic, I could not suppress a
distinct feeling that, once in Isadora's grip, we would not be able to extricate
ourselves. To my utter surprise, she readily agreed to signing a contract with
us. But once I held it in my hands, I instantly realized the complete futility
of this gesture. It was just a piece of paper. In my diary for May 15, I noted,
"Our last performance of the season at Carnegie Hall"-not suspecting in the
least what my inner voice kept trying to tell me: namely, that this was indeed
the end of the Isadora Duncan Dancers as a group of six. The first link in the
chain would be broken by Erica. She and Margot never having been particularly
outstanding in the dance, Erica decided to make an end of her own dance career.
Her ambition now was to study painting with Wienold Reiss. This she did after a
summer vacation in Switzerland. As for myself, little did I dream that with
destiny pulling unseen strings, I would not set foot on American soil for many
years. Here are the last entries of my diary before I left: April 20.
..
Я настоял на письменном контракте с Айседорой, заявив об условиях и
гарантируя нам освобождение в конце сезона, чтобы мы могли вернуться вовремя к
нашим зимним боям. Будучи немного экстрасенсом, я не мог подавить явное чувство,
что однажды, захватив Айседору, мы не сможем вырваться. К моему полному
удивлению, она с готовностью согласилась заключить с нами контракт. Но как
только я держал его в руках, я мгновенно осознал полную тщетность этого жеста.
Это был просто лист бумаги. В своем дневнике от 15 мая я отметил: «Наше
последнее выступление в сезоне в Карнеги-холле» - нисколько не подозревая, что
мой внутренний голос все время пытался сказать мне: именно, что это
действительно был конец Айседоры Дункан-танцовщицы как группа из шести человек.
Первое звено в цепочке будет нарушено Эрикой. Она и Марго никогда не были
особенно выдающимися в танце, Эрика решила покончить с собственной танцевальной
карьерой. Теперь ей предстояло изучать живопись с Винольдом Рейсом. Это она
сделала после летних каникул в Швейцарии. Что касается меня, я мало мечтал о
том, что с судьбой, тянущей невидимые струны, я бы не ступил на американскую
землю в течение многих лет. Вот последние записи моего дневника до моего
отъезда: 20 апреля.
To Baltimore. It is always lovely in Baltimore, but we had a poor
house. And this was a Benefit performance for our manager Mr. Hurok at the Lyric
Theatre. April 21.
Took an early train to Washington. Gus went with us.
Matinee at Poli-Schubert Theatre-an old place but a good house. The audience not
quite so enthusiastic as last year. Here we met Mr. F. Howe again former
Immigration Commissioner when we landed on Ellis Island. He wants to help us
with obtaining passports for France. We have still two years to go before we
become citizens. So it is necessary to get special permission in order to leave
the country. April 22.
..
В Балтимор. Это всегда мило в Балтиморе, но у
нас был бедный дом. И это было выгодным выступлением для нашего менеджера г-на
Хурока в Лирическом театре. 21 апреля.
Взял ранний поезд в Вашингтон. Гас
пошел с нами. Ужин в Театре Поли-Шуберт - старое место, но хороший дом.
Аудитория не так восторженно, как в прошлом году. Здесь мы встретили г-на Ф. Хоу
снова бывшего комиссара по вопросам иммиграции, когда мы высадились на острове
Эллис. Он хочет помочь нам получить паспорта для Франции. У нас еще есть два
года, прежде чем мы станем гражданами. Поэтому для того, чтобы покинуть страну,
необходимо получить специальное разрешение. 22 апреля.
It is so lovely in Washington, everything green and in blossom. Went
for a long drive into the surrounding country, after a bit of sight-seeing.
Leaving on the midnight train for Altoona. Saturday we dance in Lancaster,
Pennsylvania. And then home. Sunday, May 2.
Got up early to go to Yonkers by
train where Gene and Max met us with their car. We motored over to Connecticut
to visit Art Young than back to Croton for lunch, out of doors picnic style.
Dudley Field Malone came. He promised to help with the passports. May 27.
..
В Вашингтоне это так прекрасно, все зеленое и цветущее. Поехали на
долгий путь в соседнюю страну, после небольшого осмотра достопримечательностей.
Выезд в полуночный поезд для Алтуны. Субботу мы танцуем в Ланкастере, штат
Пенсильвания. А потом домой. Воскресенье, 2 мая.
Поехали рано, чтобы
отправиться в Йонкерс на поезде, где Джин и Макс встретили нас своей машиной. Мы
отправились в Коннектикут, чтобы посетить Art Young, а не обратно в Croton на
обед, на открытом воздухе в стиле пикника. Пришел Дадли Филд Мэлоун. Он пообещал
помочь с паспортами. 27 мая.
Anna returned from her trip to Washington where she had an interview
with Secretary of State Polk. He gave her a letter with permission to leave the
country only temporarily for the purpose of engagements abroad. So all is well.
This is Isadora's birthday. May 29.
Motored out to the U ntermeyer estate in
Yonkers to have our pictures taken for Vogue in the Greek Garden by Arnold
Genthe. We have another cable from Isadora saying she sent the contracts for us
to sign. June 22.
Goodbye America. Sailing at I o'clock on the S.S.
Leopoldina for France.
..
Анна вернулась из своей поездки в Вашингтон,
где она имела интервью с государственным секретарем Полком. Он дал ей письмо с
разрешения покинуть страну только временно для целей заграничных отношений. Так
что все хорошо. Это день рождения Айседоры. 29 мая.
Двигался в поместье
Унтермейер в Йонкерсе, чтобы наши фотографии были сделаны для Vogue в Греческом
саду Арнольдом Генте. У нас есть еще один кабель от Айседоры, говорящий, что она
отправила нам контракты подписать. 22 июня.
До свидания, Америка. Парусный
спорт в I час на С.С. Леопольдина для Франции.
Demeter and Persephone
Деметра и Персефона
EvER since she went to Greece in 1904, when she thought of founding a
school, Isadora had dreamed of bringing her pupils there some day. Soon after we
joined her in Paris, she said, "Let us all go to Athens and look upon the
Parthenon. I may yet found a school there."
..
ЭВЕР с тех пор, как она
поехала в Грецию в 1904 году, когда она подумала о создании школы, Айседора
мечтала привезти своих учеников туда однажды. Вскоре после того, как мы
присоединились к ней в Париже, она сказала: «Давайте все отправимся в Афины и
посмотрим на Парфенон. Возможно, я нашел там школу».
With the sale of her property at Bellevue-sur-Seine to the French
government (something she had been trying to negotiate unsuccessfully for a long
time), her dream was to be realized. Her plans called for our departure at the
end of July. I remember Paul Poiret giving a fancy farewell party for us with
some of his beautiful models at the Oasis Club-a very chic place. As bad luck
would have it, that same night poor Anna was stricken with an inflamed appendix.
This necessitated a change of plans.
..
С продажей ее собственности в
Бельвю-сюр-Сен французскому правительству (что-то, что она пыталась долгое время
вести переговоры), ее мечта должна была быть реализована. Её планы вызвали наш
отъезд в конце июля. Я помню, как Пол Пуарет давал нам причудливую прощальную
вечеринку с некоторыми из его прекрасных моделей в Oasis Club - очень шикарном
месте. Как бы не повезло, в ту же ночь бедная Анна была поражена воспаленным
приложением. Это потребовало изменения планов.
Isadora had to stay, but she sent Lisa and me, chaperoned by Christine
Dallies, ahead to Venice. She told us to wait there. The rest, including her
friend and pianist Walter Rummel, intended to follow when Anna could make the
journey. Once again, exact details of our trip to Italy and Greece escape me,
and I must needs consult my faithful diary. July JI, I920.
..
Айседоре
пришлось остаться, но она послала нас с Лизой, сопровождаемой Кристин Даллис,
впереди в Венецию. Она сказала нам подождать там. Остальное, включая ее друга и
пианиста Уолтера Руммеля, намеревалось следовать, когда Анна могла совершить
путешествие. Еще раз, точные подробности нашей поездки в Италию и Грецию сбегают
от меня, и мне нужно проконсультироваться с моим верным дневником. Июль JI,
I920.
Departing for Venice tonight via Milano. Arrived on Sunday Aug. 1, in a
downpour. To make matters worse I caught a painful cinder in my eye. Eager to
catch my first sight of the Queen of the Adriatic, I leaned too far out of the
train window completely disregarding the warning below, "E pericoloso
sporghesi!" A motorboat whisked us out to the Lido and the Hotel Excelsior. Got
only a glimpse and even less because of the cinder which inflamed my eye. But
what a mysterious, fascinating place is Venice! Aug. 2.
..
Отправляемся в
Венецию сегодня вечером через Милан. Прибыл в воскресенье 1 августа в ливень.
Чтобы усугубить ситуацию, я поймал болезненный ожог в глазах. Стремясь поймать
мой первый взгляд на королеву Адриатики, я наклонился слишком далеко от окна
поезда, совершенно не обращая внимания на предупреждение ниже: «E pericoloso
sporghesi!» Моторная лодка вывела нас в Лидо и отель Excelsior. Получил только
проблеск и даже меньше из-за воспаления моего глаза. Но какое таинственное,
увлекательное место - Венеция! 2 августа.
Sasha and Dolly Votichenko are also staying at the Lido. Could hardly
wait to get back to Venice. St. Mark's is perfectly adorable, the Palais des
Doges lovely. I am crazy about Venice and its atmosphere of an operatic stage
setting. Had tea at Florian's on the piazza. Did some shopping and had dinner at
Bonevechiatti's. Wonderful moonlight ride in gondola along the Grand Canal.
Aug.j.
..
Саша и Долли Вотиченко также находятся в Лидо. Не мог дождаться
возвращения в Венецию. Сан-Марко прекрасно прелестно, Дворец дожей прекрасен. Я
без ума от Венеции и ее атмосферы оперной сцены. Был чай у Флориана на площади.
Делал некоторые покупки и ужинал в Bonevechiatti's. Замечательная лунная
прогулка в гондоле вдоль Большого канала. Aug.j.
Went bathing in the blue Adriatic at Lido Beach directly in front of
hotel. After lunch returned to town. Tea at Florian's. Some more shopping and a
lengthy promenade around town. Dined again on the little open terrace of
Bonevechiatti, an excellent restaurant. The risotto is superb, exactly the way I
like it. Aug. 5.
To Venice and stopped at Florian's for an ice cream. Then
down the canal to the station to meet Margot and Theresa. The others won't be
long in joining us, they said. Anna is rapidly mending. Aug. 7.
Visited the
church of San Marco and the Palais des Doges. At Florian's as usual. We expected
Isadora today but no sign of her yet. Sunday, Aug. 8.
They came today. We all
went bathing together except Anna who still looks frail and very pale. Isadora
invited me for a gondola ride. We dined at the Danieli and watched the Tom bola
on the piazza afterwards. She appeared to be in a state of shock. Very taciturn
and morose. It seems she and the Archangel [Walter Rummel] had a serious
quarrel. dug. 10.
..
Пошел купаться в голубой Адриатике на пляже Лидо
прямо напротив отеля. После обеда вернулся в город. Чай у Флориана. Еще
несколько магазинов и длинная прогулка по городу. Обеденный снова на небольшой
открытой террасе Bonevechiatti, отличный ресторан. Ризотто превосходно, точно
так, как мне нравится. 5 августа.
В Венецию и остановился у Флориана за
мороженым. Затем вниз по каналу на станцию, чтобы встретиться с Марго и Терезой.
Они не будут долгое время присоединяться к нам, сказали они. Анна быстро
поправляется. 7 августа.
Посетили церковь Сан-Марко и Дворец Дожей. У
Флориана, как обычно. Мы ожидали Айседоры сегодня, но ее не заметили.
Воскресенье, 8 августа.
Они пришли сегодня. Мы все купались вместе, кроме
Анны, которая все еще выглядит хрупкой и очень бледной. Айседора пригласила меня
на поездку на гондоле. Мы пообедали у Даниэли и после этого наблюдали за Томом
Болой на площади. Казалось, она в шоке. Очень молчаливый и угрюмый. Кажется, она
и Архангел [Уолтер Руммель] провели серьезную ссору. копал. 10.
Who would surprise us today but George Copeland and his friend Arthur.
Both have been in Venice for weeks. We intro-Demeter and Persephone duced him to
Isadora since they had not met before. We invited them to luncheon. There is
dancing on the terrace tonight. George made a date with us for tomorrow's lunch
at Vapois in Venice including Sasha, Dolly and Isadora. Friday, Aug. 13.
..
Кто нас удивит сегодня, но Джордж Коупленд и его друг Артур. Оба были
в Венеции в течение нескольких недель. Мы, интро-Деметра и Персефоны, прикрепили
его к Айседоре, так как они не встречались раньше. Мы пригласили их на обед.
Сегодня вечером на террасе танцуют. Джордж отправился с нами на завтрашний обед
в Vapois в Венеции, включая Сашу, Долли и Айседору. Пятница, 13 августа.
Unlucky Friday! And how!! Seems that Anna and the Archangel have fallen
in love. Isadora is awfully jealous. She made us all move to the Danieli,
forsaking the Excelsior and the Lido. I told Christine: ac ette histoire avec
Anna et l' Archangel est vraiement embetante. ll parait qu' elle est amoureuse
de lui, mais lui aime encore beaucoup Isadora. Grande tragedie!" Aug. 14.
..
Невероятная пятница! И как!! Кажется, что Анна и Архангел влюбились.
Айседора ужасно ревнива. Она заставила всех перебраться к Даниэли, оставив
Эксельсиор и Лидо. Я сказал Кристине: ac ette histoire avec Anna et l 'Archangel
est vraiement embetante. ll parait qu 'elle est amoureuse de lui, mais lui aime
encore beaucoup Isadora. Гранд-трагедия!» 14 августа.
After a good luncheon at our favorite place-Bonevechiatti-we went,
accompanied by Sasha to show us the way, to the famous Fortuni Shop. We each
bought a different color dress. Mine is rose-colored. I love it.
..
После
хорошего завтрака в нашем любимом месте - Боневехиатти - мы пошли вместе с
Сашей, чтобы показать нам путь, к знаменитому магазину Фортуни. Мы каждый купили
другое цветное платье. Мое розовое. Я люблю это.
The pleated Fortuni gown came into existence in 1910, when Signor
Fortuni designed the first one for Isadora, in the hope she would display it in
her performances and help to make him famous. She did not, however, consider his
gowns suitable for dancing professionally, and never wore one on the stage. She
did invariably wear them at home or to parties and frequently was photographed
in one of Fortuni's creations made of fine India silk, often gold-stenciled and
with Venetian beads along the sides.
..
Гофрированное платье Фортуни
появилось в 1910 году, когда Синьор Фортуни создал первую для Айседоры, в
надежде, что она представит ее в своих выступлениях и поможет сделать его
знаменитым. Однако она не считала свои платья подходящими для танцев
профессионально и никогда не носила на сцене. Она неизменно носила их дома или
на вечеринках и часто фотографировалась в одном из творений Фортуни, выполненном
из прекрасного индийского шелка, часто с золотым рисунком и с венецианскими
бусами по бокам.
It amused us to see how the gowns were twisted together and tied with a
belt-an exact imitation of the way we treated our dance tunics. To achieve the
same pleated effect observed on Greek statuary, we started out by sprinkling the
tunics with water. Two girls then got hold of the ends, folding one tiny pleat
upon the other, and then gave the whole thing a twist, held together by a
ribbon. This had to be repeated after each performance, so the tunics would be
in proper shape for the next one. .with so many tunics involved, it was a
laborious and patience-demanding process. Isadora herself taught us this trick.
..
Это забавляло нас, чтобы увидеть, как платья были скручены вместе и
привязаны поясом - точное подражание тому, как мы относились к нашим
танцевальным туникам. Чтобы достичь такого же складчатого эффекта, наблюдаемого
в греческой скульптуре, мы начали с опрыскивания туники водой. Затем две девушки
схватили концы, сложив одну крошечную складку на другую, а затем все это
перевернуло лентой. Это нужно было повторять после каждого выступления, поэтому
туники были бы в правильной форме для следующего. . С таким количеством туники,
это был трудоемкий и терпеливый процесс. Сама Айседора научила нас этому
трюку.
She must also have shown it to Fortuni, who invented a secret process
to keep the gowns artificially though not permanently pleated.
We girls
always longed to own one of these long, clinging tunics that give women the
beauty of archaic Greek statues. Only now could we afford to buy them. We soon
discovered their one big flaw. It was absolutely fatal to sit down in these
gowns-the pleats all disappeared! If I may be allowed a bad pun: an
un-fortuniate situation, indeed, which permanent pleating corrects in modern
dresses.
Society ladies with an artistic bent eventually took up the fad of
wearing F ortuni dresses, another instance of the influence exerted by Isadora
Duncan on the world of fashion. Monday, Aug. 16.
..
Она также должна была
показать это Фортуни, который изобрел секретный процесс, чтобы сохранить платья
искусственно, хотя и не надолго.
Мы, девочки, всегда жаждали иметь одну из
этих длинных, цепляющихся туник, которые придают женщинам красоту архаичных
греческих статуй. Только теперь мы можем позволить себе их купить. Вскоре мы
обнаружили их один большой недостаток. Было совершенно смертельно сесть в эти
халаты - складки исчезли! Если мне может быть позволено плохое каламбура:
неудобная ситуация, действительно, какая постоянная плиссировка исправляется в
современных платьях.
Общество дам с художественным изгибом в конце концов
заняло увлечение одеждой F ortuni, еще одним примером влияния, оказанного
Айседорой Дункан в мире моды. Понедельник, 16 августа.
After luncheon we rented a gondola for the Lido where we met Isadora.
At sunset we returned and had dinner on Isadora's balcony at the Hotel
Britannia. Steichen arrived tonight. We are getting ready to leave for Greece
tomorrow. Aug. 17.
We got up at six A.M. only to find that all the
motorboats are on strike. Were obliged to rent gondolas with all our baggage and
row way out into the middle of the harbour in order to board the Austrian
vessel, S.S. C anonia. Luckily it was a lovely warm day. The Adriatic's deep
blue color is quite startling to see after the dull, muddy waters of the canal.
Aug. 18.
..
После обеда мы арендовали гондолу для Лидо, где мы встретили
Айседору. На закате мы вернулись и поужинали на балконе Айседоры в отеле
Britannia. Штайнэн прибыл сегодня вечером. Мы собираемся завтра отправиться в
Грецию. 17 августа.
Мы встали в шесть утра, чтобы найти, что все моторные
лодки объявлены забастовкой. Были обязаны арендовать гондолы со всем нашим
багажом и прокладывать путь в середину гавани, чтобы сесть на австрийское судно,
SS C anonia. К счастью, это был прекрасный теплый день. Глубокий синий цвет
Адриатики довольно поразителен, чтобы увидеть после тусклых, грязных вод канала.
18 августа.
Reached Bari late in the day. A hot little town. Had dinner and went to
the hot little theatre where we saw a Neapolitan group of actors perform a
completely incomprehensible play with all the exaggerations of a Polichinelle
show. Didn't like it. Tomorrow we expect to reach Brindisi. Aug. 19.
Brindisi looks exactly the way I remembered it from my last visit on our way
to Egypt. Same old place with same old stairs leading up to an uninteresting
town. Aug. 20.
Stopped at Corfu for a few hours, visited the former German
Kaiser's villa-the Achillion. \V onderful view from up there. The sea so blue
and the islands in the distance like rosy clouds. Sunday, Aug. 22.
..
Дошел до Бари в конце дня. Горячий городок. Пообедал и отправился в
горячий маленький театр, где мы увидели, что неаполитанская группа актеров
исполняет совершенно непонятную пьесу со всеми преувеличениями шоу Polichinelle.
Не понравилось. Завтра мы ожидаем достичь Бриндизи. 19 августа.
Бриндизи
смотрит точно так, как я это помню, с моего последнего визита по дороге в
Египет. Это же старое место с той же старой лестницей, ведущей в неинтересный
город. 20 августа.
Остановившись на Корфу в течение нескольких часов, посетил
бывшую немецкую кайзерскую виллу - Ахиллион. \ V отложенный вид оттуда. Море
такое синее и острова вдали, как румяные облака. Воскресенье, 22 августа.
Passed the Isthmus of Corinth very early in the morning. At high noon
in ferocious heat set foot on Attic soil. Landed at Piraeus and immediately
motored out to Falerone near the sea. Not much of a place. I didn't care for it
nor did the other girls. We returned to Athens and engaged rooms at the Grande
Bretagne. The ones that face the square and open into a long balcony-terrace.
Isadora occupied the end suite on the right. At the Zappeion Garden we bought
the fragrant white jasmine blossoms for our hair from the boy flower vendors who
followed us-shouting with shrill, high voices: "Smeen! Smeen!" until we gave in.
Had a gay dinner there. Greek food-caille aux riz, black olives, stuffed
eggplant washed down with Resin wine and to the accompaniment of Greek zither
music. Afterwards looked at the Temple of Zeus in the moonlight. Beautiful! Aug.
23.
..
Прошел перешеек Коринфа очень рано утром. В полдень в свирепого
тепла ступала по аттической почве. Приземлился в Пирее и сразу же отправился к
Фалерону у моря. Не так много места. Меня это не волновало и других девушек. Мы
вернулись в Афины и заняли комнаты в Гранд-Бретани. Те, которые стоят на площади
и открываются в длинную балконную террасу. Справа Исадора заняла конечную
квартиру. В саду Zappeion мы купили ароматные белые цветы жасмина для наших
волос от продавцов цветков мальчика, которые следовали за нами, крича с
пронзительными высокими голосами: «Smeen! Smeen!» пока мы не сдались. Там был
веселый ужин. Греческий продовольственный caille aux riz, черные оливки,
фаршированные баклажаны, вымытые смолистым вином и под аккомпанемент греческой
музыки цитра. Затем посмотрел на Храм Зевса в лунном свете. Красивая! 23
августа.
I forgot to record yesterday that the first thing Isadora did after we
unpacked at the hotel was to show us Copanos, the Greek house she started to
build in 1904 when she first visited Athens. It was never finished and only one
room has a roof over it. There is no water, and goats were stabled here, by the
looks of things. She wants to have it cleaned and to furnish it with a grand
piano for a studio. What optimism. The heat is atrocious, I nearly succumbed to
it. Only the marvelous view of the Acropolis opposite made it all worth while.
Aug. 24.
..
Я забыл записать вчера, что первое, что сделала Айседора
после того, как мы распаковали в отеле, было показать нам Copanos, греческий
дом, который она начала строить в 1904 году, когда впервые посетила Афины. Он
никогда не заканчивался, и только одна комната имела над ним крышу. Нет воды, и
козы здесь были заложены, по внешнему виду. Она хочет, чтобы она была очищена и
снабдила его роялем для студии. Какой оптимизм. Жара ужасна, я почти поддался
ей. Только чудесный вид противоположного Акрополя сделал все это стоящим. 24
августа.
Modern Athens is not particularly attractive, I noticed going shopping.
Saw some lovely Amazon statues at the National Museum. Isadora and the rest went
up to the Acropolis to look at the Parthenon. I refused to go. She was
displeased. I intend to wait till there is a full moon and, if possible, go up
there alone. At a moment like that I don't relish crowds. Aug. 27.
..
Современные Афины не особенно привлекательны, я заметил ходить по
магазинам. Видел несколько прекрасных статуй Амазонки в Национальном музее.
Айседора и остальные поехали в Акрополь, чтобы посмотреть на Парфенон. Я
отказался ехать. Она была недовольна. Я намереваюсь дождаться полнолуния и, если
возможно, идти туда один. В такой момент я не люблю толпы. 27 августа.
Full moon! As luck would have it, the nice young man I met on the boat
coming to Greece called on me after dinner. He asked me to see the Parthenon by
moonlight. By a strange coincidence, no other visitors were up there.
Overcome himself by the glorious sight, he let me wander off in silence as I
wanted to be alone. An unearthly vision of beauty -no words can describe it. In
the moonlight the marble shimmered snowy white, the way it must originally have
appeared.
Its daytime color is orange.
..
Полнолуние! Как повезло,
хороший молодой человек, которого я встретил на лодке в Грецию, позвал меня
после обеда. Он попросил меня увидеть Парфенон лунным светом. По странному
совпадению никаких других посетителей не было.
Преодолевая себя славным
зрелищем, он позволил мне бродить молча, так как я хотел побыть один. Неземное
видение красоты - ни слова это не может описать. В лунном свете мрамор мерцал
снежно-белым, как он должен был первоначально появиться.
Его дневной цвет
оранжевый.
Early this morning, Isadora, showing herself very restless, suddenly
ordered an open touring car. She invited Edward [Steichen], Lisa, Margot and
myself to accompany her on a trip to Aulis and Chalcis. We rushed northward
raising a cloud of dust behind us. Coming down the mountain near the island of
Euboea we stopped to gaze at one of the most surprisin~Iy beautiful views in the
world-the seashore of Chalcis. There, in Euripides' legend, Iphigenia and her
handmaidens played on the shore. How often, in our imagination, had we simulated
their Attic games there in our dances to the music of Gluck! What a thn11
actually to see it there below us in the sunlight. Were in time for luncheon at
the hotel. In the evening walked along the shore where Iphigenia and her maidens
trod of yore. Had a nice dinner at San Stephan by the sea. Aug. 30.
..
Рано этим утром Айседора, показав себя очень беспокойным, вдруг
приказала открыть гастрольный автомобиль. Она пригласила Эдварда [Steichen],
Лизу, Марго и меня, чтобы сопровождать ее в поездке в Аулис и Халкиду. Мы
бросились на север, поднимая облако пыли позади нас. Спустившись по горам у
острова Эвбея, мы остановились, чтобы посмотреть на один из самых удивительных
видов света в мире - на побережье Халциса. Там, в легенде Еврипида, Ифигения и
ее служанки играли на берегу. Как часто в нашем воображении мы моделировали свои
аттические игры в наших танцах на музыку Глюка! Что это, собственно, видеть там
внизу под солнечным светом. Были вовремя для завтрака в отеле. Вечером он шел
вдоль берега, где Ифигения и ее девицы бежали. Приятного обеда в Сан-Стефане у
моря. 30 августа.
Continued down the coast to view the Temple and Theatre of Dionysos.
Just a few stones left, and overgrown with vegetation. Steichen, having
forgotten in the hurry of sudden departure to bring his camera along, asked me
to lend him my little Brownie. He snapped a few pictures of us three girls and
Isadora in the ancient theatre.
..
Продолжалось вниз по побережью, чтобы
осмотреть храм и театр Диониса. Осталось всего несколько камней, заросших
растительностью. Стейхен, забыв в спешке внезапного отъезда, чтобы принести свою
камеру, попросил меня одолжить ему моего маленького Домового. Он щелкнул
несколькими фотографиями нас тремя девушками и Айседорой в древнем театре.
After lunch we motored back to Athens via Thebes. There is great
excitement in Athens over the arrival of Venizelos. We watched him pass from the
hotel balcony.
The month of August had passed pleasantly. But in
September all sorts of unpleasant things occurred. To begin with, Theresa had a
nearly fatal sunstroke. I nursed her day and night applying cold compresses over
her feverish body till a doctor could be summoned, it being a holiday. He said
my treatment saved her life. Then Anna had to go to the hospital with an
infection and Margot, too, was unwell. Lisa caught a bad cold, and later I
myself came down with a strep throat. The Greek doctor told me to gargle with
lemon juice. Isadora suffered mostly from bad humor on that
never-to-be-forgotten trip to Greece.
..
После обеда мы отправились
обратно в Афины через Фивы. В Афинах происходит большое волнение по прибытии
Венизелоса. Мы смотрели, как он прошел с балкона отеля.
Август прошел
приятно. Но в сентябре произошли всевозможные неприятные вещи. Для начала у
Терезы был почти смертельный солнечный удар. Я кормила ее день и ночь, применяя
холодные компрессы над ее лихорадочным телом, пока не вызвали врача, это был
праздник. Он сказал, что мое лечение спасло ей жизнь. Затем Анна должна была
пойти в больницу с инфекцией, и Марго тоже нездорово. Лиза простудилась, и позже
я сам сошел с горлом. Греческий врач сказал мне полоскать лимонным соком.
Айседора страдал в основном от плохого юмора в этой никогда не забываемой
поездке в Грецию.
So it happened that she only started to work with us on September 25,
in the Zappeion Museum, where the government provided her with a large hall.
Three years had elapsed since last we worked together. She started on the
Seventh Symphony of Beethoven, parts of which we knew and had performed with her
in New York. Following that, she taught us the Scherzo of Tchaikowsky's Sixth.
Two weeks before we began to work with her, she told us quite frankly that she
opposed our return to the States. This was my turn to say to the other girls, "I
told you so!" It did not exactly come as a surprise to me. Several days later,
when we failed to show up in New York on the prescribed date, we received a
cable from our American manager. He threatened us with breach of contract and
heavy costs. Lisa and I offered to come immediately, but he wanted all six or
none. A huge argument resulted with Isadora. I suggested quite logically, so it
seemed to me, in order to evade a lawsuit, that we fulfill our contract and then
return to her. But she would have none of this.
..
Так получилось, что
она только начала работать с нами 25 сентября в Музее Заппиона, где
правительство предоставило ей большой зал. Прошло три года с тех пор, как мы
работали вместе. Она начала Седьмую симфонию Бетховена, часть которой мы знали и
выступали с ней в Нью-Йорке. После этого она научила нас Шерцо Шейховского. За
две недели до того, как мы начали работать с ней, она откровенно рассказала нам,
что она выступает против нашего возвращения в Штаты. Это была моя очередь
сказать другим девушкам: «Я же говорил!» Это не стало для меня неожиданностью.
Несколько дней спустя, когда мы не смогли появиться в Нью-Йорке в назначенный
день, мы получили кабель от нашего американского менеджера. Он угрожал нам
нарушением контракта и большими расходами. Мы с Лизой предложили немедленно
приехать, но он хотел всех шести или никого. Огромный аргумент привел к
Айседоре. Я предположил вполне логично, поэтому мне казалось, что для того,
чтобы уклониться от судебного процесса, мы выполняем наш контракт, а затем
возвращаемся к ней. Но у нее не было бы ничего из этого.
"I did not bring you up and teach you my art, only to have you
exploited by theatrical managers," she admonished us. She wanted us to perform
only under her guidance and to help her found a school for a thousand children
in Greece. Most of the other girls had meekly given in to her wishes. I made the
big mistake of growing more obstinate and infuriated by the minute. And when I
do, I am bound to say almost anything. This unreasonable attitude of hers
aroused all my ire. In the heat of the argument, which developed into an angry
dialogue, the other girls not saying a word, I really lost my temper. She said I
had an ugly Broadway spirit and if I felt that way I had better return to
America. With that, I stormed out of her suite and rushed straightaway to the
steamship office, still smarting from the verbal blows. Back at the Hotel d'
Angleterre, where we girls lived, I sat down and tried to be calm. My anger is
soon spent; I seldom harbor grievances for long. I regretted the vehemence of my
unguarded utterances. On calmer judgment, I sat down and wrote her a letter,
trying to explain my motives and all those things one really can't explain, that
remain the secrets of a human heart. Hotel d' Angleterre, Athens, Sept. 30,
1920.
..
«Я тебя не воспитывал и не учил твоему искусству, только чтобы
тебя эксплуатировали театральные менеджеры», - предупредила она нас. Она хотела,
чтобы мы выступали только под ее руководством и помогли ей найти школу для
тысячи детей в Греции. Большинство других девушек смиренно подчинялись ее
желаниям. Я совершил большую ошибку, став более упрямым и взбешенным с минуту. И
когда я это сделаю, я обязан сказать почти все. Это необоснованное отношение к
ней пробудило всю мою гнев. В разгар спора, который разразился сердитым
диалогом, другие девушки не произнесли ни слова, я действительно разозлился. Она
сказала, что у меня есть уродливый дух Бродвея, и если бы я чувствовал, что мне
лучше вернуться в Америку. С этим я выскочил из ее свиты и сразу бросился в
пароход, все еще утомляясь от словесных ударов. Вернувшись в отель d
'Angleterre, где мы, девочки, жили, я сел и попытался быть спокойным. Мой гнев
скоро расходуется; Я редко жалуюсь на обиды. Я сожалел о силе моих неосторожных
высказываний. На более спокойном суде я сел и написал ей письмо, пытаясь
объяснить мои мотивы и все те вещи, которые действительно невозможно объяснить,
которые остаются секретами человеческого сердца. Отель d 'Angleterre, Афины, 30
сентября 1920 года.
Dear Isadora: I inquired at the steamship office and there is a very
good boat sailing for New York on the I oth of October. I think I had better
book a passage on it-this will be the most convenient way to get rid of me. I
quite understand that a "cheap Broadway spirit" has nothing to do with your art.
Because, if that is all you see in me, I should certainly not remain another day
with you.
..
Дорогая Айседора: Я спросил у пароходного кабинета, и в
октябре октября в Нью-Йорке идет очень хорошая лодка. Думаю, мне лучше написать
отрывок из этого - это будет самый удобный способ избавиться от меня. Я вполне
понимаю, что «дешевый дух Бродвея» не имеет никакого отношения к вашему
искусству. Потому что, если это все, что вы видите во мне, я, разумеется, не
останусь с вами на один день.
Words are futile. I really cannot explain my true nature to you. It is,
at times, even too complicated for me. Your art which is the highest expression
of all that is pure and divine in man, makes those who practice it-if they are
pure at heart-purer. And if they are great-greater. But a spirit that is
fundamentally not simple and naive cannot so easily be molded. I cannot change
my inner self, nor can you.
..
Слова бесполезны. Я действительно не могу
объяснить вам свою истинную природу. Иногда это слишком сложно для меня. Ваше
искусство, которое является высшим выражением всего чистого и божественного в
человеке, делает тех, кто его практикует, - если они чисты в чистом сердце. И
если они велики. Но дух, который принципиально не простой и наивный, нельзя так
легко отливать. Я не могу изменить свое внутреннее «я» и не могу.
One thing I am unable to comprehend: How is it that you, with your
intelligence and intuition, have not been able correctly to judge my character
before? I think it is rather too late now. What a waste and what a crime! For
another person might have profited in my stead and been of real help to you.
Someone to be proud of, and of real value to you, who could be a fine example to
those hundreds who are going to follow.
..
Одна вещь, которую я не могу
понять: как вы, с вашим интеллектом и интуицией, не смогли правильно судить о
моем характере раньше? Я думаю, что сейчас уже слишком поздно. Какая трата и
какое преступление! Ибо другой человек мог бы получить прибыль вместо меня и
оказал вам реальную помощь. Кто-то, кому можно гордиться и иметь реальную
ценность для вас, кто может стать прекрасным примером для тех сотен, кто будет
следовать.
I don't feel I can thank you for what you have done for me, since it
has apparently all been in vain. On the contrary, I would rather curse the day
you took my hand and led me to your school. Your hand has always pointed upward.
This made us sense there is something beyond-something more important than life.
And willingly I wanted to be led. Now, you turn around with a frown on your face
and point a finger of scorn at me and say that you see into my soul and what you
see is . . . Isadora, do you really think you have the eyes of God?
..
Я
не чувствую, что могу поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня, так как,
похоже, все было напрасно. Напротив, я предпочел бы проклинать тот день, когда
ты взял меня за руку и повел в свою школу. Ваша рука всегда указывала вверх. Это
заставило нас почувствовать, что есть нечто более важное, чем жизнь. И я охотно
хотел, чтобы меня вели. Теперь вы поворачиваетесь, нахмурившись на лице и
указывая пальцем на меня и говорите, что видите свою душу и то, что видите. , ,
Айседора, ты действительно думаешь, что у тебя есть глаза Бога?
Maybe only very earthly, petty things are obscuring your vision.
Perhaps, if you had tried to peer into my soul with a little more understanding,
you would truly have been able to see. I am a queer girl, one must take me as I
am. If you could have done so, who knows, I might have been of genuine service
to you until my death. But I don't believe in sacrifice. You did not sacrifice
your life either for the sake of your school. The idea of the school has always
been your salvation. In your worst moments of anguish and misery it has been
your only joy and inspiration. But it has not been everything in your life! How
then can you expect that I should devote mine entirely to the future of the
school?
..
Может быть, только очень земные мелкие вещи скрывают ваше
видение. Возможно, если бы вы попытались заглянуть в мою душу с меньшим
пониманием, вы бы действительно смогли это увидеть. Я странная девушка, надо
взять меня, как и я. Если бы вы могли это сделать, кто знает, я мог бы быть
подлинным служением вам до самой смерти. Но я не верю в жертву. Вы не
пожертвовали своей жизнью ни ради своей школы. Идея школы всегда была вашим
спасением. В твоих худших моментах мучений и страданий это была твоя
единственная радость и вдохновение. Но это не все в вашей жизни! Как тогда вы
можете ожидать, что я должен полностью посвятить себя будущему школы?
Two days later I received a message delivered by hand: Dearest Irma-!
have just received your letter. I can't answer it now but will tomorrow. I think
there is a great deal of misunderstanding. At any rate, you must confess that
the things you say sometimes would make a saint angry. Whatever you decide and
whether you really want to go back to New York or not, please don't doubt of my
very great love for you who are to me exactly like my own little girl. And if I
become so furious it is only that I want your future to be splendid. I am
probably stupid to take the small things you say in earnest. I will answer your
letter tomorrow. With a kiss and all my love-Isadora
..
Через два дня я
получил сообщение от руки: «Дорогой Ирма! только что получили ваше письмо. Я не
могу ответить сейчас, но завтра. Я думаю, что есть много недоразумений. Во
всяком случае, вы должны признаться, что то, что вы говорите, иногда вызывает
злобную сердитость. Независимо от того, что вы решите и хотите ли вы вернуться в
Нью-Йорк или нет, не сомневайтесь в моей очень большой любви к вам, кто для меня
точно так же, как моя маленькая девочка. И если я становлюсь таким яростным, это
только то, что я хочу, чтобы ваше будущее было великолепным. Я, наверное, глуп,
чтобы взять мелочи, которые вы говорите всерьез. Я отвечу на ваше письмо завтра.
С поцелуем и всей моей любовью - Айседорой
I waited anxiously for her letter, glad that she held no rancor and
much comforted by her nice note. When the messenger appeared next day at my
hotel, he handed me an envelope that contained not only her letter of
explanation but also a picture. The picture was self-explanatory. It portrayed
the Greek goddess Demeter, Mother Earth, handing on a torch to her young
daughter Persephone, the new life, bringing light to the world.
..
Я с
тревогой ждал ее письма, рад, что у нее не было никакой злобы и было очень
приятно ее замечательная записка. Когда посланник появился на следующий день в
моем отеле, он вручил мне конверт, в котором содержалось не только ее
объяснительное письмо, но и фотография. Картина была само собой разумеющейся. В
нем изображена греческая богиня Деметра, Мать-Земля, передающая факел ее
маленькой дочери Персефону, новой жизни, приносящей свет миру.
Dear Irma-! answer your letter. In the first place, do not believe the
words which were wrung from me in anger by your extraordinary exasperating
attitude. Blot out the "Broadway" phrase, it has nothing to do with you or me.
And as for "Getting rid of you," it is because you are so precious to me and to
my art that I have made such an effort to tell you the real future of the work,
which is not for you or me but for the generations to come. As for
sacrifice-take one example. When in December, 1914, Paris Singer said to me, "If
you have the courage to start your school now, I will give you the house in
Bellevue and 1oo,ooo francs a year to do it with," I hesitated, for the idea of
seeing little children at that time meant absolute torture to me. But I
answered, "yes," for the thought this opportunity might never come again and it
would be a crime to deprive those children. No one will ever know what it cost
me to teach those children at Bellevue. Often, in the midst of a lesson, I went
upstairs and cried with agony, "No, I can't look at them!" But the next day I
tried again.
..
Дорогой Ирма! ответьте на свое письмо. Во-первых, не
верьте словам, которые были отжаты от меня в гневе вашим необычайным
раздражающим отношением. Выложите фразу «Бродвей», это не имеет никакого
отношения к вам или мне. А что касается «избавления от вас», это потому, что вы
так дорожите мне и моему искусству, что я приложил столько усилий, чтобы
рассказать вам о реальном будущем работы, которая не для вас или для меня, а для
будущих поколений. Что касается жертвоприношения - возьмите один пример. Когда в
декабре 1914 года парижский певец сказал мне: «Если у вас хватило смелости
начать свою школу сейчас, я дам вам дом в Бельвю и 1oo, ооофанс в год, чтобы
сделать это», - я колебался, идея видеть маленьких детей в то время означала для
меня абсолютную пытку. Но я ответил «да», поскольку эта мысль никогда не может
прийти снова, и было бы преступлением лишить этих детей. Никто никогда не
узнает, что мне стоило учить этих детей в Бельвю. Часто, в разгар урока, я
поднялся наверх и закричал от агонии: «Нет, я не могу смотреть на них!» Но на
следующий день я снова попытался.
I think in fact it was this fearful struggle that killed the little
Baby that was my only hope. And you know since then I have not been able to look
at a child without bursting into tears. And yet, I am willing to take them again
and teach them. Is not that sacrifice?
And such a useless sacrifice, as all
Bellevue is gone and the little children that were there have come to nothing. I
only have a few more years to do it. Won't you help me? Before I die, at least
one hundred beings must understand the work and give it to others.
You
irritated me the other day by the stupid things you said until I would have said
anything. But my expression and tears often when you dance must have proved to
you that I found it beautiful. I want it to be more so and glorious, especially
the Beethoven.
I don't ask any of you to sacrifice all your life for the
school. I only want you to give me a part of each year to helping me. The rest
of the year you may tour as you like. And above all, I want you to learn the
Iphigenie, the Orphee, the Beethoven and all to a state of perfection, or as
near it as possible, before dancing it in a theatre.
Come this morning to
work. Forgive anything I have said that wounded you-1 did not mean it. You are
for me always my little Irma whom I love most dearly. And I am for you-your
friend. Isadora
..
Я думаю, на самом деле именно эта страшная борьба
убила маленького Ребенка, который был моей единственной надеждой. И с тех пор вы
знаете, что я не мог смотреть на ребенка, не расплакавшись. И все же я готов
взять их снова и учить их. Разве это не жертва?
И такая бесполезная жертва,
как и весь Белльвью, и маленькие дети, которые были там, ни к чему не привели. У
меня есть еще несколько лет, чтобы это сделать. Ты не поможешь мне? Прежде чем я
умру, по крайней мере сто существ должны понимать работу и отдавать ее
другим.
Вы раздражали меня на днях глупыми вещами, которые вы сказали, пока я
ничего не сказал бы. Но мое выражение и слезы часто, когда вы танцуете, должно
быть, доказали вам, что я нашел это красивым. Я хочу, чтобы это было более и
славным, особенно Бетховеном.
Я не прошу никого из вас принести в жертву всю
свою жизнь за школу. Я только хочу, чтобы ты дал мне часть каждого года, чтобы
помочь мне. В оставшуюся часть года вы можете отправиться в турне по своему
усмотрению. И прежде всего, я хочу, чтобы вы изучили Ифигги, Орфию, Бетховена и
все до состояния совершенства или как можно ближе, прежде чем танцевать его в
театре.
Приходите сегодня утром на работу. Простите все, что я сказал, что
ранил вас ... Я не это имел в виду. Ты для меня всегда моя маленькая Ирма,
которой я очень люблю. И я для тебя, твой друг. Айседора
Dear, dear Isadora: I read your beautiful letter and I think if we
don't speak to each other we understand each other better. I also want to ask
you a hundred times pardon for everything I have said-it must all have been very
insulting to you. For there is nothing in this wide world too beautiful that I
could say or do to compensate you for all that you have given me spiritually and
materially. I do want to aid you in every way possible so that your wonderful
idea shall be realized. And on the day we actually see a hundred children dance,
I too will shed tears of joy. You are right; we should all agree to work part of
the time together as you suggest. I am willing to wait and not perform till we
have perfected our work. We look up to you to guide us and let us know when the
time has come.
I want you to know that I love you more than my own mother. I
cannot show you my affection but it is all in my heart. -Love, Irma October 1,
1920.
..
Дорогая, дорогая Айседора: Я прочитала ваше прекрасное письмо, и
я думаю, что если мы не будем говорить друг с другом, мы лучше понимаем друг
друга. Я также хочу попросить вас в сто раз простить все, что я сказал, - все
это было для вас очень обидно. Потому что в этом обширном мире нет ничего
прекрасного, что я мог бы сказать или сделать, чтобы возместить вам все, что вы
дали мне духовно и материально. Я хочу помочь вам всеми возможными способами,
чтобы ваша замечательная идея была реализована. И в тот день, когда мы на самом
деле видим, что танцуют сотни детей, я тоже буду проливать слезы радости. Вы
правы; мы все должны согласиться работать часть времени вместе, как вы
предлагаете. Я готов ждать и не выполнять, пока мы не усовершенствовали нашу
работу. Мы подходим к вам, чтобы вести нас и сообщать нам, когда придет
время.
Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя больше, чем моя мать. Я не
могу показать вам свою любовь, но это все в моем сердце. -Любовь, Ирма 1 октября
1920 года.
Dearest lrma-
y our letter has made me happy. Now, hand in hand, we
will go forward and conquer the world in harmony and love.
..
Дорогой
lrma-
мое письмо сделало меня счастливым. Теперь, рука об руку, мы пойдем
вперед и покорим мир в гармонии и любви.
-Isadora: The School Is Dead, Long Live the School THE bite of a pet
monkey that killed the King of Greece decided our departure. The performances we
planned to give in Athens had to be canceled. We left toward the end of October
for Paris. There is a street in Passy, which George du Maurier describes in his
Peter lbbetson as the "Street of the Pump," winding its way to Paris through the
Arc de Triomphe at one end and to the river Seine at the other. He called it a
delightful street where the "butcher, the baker, the candlestick-maker" still
had their boutiques within the residential quarter. Here Isadora bought a house
because of the large room in the rear, called "Salle Beethoven," where intime
concerts could be given. She converted it into a studio with the same blue
curtains and carpet. We girls had rooms in a small hotel nearby.
..
-Исадора: Школа мертва, долго жить в школе. Укус обезьяны-любимца,
убившей короля Греции, решил наш отъезд. Спектакли, которые мы планировали дать
в Афинах, должны были быть отменены. Мы уехали в конце октября в Париж. В Пасси
есть улица, которую Джордж дю Морье описывает в своем «Питере», как «Улица
Насоса», извергающий свой путь в Париж через Триумфальная арка на одном конце и
на реку Сена на другой. Он назвал это восхитительной улицей, где «мясник,
пекарь, производитель подсвечников» все еще имели свои бутики в жилом квартале.
Здесь Айседора купила дом из-за большой комнаты в тылу, называемой «Саль
Бетховен», где можно было проводить концерты интим. Она превратила его в студию
с такими же синими занавесками и коврами. У девушек были комнаты в небольшом
отеле неподалеку.
What little money we had saved from our tours in the States dwindled
alarmingly. In order to economize, we rented a small furnished apartment on the
Rue Eugene Manuel, in Passy, a short distance away from Isadora's house. Here we
were left to struggle along financially as best we could; for one moment our
foster mother lavished everything on her adopted children, the next she withdrew
her support. That is why we were so eager to give performances. As always, we
had to wait for Isadora's consent. We chafed under this inactivity, having no
outlet for our pent-up energies. But, being young, we managed to enjoy life from
day to day, whatever it might bring. We hired a cook from the provinces, a bonne
at oute faire, who went on her daily errand dressed in a black shawl with a
market basket on her arm.
..
Какими маленькими деньгами мы спасли от
наших туров в Штатах, тревожно. Чтобы сэкономить, мы арендовали небольшую
меблированную квартиру на улице Юджин Мануэль, в Пасси, недалеко от дома
Айседоры. Здесь нам оставалось бороться в финансовом отношении как можно лучше;
на мгновение наша приемная мать расточала все на своих усыновленных детей, а
затем она отказалась от поддержки. Вот почему мы так стремились к выступлениям.
Как всегда, нам пришлось ждать согласия Айседоры. Мы растерялись в этом
бездеятельности, не имея выхода для наших напряженных энергий. Но, будучи
молодым, нам удалось наслаждаться жизнью изо дня в день, что бы это ни принесло.
Мы наняли повара из провинций, бонна на празднике, который отправился на
ежедневное поручение, одетый в черный платок с корзиной на руке.
Like all French women, she had the culinary touch with a Gallic flavor,
and I can still see us girls sitting at the round table in our tiny salle a
manger, relishing every savory morsel. The lamp with a green shade suspended
from the ceiling directly over the dining table created a warm, homey
atmosphere. As soon as the table was cleared, with no neighborhood movies
available to attend, we sought amusement in a game of whist.
..
Как и все
французские женщины, у нее был кулинарный прикосновение с галльским вкусом, и я
все еще вижу, как девушки, сидящие за круглым столом в нашем крошечном салате,
ясли, наслаждаясь каждым кусочком кусочка. Лампа с зеленым оттенком, подвешенная
к потолку прямо над обеденным столом, создала теплую, домашнюю атмосферу. Как
только стол был очищен, без участия фильмов о посещении, мы искали развлечения в
игре вист.
Working at the studio on Rue de la Pompe, we frequently lunched with
Isadora and Rummel. On those occasions she would take the precaution of drawing
the dark velvet curtains over the windows to shut out the brilliant spring
sunshine, which left us in the dark except for a red Japanese lantern burning on
the side table. She said it created a more restful light. But it also erased all
those fine encroaching lines and wrinkles on the face of any woman in her
forties, a little vanity on the part of the famous dancer that fooled no one.
Sunday was her day at home when friends dropped in for tea. I often went with
her to shop in an American bakery on the Rue de Bac for her favorite-coconut
cake. Afternoon tea was a daily habit with her.
..
Работая в студии на Рю
де ла Помпе, мы часто обедали с Айседорой и Руммелем. В этих случаях она
принимала меры предосторожности, чтобы накрыть темные бархатные шторы над
окнами, чтобы закрыть блестящий солнечный свет, который оставил нас в темноте,
за исключением красного японского фонаря, горевшего на боковом столике. Она
сказала, что это создало более спокойный свет. Но он также стирал все эти
прекрасные штриховые линии и морщины на лице любой женщины лет сорока, немного
тщеславия со стороны знаменитой танцовщицы, которая никого не обманывала. В
воскресенье был ее день дома, когда друзья заходили за чаем. Я часто ходил с ней
в магазин в американской пекарне на улице де Бак для ее любимого кокосового
пирога. Послеобеденный чай был ежедневной привычкой.
That winter and spring of I 921 turned out to be quite a social season.
We attended the theatre frequently, concerts galore. The Ukrainian Chorus was
the big attraction in Paris that season, and the elegant Bal Noire et Blanc at
the Champs Elysee Theatre. We often had friends take us to night clubs such as
the Peroquet, where the American Negro entertainer Josephine Baker held forth.
..
Эта зима и весна I 921 оказались довольно социальным сезоном. Мы часто
посещали театр, концерты в изобилии. Украинский хор был большой
достопримечательностью в Париже в этом сезоне, а также элегантным Bal Noire и
Blanc в Елисейском театре. У нас часто были друзья, которые проводили нас в
ночных клубах, таких как Пероке, где проводилась американская негритянская
артистка Жозефина Бейкер.
I must interrupt my story here to point out and correct some popular
misconceptions. In all my life with Isadora I never attended a so-called "orgy,"
staged either by her or by anyone else, as the newspapers loved to misrepresent.
A champagne party and supper where guests dance, cut funny capers, and generally
enjoy themselves in public cannot exactly be termed an "orgy"! That happened
every day in the social world I used to know and is a festive occasion most
people have enjoyed at least once in their lives.
..
Я должен прервать
свою историю здесь, чтобы указать и исправить некоторые популярные заблуждения.
Всю свою жизнь с Айседорой я никогда не посещал так называемую «оргию»,
поставленную ею или кем-либо еще, поскольку газеты любили искажать. Партия
шампанского и ужин, где гости танцуют, вырезают забавные каперсы и вообще
наслаждаются публикой, нельзя точно назвать «оргией»! Это происходило каждый
день в социальном мире, который я знал, и это праздничное событие, которое
большинство людей наслаждалось хотя бы раз в жизни.
Outside of an occasional cocktail before meals, none of us girls, nor
Isadora, ever indulged in drinking or especially craving hard liquor. Our
European tastes were conditioned to wines.
..
За исключением случайного
коктейля перед едой, ни одна из нас, девочек или Айседора, никогда не
предавалась питью или особенно жаждал крепкого алкоголя. Наши европейские вкусы
были обусловлены винами.
Only in her late forties, after her marriage to a Russian and under his
malign influence, did she acquire a habit for stronger stuff. But no one who
ever knew her intimately in her day-by-day existence could ever honestly accuse
her of becoming an alcoholic in her last years. That, to my certain knowledge,
represents a gross calumny.
..
Только в ее сороковых годах, после ее
брака с русским и под его злокачественным влиянием, она приобрела привычку к
более сильным вещам. Но никто, кто когда-либо знал ее в повседневной жизни,
никогда не мог честно обвинить ее в том, что она стала алкоголиком в последние
годы. Это, насколько мне известно, представляет собой грубую клевету.
Now to go on: Afterward we continued on to Joe Zelli's opening with
Maurice and Hughes, the popular ballroom dancers of that period. Maurice had
lately dropped his former long-time partner Florence Walton, which created a
sensation. Isadora, in a short Chanel gown covered with gold beads, liked to
dance to tango music rather than the fox trot. She knew none of the conventional
steps; she always improvised her own, much to the confusion of her male
partners.
..
Теперь продолжим: потом мы продолжили открытие Джо Целли с
Морисом и Хьюзом, популярными бальными танцорами того периода. В последнее время
Морис уволил своего бывшего давнего партнера Флоренс Уолтон, который вызвал
сенсацию. Айседора, в коротком халате, покрытом золотыми бусами, любила
танцевать под музыку танго, а не рысью. Она не знала никаких обычных шагов; она
всегда импровизировала свою собственную, к путанице ее партнеров-мужчин.
I recall her telling me that once in San Francisco in 1918, when she
appeared there in a Chopin recital with the pianist Harold Bauer, the audience
as usual clamored for an encore at the end. Tired of hearing more Chopin she
decided on a sudden, whimsical impulse to dance a tango. The tango was then the
latest craze in popular dance. Harold Bauer protested, not knowing any popular
tunes as a concert pianist of the first order. He considered it below his
dignity but Isadora urged him along saying, "Oh just improvise on the rhythm and
I'll do the same," adding slyly, "The public won't be able to tell the
difference!"
..
Я помню, как она рассказывала мне, что однажды в
Сан-Франциско в 1918 году, когда она появилась там на концерте Шопена с
пианистом Гарольдом Бауэром, аудитория, как обычно, кричала на бис в конце.
Утомленная услышать больше Шопена, она решила внезапно, причудливо поплавать
танго. Танго было последним увлечением популярным танцем. Гарольд Бауэр
протестовал, не зная каких-либо популярных мелодий в качестве концертного
пианиста первого порядка. Он считал это ниже своего достоинства, но Айседора
убеждала его сказать: «О, просто импровизируйте в ритме, и я сделаю то же
самое», хитро добавив: «Публика не сможет отличить эту мысль!»
She was right, they loved it and wanted her to repeat the "Duncan Tango"
but she never did that again. In Paris that year the tango was still very
popular, thanks to the expert ballroom dancers who specialized in this Argentine
dance like Maurice and the American movie star Rudolph Valentino. A place called
El Garron on Montmartre caught her fancy. It was a small room, with banquettes
upholstered in red velvet along three walls; the fourth was taken over by two
rows of sixteen Argentine accordion players in red coats. And how electrifyingly
they could play those exotic Latin tunes. I learned to dance the Argentine tango
very well, with a professional partner as tutor. Even today, my feet can't
resist beating the measure whenever I hear one played. We usually danced through
the night and at dawn sped over to Les Hailes for the traditional reveler's
soupe a l'oignon and crusty French bread warm from the oven. Ah, sacree
jeunesse! What exuberant fun we had! Curiously enough for one so young, those
diversions did not make me forget the more serious ambition then nagging at my
psyche-to make a name for myself as an artist.
..
Она была права, они
любили ее и хотели, чтобы она повторила «Танк Дункан», но она больше этого не
делала. В Париже в этом году танго все еще очень популярно, благодаря опытным
бальным танцам, которые специализировались на этом аргентинском танце, таком как
Морис и американская кинозвезда Рудольф Валентино. Место под названием Эль
Гаррон на Монмартре привлекло ее внимание. Это была небольшая комната с
банкетами, обитыми красным бархатом вдоль трех стен; четвертый был захвачен
двумя рядами шестнадцати аргентинских аккордеонистов в красных пальто. И как
электрически они могли сыграть эти экзотические латинские мелодии. Я научился
танцевать аргентинское танго очень хорошо, с профессиональным партнером в
качестве наставника. Даже сегодня мои ноги не могут сопротивляться избиению
меры, когда я слышу, как один играет. Мы обычно танцевали всю ночь, и на
рассвете направились к Ле Хейлсу для традиционного салата гулящего l'oignon и
хрустящего французского хлеба, теплого от печи. Ах, сакральная jeunesse! Какая
радостная забава у нас была! Любопытно, что такой молодой человек, эти диверсии
не заставили меня забыть о более серьезной амбиции, толкающей мою психику, чтобы
сделать себе имя как художника.
The year before, in the fall of 1920, it all had seemed so promising when
Isadora and Rummel and we girls worked in artistic harmony and enthusiasm on a
new project, the study of Parsifal. She taught us the Flower Maiden Scene, while
she portrayed Kundry in her bewitched garden enticing Parsifal. And a beautiful
etherealized choreography for the Holy Grail mustc.
..
Год назад, осенью
1920 года, все это казалось таким многообещающим, когда Айседора и Руммель и мы,
девочки, работали в художественной гармонии и энтузиазме по новому проекту -
изучению Парсифала. Она научила нас Цветочной Девичьей Сцене, в то время как она
изображала Кундри в заколдованном саду, заманивающем Парсифала. И прекрасная
эфирированная хореография для святого Грааля.
The world premiere took place on November 27, 1920, at the now-vanished
Trocadero. That evening, at the theatre, she summoned us to her dressing room a
few minutes before curtain time. It was an event for her pupils, because this
joint appearance was the first in two years. Her dressing room had the familiar
look I had seen so many times since my childhood, for she always liked to say a
word or two of encouragement and give us inspiration. She sat in front of her
dressing table which was covered with a lace cloth and littered with an
assortment of makeup. Leaning against the frame of the mirror and pinned above
it were reproductions of Greek sculpture and friezes. On a table beside her,
still partly wrapped in green tissue from the florist's box, lay the fresh
flowers she used as wreaths or decorations for her various dances. The open
wardrobe trunk spilled over with a profusion of tunics and scarfs needed for the
performance. The chaise longue in a corner held her white and red Indian shawls,
so she could stretch out and rest during the intermission. A three-hour program
of uninterrupted dancing is a most strenuous affair. The throat gets parched,
and to quench one's thirst with water is fatal. Aqua pura has a funny way of
jumping around inside with every lively step, a horrid sensation. For that
reason, to ease the maddening thirst, she preferred a glass of champagne during
the intermission. She never touched a drop of anything stronger.
..
Мировая премьера состоялась 27 ноября 1920 года на исчезнувшем
Трокадеро. В тот вечер, в театре, она вызвала нас в свою раздевалку за несколько
минут до занавеса. Это было событие для ее учеников, потому что это совместное
появление было первым за два года. У ее гардеробной был знакомый вид, который я
видел много раз с детства, потому что она всегда любила говорить пару слов о
поощрении и вдохновлять нас. Она сидела перед своим туалетным столиком, который
был покрыт кружевной тряпкой и усеян ассортиментом макияжа. Опираясь на раму
зеркала и приподняв над ним, были репродукции греческой скульптуры и фризов. На
столе рядом с ней, все еще частично обернутой зеленой тканью из коробки
флориста, лежали свежие цветы, которые она использовала в качестве венков или
украшений для ее различных танцев. Открытый багажник переполнен изобилием туники
и шарфов, необходимых для исполнения. Шезлонг в углу держал ее белые и красные
индийские шали, чтобы она могла растянуться и отдохнуть во время антракта.
Трехчасовая программа непрерывного танца - самое напряженное дело. Горло
пересохло, а утолить жажду водой - смертельно. Аква-пура имеет забавный способ
прыгать внутрь с каждым живым шагом, ужасным ощущением. По этой причине, чтобы
облегчить безумную жажду, она предпочитала бокал шампанского во время антракта.
Она никогда не касалась ничьей ничего сильнее.
A pleasant perfume of flowers and cologne enveloped us six girls as we
entered, dressed in flesh-colored Flower Maiden attire with blooms in our hair
and a garland from shoulder to waist. Each one was different. My floral
adornment consisted of large anemones in a combination of vivid red, purple, and
white.
..
Приятный аромат цветов и одеколона окутал нас шестью девочками,
когда мы вошли, одетые в одежду из цветной цветной девицы с цветками в наших
волосах и гирляндой от плеча до пояса. Каждый из них был другим. Мое цветочное
украшение состояло из больших анемонов в сочетании ярких красных, фиолетовых и
белых.
She smiled and looked us over critically. "You all look ravishing," she
whispered. Then she fixed her glance on me with a small moue of dissatisfaction
and said, "I do wish, Irma, that you would not wear your hair so low over the
forehead. It hides your nice wide brow." She got up and brushed my forelocks
back as far as they could go, tilting my anemone wreath to the back of my head.
Inwardly I seethed with annoyance, just waiting to push it all forward again as
soon as I left her dressing room. She insisted in having her own way even in
such trifles. Then she did something she hitherto had refrained from doing.
..
Она улыбнулась и критически посмотрела на нас. «Вы все выглядите
восхитительно», прошептала она. Затем она пристально посмотрела на меня с
небольшой неудовлетворенностью и сказала: «Я действительно хочу, Ирма, чтобы ты
не носил волосы так низко на лбу, что скрывает твой хороший широкий лоб». Она
встала и почистила мои задницы, насколько они могли идти, наклоняя мой
анемонический венок к затылку. Вдруг я отрывался от досады, просто ожидая, чтобы
все это продвигалось вперед, как только я вышел из своей гардеробной. Она
настаивала на том, чтобы иметь свой путь даже в таких пустяках. Затем она
сделала то, что она до сих пор воздерживалась от этого.
She offered us a large goblet of champagne and urged each of us to take one
sip. "It won't hurt you and may put you in the right mood for the seduction
scene," she whispered. (It was her habit to keep complete silence for hours on
the day of a performance.) She herself looked like the Goddess of Seduction, in
a long cream-colored satin gown, a flowing red velvet cape, and a crown of red
and white roses in her auburn hair.
..
Она предложила нам большой бокал
шампанского и призвала каждого из нас сделать один глоток. «Это не повредит вам
и не может привести вас в правильное настроение для сцены соблазнения»,
прошептала она. (Это была ее привычка в полной мере сохранять чашу в день
спектакля.) Она сама была похожа на Богиню соблазнения, в длинное кремовое
атласное платье, плавный красный бархатный плащ и корону красного и белого
цветов розы в ее каштановых волосах.
She reminded us that we had a truly magnificent orchestra of a hundred
musicians to play Wagner's glorious music for our dancing, so we must give our
very best performance that night. She changed after the intermission and donned
the gray, drab shift of a penitente to pray for divine grace and forgiveness.
She danced to the Good Friday music-and danced it as no Wagnerian Kundry of the
great master's imagination ever interpreted this role. The program ended with
the Venusberg and Bacchanale from Tannhiiuser in which she danced the part of
Venus, with rose petals floating down over her throughout that sensitively
imagined scene. Here all the love and sensuality inherent in the score were
merely indicated by her, brought to life in the imagination rather than the
flesh. It was one of her most perfect choreographic masterpieces.
..
Она
напомнила нам, что у нас был поистине великолепный оркестр из сотни музыкантов,
чтобы сыграть славную музыку Вагнера для наших танцев, поэтому в эту ночь мы
должны дать самое лучшее представление. Она изменилась после антракта и надела
серое, серое смещение пенитенца, чтобы молиться о божественной благодати и
прощении. Она танцевала в музыке «Великая пятница» и танцевала, как ни один
Вагнер Кундри из фантазии великого мастера никогда не интерпретировал эту роль.
Программа закончилась Венерсбергом и Вакханалом от Таньхиузера, в котором она
танцевала часть Венеры, с лепестками роз, плавающими над ней на этой чутко
воображаемой сцене. Здесь вся любовь и чувственность, присущие партитуре, были
просто обозначены ею, воплощенной в воображении, а не плотью. Это был один из ее
самых совершенных хореографических шедевров.
Thrilling as was this experience at the Trocadero-it eventually proved to
have been the culmination of our artistic collaboration-it left me strangely
dissatisfied. Isadora tolerated no solo dancing by her disciples in our joint
appearances. However humble my own efforts compared to her genius, I chafed at
remaining part of the chorus all my life. The artist in me longed for
self-expression.
..
Увлекаясь этим опытом в «Трокадеро», он в конечном
итоге оказался кульминацией нашего художественного сотрудничества - это оставило
меня странно неудовлетворенным. Айседора не допускала сольных танцев своих
учеников в наших совместных выступлениях. Как бы ни смущала мои собственные
усилия по сравнению с ее гениальностью, я всю свою жизнь радовал оставшуюся
часть хора. Художник во мне жаждал самовыражения.
Isadora arranged several performances during the winter season-the opening
one, with an all-Wagner program, took place on November 27 as already mentioned.
It was our first public appearance since we girls had come abroad five months
before.
..
В течение зимнего сезона Айседора организовала несколько
выступлений - первый, с программой Вагнера, состоялся 27 ноября, как уже
упоминалось. Это было наше первое публичное появление, так как мы выехали за
границу за пять месяцев до этого.
The famous contract we signed with Isadora, being of no further value, we
tore up and threw away. Dissension was in the air. One of the causes, which we
resented and which disrupted the harmony that should have prevailed, was the
discovery that she had tried to enter into negotiations with Hurok, our New York
manager, without consulting us. Her secretary, Norman Harle, inquired of
Augustin Duncan what the prospects might be. Gus, still annoyed about the
contract which he had once arranged for his sister and which she did not keep,
answered:
..
Знаменитый контракт, который мы подписали с Айседорой, не
имея никакой дополнительной ценности, мы разорвали и выбросили. Распространение
было в воздухе. Одной из причин, которые мы возмутили и которые нарушили
гармонию, которая должна была преобладать, было открытие, что она пыталась
вступить в переговоры с нашим менеджером в Нью-Йорке, но не советовалась с нами.
Её секретарь Норман Харл спросил у Августина Дункана, какие перспективы могут
быть. Гас, все еще досадный о контракте, который он когда-то организовал для
своей сестры и который она не держала, ответил:
Nov. 25, 1920 My dear Mr. Harle: Your letter received, but I have had no
opportunity of replying to it until now. I had occasion to see Mr. Hurok the
other day and he asked me to write you the following and to give you his address
in case you cared to write to him. He expresses a willingness to arrange some
appearances in this country, with or without the girls, after the first of
January. Even as late as March running into April and May provided the
negotiation was completed by Christmas time.
..
25 ноября 1920 г. Мой
дорогой мистер Харле: Ваше письмо получено, но до сих пор у меня не было
возможности ответить на него. Мне довелось встретиться с г-ном Хуроком на днях,
и он попросил меня написать вам следующее и дать вам свой адрес, если вы не
захотите написать ему. Он выражает готовность организовать некоторые выступления
в этой стране с девушками или без них после первого января. Даже в марте, в
апреле и мае, переговоры были завершены к Рождеству.
Orchestra is only possible for New York (Metropolitan); piano on the road.
Isadora could get a large fee, possibly $2,000 a performance, if she appeared
with piano. But even $1,000 is unlikely if orchestra is insisted upon, outside
of New York. In the latter case Hurok would not guarantee but only share on
percentage. However, I advise you to write to him direct and leave me out of the
negotiation. Do not ask less than $2,000 guarantee with piano. You can get it.
Turn that into francs at the present rate of exchange and realize what that
would mean.
..
Оркестр возможен только для Нью-Йорка (Митрополит);
фортепиано на дороге. Айседора могла получить большую плату, возможно, за 2000
долларов, если бы она появилась с пианино. Но даже 1000 долларов вряд ли стоит
настаивать на оркестре, за пределами Нью-Йорка. В последнем случае Хурок не
будет гарантировать, а только доля в процентах. Тем не менее, я советую вам
написать ему прямо и оставить меня вне переговоров. Не спрашивайте гарантию
менее чем на $ 2000 с фортепиано. Ты можешь его достать. Поверните это в франки
по текущему обменному курсу и поймите, что это будет означать.
H. also offers a tour of the Orient. My advice is that you deal with him
direct and not any representative, as they do not represent him. My own opinion
is that Isadora should not come to this country. The conditions are worse than
ever before and I do not believe she would fulfill her contract. No one else in
the business is more hopeful than I am on that point and therefore she could not
make advantageous terms. For instance, payment in advance and steamer fares
paid-entirely out of the question. She would be forced to stand all the risk of
failure to carry out the bookings, as confidence in the likelihood of fulfilling
a contract once made, is down to Zero. Very truly yours, Augustin Duncan
..
Х. также предлагает тур по Востоку. Мой совет заключается в том, что
вы имеете дело с ним прямо, а не с каким-либо представителем, поскольку они не
представляют его. Мое собственное мнение заключается в том, что Айседора не
должна приезжать в эту страну. Условия хуже, чем когда-либо прежде, и я не
думаю, что она выполнит ее контракт. Никто больше в бизнесе более надежен, чем я
на тот момент, и поэтому она не могла делать выгодные условия. Например, оплата
авансом и оплатой тарифов на пароход, - не может быть и речи. Она будет
вынуждена рисковать не выполнять заказы, так как уверенность в возможности
выполнить контракт, когда-то сделанный, сводится к нулю. Очень верно, Августин
Дункан
Nothing came of this plan. What little money we had saved from our American
tour, even changed into francs at the then favorable rate of exchange, soon came
to an end. The only way we knew to earn a living was by giving public
performances, though every time we did, we ran counter to our teacher's wishes.
Naturally we resented this situation, which caused much unhappiness. Money
matters are notoriousfor causing trouble and ruining the best of friendships. To
make up for our financial deficiency, we entered into negotiations with a French
concert manager, who was willing to arrange a tour of the provinces for us.
Because of her personal estrangement from Isadora, Anna had left the group. Thus
only four girls remained-Lisa, Theresa, Margot, and myself.
..
Из этого
плана ничего не вышло. Какие маленькие деньги, которые мы сэкономили в нашем
американском туре, даже изменились на франки по выгодному обменному курсу, скоро
подошли к концу. Единственный способ заработать на жизнь - это публичные
выступления, хотя каждый раз, когда мы это делали, мы противоречили пожеланиям
нашего учителя. Естественно, мы возмущались этой ситуацией, которая вызвала
много несчастья. Денежные вопросы известны тем, что создают проблемы и разрушают
лучшие дружеские отношения. Чтобы компенсировать наш финансовый дефицит, мы
вступили в переговоры с французским концертным менеджером, который был готов
организовать для нас тур по провинциям. Из-за ее личного отчуждения от Айседоры
Анна покинула группу. Таким образом, остались только четыре девочки - Лиза,
Тереза, Марго и я.
Being careful to obtain Isadora's consent, I wrote to her. She was at
that time in London, giving joint recitals with .walter Rummel. She agreed,
providing she received 33 per cent of our fees after expenses had been paid. Her
wire to me stated: "Programme Lyon: first part selection Iphigenie; second part
Schubert Waltzes, Marche Militaire. Pianist playing solos Bach, Mozart, or
Beethoven. No Chopin or any modern music." As artists in our own right, we did
not like her dictating to us. We considered it unreasonable and unjust on her
part to interfere with our own mature judgment on such matters. We could not go
on forever performing the same dances. She tolerated no solo dancing when we
girls appeared with her. To me, the freedom of expression provided by a solo
dance was necessary to my own artistic satisfaction. I suggested we call the
whole thing off. Feeling frustrated and chafing under this constant control, we
foolishly let ofF steam by talking the situation over with close friends, such
as Mary Desti (formerly Mary Sturges) and Dolly Votichenko. We had no one else
to help or advise us. As usual under such circumstances, where dissension is in
the offing, the inevitable gossips-who simply itched to carry a tale and to
embroider it in the telling-came to the fore. On hearing these exaggerated
reports about us, our foster mother dispatched a letter from London:
..
Быть осторожным, чтобы получить согласие Айседоры, я написал ей. Она
была в то время в Лондоне, давая совместные концерты с. Rummel. Она согласилась,
предоставив ей 33 процента наших гонораров после того, как были оплачены
расходы. Её провод ко мне заявил: «Программа Лион: выбор первой части Iphigenie,
вторая часть Schubert Waltzes, Marche Militaire. Пианист играет соло Баха,
Моцарта или Бетховена. Нет Шопена или любой современной музыки». Как художники
сами по себе, нам не нравилось, что она диктует нам. Мы сочли его необоснованным
и несправедливым с ее стороны вмешиваться в наше собственное зрелое суждение по
таким вопросам. Мы не могли продолжать исполнять те же самые танцы. Она терпела
никаких сольных танцев, когда мы с девушками появились с ней. Для меня свобода
выражения, обеспечиваемая сольным танцем, была необходима для моего
художественного удовлетворения. Я предложил снять все это. Чувствуя
разочарование и подталкивание под этим постоянным контролем, мы по-дурацки
позволим себе, обсуждая ситуацию с близкими друзьями, такими как Мэри Дести
(бывшая Мэри Стурджес) и Долли Вотиченко. Мы не было никого, кто мог бы нам
помочь или советовать. Как обычно, при таких обстоятельствах, когда происходит
раздор, на первый план выходят неизбежные сплетни, которые просто чесались,
чтобы нести сказку и вышивать ее в рассказе. Услышав эти преувеличенные
сообщения о нас, наша приемная мать отправила письмо из Лондона:
My dear Children-
This is a message for all of you. Please reflect
that all the things you say to my discredit reflect eventually on yourselves.
And the people to whom you give your love and confidence have never done for you
and will never do for you one per cent of what I have done, and am still willing
to do for you. But it is discouraging when I hear from all sides that in return
you only try to break all my relations in Paris and cut all my friendships. I
assure you that this can do you no good and my patience is almost at an end. If
you could only learn a bit of discretion. Please work and live simply-read and
study-and either be true to me or leave me on your own names and your own
responsibility. Please write me. With love, Isadora
..
Мои дорогие
дети-
Это сообщение для всех вас. Пожалуйста, подумайте, что все то, что вы
говорите в моей дискредитации, в конце концов отразится на себе. И люди, которым
вы даете свою любовь и уверенность, никогда не делали для вас и никогда не
сделаете для вас один процент того, что я сделал, и я все еще готов сделать для
вас. Но это вызывает разочарование, когда я слышу со всех сторон, что взамен вы
только пытаетесь сломать все мои отношения в Париже и сократить все мои
дружеские отношения. Уверяю вас, что это не принесет вам пользы, и мое терпение
почти закончится. Если бы вы могли только немного усмотреть. Пожалуйста,
работайте и живете, просто читайте и изучайте - и будь верны мне или оставите
меня на свои собственные имена и свою собственную ответственность. Пожалуйста,
напиши мне. С любовью, Айседора
In our apartment on the Rue Eugene Manuel in Passy, we immediately held a
council of war. Isadora had offered to pay our rent but had failed to do so. The
landlord threatened to evict us. Not knowing what to do, our own funds being
depleted, Lisa managed to borrow enough to tide us over. Borrowing money was not
to our liking. We aspired only to achieve independence, to earn our own living
as we had done in the States. This could, under no provocation, be construed as
showing ingratitude to our dear foster mother. I wrote her again of our
financial dilemma and the trouble with the landlord, mentioning the loan we had
to get. She immediately sent word through her secretary for us to move into her
house at 103 Rue de la Pompe. But she sent no funds to pay off the loan.
..
В нашей квартире на улице Юджин Мануэль в Пасси мы немедленно провели
военный совет. Айседора предложила заплатить за аренду, но не сделала этого.
Хозяин угрожал выселить нас. Не зная, что делать, наши собственные средства
исчерпаны, Лизе удалось занять достаточно, чтобы наброситься на нас.
Заимствование денег было не по нашему вкусу. Мы стремились только к
независимости, чтобы зарабатывать себе на жизнь, как мы это делали в Штатах. Это
невозможно без какой-либо провокации истолковать как проявление неблагодарности
нашей дорогой приемной матери. Я снова написал ей о нашей финансовой дилемме и
проблемах с арендодателем, упоминая о займе, который нам пришлось получить. Она
немедленно послала слово через своего секретаря, чтобы мы переехали в ее дом на
улице Рю де ла Помпе. Но она не прислала никаких средств для погашения
кредита.
Meanwhile Dolly Votichenko made a special trip to Brussels, where
Isadora had a dance engagement. Within a short space of time, we received
another sharp letter from our foster mother, written from the Hotel Metropole
and dated April 30, 1921:
..
Тем временем Долли Вотиченко совершила
специальную поездку в Брюссель, где у Айседоры была танец. В течение короткого
промежутка времени мы получили еще одно острое письмо от нашей приемной матери,
написанное в отеле «Метрополь» от 30 апреля 1921 года:
My dear Children: I had a great joy and some hope in recervmg Lisel's
letter which I confess has been rather dampened since meeting Dolly Votichenko
here who says that the way you all speak of me made her think that I was
possibly some sort of monster. And in fact she repeated to me word for word what
Mary had already told me. This is really too much and my patience is at an end.
That you should speak of me this way is simply disgusting.
..
Мои дорогие
дети. У меня была большая радость и какая-то надежда на то, что письмо Лизеля,
которое, как я признаю, было довольно утомленным, встретив здесь Долли
Вотиченко, которая говорит, что так, как вы все говорили обо мне, она думала,
что я, возможно, какой-то монстр. И на самом деле она повторила мне слово в
слово, что Мария сказала мне. Это действительно слишком много, и мое терпение
заканчивается. То, что вы должны говорить обо мне так, просто
отвратительно.
First, she says, you accuse me of having "left you to starve" in
Geneva. Whereas you know perfectly well that I sent you by telegraph all the
money I had in the bank in Buenos Aires and left myself not enough to pay my
hotel bill. When on account of the war conditions this money did not reach you,
I sent Augustin from Buenos Aires to Geneva to rescue you, leaving me alone and
without aid in a strange country.
..
Во-первых, говорит она, вы обвиняете
меня в том, что я оставил вас в голоде в Женеве. Принимая во внимание, что вы
прекрасно знаете, что я отправил вам по телеграфу все деньги, которые у меня
были в банке в Буэнос-Айресе, и оставил себе недостаточно, чтобы оплатить счет в
отеле. Когда из-за условий войны эти деньги не дошли до вас, я отправил
Августина из Буэнос-Айреса в Женеву, чтобы спасти вас, оставив меня в покое и
без помощи странной страны.
Second, it seems you accuse me of having "deserted you," in New York.
You will please remember that I sold all I had, even my shawls, and only left
New York when you were successfully launched at Carnegie Hall, with a lucrative
contract before you. I arrived in London ill and penniless and telegraphed to
Augustin that I had no money to reach Paris but received no answer from any of
you.
..
Во-вторых, кажется, вы обвиняете меня в том, что я «покинул вас»
в Нью-Йорке. Вы, пожалуйста, помните, что я продал все, что у меня было, даже
мои шали, и только покинул Нью-Йорк, когда вы были успешно запущены в
Карнеги-холле с выгодным контрактом перед вами. Я прибыл в Лондон, больной и без
гроша, и телеграфировал Августину, что у меня не было денег, чтобы добраться до
Парижа, но я не получил никакого ответа от вас.
Third, it seems you accuse me of not procuring you engagements. On this
score I am writing Mr. Harle to write you an account of money spent and time and
cables amounting to Boo francs, to America trying to fix contracts for you. Also
he will give you the true account of the contract which you seem to
ignore.
..
В-третьих, похоже, вы обвиняете меня в том, что вы не
занимаетесь обучением. По этому поводу я пишу г-ну Харле, чтобы написать вам
отчет о потраченных деньгах и времени и кабелях, составляющих франки Бу, в
Америку, которые пытаются заключить контракты для вас. Также он даст вам
реальный отчет о контракте, который вы, похоже, игнорируете.
Fourth, it seems you accuse me of not teaching you, when I have given
you the very secret and most holy of my art. And to crown this you tell Dolly
that I am jealous of you as an artist. Really, my poor children, I think you
have all taken leave of your senses. And to comblc that you say I owe Lisel
money.
..
В-четвертых, кажется, вы обвиняете меня в том, что я не учил
вас, когда я дал вам самую тайну и святость моего искусства. И, чтобы увенчать
это, вы говорите Долли, что я ревную к вам, как к художнику. На самом деле, мои
бедные дети, я думаю, вы все отдалились от своих чувств. И расчесывать, что вы
говорите, что я обязан Лисел деньги.
This is shameful! That I should hear all this from a stranger-really my
affection for you and my patience is about at an end. As for the way Anna has
spoken of me, I think she must be demented. My only crime toward her was a too
great indulgence and affection for her. But my patience is at an end. If you can
not understand that talking of me in this way you are doing me a great deal of
harm and in doing me harm, are doing yourself harm . . .
..
Это позорно!
Что я должен услышать все это от незнакомца - действительно моя привязанность к
тебе и мое терпение заканчиваются. Что касается того, как Анна говорила обо мне,
я думаю, что она должна быть сумасшедшей. Мое единственное преступление по
отношению к ней было слишком большим снисходительностью и любовью к ней. Но мое
терпение заканчивается. Если вы не можете понять, что говорите обо мне таким
образом, вы причиняете мне большой вред и причиняете мне вред, наносите вред
себе...
In the meantime I beg you learn not to tell every little stupid idea in
your heads to strangers. If you wish your tickets to America or elsewhere, Mr.
Harle will arrange them, as your present attitude toward me seems to me to make
further relations very difficult. I am, as Harle says, "fed up." Isadora
..
Тем временем я прошу вас научиться не рассказывать каждой маленькой
глупой мысли в ваших головах незнакомцам. Если вы хотите, чтобы ваши билеты в
Америку или где-то еще, мистер Харл устроит их, так как ваше нынешнее отношение
ко мне кажется очень сложным для дальнейших отношений. Я, как говорит Арле,
«устал». Айседора
Merely to set the record straight, I want to point out that Isadora
left four months before we were "successfully launched at Carnegie Hall" in New
York, and with "a lucrative contract" ahead of us.
..
Чтобы просто
записать отчет, я хочу отметить, что Айседора ушла за четыре месяца до того, как
мы были «успешно запущены в Карнеги-холле» в Нью-Йорке и с «выгодным контрактом»
впереди нас.
However, these recriminations were not getting us anywhere. Isadora
returned from her successful tour of England and Belgium in May. On the
twenty-sixth, the day before her forty-third birthday, the French papers fairly
brimmed over with the news that she had decided to go to Soviet Russia.
Reporters swarmed all over her house, jostling each other in order to obtain a
first-hand interview. Apparently, while she was in London, the head of the
Russian Trade Commission, Leonide Krassine, hearing of her desire to go to
Russia under the Communist regime, promised to help her obtain an official
invitation. Her idea of founding a great school of the dance there appealed to
the Bolsheviks, primarily as a wonderful piece of propaganda.
..
Однако
эти обвинения не привели нас никуда. Айседора вернулась из своего успешного тура
по Англии и Бельгии в мае. На двадцать шестом, накануне ее сорока третьего дня
рождения, французские газеты справедливо заполнили новостью о том, что она
решила поехать в Советскую Россию. Репортеры роились по всему дому, толкая друг
друга, чтобы получить интервью из первых рук. Видимо, когда она была в Лондоне,
глава Торговой комиссии России Леонид Крассин, услышав о своем желании
отправиться в Россию при коммунистическом режиме, пообещал помочь ей получить
официальное приглашение. Её идея основать великую школу танца там обратилась к
большевикам, прежде всего как к прекрасной пропаганде.
Her desire to go to Soviet Russia was no news to us girls. Her reason
for this move was made quite explicit in an interview she had granted a woman
reporter in Paris even before we left America. The article, which appeared in an
English paper, stated: She received us graciously, with all the ease and
naturalness which characterizes her dancing. In a dark, loose-fitting dress, her
mink toque on the table beside her and fur coat thrown back, Isadora looked most
charming. Her bobbed coiffure is most becoming and harmonizes with the
expression of Irish sympathy and humour alternating with the warm California
sunshine laughing in her eyes and mouth. There is in her face also--behind its
vivaciousness-that indefinable mystic or spiritual quality which is so peculiar
to great teachers. Asked, if she expected to start a new school of dancing this
was her reply:
..
Её желание поехать в Советскую Россию не стало для нас
новостями. Её причина для этого шага была сделана довольно четко в интервью,
которое она дала женщине-репортеру в Париже еще до того, как мы покинули
Америку.В статье, которая появилась в английской статье, говорилось: «Она нас
любезно приняла, со всей легкостью и естественностью, которая характеризует ее
танцы. В темном, непринужденном платье, норковом носке на столе рядом с ней и
шубе, откинутой назад, Айседора выглядела очень очаровательной. Её причесанная
прическа больше всего подходит и гармонирует с выражением ирландской симпатии и
юмора, чередующихся с теплым солнечным солнцем, смеющимся в глазах и рта. В ее
лице также - за его оживленностью - это неопределимое мистическое или духовное
качество, столь своеобразное для великих учителей. На вопрос, если она
рассчитывает начать новую школу танцев, это был ее ответ:
"Nothing would please me more, but this time it must have a government
guarantee. There must be some protection against the pupils of the school
leaving and commercializing their knowledge before it has reached the stage of
perfection. And this can only come about through the cooperation of a
government. You may recall how under the Czar's regime that very thing was
accomplished for the Imperial Russian Ballet. It is the only assurance of
success."
..
«Ничто не понравилось бы мне больше, но на этот раз у него
должна быть правительственная гарантия. Должна быть какая-то защита от учеников
школы и коммерциализация их знаний до того, как она достигнет совершенства. И
это может произойти только через вы можете вспомнить, как при царском режиме это
было совершено для Императорского русского балета, это единственная уверенность
в успехе».
"What about the French government! The French have always been liberal
patrons of art and they have admired your dancing," was the interpolated remark.
"Poufl It's a question of money. The state of French finances ..." and she
dismissed them with a broad comprehensive gesture. "And this story of your going
to Russia to receive help from the Bolsheviki, what about that?" "I did say that
it didn't matter to me what the government was and that if Russia offered me a
school I would go there and accept it. But of the Bolsheviks and their politics
I know nothing.
..
«Что насчет французского правительства! Французы всегда
были либеральными меценатами, и они восхищались вашими танцами», - было
интерполированное замечание. «Poufl Это вопрос денег. Состояние французских
финансов...», и она уволила их с широким всеобъемлющим жестом. «И эта история о
том, как ты поедешь в Россию, чтобы получить помощь от большевиков, что с этим?»
«Я сказал, что мне не важно, что такое правительство, и что, если бы Россия
предложила мне школу, я бы пошла туда и согласилась, но большевиков и их
политика ничего не знаю.
So contradictory are the stories concerning the Bolshevist attitude
toward art, that one doesn't have any conception what it really is. I most
certainly wouldn't hesitate to accept an offer from Russia .... Four fortunes
have disappeared in this effort of mine to re-create dancing as the Greeks knew
it-a natural expression of the spirit or the soul. Out of the twenty-five
children whom I trained, only six were loyal. ... These six girls could teach
hundreds of pupils. But people say, they are beautiful and I suppose they will
marry."
..
Так противоречивы истории о Большевистское отношение к
искусству, что у нас нет понятия, что это на самом деле. Я, конечно же, без
колебаний согласился бы с предложением из России ... Четыре удачи исчезли в моих
усилиях, чтобы воссоздать танцы как греки знали это - естественное выражение
духа или души. Из двадцати пяти детей, которых я обучил, только шесть были
верными ... Эти шесть девочек могли учить сотни учеников. Но люди говорят, что
они прекрасны и я предполагаю, что они выйдут замуж».
She smiled sweetly though a bit sadly at this conclusion. Miss Duncan,
during the course of afternoon tea related the history of her school which has
never before been published. It is a fascinating tale.
..
Она сладко
улыбнулась, хотя немного грустно при этом заключении. Мисс Дункан во время
послеобеденного чая рассказывала историю своей школы, которая никогда ранее не
публиковалась. Это увлекательная история.
"Who wants to go to Russia with me?" Isadora asked us when she came
back from London. I unhesitatingly said I would. The other two girls (Lisa and
Theresa, for we were only three now dancing with her) seemed less interested.
She smiled at me and said, "I knew I could count on you."
..
«Кто хочет
пойти со мной в Россию?» Спросила Айседора, когда она вернулась из Лондона, и я
без колебаний сказал, что буду. Две другие девочки (Лиза и Тереза, потому что мы
были только три, танцующие с ней) казались менее заинтересованными Она
улыбнулась мне и сказала: «Я знала, что могу рассчитывать на тебя».
"I'll go wherever you want to go," I assured her. "I'll even follow you
to Mars, if that is the place you have chosen to found your new school.
Providing you are serious and really mean to go through with it."
..
«Я
пойду туда, куда ты хочешь, - заверил я ее. «Я даже буду следовать за вами на
Марс, если это место, которое вы выбрали, чтобы найти свою новую школу.
Предоставление вам серьезного и действительно означать, чтобы пройти через
это».
She triumphantly produced a telegram she had just received from the
People's Commissar of Education, Anatole Vasilief Lunacharsky, officially
inviting her to Moscow. Overjoyed, she immediately thought of giving a party for
her friends to tell them the good news. Among them were several Russian
immigrants who had fled from the Revolution. When they heard that Isadora had
really made up her mind to go to the land of the Bolsheviks, they seemed
terribly shocked. One of the women went down on her knees before Isadora and
implored her by all the holy saints not to go.
..
Она торжествующе
произвела телеграмму, которую только что получила от наркома просвещения
Анатолия Васильева Луначарского, официально пригласив ее в Москву. Радостно, она
сразу подумала о том, чтобы устроить вечеринку своим друзьям, чтобы рассказать
им хорошие новости. Среди них было несколько русских иммигрантов, бежавших от
революции. Когда они услышали, что Айседора действительно решила отправиться на
землю большевиков, они казались ужасно шокированными. Одна из женщин опустилась
на колени перед Айседорой и умоляла ее всех святых святых не уйти.
"You don't know what you are letting yourself in for! Food is so scarce
that the Communists are slaughtering four-year-old children and eating them!
Look, I have a letter here, smuggled out of Russia, telling us about this.
Please, please, don't go, Isadora!" she implored her. "Well, if this is true,"
Isadora responded, looking pale and grim, "then I must go."
..
«Вы не
знаете, на что вы сдаете себя! Пища настолько скудна, что коммунисты убивают
четырехлетних детей и едят их! Послушайте, у меня есть письмо, вывезенное из
России, рассказывающее об этом Пожалуйста, пожалуйста, не уходи, Айседора! она
умоляла ее. «Ну, если это правда, - ответила Айседора, выглядя бледной и
мрачной, - тогда я должен уйти».
After the guests departed, and she and I remained alone in the studio
where the planned festivity had turned ihto a session of horror tales, she
looked ruefully at me, trying to gauge my reaction. By way of laughing the whole
thing off, she said as a joke, "Don't worry, Irma; they'll eat me first anyway.
There is a whole lot more of me than you. In the meanwhile, you'll manage to
escape!"
..
После того как гости ушли, и мы с ней остались одни в студии,
где запланированный праздник превратился в сеанс ужасных сказок, она с
сожалением посмотрела на меня, пытаясь оценить мою реакцию. В общем, смеясь, она
сказала в шутку: «Не волнуйся, Ирма, они все равно съедят меня, а ты гораздо
больше меня, чем ты. Между тем, ты справишься Сбежать!"
I confess the stories made my flesh creep. However, having heard the
worst about the Communists, I still could not quite believe that they officially
sanctioned cannibalism. On the last day of May, Isadora gave another reception,
a far pleasanter one, for artists and writers. The pianist de Renneville played,
Jacques Copeau read his poems, and we danced.
..
Я признаюсь, что истории
заставили мою плоть ползти. Однако, услышав самое худшее о коммунистах, я все
еще не мог поверить, что они официально санкционировали каннибализм. В последний
день мая Айседора дала еще один прием, который был очень приятным, для
художников и писателей. Пианист де Ренневил играл, Жак Копоу читал стихи, и мы
танцевали.
Cecile Sartoris, a woman journalist who was present, later wrote: This
evening Isadora dances for us; a dozen friends. It is her adieu. She is off to
Brussels, then on to London. And after . . . Here she is then, surging out of
the shadow, she who thought to resuscitate in our midst the play of noble
attitudes, the rhythm of grace in the movements of life! Under the vaporous
envelope of her veils she embodies, successively inquietude, melancholy, doubt,
resignation, hope. Her face is like the surface of a lake where the ripples
pass, like a mirror reflecting the rapid race of clouds.
..
Сесилия
Сарторис, женщина-журналистка, которая присутствовала, позже написала: В этот
вечер Айседора танцует для нас; десяток друзей. Это ее прощание. Она
отправляется в Брюссель, а затем в Лондон. И после ... Вот она тогда, вырвавшись
из тени, она, которая думала воскресить в нашей среде игру благородных
отношений, ритм благодати в движениях жизни! Под паровую оболочку ее завесы она
воплощает, последовательно тревожит, меланхолию, сомнение, отставку, надежду. Её
лицо похоже на поверхность озера, где проходят рябь, как зеркало, отражающее
быструю гонку облаков.
Isadora to Irma, October 1, 1920 : "Your letter has made me Happy-"
Irma Duncan: portrait photo by Edward Steichen, Versailles, 1920. Inscribed:
"Gay dancing eyes of the eager dancing faun girl With a vivat- Edward Steichen."
It is so beautiful that we do not applaud. Only our oppressed breaths reveal
in the silence what our dumb enthusiasm bears of anguish.
..
Айседора
Ирма, 1 октября 1920 года: «Ваше письмо сделало меня счастливым». Ирма Дункан:
портретная фотография Эдварда Штайена, Версаль, 1920 год. Вписанные: «Глядя в
глаза танцующей девушке-фауне с виватом - Эдвард Штейхен."
Это так красиво,
что мы не аплодируем. Только наше угнетенное дыхание раскрывает в тишине, что
наш немой энтузиазм носит тоску.
Then she calls her pupils. There are only three, on this evening before
departure, but it seems as though the Graces of Falconnet have left the pedestal
where they have stood for more than a century. And these graces here have more
than line; they have the charm of life. They come and go, dancing a rondo, while
over them and about them floats the scarf with which Proudhon encircled the
delicate face of Psyche.
..
Затем она называет ее учениками. В этот вечер
перед отъездом всего три, но похоже, что «Грации Фалконнет» покинули пьедестал,
где они простояли более века. И эти милости здесь больше, чем линии; у них есть
очарование жизни. Они приходят и уходят, танцуя рондо, а над ними и о них
плавают шарфы, которыми Прудон окружал тонкое лицо Психеи.
It is incomparably charming, youthful and gay. Isadora leans over to
me: "And if they were five hundred, if they were a thousand, don't you think
that they would be lovelier still; don't you think that they would give the
people something to rest them from their blackest care? For there will not only
be us; my pupils will teach all the little ones. They will know how to dance as
they know how to read: there will be joy for all!"
"And if you are hungry?"
asks a sceptic. Isadora shrugs her magnificent shoulders, and with an accent
made grave by conviction: "We will dance so as not to think of it!"
..
Это несравнимо очаровательный, молодой и веселый. Айседора наклоняется
ко мне: «И если бы их было пятьсот, если бы их было тысяча, разве вы не думаете,
что они будут еще красивее, разве вы не думаете, что они дадут людям что-нибудь,
чтобы покорить их от их самых черных Ученики будут учить всех маленьких, они
будут знать, как танцевать, как они умеют читать: будет радость для всех!»
«А
если вы голодны?» - спрашивает скептик. Айседора пожимает плечами своими
великолепными плечами и с акцентом, сделанным по убеждению: «Мы будем танцевать,
чтобы не думать об этом!»
0 cricket! Delicious cricket that puts to shame the ants! Isadora sublet
her house on the Rue de la Pompe, and two days later we got our visas. I noted
in my diary: "June 3, 1921. Leaving on the 4 o'clock train for Brussels. Poor
little Gretel has to stay behind all by herself. I don't believe we girls shall
ever live together again. Lisa, Theresa and myself are all that are left of the
Duncan Dancers."
..
0 крикет! Вкусный крикет, который позорит муравьев!
Айседора подвела свой дом на улице де ла Помпе, а через два дня мы получили наши
визы. Я записал в своем дневнике: «3 июня 1921 года. Оставив поезд на 4 часа в
Брюсселе. Бедная маленькая Гретель должна остаться сама по себе. Я не верю, что
мы с девочками снова будем жить вместе. Лиза, Тереза и я - все, что осталось от
Данканских танцоров».
Isadora considered Margot (or Gretel as we called her) too frail to
make the trip. The number of Isadora's disciples was rapidly dwindling. We gave
several performances in the Belgian capital before proceeding to England. The
London Observer wrote of our recital at Queen's Hall:
..
Айседора считала
Марго (или Гретель, как мы ее называли) слишком хрупкой, чтобы совершить
поездку. Число учеников Айседоры стремительно сокращалось. Мы дали несколько
выступлений в бельгийской столице, прежде чем отправиться в Англию. Лондонский
наблюдатель написал о нашем концерте в Queen's Hall:
Last night Isadora Duncan with her three pupils, Irma, Theresa and
Lisa, appeared ... in a Grand Festival of Music and Dance. But Dance is surely
hardly the right word; what we saw was Keats' Grecian Vase come to life-with
some moving tragedie added to its living grace. Tchaikovsky's Symphony
Pathetique teems with emotion-not pure musical emotion-but emotion that can be
expressed in bodily action and facial play. It was very interesting to observe
the interpretation of this by the great artist and her three pupils.
..
Прошлой ночью Айседора Дункан со своими тремя учениками, Ирма, Тереза
??и Лиза появилась ... на Большом Фестивале музыки и танца. Но Танец,
несомненно, вряд ли будет правильным словом; мы увидели, что Греческая Ваза
Китса ожила - с какой-то движущейся трагедией, добавленной к его живой грации.
Симфоническая патетика Чайковского изобилует эмоциями, а не чисто музыкальными
эмоциями, но эмоциями, которые могут быть выражены в телесных действиях и
лицевой игре. Было очень интересно наблюдать за интерпретацией этого великого
художника и трех ее учеников.
The first movement she took alone and made it a wonderful example of
the beauty of slow motions . . . it became intensely tragic rather than merely
"pathetic" as indeed it should. On the five-four movement that followed the
younger artists alone took the first section, the elder appearing and the
younger disappearing as the second and contrasting section began. (The effect
was perhaps that of Care driving away the Graces) .... In the Scherzo all were
on the stage together. The last movement (the Lamentoso) Isadora Duncan alone
...
..
Первое движение она взяла в покое и сделала его прекрасным
примером красоты медленных движений. , , он стал сильно трагичным, а не просто
«жалким», как и следовало ожидать. На пяти-четырех движениях, последовавших за
молодыми художниками, занял первый раздел, появился старший, а младший исчез,
как второй и контрастный раздел. (Эффект, возможно, заключался в том, что Уход
отгонял Грации) .... В Скерцо все были на сцене вместе. Последнее движение
(Lamentoso) Айседора Дункан в одиночку ...
The experience last night was a very interesting one, and as the music
was played exactly as in a fine concert performance, one did not feel the
objection that one docs when one hears some of these Chopin and Schumann ballets
that have become so popular, where music is rhythmically and orchestrally
sacrificed in order that set forms of bodily movement and an arbitrary story may
be made of it. . . .
..
Опыт прошлой ночи был очень интересным, и
поскольку музыка игралась точно так же, как в прекрасном концертном исполнении,
не было возражений против того, что кто-то слышит некоторые из этих балетов
Шопена и Шумана, которые стали настолько популярными, музыка ритмично и
оркестрно приносится в жертву, чтобы установить формы телесного движения, и из
нее можно сделать произвольную историю....
It was really in every way a great evening and one is amazed that the
hall should be half empty. Will it be full next Saturday? This will be the last
opportunity of seeing Isadora Duncan before she goes to her work in Russia-to
return when?
..
Во всяком случае, это был отличный вечер, и один был
поражен тем, что зал должен быть наполовину пуст. Будет ли она заполнена в
следующую субботу? Это будет последняя возможность увидеть Айседору Дункан,
прежде чем она отправится на работу в Россию, чтобы вернуться, когда?
Thirteen years had passed since we girls had last danced in London in
the Duke of Y ark's Theatre. What childhood memories it brought back! The golden
watch that turned out to be pure brass; the famous luncheon party at the Duchess
of Manchester's house, and the purloined peaches; dancing for the King and
Queen; and oh! my lost sovereign! vVe reminisced about these things in our
dressing room after the performance when, lo and behold! who should suddenly
open the door and walk inr As if con jured up from the past by our talking about
it, like some specter of our childhood days, the tormentor we all loathed and
feared-our former English governess!
..
Прошло тринадцать лет с тех пор,
как мы, девочки, в последний раз танцевали в Лондоне в театре Герцога Ярского
театра. Какие воспоминания о детстве он вернул! Золотые часы, которые оказались
чистыми латунями; знаменитая вечеринка обеда в доме герцогини Манчестера и
перламутровые персики; танцы для короля и королевы; и о! мой потерянный суверен!
Мы вспоминали об этом в нашей раздевалке после спектакля, когда, вот и вот!
который должен внезапно открыть дверь и пройтись. Как будто из прошлого мы
говорили об этом, как какой-то призрак наших детских дней, мучитель, которого мы
все ненавидели и боялись - наша бывшая английская гувернантка!
She stood there and silently looked at us, even as a serpent hypnotizes
its prey. We stared back in stony silence, then we turned around and left. After
all these years, she still personified the serpent in our childhood paradise.
..
Она стояла и молча смотрела на нас, даже когда змей гипнотизирует свою
добычу. Мы смотрели назад в каменистой тишине, затем мы обернулись и ушли. После
всех этих лет она все еще олицетворяла змея в нашем детском раю.
That last performance in London spelled finis to Isadora's original
school. Theresa and Lisa confided to me their fears and their resolve not to
accompany Isadora to Soviet Russia. "What has gotten into her 1" Theresa wailed.
"Why, of all places, revolutionary Russia?"
..
Это последнее выступление
в Лондоне написало finis оригинальной школе Айседоры. Тереза и Лиза доверили мне
свои страхи и решимость не сопровождать Айседору в Советскую Россию. «Что попало
в нее, - закричала Тереза. «Почему, во всех местах, революционная Россия?»
"It must be perfectly awful there," Lisa chimed in. "The people are
starving, disease is rampant, and they walk about in rags. At least, that is
what the papers say. What sort of place is that for her to found a dance school
in? I cannot understand herl"
..
«Там должно быть совершенно ужасно», -
вмешалась Лиза. «Люди голодают, болезнь свирепствует, и они ходят в лохмотьях.
По крайней мере, вот что говорят бумаги. Какое место это для нее, чтобы найти в
школе танцев? Я не могу понять ее"
"How shall I ever have the courage to tell her?" Theresa worried. "I
know she is going to have a real fit when she hears we have decided not to go
with her. It is going to be awful." "Yes, please, Irma, be present when we tell
her tomorrow morning," Lisa said. "You may be able to help us explain our
reasons better than we can. I don't want her to think I am refusing my help, but
I am willing to do anything she asksexcept go to Russia. I am simply plain
scared of the Bolshies-and that is the whole truth."
..
«Как мне хватило
смелости сказать ей?» Тереза волновалась. «Я знаю, что она будет в хорошей
форме, когда она услышит, что мы решили не пойти с ней. Это будет ужасно». «Да,
пожалуйста, Ирма, придите, когда мы скажем ей завтра утром, - сказала Лиза. «Вы
можете помочь нам объяснить наши причины лучше, чем мы можем. Я не хочу, чтобы
она думала, что я отказываюсь от своей помощи, но я готов сделать все, что она
попросит, пойти в Россию. Я просто боюсь Большие, и это вся правда.
I sympathized with the girls and their reluctance to embark on so
dangerous a mission. Few people in those days expressed a willingness to enter,
much less live in a country where law and order as we knew it in the West had
been completely abolished. The dictatorship of Lenin and Trotsky had created an
unholy blood-bath in their unhappy country ever since the October Revolution
four years earlier. Certainly it was no fit place for a group of young,
sensitive girls, who were concerned for their immediate future. I agreed to
support them in their dreaded interview with our foster mother.
..
Я
сочувствовал девочкам и их нежеланию вступить в столь опасную миссию. Немногие
люди в те дни выразили готовность войти, а тем более жить в стране, где закон и
порядок, как мы это знали на Западе, были полностью отменены. Диктатура Ленина и
Троцкого создала нечистую кровавую баню в своей несчастной стране еще с
Октябрьской революции четыре года назад. Конечно, это не подходящее место для
группы молодых, чувствительных девушек, которые были обеспокоены их ближайшим
будущим. Я согласился поддержать их в их страшном интервью с нашей приемной
матерью.
It turned out exactly as we had feared: grand hysterics on her part and
a flood of tears on theirs. "Ingrates," she called them. When they finally left
her angry presence, pale and shaken, I turned to leave also, intending to see
the girls off at the station. She called after me, "And you, Irma, are you also
leaving me?"
..
Получилось так, как мы боялись: великая истерика с ее
стороны и поток слез на их. «Инграты», - позвала она их. Когда они, наконец,
покинули ее сердитое присутствие, бледные и потрясенные, я тоже повернулся и
ушел, намереваясь увидеть девушек на станции. Она позвала меня: «И ты, Ирма, ты
тоже меня покидаешь?»
I hastily assured her I had given her my solemn word and that I meant
to keep it. She embraced me, visibly moved, and with tears in her eyes, softly
whispered, "Thanks. You are all I now have left in this world."
..
Я
поспешно заверил ее, что я дал ей свое торжественное слово и что я хотел ее
сохранить. Она обняла меня, заметно тронутая и со слезами на глазах, тихо
прошептала: «Спасибо, ты все, что я сейчас оставил в этом мире».
That afternoon I saw the girls off, saying a sad farewell, since none
of us knew when we would meet again. Theresa was planning to marry Stephan
Bourgeois, and Lisa was planning an American tour with Anna and Margot. I
returned to find Isadora in the midst of a gay party. Dressed in a French gown
of lace over blue satin, she sat surrounded by English friends all imbibing
champagne. The moment I entered somebody shouted facetiously, "Here comes the
school!"
..
В тот день я увидел девушек и сказал грустное прощание,
поскольку никто из нас не знал, когда мы снова встретимся. Тереза ??собиралась
выйти замуж за Стефана Буржуа, и Лиза планировала провести американский тур с
Анной и Марго. Я вернулся, чтобы найти Айседору посреди веселой вечеринки.
Одетая во французское платье из кружева поверх синего атласа, она сидела в
окружении английских друзей, все впитывая шампанское. Как только я вошёл, кто-то
крикнул: «Вот идет школа!»
Everybody laughed and joined in nicknaming me "the School." Only
Isadora remained serious. Into my mind flashed the silly game we children in
Grunewald used to play with our identification numbers and I always proudly
ended up with the best prize-number 16, the house number of our beloved Duncan
School. And now I myself had to laugh, for here I was actually personifying it.
At that instant, Isadora slowly rose from her couch and solemnly called for
attention. In the silence that ensued she raised her glass and said, "I propose
a toast to Irma." Everybody stood up and Isadora continued, "Here is to the
school. God bless her!"
..
Все засмеялись и присоединились, прозвали меня
«Школьной». Только Айседора оставалась серьезной. В моем сознании мелькнула
глупая игра, в которой мы, дети в Грюневальде, играли с нашими
идентификационными номерами, и я всегда с гордостью получал лучший приз-номер
16, номер дома нашей любимой школы Дункан. И теперь мне самому пришлось
смеяться, потому что здесь я действительно олицетворял его. В это мгновение
Айседора медленно поднялась с дивана и торжественно вызвала внимание. В тишине,
которая последовала, она подняла свой бокал и сказала: «Я предлагаю тост Ирме».
Все встали, и Айседора продолжила: «Вот, к школе, да благословит ее Бог!»
PART III. 1921-1933
ЧАСТЬ III. 1921-1933
Exile
ссыльный
BEFORE leaving London, I visited the British Museum. I wanted to have a
look at the Elgin Marbles, especially the caryatid that was taken from the
Erechtheion in Athens. What a sad sight it was to see that noble statue confined
in a somber hall in an alien land of rain and mists and separated from her five
companion figures, who still stood together in the open air, under an Attic sun,
forever gazing out to the blue Aegean sea.
..
Прежде чем покинуть Лондон,
я посетил Британский музей. Я хотел взглянуть на Эльгинские мраморы, особенно на
кариатид, который был взят из Эрехтейона в Афинах. Какое печальное зрелище
заключалось в том, чтобы увидеть, что эта благородная статуя ограничена в
мрачном зале в чужой стране дождя и туманов и отделена от ее пяти компаньонов,
которые все еще стояли вместе под открытым небом под аттическим солнцем, навеки
глядя на синее Эгейское море.
I could not help but commiserate with her unhappy lot. I too would soon
be exiled to another alien, northern country, whose language had a strange sound
that I could not understand. Being more of a skeptic, I could not share
Isadora's enthusiasm for Communist Russia. Her idea of what it represented was
na!ve in the extreme. As someone once remarked, "Good sense travels on the
well-worn paths; genius never!"
..
Я не мог не сочувствовать ее
несчастной участи. Я тоже скоро буду сослан в другую чужой, северную страну,
язык которой был странным звуком, который я не мог понять. Будучи скорее
скептиком, я не мог поделиться энтузиазмом Айседоры с коммунистической Россией.
Её представление о том, что она представляло, было наивно. Как-то однажды
заметил: «Хорошее чувство путешествует по измученным дорожкам, гений
никогда!»
In her idealized conception of Russia, Isadora envisioned a new Utopia
where mankind lived in love, beauty, and harmony. What a rude awakening was in
store for her!
"Life in Europe is passe," she would say. "It is too
hopelessly bourgeois ever to understand what I really am after. Of course, I
realize that present conditions in the Soviet Union are difficult for a regime
in the throes of stabilizing itself. But it can't be as bad as the papers make
out, or the Bolsheviks would not have sent this friendly invitation."
..
В своей идеализированной концепции России Айседора представляла собой
новую утопию, в которой человечество жило в любви, красоте и гармонии. Какое
грубое пробуждение ее ждет!
«Жизнь в Европе - это страсть, - говорила она.
«Слишком безнадежно буржуа, чтобы понять, что я на самом деле после. Конечно, я
понимаю, что нынешние условия в Советском Союзе трудны для режима, который
находится в состоянии стабилизации себя. Но это не может быть так плохо, как
бумаги разглядеть, или большевики не отправили бы это дружеское
приглашение».
She had accepted the "friendly invitation," and now we were in for it;
there was no turning back. Theresa had said to me on the day of parting, "Dear
Irma, I wish you good luck, and I do hope you will find. a little happiness. I
really do not like to think of you being all forsaken and exposed to Isadora's
caprices. But I know you'll get through all right and your temper won't permit
anybody to abuse you. So farewell-and may the gods be with you!"
..
Она
приняла «дружеское приглашение», и теперь мы были за нее; не было поворота
назад. Тереза сказала мне в день расставания: «Дорогой Ирма, я желаю вам удачи,
и надеюсь, что вы найдете немного счастья. Мне действительно не нравится думать
о том, что вы все оставлены и подвергаетесь капризам Айседоры Но я знаю, что ты
справишься, и твой характер не позволит никому тебя оскорбить. Прощай, и пусть
боги будут с тобой!
The day prior to our departure, Mrs. K. (a member of the Soviet
Commission in London), taking pity on us and our impending adventure, took me
aside and said, "Poor Isadora! She has no conception of what she has to face. It
will be very hard for her. I don't want to discourage her, but I am warning you.
You will all have a very difficult time." July 12, 1921.
..
За день до
нашего отъезда миссис К. (член советской комиссии в Лондоне), сжалившись над
нами и нашим надвигающимся приключением, отвела меня в сторону и сказала:
«Бедная Айседора! У нее нет представления о том, что она имеет ей будет очень
тяжело, я не хочу отговаривать ее, но я предупреждаю тебя. У тебя будет очень
трудное время». 12 июля 1921 года.
Went aboard the S.S. Baltanic, but are not sailing today. Very small
boat but clean. Mary and Harle saw us off. July 12.
Sailed at 9 o'clock in
the morning for Reval. The weather is lovely, the sea is a bit rough. There are
some nice passengers on board, and Miss Ruth Mitchell from New York is sailing
with us. July 16.
..
Вышли на борт SS Baltanic, но сегодня не плавают.
Очень маленькая лодка, но чистая. Мэри и Харл нас отпустили. 12
июля.
Отправлялся в 9 часов утра для Ревеля. Погода прекрасна, море немного
грубо. На борту есть несколько приятных пассажиров, и мисс Рут Митчелл из
Нью-Йорка плывет вместе с нами. 16 июля.
Having heaps of fun on board with some jolly new friends including the
General. Playing Isadora's portable gramophone and dancing with the "Tiger Man."
We arrived in Danzig at I o P.M. It was very dark but mother waited for me on
the dock. She appears to be the same. We motored into town with the General,
Miss Mitchell, and others to ha1 e supper at the Danziger Hof. Danced to
Viennese music. We spent the night at the hotel. Isadora and I shared a room.
Sunday, July 17.
..
Имея кучу веселья на борту с некоторыми веселыми
новыми друзьями, включая генерала. Играет портативный граммофон Айседоры и
танцует с «Человеком-тигром». Мы приехали в Данциг в I PM. Было очень темно, но
мама ждала меня на скамье подсудимых. Кажется, она такая же. Мы ездили в город с
генералом, мисс Митчелл и другими на ужин в Danziger Hof. Танцевал в венской
музыке. Мы провели ночь в отеле. Мы с Айседорой разделили комнату. Воскресенье,
июль 17.
This far north it remains dark for only a few hours. I got up early,
drove back to the boat where I met mother at the dock. She returned with me to
the Danziger Hof and we had breakfast together. Just then Isadora and Miss
Mitchell left the dining room. When Miss M. asked Isadora, "Who is that woman
Irma is with?" I heard her say, "That is Irma's mother." And turning to me said,
"You know I love your dear old mother. I wouldn't cross the street with mine,
but with yours-! could travel around the world." [Isadora had been estranged
from her mother for many years.] I told mother about this. Later we all drove
back to the Baltanic. Brought mother home to the place she is staying at. Poor
mother, I was so glad to have seen her again. We sailed in the afternoon. Though
it was quite light at midnight, I slept soundly, being very tired.
..
Этот далекий север остается темным всего на несколько часов. Я встал
рано, поехал обратно к лодке, где я встретил мать на скамье подсудимых. Она
вернулась со мной в Danziger Hof, и мы вместе позавтракали. В это время Айседора
и мисс Митчелл вышли из столовой. Когда мисс М. спросила Айседору: «С кем эта
Ирма?» Я слышал, как она сказала: «Это мать Ирмы». И, обращаясь ко мне, сказал:
«Ты знаешь, что я люблю твою милую старушку, я бы не стал пересекать улицу с
моей, но с твоей - мог путешествовать по всему миру». [Айседора была отчуждена
от матери в течение многих лет.] Я сказал матери об этом. Позже мы все вернулись
к Балтани. Привела мать домой к тому месту, где она остановилась. Бедная мать, я
была так рада снова увидеть ее. Мы плыли днем. Хотя было полно света в полночь,
я спал крепко, очень устал.
I had written mother about my prospective trip to Russia and told her
the boat would stop at Danzig. Despite the late hour, there were many people on
the dock when we made fast, mostly stevedores and men whose business it was to
unload the freight. I did not exactly expect mother to be there. I leaned
against the railing on the upper deck and watched the scene, which was
illuminated by a few dim lamps. Suddenly there was a slight commotion in back of
the crowd, as of someone trying desperately to push her way through. It was a
frail old lady dressed in black, holding onto her hat with one hand and holding
up a huge bouquet of flowers with the other. At first I was not quite sure, but
as she managed to push herself through the crowd toward the front I recognized
mother. The gangplank had not yet been lowered, so she had no way of coming
aboard. I was about to ask the captain for permission when the friendly
stevedores, hearing she had come all the way from Hamburg to see her daughter
off to Russia, made short shrift of the situation. Lifting her bodily up in the
air, they passed her on to the sailors on deck, while she still clutched both
her hat and bouquet. I led her away from the stares of the curious into my
cabin.
..
Я написал матери о моей предполагаемой поездке в Россию и
сказал ей, что лодка остановится в Данциге. Несмотря на поздний час, на скамье
подсудимых было много людей, когда мы быстро, в основном стивидоры и люди, чей
бизнес заключался в разгрузке груза. Я точно не ожидал, что мама будет там. Я
прислонился к перилам на верхней палубе и наблюдал за сценой, которая была
освещена несколькими тусклыми лампами. Внезапно в толпе толкнулось небольшое
волнение, когда кто-то отчаянно пытался пробиться. Это была хрупкая старушка,
одетая в черное, держа ее за шляпу одной рукой и держащую огромный букет цветов
с другой. Сначала я был не совсем уверен, но, когда ей удалось пробиться сквозь
толпу к фронту, я узнал мать. Гандплан еще не был опущен, поэтому у нее не было
возможности попасть на борт. Я собирался попросить капитана получить разрешение,
когда дружелюбные стивидоры, услышав, что она прошла весь путь из Гамбурга,
чтобы увидеть свою дочь в России, сделали короткий отпор ситуации. Подняв ее в
воздух, они передали ее матросам на палубу, а она все еще сжимала и свою шляпу,
и букет. Я отвел ее от взгляда любопытных в мою каюту.
Not having set eyes on each other for seven years (not since that day
of my christening before the war), we naturally had much to talk about. The
strange thing was that neither of us could find any words. We just sat and held
hands and looked at each other for a long time. What really was there to say?
Living on another continent, divided not only by the whole width of an ocean but
also by a completely different mode of existence, and speaking a different
language now, I had grown away from her to such an extent that we met as
strangers. The war years and suffering had taken their toll of my mother. She
had aged considerably since last I saw her. She too must have had difficulty
recognizing her little girl-a child no longer. Her first words were to chide me
for looking so thin and pale.
..
Не имея взгляда друг на друга в течение
семи лет (не с того дня моего крещения до войны), нам, естественно, было о чем
поговорить. Странным было то, что ни один из нас не мог найти слов. Мы просто
сидели и держались за руки и долго смотрели друг на друга. Что действительно
нужно было сказать? Живя на другом континенте, разделенном не только всей
шириной океана, но и совершенно другим способом существования, и теперь, говоря
на другом языке, я вырос от нее до такой степени, что мы встретились как чужие.
Войны и страдания унесли свою мать. С тех пор, как я видела ее, она значительно
повысилась. Ей тоже, должно быть, было трудно узнать ее маленькую девочку -
ребенка больше нет. Её первые слова были направлены на то, чтобы я похвалил меня
за то, что выглядел таким тонким и бледным.
The next day, after the boat sailed and passed a narrow spit of land
jutting out into the harbor, I was surprised to see a small figure dressed in
black with a long white shawl across her shoulders, standing below the
lighthouse. Through a pair of binoculars I recognized mother. As the boat slowly
turned out to sea, she removed her white shawl and waved and waved ....
..
На следующий день, после того, как лодка плыла и проехала узкую косу
земли, выступающей в гавань, я был удивлен, увидев маленькую фигуру, одетую в
черное, с длинным белым платком на плечах, стоящим под маяком. Через пару
биноклей я узнал мать. Когда лодка медленно вышла в море, она сняла свой белый
платок и махнула рукой.
I waved back, but she could not see me. No sooner did we meet than we
parted again; it had been like that ever since I left home. Mother waved that
scarf as long as the boat was visible. And I seemed to hear her say, sadly but
hopefully, as when we said goodbye to each other, "Auf Wiedersehen! Auf
Wiedersehen!" July r9.
..
Я махнул рукой, но она не могла меня видеть.
Как только мы встретились, мы снова расстались; так было с тех пор, как я ушел
из дома. Мать махала этим шарфом, пока лодка была видна. И я, казалось, слышал
ее, грустно, но, надеюсь, так же, как когда мы попрощались друг с другом: «Auf
Wiedersehen! Auf Wiedersehen!» Июль r9.
After dinner, at 8 o'clock, we anchored at Reval. A very picturesque
town on a hill with many church steeples. Mrs. Litvino:ff of the Soviet Embassy
came to meet us. Isadora was disappointed to see only her and not a red
automobile full of black-haired and black-eyed Bolshies. All our luggage was
sealed for shipment to Moscow. They took us to headquarters where Mrs.
Litvino:ff, who speaks English and is the ambassador's wife, had put us up on
cots in her husband's study. Isadora refused to stay there. "Let's return to the
boat and get Ruth Mitchell and the General and have dinner in town," she said.
Had vodka, crabs, and danced all night at Mon Repos, a nice restaurant by the
sea. Spent the rest of the night on the boat in Ruthie's cabin. July 20.
..
После обеда, в 8 часов, мы поставили на якорь у Реваля. Очень
живописный город на холме со многими церковными шпилями. Госпожа Литвино:ff
советского посольства приехала к нам. Айседора была разочарована, увидев только
ее, а не красный автомобиль, полный черноволосых и черноглазых большевиков. Весь
наш багаж был запечатан для отправки в Москву. Они отвезли нас в штаб-квартиру,
где миссис Литвино:ff, который говорит по-английски и является женой посла,
посадил нас на детские кроватки в кабинете мужа. Айседора отказалась остаться
там. «Вернемся на лодку и заставь Рут Митчелл и генерала и поужинаем в городе»,
- сказала она. Водки, крабов и танцевали всю ночь в Mon Repos, хорошем ресторане
у моря. Провел остаток ночи на лодке в каюте Рути. 20 июля.
Next morning Isadora and I took a droshky to the hotel where we had a
hot bath together, there being only enough hot water for one, and a hot
breakfast. The General invited us to lunch. Lovely food-chicken salad, good cold
beer, and fresh raspberries with sour cream. Walked through the town. The
General very thoughtfully, in fear we would starve on our trip, had a food
basket prepared as a goodbye present. I hated to see the little Baltanic sail
off without us. Isadora hugged me and, smiling bravely, said, "Well, we are in
for it now!" Leaving on the midnight train for Petrograd. Mrs. Litvinoff saw us
off. Funny feeling to ride in a Russian train again. The same candlelight and
firing the engine with wood I remember from my two previous visits. July 21.
..
На следующее утро мы с Айседорой поехали в отель, где у нас была
горячая ванна, там было достаточно горячей воды для одного и горячего завтрака.
Генерал пригласил нас на обед. Прекрасный кулинарный салат из курицы, хорошее
холодное пиво и свежая малина со сметаной. Прогулка по городу. Генерал очень
задумчиво, опасаясь, что мы будем голодать в нашей поездке, была приготовлена
продовольственная корзина в качестве прощания. Мне не хотелось видеть, как
маленький Балтаник плывет без нас. Айседора обняла меня и, смело улыбаясь,
сказала: «Ну, теперь мы за это!» Оставив в полночь поезд для Петрограда. Миссис
Литвинов нас отпустила. Забавное чувство снова поехать на российском поезде.
Тоже при свечах и стрельба из двигателя с дерева, который я помню из двух
предыдущих посещений. 21 июля.
Stopped all day at Narva. We are now in Red Russia. They inspected our
luggage but did not confiscate anything. Artists are exempt. Isadora went to the
market, bought some flowers and raspberries, and we lunched from the General's
basket in our compartment, which we share with a young man, a diplomatic
courier. Went to the village and returned followed by a group of children who
were curious to see some strangers. Isadora turned on her gramophone and made
them dance on the platform. Then we gave them all the candy and fruit we had.
Train finally got going again after midnight. July 22.
..
Остановился
весь день в Нарве. Сейчас мы в Красной России. Они осмотрели наш багаж, но
ничего не конфискули. Художники освобождаются. Айседора вышла на рынок, купила
цветы и малину, и мы обедали из корзины генерала в нашем купе, которую мы
разделяем с молодым человеком, дипломатическим курьером. Пошел в деревню и
вернулся, а затем группа детей, которым было любопытно увидеть незнакомцев.
Айседора включила свой граммофон и заставила их танцевать на платформе. Затем мы
дали им все конфеты и фрукты, которые у нас были. Поезд наконец-то снова
появился после полуночи. 22 июля.
We arrived at 1 o in the morning at Petro grad, as it is now called,
and were driven to headquarters, the former Hotel Astoria. We walked along the
Nevsky Prospect. How changed everything is! The town appears dead and infinitely
sad. Empty shop windows, but the people do not look starved, though they are all
dressed in dirty rags. Glad to leave for Moscow. Sunday, July 24.
..
Мы
приехали в 1 час утра в Петроград, как его теперь называют, и были доставлены в
штаб-квартиру, бывший отель «Астория». Мы шли по Невскому проспекту. Как все
изменилось! Город кажется мертвым и бесконечно грустным. Пустые витрины, но люди
не выглядят голодными, хотя все они одеты в грязные тряпки. Рад уехать в Москву.
Воскресенье, 24 июля.
At a snail's pace crawled into Moscow at 4 A.M. Nobody at the station
to meet us. Took a cab and drove to the foreign office and who should we meet
there? Our first Bolshevik, none other than Count Florinsky from Long Beach!
What a joke! Elegantly dressed in dinner clothes, he had just come from a party.
He invited us in to his rooms. Isadora and I couldn't stop laughing, it was
really too funny.
..
В час улицы забрались в Москву в 4 часа ночи. На
станции нас никто не встретил. Возьми такси и поехали в иностранный офис, и кого
мы должны там встретить? Наш первый большевик, никого, кроме графа Флоринского
из Лонг-Бич! Ну и шутка! Элегантно одетый в обеденную одежду, он только что
пришел с вечеринки. Он пригласил нас в свои комнаты. Мы с Айседорой не
переставали смеяться, это было слишком смешно.
Isadora noted in her memoirs: I went to Russia accompanied only by my
pupil Irma and my faithful maid Jeanne. We had been told such terrible things
that as the train passed the red flag at the frontier, we would not have been
surprised if the pictured Bolshevik with red flannel shirt, black beard, and a
knife between his teeth, had appeared to violate us all three and then cut our
throats as an evening's amusement. We all confessed to some shiver of
excitement. . . .
..
Айседора отметила в своих воспоминаниях: я поехала в
Россию в сопровождении моего ученика Ирма и моей верной горничной Жанны. Нам
сказали такие ужасные вещи, что, когда поезд прошел красным флагом на границе,
мы бы не удивились, если бы нарисованный большевик с красной фланелевой
рубашкой, черной бородой и ножом между зубами оказался нарушением всех нас три,
а затем перерезали себе горло, как развлечение в вечернее время. Мы все
признались в какой-то дрожь от волнения....
Our first night at Moscow we left Jeanne in the one room available at
the hotel, in the one bed, weeping hysterically because she had seen "des grands
rats," and we spent the night (with the young man from the train), wandering
about the mystically beautiful city of the many churches and golden domes. He
talked, more and more inspired, of the future of communism, until dawn we were
also ready to die for Lenin and the cause. Then some clouds blew up and it began
to rain. Our guide seemed supremely indifferent to the wet and I also noticed
now that we hadn't eaten anything for fourteen hours. I found, after meeting
others, that a real Communist is indifferent to heat or cold or hunger or any
material sufferings. As the early Christian martyrs, they live so entirely in
ideas that they simply don't notice these things. But Irma and I were worn out;
and so we tramped back to the train. July 25.
..
В нашу первую ночь в
Москве мы оставили Жанну в одной комнате, доступной в отеле, в одной постели,
истерически плача, потому что она видела «крыс де-Гранд», и мы провели ночь (с
молодым человеком из поезда), блуждая о мистически красивом городе многих
церквей и золотых куполов. Он говорил, все более вдохновлял, о будущем
коммунизма, до рассвета мы тоже были готовы умереть за Ленина и за дело. Затем
взорвались некоторые облака, и начался дождь. Наш гид казался в высшей степени
безразличным к мокрой, и теперь я заметил, что мы ничего не ели в течение
четырнадцати часов. После встречи с другими я обнаружил, что настоящий коммунист
безразличен к жаре или холоду, голоду или материальным страданиям. Как ранние
христианские мученики, они живут так полностью в идеях, что просто не замечают
этих вещей. Но мы с Ирмой были измотаны; и поэтому мы вернулись в поезд. 25
июля.
We have been waiting all morning to hear from Tovarish Lunacharsky, who
invited us here, but didn't get word till noon. They conducted us to Madame
Geltzer's apartment. The well-known ballerina is away on a tour.
..
Мы
все утро ждали, чтобы услышать от Товариша Луначарского, который пригласил нас
сюда, но не получил слово до полудня. Они провели нас к квартире мадам Гельцер.
Известная балерина уезжает на экскурсию.
There we met Ilya Schneider, a journalist and an intimate friend of
Ekaterina Geltzer. He wrote in his reminiscences: The telephone on my table
rang, and Lunacharsky's secretary said that the NARKOM wanted to speak to me.
Lunacharsky had reported the arrival of the famous dancer, Isadora Duncan, who
wanted to give her labor and experience in the artistic education of children to
Soviet Russia.
..
Там мы встретились с Илья Шнайдер, журналистом и
близким другом Екатерины Гельцер. Он написал в своих воспоминаниях: зазвонил
телефон на моем столе, и секретарь Луначарского сказал, что НАРКОМ хочет
поговорить со мной. Луначарский сообщил о прибытии знаменитой танцовщицы
Айседоры Дункан, которая хотела дать ей труд и опыт в художественном воспитании
детей в Советскую Россию.
"We expected Duncan in three days from now," Lunacharsky said to me, "but
she came unexpectedly yesterday and had to stay at a room in the Savoy Hotel,
which, at the present time, is not at all well built, one can even say it's a
wreck. '-Vhile we are looking for other lodgings, couldn't we put her up for a
while in Ekaterina Vasilyevna Geltzer's apartment who is away and has, so I
hear, entrusted her apartment to you?"
..
«Мы ожидали от Дункан через три
дня, - сказал мне Луначарский, - но вчера она неожиданно приехала и должна была
остаться в комнате в гостинице «Савой», которая в настоящее время совсем не
построена, можно даже сказать, что это крушение. - В то же время, мы ищем другие
квартиры, разве мы не могли бы выставить ее на время в квартире Екатерины
Васильевны Гельцер, которая уехала, и, как я слышал, она доверила ей
квартиру?
I didn't doubt Geltzer would agree to this but nonetheless I asked
permission to call back in a few minutes while I consulted with Geltzer's
sister, the wife of I van Mikhailovich Moskvin. She of course agreed and I
informed Lunacharsky about this. "Please go to Geltzer's apartment," Lunacharsky
replied, "settle her there and look after her for a while."
..
Я не
сомневался, что Гельцер согласится на это, но тем не менее я попросил разрешения
перезвонить через несколько минут, пока я посоветовался с сестрой Гельцер, женой
I ван Михайловича Москвина. Она, конечно, согласилась, и я сообщил об этом
Луначарскому. «Пожалуйста, иди в квартиру Гельцер, - ответил Луначарский, -
улаживай ее и позаботьтесь о ней ненадолго».
When I entered Geltzer's apartment ... we were introduced. I asked our
guest if she was satisfied with her quarters and how she felt. . . . Isadora,
dissatisfied, frowned, but I couldn't understand why-maybe my German
pronunciation was at fault-! thought. However, I found out later that her
displeasure arose on account of my addressing her as "Miss Duncan." Despising
all remnants of the world she had left, she wanted to be addressed as Comrade or
Tovarish Duncan ....
..
Когда я вошёл в квартиру Гельцера ... нас
познакомили. Я спросил нашего гостя, довольна ли она ее квартирами и как она
себя чувствует.... Айседора, недовольная, нахмурилась, но я не мог понять,
почему, может быть, мое немецкое произношение было виновато! думал. Однако позже
я узнал, что ее неудовольствие возникло из-за того, что я обращался к ней как с
мисс Дункан. Презирая все остатки мира, в котором она ушла, она хотела, чтобы ее
обращали как товарищ или Товариш Дункан...
In the first conversation that sprung up between us at the tea table
Duncan told me that she saw the "Look of the new world" only in the expression
of the faces and eyes of the Red Army men whom she saw marching in the streets.
. . .
..
В первом разговоре, который возник между нами на чайном столе,
Дункан сказал мне, что она видела «Взгляд нового мира» только в выражении лиц и
глаз красноармейцев, которых она видела на улицах....
A young woman noiselessly entered the room. "This is Irma-the only one
of my pupils who has decided to come with me to Moscow," Isadora said. "You
know, they frightened us with endless horrors which we would have to live
through and see here."
..
В комнату бесшумно вошла молодая женщина. «Это
Ирма, единственный из моих учеников, решивших пойти со мной в Москву», - сказала
Айседора. «Вы знаете, они пугали нас бесконечными ужасами, которые нам нужно
было бы переживать и видеть здесь».
A big, full-bosomed person flew headlong into the room, babbling
quickly in French and making "big eyes" while clapping her hands together. This
was Jeanne, her French maid without whom Duncan did not travel. It turned out
that Duncan's baggage had arrived. I stepped out onto the balcony of Gcltzer's
apartment and saw below baskets and suitcases and trunks rising up like a tower
on the cart. . . .
..
В комнату ворвался большой, полногрудый человек,
быстро болтал по-французски и делал «большие глаза», хлопая в ладоши. Это была
Жанна, ее французская служанка, без которой Дункан не путешествовал. Оказалось,
что прибыл багаж Дункана. Я вышел на балкон квартиры Глетцер и увидел внизу
корзины и чемоданы, и сундуки поднимались, как башня на телеге....
At the time of our talk, Jeanne was bustling about the table serving
tea and unloading jars of jam and marmalade, chocolate bars, sponge cakes and
small packages wrapped in oil paper which she noisily tore open. . . . I peered
into the huge basket and saw that it was filled with bread.
..
Во время
нашего разговора Жанна суетилась за столом, который раздавал чай и выгружал
банки варенья и мармелада, шоколадные батончики, бисквиты и небольшие пакеты,
завернутые в масляную бумагу, которые она шумно разорвала.... Я заглянул в
огромную корзину и увидел, что она наполнена хлебом.
"Why did you bring so much bread with you from behind the border?" I
asked Duncan. She had no time to answer when Irma blurted out with a laugh, "We
still have two more such baskets!"
Isadora indignantly explained that these
small loaves of bread were dietary . . . she burst out laughing and said in her
special German language in which she sprinkled French and sometimes English
words, "They all insisted that we take a lot of bread with us since there isn't
any in Russia."
..
«Почему ты принес столько хлеба с собой из-за
границы?» Я спросил Дункана. У нее не было времени, чтобы ответить, когда Ирма
рассмеялась: «У нас еще есть еще две корзины!»
Айседора с негодованием
объяснила, что эти маленькие буханки хлеба были диетическими. , , она
рассмеялась и сказала на своем специальном немецком языке, на котором она
посыпала французские, а иногда и английские слова: «Все они настаивали на том,
чтобы мы брали с нами много хлеба, так как в России их нет».
At this point the bell rang. Lunacharsky made an appearance. I was not
going to hinder their discussion (for they spoke French together) and left.
Lunacharsky commissioned Ilya Schneider to look after us for a while. This
he did for the rest of the time we lived in Russia; first as interpreter, then
as business manager of the Moscow school. He was a slim young man of medium
height, with dark eyes and dark hair slicked back. We all became inseparable
friends. Lunacharsky, Commissioner of Education, a cultured author and
playwright, published an article shortly after his interview with Isadora, which
he titled "Our Guest." The article is too long to be quoted in its entirety, but
a few extracts may be of interest:
..
В этот момент раздался звонок.
Появился Луначарский. Я не собирался препятствовать их обсуждению (поскольку они
говорили по-французски вместе) и ушел.
Луначарский поручил Илье Шнайдеру
ухаживать за нами некоторое время. Это он сделал в остальное время, когда мы
жили в России; сначала в качестве переводчика, затем в качестве бизнес-менеджера
московской школы. Он был стройным молодым человеком среднего роста, с темными
глазами и темными волосами. Мы все стали неразлучными друзьями. Луначарский,
комиссар образования, культурный автор и драматург, опубликовал статью вскоре
после своего интервью с Айседорой, которую он назвал «Наш гость». Статья слишком
длинная, чтобы ее можно было процитировать в полном объеме, но несколько выписок
могут представлять интерес:
What end had she in coming to Russia? The main end was an educational one.
She came to Russia with the approval of Narkompross and Narkomindel, who made
her an offer to organize in this country a big school of a new type. . . .
Duncan believed with all her soul that, in spite of the famine and the lack of
necessities, in spite of the terrible seriousness of the moment and the
consequent preoccupation of the government officials with other vital questions,
a beginning of her idea could be made . . . . Her vision reaches far. She is
thinking of a large government school with a thousand children. She is willing
for the moment, however, to begin with a smaller number. They shall receive
elementary education through our teachers. Their physical and aesthetic
education shall be under Duncan's sole direction ....
..
Какую цель она
пришла в Россию? Основной конец был учебным. Она приехала в Россию с одобрения
Наркомпроса и Наркоминделя, которые предложили ей организовать в этой стране
большую школу нового типа.... Дункан верил со всей своей душой, что, несмотря на
голод и нехватку предметов первой необходимости, несмотря на ужасную серьезность
момента и последующую озабоченность правительственных чиновников другими
жизненно важными вопросами, можно было бы начать ее идею.... Её видение далеко.
Она думает о большой правительственной школе с тысячей детей. Однако она
согласна на то, чтобы начать с меньшего числа. Они получают начальное
образование через наших учителей. Их физическое и эстетическое образование
должно находиться под единственным руководством Дункана ...
At present Duncan is going through a phase of rather militant communism
that sometimes makes us smile involuntarily .... In one instance she was asked
by some of our Communist comrades to a small, one might say, family fete. She
found it possible to call their attention to their bad Communist taste, because
of the bourgeois surroundings and because of their behavior, which was so far
from the flaming ideal she had painted in her imagination. It would have
developed into a small scandal, if our comrades had not understood how much
original charm was contained in the naive criticism which was in substance true.
..
В настоящее время Дункан переживает этап довольно воинствующего
коммунизма, который иногда заставляет нас невольно улыбаться ... В одном случае
некоторые из наших коммунистических товарищей были спрошены маленьким, можно
сказать, семейным праздником. Она сочла возможным обратить внимание на их плохой
коммунистический вкус из-за буржуазного окружения и из-за их поведения, которое
было так далеко от пылающего идеала, который она нарисовала в ее воображении.
Это превратилось бы в небольшой скандал, если бы наши товарищи не поняли,
насколько оригинальное очарование содержалось в наивной критике, которая была по
существу истинной.
The People's Commissariat of Education greets Russia's guest and
believes that, on the occasion of her first public appearance, the proletariat
will confirm the greeting. Duncan has been called the Queen of Movement, but of
all her movements, this last one-her coming to Red Russia in spite of being
scared off-is the most beautiful and demands the greatest applause.
..
Народный комиссариат просвещения приветствует гостя России и считает,
что по случаю ее первого публичного выступления пролетариат подтвердит
приветствие. Дункан назвали Королевой Движения, но из всех ее движений этот
последний - ее приезд в Красную Россию, несмотря на то, что он испугался - самый
красивый и требует самых больших аплодисментов.
When Isadora and I arrived in Moscow during the third year of the Red
Revolution, we were the first foreign women, except for Anne Sheridan, to come
to that country since the uprising in 1918. The rest of the civilized world
trembled to come near it. America, and most Western nations, had not yet
recognized the new regime under Lenin and Trotsky. Lenin, the father of the
Bolshevik Revolution, once advocated that all the streets should be paved with
gold, for as a means of exchange that metal would be made obsolete. We found the
streets littered with every conceivable object but gold. Money in any kind of
currency was out of circulation, throwing the whole economy into chaos.
Everything could be had free-if it was available. In this short period of
practical communism, people received sustenance and other commodities necessary
to their existence according to their individual needs. Wherever one looked, one
saw endless lines of people queuing up for food. We, too, were put on rations,
or paiok as they called it for artists. Once a fort-night Jeanne went with her
big market basket to the distributing center in the Kremlin to collect the
rations consisting of white flour, pressed caviar, tea, sugar, and potatoes. For
the rest of that first year we lived chiefly on potatoes, a diet we shared with
all those lucky enough to obtain them, for elsewhere-outside of Moscow-a
terrible famine raged. The famine would have caused a national disaster but for
the food distributed from America through the Hoover Commission.
..
Когда
мы с Айседорой приехали в Москву на третий год Красной революции, мы были
первыми иностранными женщинами, за исключением Энн Шеридан, чтобы приехать в эту
страну после восстания в 1918 году. Остальная часть цивилизованного мира
задрожала, чтобы приблизиться к ней , Америка и большинство западных стран еще
не признали новый режим при Ленине и Троцком. Ленин, отец большевистской
революции, однажды выступал за то, чтобы все улицы были вымощены золотом,
поскольку в качестве средства обмена металл был бы устаревшим. Мы обнаружили,
что улицы усеяны всеми мыслимыми объектами, кроме золота. Деньги в любой валюте
выходили из обращения, бросая всю экономику в хаос. Все могло быть бесплатным -
если бы оно было доступно. В этот короткий период практического коммунизма люди
получали средства к существованию и другие товары, необходимые для их
существования в соответствии с их индивидуальными потребностями. Где бы ни
смотрели, каждый видел бесконечные очереди людей, стоящих в очереди за едой. Мы
тоже были поставлены на пайки, или пайок, как они называли это для художников.
Однажды в форт-ночь Жанна отправилась со своей большой рыночной корзиной в
раздаточный центр в Кремле, чтобы собрать рационы, состоящие из белой муки,
прессованной икры, чая, сахара и картофеля. В течение всего этого первого года
мы жили главным образом на картофеле, диете, которую мы делили со всеми, кому
посчастливилось получить их, в другом месте за пределами Москвы - бушевал
страшный голод. Голод вызвал бы национальную катастрофу, но для продовольствия,
раздаваемого из Америки через Комиссию Гувера.
Most of the month of August we spent in the country in a small isba, or
peasant's cottage, fashioned of rough-hewn logs. Living simply off the land,
drinking goat's milk and eating goat's cheese, we waited patiently for the
government to find a suitable house for the school.
..
Большую часть
августа мы провели в стране в маленькой островке, или в крестьянском коттедже, в
виде грубоватых бревен. Живя просто с земли, выпивая козье молоко и употребляя
козьи сыры, мы терпеливо ждали, пока правительство найдет подходящий дом для
школы.
At last, on August 23, two carriages drove us and our luggage back to
town. They stopped in front of No. 20 Pretchistenka, formerly a fashionable
street running from the Cathedral of the Savior, visible from afar, to the
Zoubovsky Boulevard. We entered a house of palatial proportions done in the
rococo style. It had belonged to Ushkoff, a wealthy tea-plantation owner, whose
wife, Alexandra Balashova, had been a leading member of the Bolshoi Ballet. She
had only recently fled the country.
..
Наконец, 23 августа два вагона
привезли нас и наш багаж обратно в город. Они остановились перед № 20
«Пречистенка», которая раньше была модной улицей, идущей от Храма Спасителя,
видимого издалека, до Зубовского бульвара. Мы вошли в дом дворцовых пропорций,
выполненных в стиле рококо. Это принадлежало Ушкову, богатому владельцу чайной
плантации, чья жена Александра Балашова была ведущим членом Большого балета.
Недавно она покинула страну.
One entered by a rather small door-small, that is, in relation to the
immensity of the building-from Pretchistenka and came upon a terra-cotta-tinted
Pompeiian room that had four marble columns and marble benches, whose backs were
decorated with bas-reliefs of nymphs and satyrs. In a niche stood a marble
statue of the goddess Venus. From this vestibule, one ascended by a broad white
marble stairway to the grand hall. This hall had tapestries affixed to its four
walls and a ceiling painted with murals depicting scenes from Greek mythology.
The upstairs rooms were decorated in a surprising variety of styles. There was
the Empire room, the Louis XV boudoir, the oak-paneled Gothic dining room, the
Turkish smoking room that led into a winter garden, and so on-but there was only
one bathroom. Isadora installed herself in the master bedroom, which was
decorated with every conceivable Napoleonic emblem from bees to swans in red and
gold. I occupied the Louis XV boudoir next door, and we shared the bathroom
between.
..
Один из них вошёл в маленькую небольшую дверь, то есть по
отношению к необъятности здания - от Пречистенки и наткнулся на покрытую
терракотой комнату Помпеи, в которой было четыре мраморных колонны и мраморные
скамьи, спины которых были украшены бас- -революции нимф и сатиров. В нише
стояла мраморная статуя богини Венеры. Из этого вестибюля один поднялся широкой
белой мраморной лестницей в большой зал. В этом зале были установлены гобелены
на четырех стенах и потолок, нарисованный фресками, изображающими сцены из
греческой мифологии. Номера на верхнем этаже были оформлены в удивительном
разнообразии стилей. Там находилась комната Империи, будуар Людовика XV,
готическая столовая с дубовыми панелями, турецкая курительная комната, которая
вела в зимний сад и т.Д., Но была только одна ванная комната. Айседора
установила себя в главной спальне, которая была украшена всеми возможными
эмблемами Наполеона от пчел до лебедей в красном и золотом. Я занял будуар
Людовика XV по соседству, и мы поделились ванной между ними.
Of course all these elaborately decorated rooms were completely denuded
of furniture. The last official occupant, Bela Kun, had filched everything
including the bric-a-brac; he had even stripped the silk damask off the walls.
The only fixtures remaining in my room, apart from the large marble fireplace
(which was a comfort to me during the arctic winters), consisted of a tall
mirror in an elaborate gold frame over a rosewood and ormolu commode, and the
delicately constructed Saxe china chandeliers. My bed stood on a raised dais,
enclosed by a gilded wooden balustrade, in one corner of the former boudoir. Two
large double windows opposite opened onto the spacious courtyard, enclosed by
additional wings of the house. This private sanctum was home to me all the years
I lived in Moscow.
..
Конечно, все эти тщательно оформленные номера были
полностью огорожены мебелью. Последний официальный пассажир, Бела Кун, собрал
все, включая bric-a-brac; он даже снял шелковый дамаст со стен. Единственные
светильники, оставшиеся в моей комнате, кроме большого мраморного камина
(который был для меня комфортом во время арктических зим), состояли из высокого
зеркала в сложной золотой раме над палисандром и ормолу-комодом и деликатно
сконструированным сакским фарфором люстры. Моя кровать стояла на возвышенном
возвышении, окруженном позолоченной деревянной балюстрадой, в одном углу бывшего
будущего. Два больших двойных окна напротив открылись на просторный двор,
окруженный дополнительными крыльями дома. Это частное святилище было домом для
меня все годы жизни в Москве.
On the third of December we officially opened the school with
twenty-five children especially chosen for their dancing talents. Often in the
beginning the dance room could not be heated, and classes had to be canceled.
Frequently we went hungry. But the enthusiastic little pupils clamored for their
lessons, and we taught them to dance "so as not to think of it," as Isadora had
prophesied to Madame Sartoris.
..
Третье декабря мы официально открыли
школу с двадцатью пятью детьми, специально выбранными для их танцевальных
талантов. Часто вначале танцевальную комнату нельзя было нагревать, и занятия
пришлось отменить. Часто мы проголодались. Но восторженные маленькие ученики
требовали своих уроков, и мы научили их танцевать «чтобы не думать об этом», как
пророчествовала Айседора мадам Сарторис.
The government had originally intended to settle us in the warm south,
the Crimea, where the Tsar's old summer palace could easily accommodate a
thousand children. For that reason, we had come to Russia without sufficient
warm clothing. As the days began to get more sharply cold, we began to wonder
about the winter when temperatures sink below zero. An official suggested we go
to the fur storage warehouse and there choose garments for ourselves. He
obtained a written order, and in great excitement Isadora and I set out for the
warehouse. "We must be like the other working people," Isadora said. She had
admired the sheepskin coats-or shubas-the peasants wore into town on market
days, and suggested we get similar ones. However, that was not my idea of a
proper fur coat.
..
Первоначально правительство планировало уладить нас
на теплом юге, в Крыму, где старый летний дворец царя мог легко разместить
тысячу детей. По этой причине мы приехали в Россию без достаточной теплой
одежды. Когда дни стали становиться все более холодными, мы начали задумываться
о зиме, когда температура опускается ниже нуля. По официальному приглашению мы
отправляемся на склад меха и там выбираем одежду для себя. Он получил письменное
распоряжение, и в большом волнении мы с Айседорой отправились на склад. «Мы
должны быть похожими на других трудящихся», - сказала Айседора. Она восхищалась
овчинами или шубами - крестьяне носили город в рыночные дни и предлагали нам
получать похожие. Однако это была не моя идея правильной шубы.
At the warehouse we saw rows on rows of magnificent furs of every
description-enough to make one's head reel. I quickly whispered to my foster
mother, "Don't take anything but Russian sable!"
..
На складе мы видели
ряды на рядах великолепных меха каждого описания - достаточно, чтобы сделать
свою катушку. Я быстро прошептал своей приемной матери: «Не принимай ничего,
кроме русского соболя!»
Isadora looked shocked. She picked the most modest specimens she could
find. For herself she chose a long mink coat lined with ermine and for me a mink
coat with a sable collar. With these over our arms, we marched out of the
warehouse. But guards stopped us at the door, explaining that we had to leave
the coats until they could be properly evaluated. A week passed without any sign
of the fur coats arriving at Pretchistenka. When we called up the warehouse, we
were informed of the fantastic price we had to pay. Simply out of the question,
we could not afford them. I turned to Isadora. "You see! You should have let me
have my wish. I would at least have owned a sable coat once in my life, even if
only for a week!" She laughed and told me to have patience, that I would
eventually receive a fur coat. For Christmas she presented me with a nice coat
of silver-gray squirrel to keep me from freezing to death in that arctic
climate.
..
Айседора выглядела шокированной. Она выбрала самые скромные
экземпляры, которые она могла найти. Для себя она выбрала длинное норковское
пальто, выложенное горностаем, и для меня было норковское пальто с соболиным
воротником. С этими руками мы вышли со склада. Но охранники остановили нас у
двери, объяснив, что нам нужно оставить пальто, пока они не будут правильно
оценены. Прошла неделя без каких-либо признаков шуб, прибывающих в Пречистенку.
Когда мы вызвали склад, нам сообщили о фантастической цене, которую мы должны
были заплатить. Просто из-за этого мы не могли позволить себе их. Я повернулся к
Айседоре. «Понимаете, вы должны были дать мне мое желание. Я бы хотя бы раз в
жизни держал соболь, даже если бы на неделю!» Она рассмеялась и сказала мне,
чтобы я получил терпение, что в конце концов я получу шубу. На Рождество она
подарила мне приятный сюртук из серебристо-серой белки, чтобы я не замерзала до
смерти в этом арктическом климате.
The fourth anniversary of the Russian Revolution was to be celebrated
on the seventh of November, 1921. Lunacharsky asked Isadora if she would dance
at the gala performance at the Bolshoi Theatre. All the tickets were to be
distributed free to the various workers' organizations and the Red Army. She
accepted the honor with pleasure and decided to dance Tchaikovsky's Sixth
Symphony and his "Marche Slav." Interwoven in the composition of the "Marche
Slav" are several bars of the Tsarist Hymn. Several officials objected to her
dancing to that music, fearing it might call forth a counter-revolutionary
demonstration among some of the people. Their fear was completely unfounded.
They had not seen Isadora's interpretation of the theme and did not know that
she used the Tsarist Hymn motif to express the utter oppression of the masses
beaten down by the knout. Her dancing and miming of the "Marche Slav" had a
tremendous impact on the audience. It was a magnificent performance, not in the
least "pretty"-which may be the reason people schooled in ballet found it
shocking-but its stark power was obvious to everyone else. A critic wrote in
Isvestia the next day:
..
Четвертую годовщину русской революции нужно
было отметить 7 ноября 1921 года. Луначарский спросил Айседору, будет ли она
танцевать на гала-представлении в Большом театре. Все билеты должны были быть
распределены бесплатно различным организациям работников и Красной Армии. Она с
удовольствием приняла эту честь и решила поучаствовать в Шестой симфонии
Чайковского и его «Марке-славяне». Переплетенные в композиции «Марке Славян» -
это несколько баров Царского Гимна. Несколько чиновников возражали против ее
танца на эту музыку, опасаясь, что это может вызвать контрреволюционную
демонстрацию среди некоторых людей. Их страх был совершенно необоснован. Они не
видели интерпретации Айседоры темы и не знали, что она использовала мотив
Царского Гимна, чтобы выразить полное угнетение масс, избитых кнутом. Её танцы и
подражание «Марке Славу» оказали огромное влияние на зрителей. Это было
великолепное выступление, не в последнюю очередь «симпатичное», что может быть
причиной того, что люди, обучавшиеся в балете, сочли его шокирующим, но его
абсолютная сила была очевидна для всех остальных. Критик написал в Isvestia на
следующий день:
Isadora Duncan depicted in moving gestures a bent, oppressed, burdened,
fettered slave, who falls exhausted to his knees. Now see what happens to this
slave at the first notes of the accursed Tsarist Hymn. He lifts his weighed-down
head, and his face shows an awful grimace of hate. With all his force he
straightens himself and breaks his chains. Then he brings from behind his back
his crooked and stiffened arms-forward to a new and joyful life. The allegory
was understood by everyone ....
..
Айседора Дункан изображала в движении
жесты согнутого, угнетенного, обремененного, скованного раба, который истощился
на колени. Теперь посмотрим, что будет с этим рабом на первых нотах проклятого
Царского гимна. Он поднимает свою отягощенную голову, и его лицо показывает
ужасную гримасу ненависти. Со всей своей силой он выпрямляется и разбивает свои
цепи. Затем он выводит из-за спины свои кривые и застывшие руки - вперед к новой
радостной жизни. Вся аллегория была понята всем.
The thrill of the evening came when after the emotion of the "Marche
Slav" calmed, the orchestra began to play the "Internationale," and Isadora
moved to the center of the stage, draped in red . . . when the dancer had mimed
the first stanza, the singing audience, standing up, saw Irma come from the side
of the stage leading by the hand a little child, who was followed by another and
another-a hundred little children in red tunics, each with the right hand held
high, clasping fraternally the left hand of the one before, moving against the
blue curtains, forming a vivid, living frieze, and then circling the vast stage
and surrounding, with childish arms outstretched toward the light, the noble,
undaunted, and radiant figure of their great teacher.
..
Волнение вечера
наступило, когда успокоилась эмоция «маршевого славянина», оркестр начал играть
в «Интернационале», а Айседора переместилась в центр сцены, задрапированной
красным... когда танцовщица подражала первой строфе, пение зрителей, вставая,
увидела Ирму со стороны сцены, ведущей рукой маленького ребенка, за которым
последовали друг друга, еще сто детей в красных туниках, каждый с правой рукой,
держась по-братски за левую руку от нее, двигаясь против синих занавесок,
образуя яркий живый фриз, а затем кружась на обширной сцене и в окружении, с
детскими руками, вытянутыми к свету, благородным, неустрашимой и сияющей фигурой
их великого учителя.
The allegory was understood by everyone, the reviewer said, all, that
is, except the confraternity of the Russian Ballet whose sole concept of the
kinetic art represents the PRETTY dance. Of course Isadora's March Slav was not
meant to be pretty, on the contrary. But that did not seem to penetrate their
limited understanding of what the true art of the dance should represent in all
its multiple facets. Isadora Duncan's individualistic approach to the dance was
apparently entirely incomprehensible to their narrow, drilled-in conformity of
thinking. Since then, some leaders of the Russian Ballet have publicly voiced
their total incomprehension in really quite vulgar and stupid criticism of her
unique art, obviously motivated by envy because of their own lack of creative
originality.
..
Аллегория была понята всеми, рецензент сказал, что все,
кроме братства Русского балета, единственная концепция кинетического искусства
представляет собой танцевальный танец. Разумеется, масонский славянин Айседоры
не должен был быть красивым, наоборот. Но это, казалось, не проникало в их
ограниченное понимание того, что истинное искусство танца должно представлять во
всех его многочисленных аспектах. Индивидуалистический подход Айседоры Дункан к
танцу был, по-видимому, совершенно непонятным для их узкого, просверленного
соответствия мышления. С тех пор некоторые лидеры российского балета публично
озвучивали свое полное непонимание в действительно довольно вульгарной и глупой
критике ее уникального искусства, очевидно, вызванного завистью из-за
собственной нехватки творческой самобытности.
Isadora's grand scheme of founding a free school supported by a
generous government slowly began to disintegrate. Financial assistance was not
forthcoming. The spacious building was about the only thing the government
provided free of cost to further the work for which Isadora Duncan came to
Soviet Russia. Lenin, the ruler of Red Russia, being above all a realist, found
it necessary to abolish War Communism in order to put his country on its
financial feet again. In December of 1921, he inaugurated the New Economic
Policy, called NEP. A money system was re-established, standardizing the ruble
on a gold basis, and workers again became wage-earners.
..
Великая схема
Айседоры по созданию бесплатной школы, поддерживаемой великодушным
правительством, постепенно начала распадаться. Финансовая помощь не поступала.
Просторное здание было единственным, что правительство предоставило бесплатно
для дальнейшей работы, за которую приехала Айседора Дункан в Советскую Россию.
Ленин, правитель Красной России, будучи прежде всего реалистом, счел необходимым
отменить военный коммунизм, чтобы снова вернуть свою страну на свои финансовые
позиции. В декабре 1921 года он открыл новую экономическую политику, названную
нэпом. Была восстановлена денежная система, стандартизация рубля на золотой
основе, и рабочие снова стали наемными работниками.
Lunacharsky himself came to Pretchistenka to inform us of these
important matters and to tell us that the serious financial crisis made it
impossible for the government to support the school. Isadora's idealism was
blown sky high. She was right back where she started-saddled with the enormous
upkeep of the newly installed school housing more than fifty people. As of old,
she saw herself once more forced to give paying performances in order to support
her idealistic enterprise. "Plus fa change, plus c'est la meme chose."
..
Сам Луначарский приехал в Пречистенку, чтобы сообщить нам об этих
важных делах и сказать, что серьезный финансовый кризис не позволил
правительству поддержать школу. Идеализм Айседоры был взлетел высоко. Она
вернулась туда, где она начала - обремененная огромным ремонтом недавно
установленного школьного жилья более пятидесяти человек. С давних времен она
видела, как она снова вынуждена давать платные выступления, чтобы поддержать ее
идеалистическое предприятие. «Плюс fa change, плюс c'est la meme выбрал».
At this moment in the history of her school, Isadora met the young
Russian poet Sergei Essenine, to whom she was married in May of the following
year. From that time, she became more and more restless in Moscow. She felt that
she must leave Russia. This was necessary for the simple reason that she needed
desperately to replenish her private coffers. She asked me to go with her. "You
know yourself that there is no future here for us and our idea," she confided to
me while in a discouraged mood. "Come with me to America, half of everything I
have is yours." But she quickly added, jokingly, "Half of everything -but my
husband!"
..
В этот момент в истории своей школы Айседора встретила
молодого русского поэта Сергея Эсенина, с которым она вышла замуж в мае
следующего года. С того времени она становилась все более и более беспокойной в
Москве. Ей казалось, что она должна покинуть Россию. Это было необходимо по той
простой причине, что она отчаянно нуждалась в пополнении своей личной кассы. Она
попросила меня пойти с ней. «Вы сами знаете, что нет будущего для нас и нашей
идеи», - призналась она мне в отчаянном настроении. «Пойдем со мной в Америку,
половина всего, что у меня есть, принадлежит тебе». Но она быстро добавила в
шутку: «Половина всего, но мой муж!»
I advised her not to take her husband to either Western Europe or
America, foreseeing nothing but disaster, for he was a neurotic man, not the
type to be suddenly uprooted from his familiar environment. She would not listen
to me, and I certainly wanted no part of that mad menage. I much preferred to
stay in Russia. Besides, what about the children? The thought of sending them
back to their miserable homes after they had become used to the school (and
loved it) was more than I could bear. Remembering my own childhood and what
dancing with Isadora meant to me, I had not the heart to forsake them now. And
so I stayed, come what might, for better or for worse; resolved to do my utmost
to make this thing I helped to start a success.
..
Я посоветовал ей не
брать мужа ни в Западную Европу, ни в Америку, не предвидя ничего, кроме
бедствия, поскольку он был невротиком, а не тем, кого внезапно вырвали из его
знакомой среды. Она не слушала меня, и я, конечно, не хотела участвовать в этом
безумном звании. Я очень предпочел остаться в России. Кроме того, как насчет
детей? Мысль отправить их обратно в их жалкие дома после того, как они привыкли
к школе (и полюбила ее), была больше, чем я мог вынести. Вспоминая мое
собственное детство и то, что танцевала с Айседорой, предназначалось для меня, у
меня не было сердца оставлять их сейчас. И поэтому я остался, придет, что может,
к лучшему или к худшему; решил сделать все возможное, чтобы сделать это, я помог
начать успех.
Before leaving, Isadora handed me a check for a hundred dollars. "That
is all I can spare," she said, "but I shall send more from America."
The
trouble was that these one hundred dollars did not last very long. So when they
were gone, here I was, in my early, hopeful twenties; left stranded in a
strange, forbidding land without a kopek to my name. What would the future
bring?
..
Перед отъездом Айседора вручила мне чек на сто долларов. «Это
все, что я могу сэкономить, - сказала она, - но я пошлю больше из
Америки».
Беда в том, что эти сто долларов длились недолго. Поэтому, когда
они ушли, я был в раннем, надеюсь, двадцатых годах; левый, застрял в странной,
неприступной земле без копеек к моему имени. Что принесет будущее?
To celebrate the official opening of the Moscow school, some friends had
invited Isadora and myself to a night club. Situated in the basement of an
apartment house, it was the only sub rosa night club in town. Being foreigners,
we always created a mild sensation wherever we went. The populace would approach
as close as they could and silently stare at us, as if seeing creatures from
another planet. As a celebrity, Isadora was given the red-carpet treatment at
the night club. When the master of ceremonies saw her seated at a ringside table
with her entourage, he focused the spotlight on her. Then he made a little
introductory speech to the assembled guests. In an allusion to Balashova's
secret flight from Red Russia and Isadora's candid arrival, he said, "Now that
the New Economic Policy is in force, our government has recently made a very
smart deal by exchanging worthless Russian rubles for valuable American valiuta.
Comrades, I have the great honor of introducing Isadora Duncan!"
When the
applause died down, he continued, "It appears they obtained not only valuable
American valiuta-but even a little dividend!"
..
Чтобы отпраздновать
официальное открытие московской школы, некоторые друзья пригласили Айседору и
меня в ночной клуб. Расположенный в подвале жилого дома, это был единственный
ночной клуб в Росса. Будучи иностранцами, мы всегда создавали мягкое ощущение,
куда бы мы ни пошли. Народ приблизился бы как можно ближе и молча смотрел на
нас, как бы видя существ с другой планеты. Как знаменитость, Айседоре было дано
красное ковровое лечение в ночном клубе. Когда мастер церемоний увидел, что она
сидела на ринге с ее окружением, он сосредоточил внимание на ней. Затем он
сделал небольшую вступительную речь собравшимся гостям. В намеке на секретный
полет Балашовы из Красной России и откровенный приезд Айседоры он сказал:
«Теперь, когда новая экономическая политика вступила в силу, наше правительство
недавно приняло очень разумную сделку, обменяя бесполезные российские рубли на
ценную американскую валиуту. Товарищи, У меня есть большая честь представить
Айседору Дункан!
Когда аплодисменты утихли, он продолжил: «Кажется, они
получили не только ценную американскую валиуту, но и даже немного
дивидендов!»
The little dividend was me. Would this dividend, reinvested, bring
forth a goodly sum some day? That was the question. Confronted with the biggest
challenge of my career so far, I asked myself whether I really had it in me to
make good. Isadora had left me in charge of the artistic direction of the Moscow
institution. But I must explain that without Ilya Schneider's clever business
administration and the devoted help of the other co-workers associated with me
in this difficult venture, I could not have achieved what I did.
..
Маленьким дивидендом был я. Разве этот дивиденд, реинвестированный,
принесет хорошую сумму в какой-то день? Это был вопрос. Столкнувшись с самой
большой проблемой в моей карьере, я спросил себя, действительно ли у меня было
это во мне, чтобы сделать добро. Айседора оставила меня ответственным за
художественное руководство московского учреждения. Но я должен объяснить, что
без умного делового администрирования Илья Шнайдер и преданной помощи других
сотрудников, связанных со мной в этом сложном предприятии, я не мог бы добиться
того, что сделал.
Let no one imagine that it was an easy matter to earn a living in those
lean early years of Revolutionary Russia. Apart from my free room and keep, I
received no salary. Any money I could possibly hope to earn would have to come
from paid performances. Up to this point I had appeared only as a member of a
group. Would the general public care to see me dance alone? At one of her own
recitals, Isadora had once introduced me at the end to the public, who gave me a
few cheers. That was all. Except for leading the pupils onto the stage in the
"Internationale" as a sort of grande finale, I was not permitted to dance. I
therefore decided it would be of importance for my future work in Russia that I
should show the people what I could do, both as dancer and as teacher. To
achieve this, I forced myself to cultivate patience and to concentrate on
working hard for a whole year with the most talented of my pupils.
..
Пусть никто не думает, что легко зарабатывать себе на жизнь в эти
худые ранние годы Революционной России. Помимо моей бесплатной комнаты и
сохранения, я не получил зарплату. Любые деньги, которые я мог бы надеяться
заработать, должны были получить от платных выступлений. До этого момента я
выступал только как член группы. Будет ли общая общественная забота видеть меня
в одиночестве? В одном из своих собственных концертов Айседора однажды
представила меня в конце для публики, который дал мне несколько ура. Это все. За
исключением того, что ученики вышли на сцену в «Интернационале» в качестве
своего рода грандиозного финала, мне не разрешалось танцевать. Поэтому я решил,
что для моей будущей работы в России было бы важно, чтобы я показал людям, что я
могу сделать, как танцовщица, так и учитель. Для достижения этой цели, я
заставил себя развивать терпение и сосредоточиться на работе трудно целый год с
самым талантливым из моих учеников.
In Russia I had done all the teaching because Isadora never instructed
beginners. Every so often she would show them a gesture, but nothing else. I had
no doubt whatever that I would attain good results. Here is where my practical
experience in developing my own method of teaching in Darmstadt proved to be of
great help. And, more important, my foster mother fully endorsed it, for Isadora
herself once said, "I have watched you work. You never speak about it. You just
quietly go in there to teach every day for an hour or so, and the next time I
see the children-they can dance!" Her saying this gave me hope and bolstered my
courage in pursuing my goal.
..
В России я сделал все учение, потому что
Айседора никогда не учила новичков. Каждый раз она показывала им жест, но ничего
больше. Я не сомневался, что добьюсь успеха. Здесь мой практический опыт в
разработке моего собственного метода обучения в Дармштадте оказал большую
помощь. И, что более важно, моя приемная мать полностью поддержала его,
поскольку сама Айседора однажды сказала: «Я наблюдала, как вы работаете. Вы
никогда не говорите об этом. Вы просто тихо учитесь каждый день в течение часа
или около того, а следующий Я вижу детей, они могут танцевать!» Она сказала, что
это наделило меня надеждой и укрепило мою смелость в преследовании моей
цели.
To increase my effectiveness as a teacher, I had to study Russian.
Luckily I pick up foreign languages easily. By the end of my third year in the
Soviet Union, I spoke and read this difficult language fluently. My knowledge of
German and the Greek alphabet were helpful in getting me started. Being able to
converse freely furthered my acquaintance with the Russian people, whom I came
to understand and know more intimately than do most foreigners.
..
Чтобы
повысить свою эффективность в качестве учителя, мне пришлось изучать русский
язык. К счастью, я легко набираю иностранные языки. К концу моего третьего курса
в Советском Союзе я говорил и читал этот трудный язык свободно. Мои знания
немецкого языка и греческого алфавита были полезны для меня. Возможность
свободно общаться помогла мне познакомиться с российским народом, которого я
понял и знал более глубоко, чем большинство иностранцев.
A month after my foster mother left, I received a letter from her, from
Wiesbaden, Germany:
Dear Irma-
I have been expecting every day to leave
for London, and passports each day delayed. Therefore I telegraphed you three
times but waited to write from London. We are so tired with all the waiting that
we have come here to rest and recuperate. London performances are all arranged .
. . only the waiting on account of formalities.
..
Через месяц после
того, как моя приемная мать ушла, я получил от нее письмо от Висбадена,
Германия:
Дорогой Ирма,
я ждал, что каждый день уеду в Лондон, и паспорта
каждый день откладываются. Поэтому я телеграфировал вас три раза, но ждал, чтобы
писать из Лондона. Мы так устали от всех ожиданий, что мы пришли сюда, чтобы
отдохнуть и выздороветь. В Лондоне все устроены... только ожидания из-за
формальностей.
Berlin is very quiet and dull-was delighted to leave it. The house in
Grunewald was lost through the war, etc. The lawyer handed me the absurd sum of
90,000 inflation marks for it. All my moneys, properties, etc., in Paris were
attached so we have nothing but difficulties. Therefore I could not send you
money from Berlin. Hope everything can be cleared up soon. I am enclosing check
of ten pounds as experiment; if you succeed in cashing it I can send you others.
To send money through bank is impossible.
..
Берлин очень тихий и скучный
- был рад оставить его. Дом в Грюневальде был потерян в результате войны и т.д.
Адвокат вручил мне абсурдную сумму в размере 90000 баллов за инфляцию. Все мои
деньги, свойства и т.д. В Париже были прикреплены, поэтому у нас есть только
трудности. Поэтому я не мог отправить вам деньги из Берлина. Надеюсь, что все
будет скоро прояснено. Я прилагаю проверку на десять фунтов в качестве
эксперимента; если вам удастся обналичивать его, я могу отправить вам других.
Отправлять деньги через банк невозможно.
From then on, I received no further funds from her. Nor did I hear from
her again till she returned to Russia a year later. That summer and the
following winter, I lived on the simple fare the school provided, with an
occasional dinner out with friends; while my foster mother toured the States.
All my efforts were concentrated on my forthcoming debut as a solo performer in
Moscow.
..
С тех пор я не получил от нее никаких дополнительных средств.
Я тоже не слышал от нее, пока она не вернулась в Россию через год. Этим летом и
следующей зимой я жил по простой цене, которую предоставляла школа, и иногда
ужинала с друзьями; в то время как моя приемная мать гастролировала по Штатам.
Все мои усилия были сосредоточены на моем предстоящем дебюте в качестве сольного
исполнителя в Москве.
In the spring of 1923, on the twenty-ninth of April, I made my deb':t
with a group of my little pupils at a Sunday matinee. It took place in the
Comedia, the former Korsh Theatre, situated on the Petrovka in the center of
Moscow. What a lovely, sunny day! Driving to the theatre in the morning in an
open carriage for this important event in my career, I thought of Isadora, and
how she must have felt once. Was she as proud then as I felt now-on that date in
July in 1905 when she showed off her pupils for the first time to the public? I
remember what a thrill I experienced seeing the elegant cream-colored posters
with my name spelled in Russian in huge gold letters, splashed on the walls all
over town. Pierre Luboshutz, a well-known Russian pianist, played for us. What
can I say about the artistic merit of my debut? Let the reviewer speak:
..
Весной 1923 года, двадцать девятого апреля, я сделал свой деб: t с
группой моих маленьких учеников на воскресном утреннике. Это произошло в
Комедии, бывшем театре Корша, расположенном на Петровке в центре Москвы. Какой
прекрасный солнечный день! Вождение в театр утром в открытой карете для этого
важного события в моей карьере, я подумал об Айседоре и о том, как она, должно
быть, чувствовала себя однажды. Была ли она такой же гордой, как я чувствовал
сейчас - в этот день в июле 1905 года, когда она впервые показала своим ученикам
публике? Я помню, какой трепет я испытал, увидев элегантные кремовые плакаты с
моим именем, написанным на русском языке огромными золотыми буквами,
разбрызганными по стенам по всему городу. Пьер Любушт, известный русский
пианист, сыграл за нас. Что я могу сказать о художественных достоинствах моего
дебюта? Пусть рецензент говорит:
Anyone who sees this performance for the first time can immediately
appreciate its enormous value in an artistic and educational sense. It has
immense public significance. What strikes one above all is the extraordinary
physical control of the dancers. Irma Duncan, herself, is a very distinguished
artist. She transmits the interpretation of this dance of the future with great
ease and is besides full of temperament. She has a wonderful way of using her
draperies to excellent effect. She danced Schubert's "Marche Militaire"
beautifully, and with great skill manipulated a big silken scarf that floated in
the wind. Irma is the light, love, and animating flame of her encircling young
students.
..
Любой, кто впервые увидит это выступление, может сразу
оценить его огромную ценность в художественном и образовательном смысле. Он
имеет огромное общественное значение. То, что бросается в глаза, прежде всего, -
это необычайный физический контроль над танцорами. Сама Ирма Дункан - очень
выдающийся художник. Она с большой легкостью передает интерпретацию этого танца
будущего и, кроме того, исполняет темперамент. У нее прекрасный способ
использовать свои драпировки для превосходного эффекта. Она великолепно
танцевала «Marche Militaire» Шуберта и с большим мастерством манипулировала
большим шелковым шарфом, который плыл на ветру. Ирма - это свет, любовь и
оживляющее пламя ее окружающих молодых учеников.
The strong, healthy, uncomplicated art of the young dancers, and the
splendid mastery of Irma Duncan herself, harmonize with the problems of our
modern age. We are very glad that the Duncan Dancers came here and we recommend
to everyone who has the means to in vest a poltinik [fifty kopeks] to go and see
them dance.
..
Сильное, здоровое, несложное искусство молодых танцоров и
великолепное мастерство самой Ирмы Дункан гармонично сочетаются с проблемами
современности. Мы очень рады, что сюда пришли танцоры Дункан, и мы рекомендуем
всем, у кого есть средства, чтобы надевать полтиника (пятьдесят копеек), чтобы
пойти и посмотреть, как они танцуют.
Two weeks later we danced in Leningrad. It amused me to see how the
history of the school repeated itself when I led my little group to the station
on our first tour. Each girl carried her own little suitcase filled with dance
tunics. Remembering my childhood as a fledgling dancer and the discipline
administered to me, I saw to it that a more enlightened attitude prevailed while
I was in charge. Every problem was explained to the children intelligently, and
they gave me their whole-hearted cooperation without anyone's needing to take
drastic disciplinary measures. My main concern for these citizens of an
autocratic dictatorship was for them to grow up and develop in a congenial,
friendly atmosphere, free of too much restraint. The first Russian word I used
when teaching them to dance was svoboda-freedom. Freedom in movement and in
expression and-most important-freedom of thought. They understood, and gave me
their love and devotion in return for my genuine interest in their welfare. They
always called me "lrmushka."
..
Две недели спустя мы танцевали в
Ленинграде. Меня поразило, как история школы повторилась, когда я привел свою
маленькую группу на станцию в наш первый тур. У каждой девушки был свой
маленький чемодан, заполненный танцевальными туниками. Вспоминая свое детство
как молодого танцора и дисциплину, управляемую мной, я видел, что во время моего
правления преобладало более просвещенное отношение. Каждая проблема была
объяснена детям разумно, и они дали мне свое всестороннее сотрудничество, без
необходимости принимать решительные дисциплинарные меры. Моя главная забота этих
граждан о самодержавной диктатуре заключалась в том, чтобы они расти и
развиваться в благоприятной, дружеской атмосфере, свободной от слишком
сдержанности. Первое русское слово, которое я использовал, когда учил их
танцевать, было свободой свободы. Свобода в движении и в выражении и, самое
главное, свобода мысли. Они поняли и дали мне свою любовь и преданность в обмен
на мою искреннюю заинтересованность в их благополучии. Меня всегда называли
«lrmushka».
Though postal communications between Russia and the outside world were
extremely uncertain, I nevertheless sent pictures, articles, programs, and
posters to my former colleagues to inform them of my work. I knew they would be
interested to find out how the Moscow school was progressing. The three of
them-Anna, Lisa, and Margot-planned a tour through the United States in the
fall.
..
Хотя почтовые связи между Россией и внешним миром были крайне
неопределенными, я, тем не менее, отправил моим бывшим коллегам фотографии,
статьи, программы и плакаты, чтобы сообщить им о моей работе. Я знал, что им
будет интересно узнать, как развивается московская школа. Три из них - Анна,
Лиза и Марго - запланировали тур по Соединенным Штатам осенью.
Lisa told me later that she had attended Isadora's all-Wagner program
on July 3-quite marvelous, though it contained two numbers she had never
rehearsed. The "Bacchanale," Lisa said, had been wilder than ever-"as though
Hell itself had entered on scene." Isadora had also spoken to the audience-in
the dark, for the police had turned out the lights-saying she was going back to
Moscow because "la bourgeoisie m'a tuee." Lisa added that Essenine had received
some Russian papers, in one of which was a long and enthusiastic article about
me and my work. Reading it, he screamed at Isadora with all the malice of which
he was capable, "Oh, Irma bolshoi success! Bravo Irma!" But Isadora made no
reply.
..
Лиза рассказала мне позже, что 3 июля она посетила всю
программу Вагнера Айседоры - довольно изумительная, хотя в ней содержалось два
номера, которые она никогда не репетировала. «Вакханале», сказала Лиза, была
более дикой, чем когда-либо, «как будто сам ад вошёл на сцену». Айседора также
говорила с аудиторией - в темноте, потому что полиция вышла из света, заявив,
что она возвращается в Москву, потому что «ла буржуазия м'ату». Лиза добавила,
что Эсенин получил некоторые российские газеты, в одном из которых была длинная
и восторженная статья обо мне и моей работе. Читая его, он закричал на Айседору
со всей злобой, которой он был способен: «О, Ирма больший успех! Браво Ирма!» Но
Айседора ничего не ответил.
At about that time I received a letter from Anna. She had recently come
out of an unhappy experience, which made her look at the world with bitterness
and melancholy. She wrote:
My dearest Irma: Paris, 6 Avenue Montaigne June
11, 1923 Although I did not write to you, dear, I often think of you and we
frequently speak of you. Especially since we received your nice letter and you
told of your plucky work and doings. I certainly am more than astonished and
admire you for what you have accomplished with the school and what you call so
cutely "My children." My heartiest congratulations and good wishes, dear, for
your own future as well as that of the school.
..
Примерно в то же время
я получил письмо от Анны. Недавно она вышла из несчастного опыта, который
заставил ее смотреть на мир с горечью и меланхолией. Она написала:
Моя
дорогая Ирма: Париж, 6 Avenue Montaigne 11 июня 1923 года. Хотя я не писал вам,
дорогой, я часто думаю о вас, и мы часто о вас говорим. Тем более, что мы
получили ваше хорошее письмо, и вы рассказали о своей плотной работе и делах. Я,
конечно, более чем удивлен и восхищаюсь вами за то, что вы достигли в школе, и
то, что вы так называете «Мои дети». Мои сердечные поздравления и добрые
пожелания, дорогие, для вашего собственного будущего, а также для школы.
I need not tell you of many things Lisa wrote you already. It is a great
tragedy that is now passing with Isadora and I think the final curtain will come
soon. Alas, the best intentions of the already so few friends cannot bring help,
unfortunately. She was wonderful at her two performances and if only she would
just do that-live for her work and dance as only she of all people in the world
knows how.
..
Мне не нужно рассказывать о многих вещах, которые Лиза
написала вам уже. Это великая трагедия, которая сейчас проходит с Айседорой, и я
думаю, что последний занавес скоро придет. Увы, лучшие намерения уже так мало
друзей не могут принести помощь, к сожалению. Она была прекрасна в своих двух
спектаклях, и только бы она это сделала - жить для своей работы и танцевать, как
только она из всех людей в мире знает, как это сделать.
We are struggling to go on with what she gave us, in spite of her. And
I hope we shall be able to do as much and more than we did last time in America,
when we return in the autumn. Dear, it would be lovely to go and spend the
summer with you as you suggest, but of course you know the reasons . . . you
will perhaps understand me, Irma dear, but I am another person in my inner self.
And I am only trying to do what I can to continue with our own work as long as
it is still good and strong enough.
Go on, dear Irma, you have found a great
hold in your new work, and I admire you for it. All the luck in the world-and
take much love from your always affectionate, old friend, Anna
..
Мы изо
всех сил стараемся продолжать то, что она дала нам, несмотря на нее. И я
надеюсь, что мы сможем сделать столько же и больше, чем в прошлый раз в Америке,
когда мы вернемся осенью. Дорогой, было бы здорово пойти и провести лето с
тобой, как ты предлагаешь, но, конечно, ты знаешь причины... вы, возможно,
поймете меня, Ирма дорогая, но я другой человек в своем внутреннем я. И я только
стараюсь делать все возможное, чтобы продолжать свою собственную работу, пока
она еще хороша и достаточно сильна.
Продолжайте, дорогая Ирма, вы нашли
отличную работу в своей новой работе, и я восхищаюсь вами за это. Вся удача в
мире - и очень любите своего всегда ласкового, старого друга, Анну
That summer in Moscow, Comrade Podvowsky, the Minister of Sports and
Physical Culture, taking due note of my successful appearances with my pupils,
told me, "What a wonderful thing it would be if you could make this fine work
available to many more children of our working population-to all those thousands
of boys and girls who cannot leave the hot and dusty city in the summertime. It
would be a real boon to them to have some outdoor activity for their benefit and
pleasure."
..
Этим летом в Москве товарищ Подвовский, министр спорта и
физической культуры, с должным учетом моих успешных выступлений с моими
учениками, сказал мне: «Какая замечательная вещь, если бы вы могли сделать эту
прекрасную работу доступной для еще многих детей нашего трудоспособного
населения - всем тем тысячам мальчиков и девочек, которые не могут покидать
жаркий и пыльный город в летнее время. Для них было бы настоящим благом для
активного отдыха и удовольствия».
He promised to place the big sports arena, an open-air stadium just
outside Moscow, at our disposal. Willing to try this experiment in mass
teaching, we put an advertisement in the papers, offering free lessons. The
response was tremendous! It seemed as if all the children in town wanted to
dance. Podvowsky supplied a brass band. With the musicians leading us and with
my own pupils setting the pace, we carried a banner with the slogan of our
school emblazed in crimson letters on white-"A free spirit in a healthy body"-as
we proceeded from the Pretchistenka to the stadium. A steadily mounting crowd of
children dressed in short red tunics and bare feet, waiting to join us at each
street corner, swelled the ranks of our parade.
..
Он пообещал разместить
в нашем распоряжении большую спортивную арену, стадион под открытым небом под
Москвой. Желая попробовать этот эксперимент в массовом обучении, мы размещаем
рекламу в газетах, предлагая бесплатные уроки. Ответ был потрясающим! Казалось,
все дети в городе хотели танцевать. Подвовский поставил духовой оркестр. С
музыкантами, ведущими нас, и с моими учениками, определяющими темп, мы носили
знамя с лозунгом нашей школы, украшенным малиновыми буквами на белом фоне -
«Свободным духом в здоровом теле» - мы перешли от Пречистенки к стадиону ,
Постоянно растущая толпа детей, одетых в короткие красные туники и босые ноги,
ожидающих присоединиться к нам на каждом углу улицы, раздувала ряды нашего
парада.
With the assistance of my young pupils, I taught five hundred children
the entire summer long. It was an inspiring sight to see them all dancing
together-"like a field of red poppies swaying in the wind," as Isadora said when
she saw them.
They made immense progress in so short a time. The Communist
officials took notice, and Lunacharsky wrote an article in Isvestzia, saying:
..
С помощью моих молодых учеников я учил пятьсот детей все лето. Это
было вдохновляющее зрелище, когда они все танцевали вместе - «как поле красных
маков, качающихся на ветру», - сказала Айседора, увидев их.
За столь короткий
промежуток времени они достигли огромного прогресса. Коммунистические чиновники
обратили внимание, и Луначарский написал статью в Исвестзии, сказав:
The Duncan School, conducting important work with hundreds of Moscow
workers' children, presents one of the priceless and interesting
artistic-educational institutions of the U.S.S.R. The students of the Duncan
School, renouncing their own summer vacation under the guidance and direction of
Irma Duncan, conducted throughout the summer open classes in the sports arena of
the Red Stadium. This occupation gave brilliant results. The children, who
looked weak and timid, soon became healthy, tanned and literally reborn.
..
Школа Дункана, проводящая важную работу с сотнями детей московских
рабочих, представляет одно из бесценных и интересных
художественно-образовательных учреждений СССР. Студенты школы Дункана,
отказываясь от своих летних каникул под руководством Ирма Дункан, проводимые в
течение летних открытых классов в спортивной арене Красного стадиона. Это
занятие дало блестящие результаты. Дети, которые выглядели слабыми и робкими,
вскоре стали здоровыми, загорелыми и буквально возродились.
The Duncan School itself was created under immense difficulties. But
today I read with pleasure the delighted opinions of the central press about the
work they are doing. Recognizing for the Duncan School extraordinary
significance and an enormous future in the matter of harmonic development of a
new generation in Soviet Russia, the workers count it extremely desirable and
necessary to send large groups of their own children to the school.
..
Сама школа Дункан была создана под огромными трудностями. Но сегодня я
с удовольствием прочитал восхищенные мнения центральной прессы о работе, которую
они делают. Признавая необычайную значимость и необычайную судьбу школы Дункан в
вопросе гармонического развития нового поколения в Советской России, рабочие
считают крайне желательным и необходимым отправить в школу большие группы своих
детей.
Other and equally appreciative articles appeared in the press, many
with pictures showing the children in action. All this publicity could not
escape the top leaders in the Kremlin, though Lenin himself-popularly called
"Ilyich"-was living in the country, recuperating from a severe illness. The
entire Duncan School was taken completely by surprise one day when a car drove
up with a couple of military men in uniform and a little girl, holding a large
bouquet of flowers in her hands.
The little girl, in Pioneer uniform,
held out the bouquet and made a little speech: "These flowers are from Ilyich
for Duncan with his compliments." "From Vladimir Il yich r" we inquired
incredulously, "You mean Tovarish Lenin?" "Yes, he picked them this morning in
his garden and told me to present them."
Since Isadora was not there, I
accepted them with thanks. "Is there a card with them?" I inquired. "No,"
retorted the little Pioneer, whose father was military aide to Russia's ruler.
"Only his good wishes for the wonderful work the Duncan school is doing."
..
В прессе появились другие и одинаково ценные статьи, многие из которых
изображали детей в действии. Вся эта реклама не могла избежать высших лидеров в
Кремле, хотя сам Ленин - в народе назывался «Ильич» - жил в стране,
выздоравливая от тяжелой болезни. В течение дня вся школа Дункан была внезапно
застигнута врасплох, когда машина подъехала с несколькими военными в униформе и
маленькой девочкой, держа в руках большой букет цветов.
Маленькая девочка в
форме пионера протянула букет и произнесла небольшую речь: «Эти цветы от Ильича
для Дункан с его комплиментами». «От Владимира Ильича» мы недоверчиво спросили:
«Вы имеете в виду Товариша Ленина?» «Да, он взял их сегодня утром в своем саду и
сказал, чтобы я представил их».
Поскольку Айседоры там не было, я принял их с
благодарностью. «Есть карта с ними?» Я спросил. «Нет», - возразил маленький
пионер, отец которого был военным помощником правителя России. «Только его
добрые пожелания о чудесной работе, которую проводит школа Дункан».
I placed Lenin's flowers, such as grow in any man's garden, in cool
water in a crystal vase on the mantel in my room. During the long ride from his
dacha in the country they had wilted a bit in the open car under a noonday sun.
I hoped they would revive. But like the great man who had sent them, they did
not last long. Six months later he too faded away, to lie embalmed forever in
Red Square under the Kremlin wall, worshiped by the masses as a god.
..
Я
поставил цветы Ленина, такие как расти в саду любого человека, в прохладной воде
в хрустальной вазе на каминной полке в моей комнате. Во время долгой поездки со
своей дачи в стране они немного увязли в открытой машине под полуденным солнцем.
Я надеялся, что они оживут. Но, как великий человек, который их послал, они
длились недолго. Шесть месяцев спустя он тоже исчез, чтобы навсегда
забальзамироваться на Красной площади под кремлевской стеной, которой
поклонялись массы как богу.
The highest award in Soviet Russia is the Order of Lenin. After his
death, everyone in our school felt proud that our work had been given this
lovely award on the order of Lenin himself. Somehow this seemed to crown my own
efforts with success. It does not appear unduly boastful, I hope, if I confess
to having felt a thrill of real accomplishment. For the benefit of all those
children who profited from it, the "Little Dividend" had at last turned into a
worth-while investment indeed.
..
Высшей наградой в Советской России
является орден Ленина. После его смерти все в нашей школе гордились тем, что
наша работа получила эту прекрасную награду по приказу самого Ленина. Каким-то
образом это, казалось, превзошло мои собственные усилия с успехом. Наверное, это
не кажется чрезмерно хвастливым, если я признаюсь, что почувствовал острые
ощущения реального достижения. В интересах всех тех детей, которые выиграли от
этого, «Маленький дивиденд» наконец-то превратился в достойные инвестиции.
A Last Visit "LENIN is dead!"
Последний визит «ЛЕНИН мертв!»
I can still hear these words spoken when my train stopped at the
frontier the day he died. My instant reaction was that maybe now, with the great
leader of the Communist Revolution gone, the unfortunate Russian people could
anticipate a more liberal regime. Alas, history has shown that the next ruler
turned out to be even more of a despot than Lenin had been. I recalled the early
days of our coming to Soviet Russia. When, stirred by a wild enthusiasm for the
new idea that was born here, Isadora-who then saw everything through redcolored
glasses, as it were-cried out, "Isn't communism wonderful!'' And I, politically
every bit as ignorant as she though not as gullible, cried out in disgust with
the unrealism of this new ideology, so incompatible with my own common sense,
..
Я все еще слышу эти слова, когда мой поезд остановился на границе в
тот день, когда он умер. Моя мгновенная реакция заключалась в том, что, может
быть, теперь, когда великий лидер коммунистической революции ушел, несчастный
русский народ мог предвидеть более либеральный режим. Увы, история показала, что
следующий правитель оказался еще более деспотом, чем Ленин. Я вспомнил первые
дни нашего приезда в Советскую Россию. Когда, взволнованный диким энтузиазмом к
новой идее, которая родилась здесь, Айседора, которая, как бы, все увидела
сквозь красноцветные очки, воскликнула: «Не удивительно ли коммунизм!» «И я,
политически каждый, как невежественный поскольку она, хотя и не такая
доверчивая, вскрикнула от отвращения к нереализму этой новой идеологии,
настолько несовместимой с моим собственным здравым смыслом,
"Communism is the bunk!" "How can you say that," she protested, "when
all the theatres and concerts are free for the common people to attend? That is
something I have always dreamed of!"
"That is exactly what I mean," I
retorted, "when I maintain communism makes no sense. Everything is free-but the
people!"
«Коммунизм - это койка!» «Как вы можете это сказать, -
запротестовала она, - когда все театры и концерты бесплатны для простых людей?
Это то, о чем я всегда мечтал!»
«Это именно то, что я имею в виду, - возразил
я, - когда я поддерживаю коммунизм, нет смысла. Все свободно, но люди!»
I was definitely not receptive to my new environment. I steadfastly
refused to share my foster mother's vision of a contented proletariat, happily
building a new life for themselves.
Or, as she expressed it in an article
she wrote at the time for L'Humanite: "All men will be brothers carried away by
the great wave of liberation that has just been born here. . . . The prophecies
of Beethoven, Nietzsche and Walt Whitman, are being realized."
..
Я
определенно не восприимчив к своей новой среде. Я неуклонно отказывался
разделять видение моей приемной матери удовлетворенного пролетариата, счастливо
создавая для себя новую жизнь.
Или, как она выразила это в статье, которую
она писала в то время для «Гуманите»: «Все люди будут братьями, увлеченными
великой волной освобождения, которая только что родилась здесь ... Пророчества
Бетховена, Ницше и Уолт Уитмен, реализуются».
As I look back now, I recall the utter sense of boredom with which I
contemplated living among the Bolsheviks. In my eager youth, I expected a finer
life than this to be my lot. Impatience to be gone and to return to the
civilized existence I had led before was a feeling I had to suppress. I thus
started out to fulfill my mission in Russia in a state of utter mental
depression of which I never spoke to Isadora.
..
Когда я оглядываюсь
назад, я вспоминаю полное чувство скуки, с которой я размышлял о жизни среди
большевиков. В моей нетерпеливой молодости я ожидал, что моя жизнь станет более
прекрасной, чем эта. Неприязнь, чтобы уйти и вернуться к цивилизованному
существованию, которое я возглавлял раньше, было ощущением, которое я должен был
подавить. Поэтому я начал выполнять свою миссию в России в состоянии крайней
психической депрессии, о которой я никогда не говорил с Айседорой.
In my effort to keep the establishment functioning during Isadora's
absence of more than a year, I had exerted myself too much and I was not
accustomed to such a meagre, unbalanced diet. The strenuous physical work and
deprivations had undermined my health. Never very robust, with a delicate
nervous system, I lost so much weight that I was a mere shadow. Night-mares kept
me awake at night, and the many worries and frustrations upset my metabolism, so
that I suffered from a severe stomach ailment. The doctor prescribed a special
diet and ordered me under the care of a nurse. It so happened that the mother of
one of the pupils, Elisaveta Gregorievna Mysovsky, was a registered nurse.
During the First World War she had been stationed at the military hospital in
Tula, under the direction of Grand Duchess Maria Pavlovna. She cared for me day
and night.
..
В моих усилиях по поддержанию функционирования заведения во
время отсутствия Айседоры больше года я слишком сильно проявил себя, и я не
привык к такой скудной, несбалансированной диете. Тяжелая физическая работа и
лишения подорвали мое здоровье. Никогда не был очень прочным, с тонкой нервной
системой, я потерял столько веса, что я был просто тень. Ночные кобылы
заставляли меня спать по ночам, и многие заботы и расстройства расстраивали мой
метаболизм, так что я страдал от тяжелой болезни желудка. Врач назначил
специальную диету и заказал меня под опекой медсестры. Случилось так, что мать
одного из учеников Елизавета Григорьевна Мысовская была зарегистрированной
медсестрой. Во время Первой мировой войны она находилась в военном госпитале в
Туле под руководством великой княгини Марии Павловны. Она заботилась обо мне
день и ночь.
At this time, my foster mother returned from America. Seeing how my
health had suffered while she was away, she suggested I come with her to the
south for a cure. To start out, we headed for the Caucasus where in Kislavodsk-a
watering place as famous as Vichy in France-! took the baths in sparkling Narzan
waters. To replenish her coffers, Isadora decided to give performances while I
acted as her helper backstage. It was there that I had the famous fight with the
two armed Tcheka men when they tried to stop her from dancing the "Marche Slav"
because of the Tsarist Hymn. While Isadora stepped in front of the curtain and
notified the audience that members of the police had come backstage to arrest
her, I forcibly pushed the armed and uniformed Tcheka men (fore-runners of the
dreaded GPU) off the sacred blue dance carpet, not knowing how close I came to
being shot for doing so. Only because the president of the local political
bureau happened to be in the audience, we got off scot free, and Isadora
received permission to proceed with her program as planned.
..
В это
время моя приемная мать вернулась из Америки. Увидев, как мое здоровье
пострадало, когда она отсутствовала, она предложила мне пойти с ней на юг для
лечения. Чтобы начать, мы направились на Кавказ, где в Киславодске - место
полива, такое же, как Виши во Франции! взял ванны в сверкающих водах Нарзана.
Чтобы пополнить свою казну, Айседора решила выступить, пока я выступал в роли ее
помощника за кулисами. Именно там я провел знаменитую битву с двумя вооруженными
чеканами, когда они пытались помешать ей танцевать «Марке славян» из-за Царского
гимна. Пока Айседора встала перед занавеской и уведомила аудиторию, что
сотрудники полиции пришли за кулисами, чтобы арестовать ее, я насильно
подтолкнул вооруженных и унифицированных людей Чека (предводителей страшного
графического процессора) от сакрального синего танца, а не зная, как близко я
пришел к расстрелу за это. Только потому, что президент местного политического
бюро оказался в аудитории, мы получили бесплатно шотландец, и Айседора получила
разрешение на продолжение своей программы, как и планировалось.
After that episode, she felt it might be better and safer for us to
move further afield. That summer of 1923, we went on to Baku, the famous oil
city on the shores of the Caspian Sea. From there we continued our journey to
Tiflis. I loved this beautiful old Georgian capital-the wonderful hot sulphur
baths and daily massage, the excellent wines, and the excursions in the
mountainous countryside way up to Mount Elbrus. There was a nice little
restaurant, overhanging the wildly rushing river Kura, that we liked to visit in
the evenings. There, over a bottle of Zinandaly, with shashlik, we enjoyed
listening to the orchestra playing native music on native instruments and
watching the Georgian dances.
..
После этого эпизода она почувствовала,
что было бы лучше и безопаснее двигаться дальше. Этим летом 1923 года мы
отправились в Баку, знаменитый нефтяной город на берегах Каспийского моря.
Оттуда мы продолжили путешествие в Тифлис. Мне понравилась эта красивая
старинная грузинская столица - прекрасные горячие серные ванны и ежедневный
массаж, отличные вина и экскурсии в горной сельской местности до Эльбруса. Был
небольшой ресторан, нависавший над дикой рекой Курой, которую мы любили по
вечерам. Там, за бутылкой Zinandaly, с шашлыком, мы наслаждались прослушиванием
оркестра, играющего родную музыку на родных инструментах, и просмотра грузинских
танцев.
The Caucasian tour ended at Batum of the Black Sea, which lay
blistering under the scorching heat of the last days of August. The government
placed a beautiful little villa high up on a cliff at our disposal. In this same
villa Trotsky had lived during his stay at the Black Sea port. And before the
Revolution it had been the property of a wealthy Frenchman, who had planted the
garden with a magnificent profusion of European and tropical flowers.
Unfortunately the rainy season began to spoil our sojourn, and we proceeded to
Yalta in the Crimea.
..
Кавказский тур завершился в Батумском Черном
море, который летел под палящим жаром последних дней августа. Правительство
разместило красивую маленькую виллу высоко на утесе в нашем распоряжении. На той
же самой вилле Троцкий жил во время своего пребывания в Черноморском порту. И до
революции это была собственность богатого француза, который посадил сад с
великолепным обилием европейских и тропических цветов. К сожалению, сезон дождей
начал испортить наше пребывание, и мы отправились в Ялту в Крым.
We resumed life at the Pretchistcnka school early in October. Separated
from her mad poet husband, Isadora got down to serious work with the pupils.
Though the memorable trip to the south of Russia-where living seemed easier and
pleasanter for both visitors and population alike-had restored my strength
sufficiently for me to continue my classes, it had not helped me get rid of my
mental depression. After two and a half years of Russian exile, what I needed
most was to get away from it all. Like a caged bird, I desperately needed to
escape, spread my wings, and inhale for a while the heady air of freedom. With
some of the money I had saved from my performances, I decided to take a long
vacation by myself.
..
В начале октября мы возобновили жизнь в школе
Pretchistcnka. Разлученная с сумасшедшим мужем поэта, Айседора приступила к
серьезной работе с учениками. Несмотря на то, что незабываемая поездка на юг
России, где жизнь казалась более легкой и приятной как для посетителей, так и
для населения, восстановила мою силу, достаточную для продолжения занятий, это
не помогло мне избавиться от моей психической депрессии. После двух с половиной
лет русской ссылки я больше всего нуждался в том, чтобы уйти от всего этого. Как
птица с клеткой, я отчаянно нуждался в том, чтобы убежать, раздвинуть крылья и
вдохнуть на мгновение пьянящий воздух свободы. С некоторыми из денег, которые я
сэкономил на своих выступлениях, я решил взять себе отпуск.
I left in January, via Warsaw, for Berlin. In my hurry to make contact
with the outside world after my exile, I rushed into the station buffet at the
Polish frontier, not merely to eat but to buy up all the newspapers and
magazines that were unobtainable inside Soviet Russia and that I had missed so
much.
..
Я уехал в январе, через Варшаву, в Берлин. В спешке, чтобы
связаться с внешним миром после моего изгнания, я ворвался в станционный буфет
на польской границе, а не просто поесть, но чтобы скупать все газеты и журналы,
которые были недоступны внутри Советской России, и что я пропустил так
много.
I stayed in Berlin just long enough to give a performance in the
Bluethner Saal. The real goal of my vacation was my favorite big city-Paris.
Before leaving for the French capital, I decided to go to Hamburg for a visit
with mother. I was now in a much happier frame of mind. Ever since the train
bearing me westward had crossed the Red frontier into Poland, my spirit
experienced a wonderful lift, almost as if some oppressive physical weight had
been lifted from my shoulders. I believe a similar sensation was experienced by
every foreign visitor to the USSR during those years when the dreaded GPU,
knocking on the door in the middle of the night, spread cold terror into the
hearts of the people. Unless one has lived in an atmosphere of this kind, one
does not really appreciate the meaning of the word freedom.
..
Я остался
в Берлине достаточно долго, чтобы выступить в «Блютнер-Зааль». Реальной целью
моего отдыха был мой любимый большой город - Париж. Перед отъездом во
французскую столицу я решил поехать в Гамбург для посещения с матерью. Теперь я
был в гораздо более счастливом настроении. С тех пор, как поезд, несущий меня на
запад, пересек Красную границу в Польшу, мой дух испытал прекрасный подъем,
почти как будто какой-то тяжелый физический вес был снят с моих плеч. Я полагаю,
что подобный сенсация испытала каждый иностранный гость в СССР в те годы, когда
страшный GPU, стуча в дверь посреди ночи, распространял холодный ужас в сердца
людей. Если человек не живет в такой атмосфере, никто не ценит значение свободы
слова.
I arrived in the town of my birth in the last week of February. The
train had been delayed because of a heavy snowfall. Over the door of mother's
apartment, which she shared with my half-sister, hung a garland of evergreens;
in the center was a big ''W cleo me" sign. "How late you are! Mother has been
frantic!" my sister greeted me exactly as if she had seen me the day before,
rather than thirteen years ago. A family gathering greeted me joyously when I
entered the sitting room. They had been waiting for me with coffee and cakes
since early afternoon. The old familiar mahogany table presented a pretty
picture with the lace cloth, a vase of roses and carnations in the center, and
mother's best white, black, and gold china.
..
Я прибыл в город моего
рождения в последнюю неделю февраля. Поезд был отложен из-за сильного снегопада.
Над дверью материнской квартиры, которую она поделила с моей сестрой, висела
гирлянда вечнозеленых растений; в центре был большой знак «W cleo me». «Как ты
поздно! Мать была безумной!» Моя сестра встретила меня точно так, как будто она
видела меня накануне, а не тринадцать лет назад. С семьей я встретил радостно,
когда я вошёл в гостиную. Они ждали меня с кофе и пирожными с раннего утра.
Старый знакомый стол из красного дерева представил красивую картину с кружевной
тканью, вазой из роз и гвоздики в центре, а также лучшим белым, черным и золотым
фарфором матери.
The tall green-tiled stove in the corner gave off a pleasant warmth.
Every now and then someone would put a little more wood on the fire, for the
snow continued to fall and the night grew colder. But in the gute Stube we made
ourselves cozy, enjoying a late supper in the Hamburg manner with cold cuts,
smoked fish, dark and white bread, and beer. This evoked childhood memories.
..
Высокая зеленая кафельная печь в углу придавала приятное тепло. Время
от времени кто-то клал на огонь немного больше дерева, потому что снег продолжал
падать, и ночь становилась все холоднее. Но в gute Stube мы стали уютными,
наслаждаясь поздним ужином в Гамбурге с холодными порезами, копченой рыбой,
темным и белым хлебом и пивом. Это вызвало детские воспоминания.
That night I lay down under a mountain of goosedown covers in the old
mahogany bed where I was born and my father had died. For an instant I had the
strange sensation that I had never left home. There was the same light from a
street lamp, filtering through the lace curtains, sketching a soft pattern on
the ceiling, that I had seen as a child before going to sleep. Although this was
a different apartment from the one I knew in childhood-much more modern, less
gloomy, and in a more attractive section of town, on a street called
Pappelallee-nothing important had really changed. Only I had changed. For me
this represented the old, narrow horizon. Like a visitor from a distant star, I
could never feel at home in this small world again.
I tossed about thinking
of these things in a restless state of mind, unable to sleep, when mother
whispered to me, "Irma, my child, are you still awake?" And I answered as of
old, "Yes, Mama."
..
В ту ночь я лег под гору крытых крыльев на старой
кровати из красного дерева, где я родился, и мой отец умер. На мгновение у меня
появилось странное ощущение, что я никогда не покидал дома. Был такой же свет от
уличного фонаря, пробираясь сквозь кружевные занавески, рисуя мягкий узор на
потолке, который я видел как ребенок перед сном. Хотя это была другая квартира
из той, что я знал в детстве, - гораздо более современной, менее мрачной и в
более привлекательной части города, на улице под названием Паппеллалли. Ничто
важное не изменилось. Только я изменился. Для меня это представляло собой старый
узкий горизонт. Как посетитель из далекой звезды, я больше не мог чувствовать
себя дома в этом маленьком мире.
Я бросил думать об этом в беспокойном
состоянии ума, неспособном спать, когда мать прошептала мне: «Ирма, дитя мое, ты
все еще не спишь?» И я ответил так: «Да, мама».
In my mind's eye mother had not changed a bit since my childhood days,
except that her hair was now snowy white. She had given birth to me at the age
of forty-five, and I had no recollection of her as a young woman. She had always
been my dear old mother. Seeing I lay awake, she raised her voice. "You know
what I was thinking? Tomorrow is your birthday and . . . and . . . this is
something I have never told you. But when you were born, I suffered such pain. I
had no doctor, only a midwife, and that dreadful pain lasted through the night.
I thought I would not be able to stand it longer when-just as the sun was rising
and cast a reddish glow over the room-you were born. And oh, my Irma, how happy
I felt to hold you in my arms!"
..
В моих мыслях мама немного изменилась
с детства, за исключением того, что ее волосы были теперь белоснежными. Она
родила меня в возрасте сорока пяти лет, и я не вспоминал о ней как о молодой
женщине. Она всегда была моей дорогой старой матерью. Увидев, что я не спала,
она подняла голос. «Ты знаешь, о чем я думал? Завтра твой день рождения и ... и
... это то, что я тебе никогда не говорил. Но когда ты родился, я страдал от
такой боли. У меня не было врача, только акушерка и эта страшная боль
продолжалась всю ночь. Я думал, что не смогу выдержать это дольше, когда - как
только солнце поднимется и бросит красноватый свет по комнате - ты родился. И,
о, моя Ирма, как я был счастлив чтобы держать тебя на руках!
In the dark room, lying in the bed beside me, she reached over and
grasped my hand. I heard her wail as if still in labor, "My child, if I had only
known! Oh God! If I had only known I would see so little of you in my life-I
would have never let you go!"
..
В темной комнате, лежащей в постели
рядом со мной, она потянулась и схватила меня за руку. Я слышал, как она
завопила, как будто все еще в труде: «Дитя мое, если бы я только знал! О Боже!
Если бы я знал только, что я бы так мало тебя видел в своей жизни, я бы никогда
не отпустил тебя!»
And then I knew. In that heart-rending cry lay mother's tragedy. And
there was nothing in the world I could do about it. The few weeks I spent with
mother passed swiftly and pleasantly for both of us. I left her in a cheerful
frame of mind. We made plans for taking a trip together next summer during my
vacation. Now that I could earn my own living, I could lend her a little
financial support. I asked her, ""Where would you most like to go?" She said,
"As long as I can remember, I have always wanted to sail down the Rhine. Do you
think we could really make that journey together? That would be so wonderful! At
the same time we could visit my brother Ehrich, the uncle you have never seen,
in Mlinchen-Gladbach." I assured her that she could plan for this trip next
summer even if, for some reason, I would be unable to join her.
..
И
тогда я знал. В этом сердечном крике лежала трагедия матери. И ничего в мире я
не мог сделать. Несколько недель, проведенных с матерью, прошли быстро и приятно
для нас обоих. Я оставил ее в веселом настроении. Мы планировали поездку вместе
летом следующего года во время отпуска. Теперь, когда я мог бы зарабатывать себе
на жизнь, я мог бы оказать ей небольшую финансовую поддержку. Я спросил ее:
«Куда ты больше всего хочешь пойти?» Она сказала: «Пока я помню, я всегда хотел
плыть по Рейну. Как вы думаете, мы могли бы сделать это путешествие вместе? Это
было бы так замечательно! В то же время мы могли бы посетить моего брата Эриха,
дядю, которого вы никогда не видели, в Млинчен-Гладбахе. «Я заверил ее, что она
может планировать эту поездку следующим летом, даже если по какой-то причине я
не смогу присоединиться к ней
The day of my departure for Paris, the train was delayed for an hour.
She saw me off, and we repaired to the station buffet for a cup of coffee. She
continued to chat animatedly about the coming event that would fulfill a
lifelong wish. Then, inevitably, the moment came to say goodbye. It was that
same station where so long ago in the winter of 1905, we had said goodbye. And
suddenly when I heard the shrill blast of the train whistle it all came back to
my mind so poignantly; how she had clung to my hand walking to the end of the
platform and then watched the train depart with tears streaming down her face.
And now I had a sudden terrible premonition that this was our last farewell.
..
В день моего отъезда в Париж поезд был отложен на час. Она меня
провожала, и мы позаботились о том, чтобы поесть на чашку кофе. Она продолжала
энергично болтать о предстоящем событии, которое исполнило бы пожизненное
желание. Затем, неизбежно, наступил момент попрощаться. Это была та самая
станция, где так давно зимой 1905 года мы попрощались. И внезапно, когда я
услышал пронзительный взрыв свиста, все это дошло до меня так остро; как она
прижалась к моей руке, доходила до конца платформы, а затем смотрела, как поезд
уходит со слезами, текущими по ее лицу. И теперь у меня внезапное ужасное
предчувствие, что это было наше последнее прощание.
Before the train started to move, mother turned away and holding on to
the bannister groped her way slowly up the steps. I watched her black-clad
figure until it was gone and then I collapsed in my compartment overcome with
sobs I could not control.
..
Перед тем, как поезд начал двигаться, мать
отвернулась и держалась за баннистера, медленно поднимаясь по ступенькам. Я
наблюдал за ее черной фигурой, пока она не исчезла, а затем я рухнул в своем
купе, преодолевая рыдания, которые я не мог контролировать.
Several days later, in Paris, I received a letter from her: My dear,
dear Irma: I got your telegram in the evening and I am glad that you arrived
safely. After all the excitement of departure and the long trip, you must have
been very tired. I too quickly drove home and went to bed and stayed there for a
few days' rest. Yesterday, Friday, Marie and I rearranged the rooms and were
delighted how inviting the new furniture looks. And I regretted that you, the
generous donor, could not be there to see it. I hope that you enjoyed your stay
with me and that everything made a favorable impression on you, dear. I wanted
so much to make things even more gemiitlich and pleasant but with all the
visiting back and forth and the awfully cold weather it would have been too much
of an exertion for me. Next time you come for a visit with us we shall pass
quieter and happier hours by ourselves.
..
Несколько дней спустя, в
Париже, я получил от нее письмо: «Дорогая, дорогая Ирма: я получил вашу
телеграмму вечером, и я рад, что вы пришли благополучно. После всего волнения
отъезда и долгого путешествия вы, должно быть, очень устали. Я слишком быстро
поехал домой и лег спать и оставался там на несколько дней отдыха. Вчера, в
пятницу, Мари и я перестроили комнаты и были в восторге от того, как привлекает
новая мебель. И я пожалел, что вы, щедрый донор, не могли быть там, чтобы это
увидеть. Я надеюсь, что вам понравилось ваше пребывание со мной, и все это
произвело на вас хорошее впечатление, дорогая. Я хотел так много сделать вещи
еще более gemiitlich и приятным, но со всем посещением взад и вперед и ужасно
холодной погодой это было бы слишком большим напряжением для меня. В следующий
раз, когда вы приедете с нами, мы сами пройдем более спокойные и счастливые
часы.
Everybody here at home sends their best wishes for a pleasant trip back
to Moscow. I wish you all the luck and good health. Please give my regards to
Isadora and greetings to all the dear children of your school. The photos we
took, unfortunately, did not come out; only one of me, too bad. I wanted so much
to have a picture of us together. Happy journey, dear Irma, and a thousand
kisses from your loving Mama
..
Все здесь дома отправляются с наилучшими
пожеланиями в приятную поездку в Москву. Я желаю вам удачи и хорошего здоровья.
Пожалуйста, передайте мои приветствия Айседоре и привет всем дорогим детям вашей
школы. Фотографии, которые мы взяли, к сожалению, не вышли; только один из меня,
слишком плохой. Я так хотел, чтобы у нас была картина. Счастливое путешествие,
дорогая Ирма и тысяча поцелуев от твоей любящей мамы
The journey down the Rhine we planned together could not be realized.
My work in Russia kept me tied down and too busy to join her. But she and my
half-sister Marie visited with the relatives for a month or more. She wrote me
from Miinchen-Gladbach:
We have been most hospitably received here by our
relatives. They have shown us a lot of the town and its surroundings. The many
industries, the tri-centenary festival, fairs, parades, etc. Also they have here
a beautiful theatre with a big restaurant situated in a park among a parterre of
roses. You ought to give a performance there sometime and show the townspeople
what real dancing is! They simply have no conception of it.
..
Путешествие по Рейну, которое мы спланировали вместе, не могло быть
реализовано. Моя работа в России держала меня завязанным и слишком занятым,
чтобы присоединиться к ней. Но она и моя сестра Мэри побывали с родственниками
уже месяц или больше. Она написала мне из Минхен-Гладбаха:
Мы были очень
гостеприимно приняты нашими родственниками. Они показали нам много города и его
окрестностей. Множество отраслей, трехсотлетний фестиваль, ярмарки, парады и
т.Д. Также здесь есть прекрасный театр с большим рестораном, расположенный в
парке среди партеров из роз. Вы должны когда-нибудь дать представление и
показать горожанам, что такое настоящий танец! Они просто понятия не имеют об
этом.
We also visited Dusseldorf and saw the "Gesolei" exhibition which was
most instructive and interesting. We dined in the open on the Rhine embankment
and in the evening saw the big bridge, the town and the entire exhibition
illuminated. It was beautiful! Our relatives have entertained us splendidly.
Young Willi owns a car and he sped us along the Rennbahn at terrific speed. Such
fun! In August, Marie and I took the long-awaited trip down the river Rhine in a
cabin steamer, food and everything included. We sailed between mountains, ruins,
and castles down to Ruedesheim, where we saw the National Monument and the
wonderful vineyards. On our way back, near Coblentz, we had to wait a long time
in order to pass, because the French are building a bridge across the river, on
to Cologne.
..
Мы также посетили Дюссельдорф и увидели выставку
«Gesolei», которая была самой поучительной и интересной. Мы обедали под открытым
небом на набережной Рейна, а вечером увидели светлый мост, город и всю выставку.
Это было прекрасно! Наши родственники развлекали нас великолепно. Молодой Вилли
владеет машиной, и он ускользнул нас по Реннханну с потрясающей скоростью. Так
весело! В августе мы с Мари понесли долгожданную поездку по реке Рейн в
пароходе, еду и все включено. Мы плыли между горами, руинами и замками до
Рюдесхайма, где мы увидели Национальный памятник и прекрасные виноградники. На
обратном пути, недалеко от Кобленца, нам пришлось долго ждать, чтобы пройти,
потому что французы строят мост через реку, в Кельн.
I admired the "Koelnischer Dom" so very much I did not want to leave. I
felt like looking at and admiring the beautiful interior of the cathedral and
the tall spires over and over again. Tomorrow at ten o'clock we return to
Hamburg. Uncle and his family send greetings, and Marie and I send our dearest
love to you. Mama
..
Я восхищался «Koelnischer Dom», так что я не хотел
уходить. Мне захотелось взглянуть и полюбоваться прекрасным интерьером собора и
высокими шпилями снова и снова. Завтра в десять часов мы вернемся в Гамбург.
Дядя и его семья присылают приветствия, а мы с Мари с радостью присылаем вам
свою любимую любовь. мама
Still spry at seventy-one, though in delicate health, she once showed
me that she too could dance the foxtrot. I expected her to go on living for at
least another decade. But providence decided otherwise. Three years later when
the end came, I happened to be thousands of miles distant, unable to reach her
in time. My half-sister Anna, writing to me about the funeral, which took place
in the famous Ohlsdorf cemetery, the most beautiful in Germany, told me that on
top of my mother's coffin was a large wreath tied with a lilac ribbon on which
my name was engraved in gold, with an inscription saying, "From her only
daughter, absent in Moscow." And so it had been most of her life.
..
Тем
не менее, в семьдесят один раз, хотя и в нежном здоровье, она однажды показала
мне, что она тоже может танцевать фокстрот. Я ожидал, что она продолжит жить по
крайней мере еще на десять лет. Но провидение решило иначе. Спустя три года,
когда пришел конец, я оказался на расстоянии в тысячи миль, не успев дойти до
нее. Моя сводная сестра Анна, писавшая мне о похоронах, которая состоялась на
знаменитом Ольсдорфском кладбище, самом прекрасном в Германии, сказала мне, что
поверх гробницы моей матери был большой венок, связанный с лиловым ленточком, на
котором мое имя была выгравирована золотом с надписью «От ее единственной
дочери, отсутствующей в Москве». И поэтому это была большая часть ее
жизни.
Plough the Ground, Sow the Seed
Плуг земли, посеять семена
"WHERE is Saturn?" Isadora wailed in her letter to me from Samara. She
was engaged on a tour of the Volga district, with Mark Metchick, her pianist,
and Zinoviev, her manager. The trio went from misfortune to catastrophe. If, as
the astrologers believe, the planet Saturn stands for delay and death, then it
must indeed have loomed large in her horoscope at that period. The evil planet
must have foreshadowed the tragic end of her existence, for within the short
space of three years my foster mother too was dead.
..
«ГДЕ - это
Сатурн?» Айседора вопила в своем письме мне из Самары. Она занималась экскурсией
по Поволжскому округу, с Марком Метчиком, ее пианистом, и Зиновьевым, ее
менеджером. Трио перешло от несчастья к катастрофе. Если, по мнению астрологов,
планета Сатурн стоит за задержкой и смертью, то она должна была на самом деле в
своем гороскопе в этот период. Злая планета, должно быть, предвещала трагический
конец ее существования, потому что в течение короткого промежутка времени моя
приемная мать тоже была мертва.
W c leave this Volga, which I prefer to remember from a distance. No
public, no comprehension-nothing. Boats frightfully crowded with screaming
children and chattering women. Three in a cabin, second class. Every corner
taken in first. I sat on deck all night and enjoyed some quiet hours of moonlit
beauty, quite alone. But the rest-nightmare!
..
Оставьте эту Волгу,
которую я предпочитаю помнить издалека. Нет публики, никакого понимания -
ничего. Лодки ужасно переполнены кричащими детьми и болтающими женщинами. Три в
кабине, второй класс. Каждый угол взят первым. Я всю ночь сидел на палубе и
наслаждался тихими часами лунной красоты, совершенно один. Но остальное -
кошмар!
We leave tonight for Orenburg. No news of curtains. Telegraph and
inquire for them. Then to Tashkent. Send me books and papers and write me news.
How is the divine Comrade Podvowsky?
This journey is a Calvary. Heat
terrific, almost dead. . . . How do things progress? Much love to you and love
to the children. Hell of a life anyway. Yours, in unholy martyrdom, Poor Isadora
..
Сегодня мы уезжаем в Оренбург. Никаких известий о шторах. Телеграф и
спросите их. Затем в Ташкент. Пришлите мне книги и документы и напишите мне
новости. Как божественный товарищ Подвовский?
Это путешествие - Голгофа.
Тепло потрясающее, почти мертвое.... Как все происходит? Очень люблю тебя и
любим детей. Черт, жизнь в любом случае. Твоя, в нечестивом мученичестве, Бедная
Айседора
Next she wrote from Orenburg, a small town situated in the southern Urals,
where those lovely gossamer Orenburg shawls are made:
Dearest Irma: We sent
you letters and three telegrams without answer. Just received word the curtains
arrived only today in Kazan! ! ! Too late to take them to Tashkent. We leave at
six tomorrow. Heaven knows for what, but keep hoping. Have about fifty kopeks in
the caisse. Please telegraph and write me to Tashkent. One feels so cut off from
the world and all these towns so small, ruined and God forlorn. I am almost at
the last gasp. Dancing in white lights without decors. The public understands
nothing at all.
..
Затем она написала из Оренбурга, маленького городка,
расположенного на южном Урале, где сделаны эти прекрасные оваренские
шали:
Дорогая Ирма: Мы отправили вам письма и три телеграммы без ответа.
Просто получилось, что занавески прибыли только сегодня в Казань!!! Слишком
поздно отвезти их в Ташкент. Завтра мы уезжаем в шесть. Небеса знают, для чего,
но продолжайте надеяться. В кайсе есть около пятидесяти копеек. Пожалуйста,
телеграфируйте и напишите мне в Ташкент. Человек чувствует себя таким отрезанным
от мира, и все эти города настолько маленькие, разрушенные, что Бог заброшен. Я
почти задыхаюсь. Танцы в белых огнях без декоров. Общественность вообще ничего
не понимает.
Today I visited the children's colony and gave them a dancing lesson. Their
life and enthusiasm is touching-all orphans .... Have found no woman and no help
at the theatre-very trying. Well, love to you. For Heaven's sake telegraph me
news. With all good wishes and love to the children, Isadora Samarkand, the end
of June, 1924.
..
Сегодня я посетил детскую колонию и дал им урок танцев.
Их жизнь и энтузиазм трогательны - все сироты ... Не нашли ни одной женщины и
никакой помощи в театре - очень старались. Ну, люблю тебя. Ради Бога ради
телеграфа мне новости. Со всеми добрыми пожеланиями и любовью к детям, Айседора
Самарканд, в конце июня 1924 года.
Dearest Irma: We go from one catastrophe to another. Arrived in
Tashkent without a kopek. Found theatre full of Geltzer, Hotel full of Geltzer,
whole town occupied. We had to go to an awful hotel where they demanded "dingy"
in advance, and, failing, would not even give us a samovar. We wandered round
the town without even a cup of tea all day. In the evening we went to see
Geltzer dance to a packed house! After a second hungry day Zinoviev pawned his
valise with two suits for just enough to come here. And who do you think he
pawned it to? Why, Kalovsky, who is now Gcltzer's official husband.
..
Дорогая Ирма: Мы переходим от одной катастрофы к другой. Прибыл в
Ташкент без копейки. Найден театр, полный Гельтцер, отель, полный Гельцер, весь
город занят. Мы должны были пойти в ужасный отель, где они требовали «грязного»
заранее, и, в противном случае, даже не дали бы нам самовара. Мы целый день
блуждали по городу без чашки чая. Вечером мы пошли посмотреть танец Гельцер в
упакованный дом! После второго голодного дня Зиновьев заложил свой чемодан с
двумя костюмами для того, чтобы приехать сюда. И кто, по-твоему, заложил его?
Почему, Каловский, который теперь является официальным мужем Gcltzer.
We arrived here also without a kopek. The baggage went by mistake to
another station. However, here is no Geltzer, it is more hopeful. I dance here
Thursday, but it seems, though very beautiful, only a big village. So Heaven
knows what will be the result or whether we will be able to leave! ! !
..
Мы прибыли сюда и без копейки. Багаж по ошибке ошибочно попал на
другую станцию. Однако, здесь нет Geltzer, это более обнадеживает. Я танцую
здесь в четверг, но кажется, хотя и очень красивой, только большая деревня. Так
что Небеса знают, что будет результатом или мы сможем уйти!!!
I feel a bit dilapidated. Mctchick is gone in a hopeless melancholy and
even Zinoviev has lost his sweet smiling nonchalance. The country here is
divine, fruits and trees and all like a garden-very hot but lovely. But it's a
terrible sensation to walk Plough the Ground, Sow the Seed about without a
penny. Kiev was a prosperous exploit in comparison. The Tovarish that brings
this note saved our lives by giving us his room and sleeping in his private car.
So be very nice to him ....
..
Я чувствую себя немного полуразрушенным.
Мектик ушел в безнадежной меланхолии, и даже Зиновьев потерял свою милую улыбку
беззаботностью. Страна здесь божественная, фрукты и деревья, и все как сад -
очень жарко, но прекрасно. Но это ужасная сенсация, чтобы ходить Плугом на
землю, сеять семя без копейки. Для сравнения, Киев был преуспевающим. Tovarish,
который приносит эту заметку, спас нас, предоставив нам свою комнату и спать в
его личном автомобиле. Так что будьте очень милы с ним ....
There are marvelous things here to buy, but alas! The land seems a
veritable paradise-for the natives. The whites don't understand how to live
here.
Well, we're hoping for better luck. So far the tour is a tragedy. Why
did we leave Friday the 13th? Please send me news and papers if possible, I
don't know what is going to happen next. At any rate, I've grown very thin.
Think of the lovely meals we ate at Kiev! ! ! Much love to you.
..
Здесь
есть чудесные вещи, но, увы! Земля кажется настоящим раем - для туземцев. Белые
не понимают, как жить здесь.
Ну, мы надеемся на лучшую удачу. Пока что
поездка - трагедия. Почему мы вышли в пятницу 13-го? Пожалуйста, присылайте мне
новости и документы, если это возможно, я не знаю, что будет дальше. Во всяком
случае, я очень тонкий. Подумайте о прекрасных блюдах, которые мы ели в Киеве!!!
Очень люблю тебя.
In turn, I told her of the difficulties I encountered, of a different
nature-an ideological one. I came frequently in touch with the Commissar of
Physical Culture, Comrade Podvowsky, who in the early days of the Revolution had
inspired the Red Army. He often criticized what he termed the too aesthetic side
of our dance. He wanted the pupils of our Moscow school to strut about in
imitation of his athletes, like young warriors shouting, "Death to speculators!
Death to parasites! We are the new free army of the earth!"
..
В свою
очередь я рассказал ей о трудностях, с которыми я столкнулся, другой природы -
идеологической. Я часто общался с комиссаром физической культуры, товарищем
Подвовским, который в первые дни революции вдохновил Красную Армию. Он часто
критиковал то, что он назвал слишком эстетической стороной нашего танца. Он
хотел, чтобы ученики нашей московской школы подхватили своих спортсменов, как
молодые воины, кричащие: «Смерть спекулянтам! Смерть паразитам! Мы новая
свободная армия земли!»
Needless to say, I did not see eye to eye with him. It all reminded me
of that other fanatic and his Korperkultur and Racial Hygiene ideology-Max Merz.
Being myself primarily an artist, I disliked placing too much emphasis on the
physical side of our ephemeral art. In her lessons to her pupils, Isadora
invariably emphasized the spiritual approach. When I wrote to her about this,
asking for guidance, she replied:
..
Излишне говорить, что я не видел с
ним глаз. Все это напомнило мне этого другого фанатика и его идеологию
«Корперкультур» и «Расовая гигиена» - Макс Мерц. Будучи собой в первую очередь
художником, мне не нравилось уделять слишком много внимания физической стороне
нашего эфемерного искусства. В своих уроках своим ученикам Айседора неизменно
подчеркивала духовный подход. Когда я написал ей об этом, прося совета, она
ответила:
Tashkent, July 10th, 1924 Dearest Irma: Thank you very much for your
very beautiful letter. I can quite understand how you feel. Blazing sun and
prize-fighters are far from my vision of a Ninth Symphony (Beethoven) to be
danced in a golden light of the intellectual radiance. But probably you are
digging the foundations on which the future columns will stand. At any rate, if
it is only to take off these horrible clothes and give the children of the new
world red tunics, it is a great work. Go on with it. Surely when the government
sees that this new dance has the sympathy of the working people, it WI11 do
something for the school. As for Podvowsky's ideas of dance-our dance will sweep
them away, as it sweeps everything that stands in its road.
..
Ташкент,
10 июля 1924 г. Дорогая Ирма: Большое спасибо за ваше очень красивое письмо. Я
вполне понимаю, как вы себя чувствуете. Пылающее солнце и призеры далеки от
моего видения Девятой симфонии (Бетховена), чтобы танцевать в золотом свете
интеллектуального сияния. Но, вероятно, вы копаете основы, на которых будут
стоять будущие столбцы. Во всяком случае, если только снять эту ужасную одежду и
дать детям красные туники нового мира, это отличная работа. Продолжайте.
Разумеется, когда правительство увидит, что этот новый танец имеет симпатию
трудящихся, он WI11 что-то делает для школы. Что касается идей Подвувского о
танцах, наш танец сметит их, поскольку он подметает все, что стоит на его
пути.
The tournee is a continual catastrophe. We arrived again from Samarkand
without a kopek. Again no hotel. Spent two days wandering round the streets very
hungry. Zeno and Metchick slept in the theatre. I, next door in a little house
without water or toilet. Finally we found rooms in this fearful hotel over-run
with vermin. We are so bitten, as to appear to have some sort of illness.
..
Тур - это постоянная катастрофа. Мы прибыли из Самарканда без копейки.
Опять нет отеля. Провел два дня, блуждая по улицам, очень голоден. Зено и Метчик
спали в театре. Я, рядом, в маленьком домике без воды или туалета. Наконец, мы
нашли комнаты в этом страшном отеле, перебежавшем с паразитами. Мы так укушены,
что, похоже, есть какая-то болезнь.
Yesterday Zeno arranged on percentage an evening for the students, and
they advanced ten cctchervonetz.," so we went to a restaurant and ate, the first
time in three days. The theatre is engaged. The first performance can only be
given next Wednesday. Heaven knows what we will do until then. I only hope we
can make enough for the train.
..
Вчера Зенон организовал процентный
вечер для студентов, и они продвинулись на десять cctchervonetz. «Поэтому мы
отправились в ресторан и ели первый раз за три дня. Театр занят. Первое
выступление может быть сделано только в следующую среду. Небеса знают, что мы
будем делать до тех пор. Надеюсь, мы сможем сделать достаточно для поезда.
The country is marvelous. I have never seen flowers and fruit in such
abundance. In Samarkand we saw the old temple, composed of Chinese and Persian
and Arab culture; wonderful moS.'1ics. And I visited the tomb of Tamerlaine and
the old Sartian town. If one had money there are ravishing scarves and
silks--but helas!!!
..
Страна чудесная. Я никогда не видел цветов и
фруктов в таком изобилии. В Самарканде мы видели старый храм, состоящий из
китайской и персидской и арабской культуры; замечательный moS.'1ics. И я посетил
могилу Тамерлана и старого города Сартия. Если у кого-то есть деньги, есть
восхитительные шарфы и шелка - но хела!!!
All this discomfort and worry has made us all ill. Poor Metchick looks
dying. We arrived early in the morning and had to sit all day on park benches
with nothing to eat. It's a horrid sensation. But this is a primitive, wild
place, and anything can happen to one. It's the sort of place to come with
Lohengrin [Singer] and his millions; very like Egypt. The heat is forty degrees
more in the shade and flies, bugs, mosquitoes make life
unbearable.
..
Весь этот дискомфорт и беспокойство заставили нас всех
болеть. Бедный Метчик выглядит умирающим. Мы приехали рано утром и должны были
целый день сидеть на скамейках в парке, чтобы ничего не поесть. Это ужасное
ощущение. Но это примитивное, дикое место, и с ним может случиться что-то. Это
место, где можно встретить Лоэнгрина [Сингера] и его миллионов; очень похоже на
Египет. Тепло в сорок градусов больше в тени и мух, жуки, москиты делают жизнь
невыносимой.
The little photos are amusing. Try and send me some good ones of you
and the children. Courage; it's a long way, but light is ahead. My art was the
flower of an epoch, but that epoch is dead and Europe is the past.
These red
tunicked kids are the future. So it is fine to work for them. Plough the ground,
sow the seed and prepare for the next generation that will express the new
world. What else is there to do? ...
Love to the children. All my love to
you. You are my only disciple and with you I see the Future. It is there-and we
will dance the Ninth Symphony yet. With love. Isadora
..
Маленькие
фотографии забавны. Постарайтесь прислать мне хороших из вас и детей. Смелость;
это долгий путь, но впереди свет. Мое искусство было цветком эпохи, но эта эпоха
мертва, а Европа - это прошлое.
Эти рыжие дети с ограниченными возможностями
- это будущее. Так что хорошо работать для них. Плуг земли, сеять семя и
подготовиться к следующему поколению, которое выражает новый мир. Что еще нужно
делать? ...
Любовь к детям. Вся моя любовь к тебе. Ты мой единственный
ученик, и с тобой я вижу Будущее. Он есть, и мы еще будем танцевать девятую
симфонию. С любовью. Айседора
"Plough the ground, sow the seed ... what else is there to do?" she
said. I wondered. This may have been the answer for a disillusioned, middle-aged
woman, jaded with life in general. But was it the right answer for a young girl,
eagerly standing on the threshold of life? My art and my work could not, for me,
be all-encompassing as yet. As any normal young woman would, I too dreamed of
being able to find some day another chance at happiness of the sort that
culminates in marriage and raising a family. Whenever a young man paid attention
to me and my foster mother saw me reciprocate, I was-in her eyes-as good as
married. Once she even went so far as to tell Walter Duranty, the American
correspondent in Moscow, that I had married. Without first checking at the
source, he cabled the "news" to his paper.
..
«Плуг землю, сеять семя ...
что еще нужно делать?» она сказала. Я поинтересовался. Возможно, это был ответ
для разочарованной женщины среднего возраста, измученной жизнью в целом. Но был
ли он правильным ответом для молодой девушки, с нетерпением стоящей на пороге
жизни? Мое искусство и моя работа для меня не могли быть всеохватывающими. Как и
любая нормальная молодая женщина, я тоже мечтал о том, чтобы однажды найти шанс
на счастье такого рода, которое завершается браком и воспитывает семью. Всякий
раз, когда молодой человек обращал внимание на меня, и моя приемная мать видела
меня взаимностью, я был - в ее глазах - как женатый. Однажды она даже зашла так
далеко, что сказала американскому корреспонденту в Москве Уолтеру Дюранти, что я
вышла замуж. Без предварительной проверки у источника он отправил «новости» в
свою газету.
No, my plans for the future-even if the right man had come along at
that time (which, incidentally, he didn't)-excluded any marriage to a Soviet
citizen. I had no intention whatsoever of committing such a fatal mistake. The
very thought of any children of mine being born under a dictatorship and growing
up as Communist slaves filled me with revulsion.
..
Нет, мои планы на
будущее - даже если в то время появился подходящий человек (который, кстати, он
этого не сделал), ввел любой брак с советским гражданином. У меня не было
никакого намерения совершить такую роковую ошибку. Сама мысль о том, что мои
дети, рожденные под диктатурой, растут как коммунистические рабы, наполнили меня
отвращением.
In this sad world of ours, human beings are constantly forced to make
certain sacrifices at one time or another. And I fully realized that this was
the one I had been called upon to make, as long as my work kept me chained to
the land of the Soviets. I therefore determined to put all personal dreams
behind me for the present, and devote all my energies and interests to the
furtherance of my career.
..
В этом печальном мире наши люди постоянно
вынуждены совершать определенные жертвы в свое время. И я полностью осознал, что
это был тот, к которому я был призван, до тех пор, пока моя работа удерживала
меня прикованным к земле Советов. Поэтому я решил пожертвовать всеми своими
личными мечтами на сегодняшний день и посвятить все свои силы и интересы делу
развития моей карьеры.
My immediate concern had to do with my foster mother: to bring her
safely back from her disastrous tour and, if possible, find her a more lucrative
engagement, since we had to dance in order to eat. A couple of entrepreneurs
offered her a tour of Germany. I immediately wrote her the good news, for so it
appeared to be then, since nothing could turn out worse than the tour she had
just made. She wrote:
..
Моя непосредственная забота была связана с моей
приемной матерью: чтобы она благополучно вернулась из ее катастрофического тура
и, по возможности, нашла ее более прибыльным занятием, так как нам нужно было
танцевать, чтобы поесть. Пара предпринимателей предложила ей тур по Германии. Я
сразу же написал ей хорошие новости, потому что так оно и было, потому что
ничего не получилось хуже, чем тур, который она только что сделала. Она
написала:
Volga and Turkestan are countries to be avoided. We came here because
Zeno has an idiot for an advance man, who telegraphed us that prospects here
were "brilliant." He must have been hired by the ballet to bring us to ruin.
When you have an inspiration to save us, for heaven's sake act on it for it is
the last moment.
..
Волга и Туркестан - страны, которых следует избегать.
Мы пришли сюда, потому что у Зено есть идиот для продвинутого человека, который
телеграфировал нам, что перспективы здесь были «блестящими». Он, должно быть,
нанял балет, чтобы привести нас к гибели. Когда у вас есть вдохновение, чтобы
спасти нас, ради Бога, действуйте на нем, потому что это последний момент.
Ekaterinberg, 4/8/24 Dearest Irma: The moment I received your letter I
sent you a forty word telegram expressing my willingness to sign at once, and
travel anywhere away from here! ! ! I still await anxiously the answer. You have
no idea what a living nightmare is untJ1 you see this town. Perhaps the killing
here of a certain family in a cellar has cast a sort of Edgar Allen Poe gloom
over the place-or perhaps it was always like that. The melancholy church bells
ring every hour, fearful to hear. When you go in the streets the gitan yells
prava or lieva and points his gun at you. No one seems to have any sense of
humor whatever.
..
Ekaterinberg, 4/8/24 Дорогой Ирма: В тот момент, когда
я получил ваше письмо, я отправил вам телеграмму сорока слов, в которой я
выразил готовность немедленно подписать и отправиться куда угодно!!! Я все еще
жду с нетерпением ответа. Вы не представляете, что такое живой кошмар, пока вы
не видите этот город. Возможно, убийство здесь какой-то семьи в подвале
заставило похоронить Эдгара Аллена По на место - или, возможно, всегда было так.
Меланхоличные церковные колокола звонят каждый час, боясь услышать. Когда вы
идете по улицам, гитан кричит права или лива и указывает на свое оружие.
Кажется, никто не чувствует юмора.
The head of the communists said, "How could Metchick play such
disgusting music as Liszt or Wagner! ! ! " Another said: "I did not at all
understand the lnternationale!! !"
Our two performances were a foure noire
and, as usual, we are stranded and don't know where to go. There is no
restaurant here, only "common eating houses," and no coiffeur. The only
remaining fossil of that name, while burning my hair off with trembling fingers,
assured me there was not a dama left here, they shot 'em all.
..
Глава
коммунистов сказал: «Как мог Метчик играть такую отвратительную музыку, как Лист
или Вагнер!» Другой сказал: «Я совсем не понимал интернационала!»
Наши два
выступления были foure noire, и, как обычно, мы оказались на мель и не знаем,
куда идти. Здесь нет ресторана, только «общие дома для еды», и нет парикмахера.
Единственная оставшаяся окаменелость этого имени, сжимая мои волосы дрожащими
пальцами, заверила меня, что там не осталось дамы, они расстреляли их
всех.
We saw the house and the cellar where they shot a "certain" family. Its
psychosis seems to pervade the atmosphere. You can't imagine anything more
fearful. . . . In fact this town is as near Hell as anything I have ever met.
Your letter sounds too good to be true. Telegraph us some dingy and I will
come at once to Moscow and sign, sign, sign .... With love to you, Isadora
..
Мы увидели дом и подвал, где они застрелили «определенную» семью. Его
психоз, кажется, пронизывает атмосферу. Вы не можете представить себе ничего
более страшного.... На самом деле этот город близок к Ад, как все, что я
когда-либо встречал.
Ваше письмо звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Телеграфируйте нас немного грязно, и я сразу приду в Москву и подпишу, подпишу,
подпишу ... С любовью к тебе, Айседора
Poor Isadora returned from her tournee more dead than alive. A season later
I too, with my group of dancers, covered substantially the identical ground
under more favorable circumstances. Ilya Schneider's good management and
improved organization helped turn our undertaking into a financial and artistic
success.
..
Бедная Айседора вернулась из своего турнира более мертвым,
чем живым. Сезон спустя я тоже, с моей группой танцоров, в значительной степени
покрывал идентичную почву при более благоприятных обстоятельствах. Хорошее
управление Илья Шнайдер и улучшенная организация помогли превратить наше
начинание в финансовый и художественный успех.
While I was absent on my vacation in France and Germany, Isadora had
taught the children a series of new dances executed to songs of the Revolution
and to folk songs. In all of these the children both sang and danced in chorus,
and I too took part, eventually adding several numbers of my own choreography,
such as the tryptich called "Famine-Labor-Harvest"; and a charming group of
songs by Gretchaninoff, which always brought to mind that memorable performance
at Carnegie Hall when the composer himself played the accompaniment. Whenever
they were performed, these dances invariably called forth an enthusiastic
reception. Apropos of these "Songs in Movement" Isadora said: "I believe that my
school will create a new art or show the way towards it. Only the new generation
will be able to express the new world and find new genius and new ideas."
..
Пока я отсутствовал на отдыхе во Франции и Германии, Айседора научила
детей серию новых танцев, исполненных песнями революции и народным песням. Во
всех этих случаях дети пели и танцевали в хоре, и я тоже принимал участие, со
временем добавляя несколько номеров моей собственной хореографии, таких как
триптих, называемый «Голод-лейборист»; и очаровательная группа песен
Гретчанинова, которая всегда напоминала о незабываемом выступлении в
Карнеги-холле, когда сам композитор играл под аккомпанемент. Всякий раз, когда
они исполнялись, эти танцы неизменно вызывали восторженный прием. По поводу этих
«Песней в движении» Айседора сказала: «Я считаю, что моя школа создаст новое
искусство или покажет путь к нему. Только новое поколение сможет выразить новый
мир и обрести новые гения и новые идеи».
That fall, while preparing for her departure to Berlin, my foster
mother and I engaged in a long discussion about our work. She suddenly said, "Do
you remember the little dance you composed in Grunewald called the 'Poor Orphan
Child'?"
..
Этой осенью, готовясь к ее отъезду в Берлин, моя приемная
мать и я долго обсуждали нашу работу. Она вдруг сказала: «Ты помнишь маленький
танец, который ты сочинил в Грюневальде, называется «Бедный сиротский
ребенок»?»
When she asked me to dance it for her, I laughed and told her I could
not remember all of it. "But I do!" she said, and surprised me no end by getting
up and dancing it, movement for movement, making the same simple, childish
gestures I had made. It gave me a strange turn to see so great an artist as
Isadora Duncan dance in all seriousness my first childhood attempt at
choreography. I was really touched. That called forth my inquiry as to how she
came to choose me for a pupil that fateful day in Hamburg nearly two decades
ago, and her surprising answer that it had been because of Gordon Craig. It
suddenly illuminated so many things that occurred in my early school days and
her favoritism toward me from the beginning.
..
Когда она попросила меня
танцевать для нее, я рассмеялся и сказал ей, что не могу вспомнить все это. "Но
я делаю!"- сказала она и не удивила меня, вставая и танцуя, движение за
движение, делая те же простые, детские жесты, которые я сделал. Это дало мне
странный поворот, чтобы увидеть такого великого художника, как Айседора Дункан,
со всей серьезностью танцуя мою первую попытку детства в хореографии. Я был
очень тронут. Это вызвало мое дознание о том, как она выбрала меня для ученика в
тот роковой день в Гамбурге почти два десятилетия назад, и ее удивительный
ответ, что это было из-за Гордона Крейга. Он внезапно осветил так много вещей,
которые произошли в мои ранние школьные дни, и ее фаворитизм ко мне с самого
начала.
"Then you yourself found me not particularly promising?" I asked. She
looked at me fondly and said, "The moment I saw you raise your arms with such
childish fervor, I knew you had something. I have always considered you and Lisa
to be my most talented pupils. You must often have noticed by my expression and
my tears that I found your dancing very beautiful.
..
«Значит, ты сам
нашел меня не особенно перспективным?» Я спросил. Она с любовью посмотрела на
меня и сказала: «В тот момент, когда я увидел, как вы поднимаете руки с таким
ребяческим рвением, я знал, что у вас что-то есть. Я всегда считал вас и Лизу
самыми талантливыми учениками. Часто вы заметили мое выражение и мои слезы, что
я нашел ваши танцы очень красивыми.
As I told you last summer when we danced together in Kiev and I watched
you do the 'Marche Militaire'-I could not have done it much better."
"This
is praise from Sir Hubert," I jokingly remarked to cover my emotion, for she
seldom spoke this way to me about my dancing. "No, it is the simple truth," she
said.
..
Как я говорил вам прошлым летом, когда мы танцевали вместе в
Киеве, и я наблюдал, как вы делаете «Марке Милитейер», я бы не смог сделать это
намного лучше».
«Это похвала от сэра Хьюберта», - в шутку заметил я, чтобы
покрыть свои эмоции, потому что она редко говорила мне так же о моих танцах.
«Нет, это простая истина», - сказала она.
I had retired to my own room after this conversation and left her to pack
her things for her forthcoming trip. Then, very softly, I heard a knock on my
door. Isadora entered like a shy little girl, saying in a wistful voice, "Isn't
it remarkable that through all the vicissitudes of life and considering all the
things I ever owned that have been lost, this"-and she stroked gently the piece
of rose and purple silk cradled in her arms like a baby-"this should have
survived."
..
После этой беседы я ушел в свою комнату и оставил ее, чтобы
собрать вещи для ее предстоящей поездки. Затем, очень тихо, я услышал стук в мою
дверь. Айседора вошла как застенчивая маленькая девочка, задумчиво произнесла:
«Разве не замечательно, что через все превратности жизни и учитывая все, что у
меня было, что было потеряно, это», - и она мягко погладила кусок розовый и
пурпурный шелк, одетый в руки, как ребенок, - «это должно было
сохраниться».
I looked closer and recognized one of her first dance costumes-the one
I remembered so well when I saw her dance for the first time on the stage. My
favorite-the tunic of "Angel Playing the Viol." She came closer and said, "Here,
I want you to have it in remembrance of me"; and she handed it over as carefully
and lovingly as if it were indeed a child. A rush of memories from Grunewald-the
picture of my guardian angel over my Himmelbett-brought tears to my eyes. Too
moved to speak, I contemplated the tunic as one regards a religious object.
Wanting to thank her, I raised my eyes, but she had quietly disappeared.
..
Я подошел поближе и узнал один из ее первых танцевальных костюмов -
тот, который я так хорошо помнил, когда впервые увидел ее танцы на сцене. Мой
любимый - туника «Ангел, играющий на скрипке». Она подошла ближе и сказала:
«Вот, я хочу, чтобы ты помнил обо мне»; и она передала его так же тщательно и
любовно, как если бы это был действительно ребенок. Порыв воспоминаний от
Грюневальда - картина моего ангела-хранителя над моим Химмельбеттом - принесла
слезы на глаза. Слишком перезвонившись, я подумал, что туника рассматривается
как религиозный объект. Желая поблагодарить ее, я поднял глаза, но она тихо
исчезла.
Later that night, when we were alone and saddened by her remembrance of
the past and her impending departure, she confessed to me that she often thought
of committing suicide. "If I only knew a way that would not be too painful, I
would not hesitate." And she continued in this same melancholy mood, "Please,
don't ever grieve at my going. Promise to bury me in my old red tunic in which I
have danced all my revolutionary dances, and give me a real Irish wake. Sing,
and dance, and drink, and give thanks for my blessed release from the constant
pain gnawing at my poor heart."
..
Позже той ночью, когда мы были одни и
опечалены ее воспоминанием о прошлом и ее предстоящем отъезде, она призналась
мне, что часто думала о самоубийстве. «Если бы я знал только путь, который не
был бы слишком болезненным, я бы не стал колебаться». И она продолжала в этом же
меланхолическом настроении: «Пожалуйста, никогда не огорчайсь на меня. Обещай
похоронить меня в моей старой красной гимнастерке, в которой я танцевал все мои
революционные танцы, и дал мне настоящую ирландскую волну. Пой, и танцевать, и
пить, и благодарить за мое благословенное освобождение от постоянной боли,
грызущей мое бедное сердце ».
The next day was a Sunday, and she gave her farewell performance at the
Bolshoi Theatre. All of us-including the five hundred red-tunicked children from
the stadium-took part in the grand finale, the "lnternationale." With me, as
usual, leading the children, we wound in a snakelike pattern back and forth
until we reached the footlights. Then we broke the pattern to form three
concentric circles around Isadora, who stood in the center like a flame with her
red hair and red shawl. Then, with hands raised high, we intoned the final
triumphant crescendoing stanza. The audience, of four thousand Young Pioneers
and Communist youth, who had been invited by Madame Kalenina (wife of the Soviet
President) to see us dance, gave Isadora and her school a thunderous ovation.
..
На следующий день было воскресенье, и она прощалась с постановкой в
Большом театре. Все мы, в том числе пятьсот рыцарей-матросов с стадиона, приняли
участие в грандиозном финале, «интернационале». Со мной, как обычно, ведя детей,
мы ранили в змееобразный узор назад и вперед, пока не дошли до фонарей. Затем мы
сломали узор, чтобы сформировать три концентрических круга вокруг Айседоры,
которые стояли в центре, как пламя с ее рыжими волосами и красным шальом. Затем,
подняв высокие руки, мы произнесли последнюю торжествующую восходящую строфу.
Аудитория, из четырех тысяч пионеров и коммунистической молодежи, приглашенная
мадам Калениной (жена советского президента), чтобы увидеть нас, танцевала, дала
Айседоре и ее школе громовые овации.
That night there was no thought of going to bed, as Isadora's plane for
Berlin was to leave at dawn. She thought she ought not to leave now that the
President's wife and other Communist leaders had taken an active interest. She
felt that something would surely come of this, and if there seemed to be any
chance of the government's really doing what they originally promised to do, she
would return immediately.
..
В ту ночь не было никакой мысли о том, чтобы
ложиться спать, поскольку самолет Айседоры для Берлина должен был уйти на
рассвете. Ей казалось, что она не должна уходить сейчас, когда жена президента и
другие коммунистические лидеры проявили активный интерес. Она чувствовала, что
что-то наверняка произойдет из этого, и, если бы, казалось, не было шансов на
то, что правительство действительно сделает то, что они изначально обещали
сделать, она немедленно вернется.
At dawn, at the Trotsky air field, I saw her off. Neither of us
realized that she was leaving Russia for the last time; that from now on the
work we had begun together in that country would be continued by myself alone.
..
На рассвете, на воздушном поле Троцкого, я увидел ее. Никто из нас не
понимал, что она покидает Россию в последний раз; что отныне работа, которую мы
начали вместе в этой стране, будет продолжена сама по себе.
If You Will Be Faithful
Если вы будете верны
BY no stretch of the imagination could anyone claim that my existence
in Moscow was entertaining. The social amenities were reduced to zero. In this
impoverished country, few people-apart from the ruling clique and the foreign
embassies-could obtain the products necessary to entertain. I had to rely on my
own efforts to find a small measure of distraction, and what I found was not
nearly enough to satisfy a fairly energetic young woman unaccustomed to living
alone among strangers. For that is what I did in the midst of a teeming
institution ever since Isadora left. The few contacts I had made in Moscow with
Americans were mostly of a transient nature, people such as Averell Harriman,
who later became Governor of New York, but was in 1922 connected with the Hoover
Commission, or my old friend Max Eastman whom I met only once. Then there was a
memorable evening when Walter Duranty brought the world champion of chess,
Capablanca, around for supper after winning the game. I met a number of foreign
journalists among whom I became well aquainted with Eugene Lyons and his
attractive young wife, then on his first assignment to Russia. They wanted to
leave their baby daughter with me at the school but she was too young to be
accepted. And in 1927, most outstanding of American correspondents, Dorothy
Thompson, whom I met through my good friends the Hoppers. Dorothy was then soon
to marry the famous American novelist Sinclair Lewis. She invited me to her
engagement party but I could unfortunately not attend. On November 25, 1927, she
wrote to "Red," as all his intimates called Sinclair, from Moscow, and mentioned
a visit to my school with the Hoppers. "Today is Thanksgiving," she said,
spending the evening with the Hoppers. "After dinner, an' there was a turkey, we
went to Irma Duncan's and saw fair maidens swathed in scarlet dance the
Internationale." In her book The New Russia she afterwards published, she wrote
in the chapter of First Impressions:
..
Ни в одном воображении никто не
мог утверждать, что мое существование в Москве было интересным. Социальные
удобства были сведены к нулю. В этой обедневшей стране немногие, кроме правящей
клики и иностранных посольств, могли получить продукты, необходимые для
развлечения. Мне приходилось полагаться на собственные усилия, чтобы найти
небольшое отвлечение, и то, что я обнаружил, было недостаточно, чтобы
удовлетворить довольно энергичную молодую женщину, не привыкшую жить одна среди
незнакомых людей. Ибо это то, что я делал посреди изобилующего учреждения с тех
пор, как Айседора ушла. Несколько контактов, которые я провел в Москве с
американцами, были в основном преходящими, такими людьми, как Аверел Харриман,
который позже стал губернатором Нью-Йорка, но был в 1922 году связан с Комиссией
Гувера или с моим старым другом Максом Истманом, которого я встретил только
однажды. Затем был незабываемый вечер, когда Уолтер Дюранти принес титул
чемпиона мира по шахматам Капабланке на ужин после победы в игре. Я познакомился
с несколькими иностранными журналистами, среди которых я хорошо познакомился с
Евгением Лайонсом и его привлекательной молодой женой, а затем с его первым
заданием в Россию. Они хотели оставить свою маленькую дочь со мной в школе, но
она была слишком молода, чтобы ее приняли. И в 1927 году, большинство выдающихся
американских корреспондентов, Дороти Томпсон, с которыми я познакомился с моими
хорошими друзьями Хопперами. Вскоре Дороти вышла замуж за известного
американского писателя Синклера Льюиса. Она пригласила меня на ее помолвку, но
я, к сожалению, не мог присутствовать. 25 ноября 1927 года она написала «Красную
книгу», как все его близкие позвонила Синклеру из Москвы и упомянула о посещении
моей школы с «Хопперами». «Сегодня День благодарения», - сказала она, проводя
вечер с «Хопперами». «После обеда,« там была индейка, мы пошли к Ирма Дункан и
увидели честных дев, обманутых алым танцем Интернационала». В своей книге «Новая
Россия», которую она впоследствии опубликовала, она написала в главе «Первые
впечатления»:
Years ago Isadora Duncan came out of the west to tell the Russian
ballet that all this artificial toe-stepping was out of date. . . . And one of
her pupils and adopted daughters, Irma Duncan, in her studio in a former palace,
still teaches the children of the proletarians to throw their arms earthward
from whence all good comes and revel in the free, untrammeled expression of
their revolutionary souls.
..
Несколько лет назад Айседора Дункан вышла с
запада, чтобы рассказать русскому балету, что все это искусственное шагание ног
было устаревшим.... И один из ее учеников и усыновленных дочерей, Ирма Дункан, в
своей студии в бывшем дворце, все еще учит детей пролетариев бросать свои руки
на землю, откуда все добро приходит и упивается свободным, беспрепятственным
выражением их революционных душ.
My daily existence had little of interest to offer me. Shops were bare;
moving picture theatres nonexistent; the fashion world dead and buried; balls
and parties unheard of. What was there for a young girl to do in search of fun
and amusements? As far as my tastes go, once I'd seen the Bolshoi Ballet I had
had it. I frequently attended the opera, concerts, and the theatres during the
season. I could, however, get small enjoyment from the plays-mostly
classics-until my Russian improved.
..
Мое ежедневное существование мало
интересовало меня. Магазины были голыми; кинотеатры с движущимися изображениями
отсутствуют; мир моды мертв и похоронен; шары и партии, неслыханные. Что было
для молодой девушки делать в поисках веселья и развлечений? Что касается моих
вкусов, как только я увидел Большой балет, у меня это было. Я часто посещал
оперу, концерты и театры в течение сезона. Я мог, однако, получить небольшое
удовольствие от пьес, в основном классиков, до тех пор, пока мой русский не
улучшился.
My usual day started with a late breakfast, brought to me on a tray by
my personal maid Ephrosinia, called Frossia for short. I ate all my meals in my
room; in front of the fireplace in winter, in front of the open window looking
out on the courtyard in the warmer seasons. I would dress and take my daily
outing, snow or sunshine. I preferred riding to walking; dancing as much as I
did, I obtained sufficient exercise.
..
Мой обычный день начался с
позднего завтрака, привезенного мне на поднос моей личной служанкой Эфросинией,
коротко названной Фроссией. Я ел все свои блюда в своей комнате; перед камином
зимой, перед открытым окном, выходящим на внутренний двор в теплые сезоны. Я
буду одеваться и проводить свой ежедневный выход, снег или солнечный свет. Я
предпочел ехать пешком; танцуя столько же, сколько и я, я получил достаточное
упражнение.
At the corner of Pretchistenka and Myortvy Pereoulok, or Dead Alley (so
named in time of the big plague), stood a horse-drawn carriage or, in winter, a
sleigh. The iz.voz.chik, Piotr-in a half-somnolent state, patiently waiting for
his steady client-would suddenly spring into action the instant I opened the
heavy oak door and stepped into the street. I hardly needed to give directions.
He knew my initial stop was at Okhotny Riad to do some shopping for my dinner.
The Hunter's Row had the best game in town. I would select a grouse, perhaps, or
a snow chicken, with the customary sour cream to roast it in, and whatever fresh
vegetables and fruit could be had-mostly cabbage, onions, and beets, and those
tart little apples, yellow and red, called Antonovka. From there I continued via
the Theatre Square to the Petrovka, where I knew a pastry shop that made
excellent little pirozhnye, those cream-filled cakes the Russians love. In those
youthful days I had no reason to watch my weight, which always remained the
same. And of course my purchases were never complete without Malosol caviar,
smoked salmon and that other tasty little Russian fish, smoked kilki. Sometimes,
if I was fortunate enough, I would discover a dusty bottle of Abrao Durceaux,
that extremely potable na.tive champagne of pre-Revolutionary vintage, much
enjoyed by the former tsars. On my way back over the Arhat, a commercial center,
I would stop for an appointment with my hairdresser or continue on to the
Sofika, where a very good tailor would make me a dress copied from one I had, or
a coat to order. I also frequently stopped at the Kusnetzky Most in the hope of
finding something to read in English, French, or German, at the only bookstore
open to customers. Usually I returned empty-handed, for books in foreign
languages, even second hand, were rarer than hen's teeth. By the beginning of
1925, however, conditions had improved sufficiently for people to purchase these
things. At home, I would hand my groceries to Pasha, our cook, who ordinarily
did all right with them, except once when I brought back that very rare
vegetable, asparagus. She apparently had never cooked it before and served up
the stalks without the heads.
..
На углу Пречистенки и Мёртвы Переулок,
или Мертвой аллее (названной так во время большой чумы), стоял конный экипаж или
зимой сани. Извизчик, Петр, в полусогнутом состоянии, терпеливо ожидая своего
постоянного клиента, внезапно вступил в действие, как только я открыл тяжелую
дубовую дверь и вышел на улицу. Мне вряд ли нужно было давать указания. Он знал,
что моя первоначальная остановка была в Охотном Риаде, чтобы сделать покупки для
моего обеда. У «Охотничьей линии» была лучшая игра в городе. Я бы выбрал
глухаря, возможно, или снежного цыпленка, с обычной сметаной, чтобы поджарить
ее, и все, что можно было сделать с свежими овощами и фруктами - в основном
капуста, лук и свекла, и те пирожные маленькие яблоки, желтые и красные ,
называется Антоновка. Оттуда я продолжил через Театральную площадь до Петровки,
где знал кондитерский цех, который делал отличные маленькие пирожные, те
кремовые пирожные, которые любят русские. В те юношеские дни у меня не было
причин смотреть на мой вес, который всегда оставался прежним. И, конечно, мои
покупки никогда не были завершены без икры Малосоль, копченого лосося и этой
другой вкусной русской рыбки, копченой кильки. Иногда, если бы я был достаточно
удачлив, я обнаружил бы пыльную бутылку Абрао Дурсо, это чрезвычайно полезное
шампанское дореволюционного урожая, которому очень нравились бывшие цари. На
обратном пути в Архат, коммерческий центр, я бы остановился на свидание с моим
парикмахером или продолжил путь к Софике, где очень хороший портной сделал бы
меня платье, скопированное с того, что у меня было, или пальто на заказ. Я также
часто останавливался у Кусницкого Моста в надежде найти что-то для чтения на
английском, французском или немецком, в единственном книжном магазине, открытом
для клиентов. Обычно я возвращался с пустыми руками, для книг на иностранных
языках, даже из вторых рук, был реже, чем зубы курицы. Однако к началу 1925 года
условия значительно улучшились для людей, чтобы покупать эти вещи. Дома я отдал
свою бакалейную лавку Паше, нашему повару, который, как правило, справлялся с
ними, только однажды, когда я вернул этот очень редкий овощ, спаржу. Она,
по-видимому, никогда не готовила его раньше и подавала стебли без голов.
Every afternoon I held my dancing classes. First the younger, or
beginners group, followed by my more advanced students. Teaching is more tiring
than performing, and I always welcomed the sight of the tall brass samovar,
hissing a column of steam to the ceiling, that Frossia had ready for me; with a
pot of that good black China tea (the best in the world), which the Russians
drink out of glasses with lemon and sugar nibbled on the side.
..
Каждый
день я проводил занятия по танцам. Сначала младшая или группа новичков, за
которой следуют мои более продвинутые ученики. Преподавание более утомительно,
чем исполнение, и я всегда приветствовал вид высокого латунного самовара,
прошивая колонну пара до потолка, что Фроссия приготовила для меня; с горшком
этого хорошего черного чая в Китае (лучший в мире), который русские пьют из
бокалов с лимоном и сахаром.
The absence of reading material in a language I could understand turned
out to be a great nuisance. But according to Emerson's law of compensation,
there is a benefit to be derived from every bad situation. Forced to read
Russian, I made all the better progress. And then there was always Vera
Ilynishna, or some other friend, to drop in and chat with me in that difficult
language till I mastered it.
..
Отсутствие материала для чтения на языке,
который я мог понять, оказалось большой неприятностью. Но в соответствии с
законом компенсации Эмерсона, есть преимущество, которое следует извлечь из
любой плохой ситуации. Вынужденный читать по-русски, я добился большего
прогресса. И тогда всегда была Вера Илинишна или какой-то другой друг, чтобы
зайти и поговорить со мной на этом сложном языке, пока я не освоил его.
On big holidays, such as Easter or Christmas, I attended the services
at a small, rose-colored church at the bottom of the hill near Pretchistenka
Gate, now vanished from the Moscow scene. In this way, I managed to find some
small distractions. Performances and tours came as a welcome relief from the
boredom and monotony of existence among the Soviets.
..
На большие
праздники, такие как Пасха или Рождество, я посетил службы в маленькой, розовой
церкви на дне холма возле ворот Пречистенки, теперь исчез с московской сцены.
Таким образом, мне удалось найти небольшие отвлекающие факторы. Выступления и
гастроли стали приятным облегчением от скуки и монотонности существования среди
Советов.
With Isadora's departure, I started once more to be independently
active on the stage, a venture that had been impossible while she remained in
charge of artistic matters. I slowly came to the realization that if I wanted to
make a name for myself in Russia, it was now or never. Thus began the
professional tours I made the length and breadth of that vast land. In the end,
I was giving a hundred performances a year.
..
С отъездом Айседоры я
снова начал действовать независимо на сцене, что было невозможно, когда она
оставалась ответственной за художественные дела. Я медленно понял, что, если бы
я хотел сделать себе имя в России, это было сейчас или никогда. Таким образом,
начались профессиональные туры, я сделал длину и широту этой огромной земли. В
конце концов, я давал сто выступлений в год.
Isadora, in the interval since her departure and subsequent arrival in
Nice, had suffered continuous catastrophes. Her Berlin engagement turned into a
complete fiasco. She repeatedly sent me letters asking for help. But since all
my mail had to be forwarded while I was in the Volga district, her letters
reached me too late. By the time I could answer, Isadora had left Germany and
settled in the south of France. She wrote me from Paris in February of 1925,
when she had finally obtained some help from friends:
..
Айседора, в
промежуток с момента ее отъезда и последующего прибытия в Ниццу, испытала
непрерывные катастрофы. Её участие в Берлине превратилось в полное фиаско. Она
неоднократно посылала мне письма с просьбой о помощи. Но поскольку вся моя почта
должна была быть отправлена, когда я был в Приволжском районе, ее письма дошли
до меня слишком поздно. Когда я смог ответить, Айседора покинула Германию и
поселилась на юге Франции. Она написала мне из Парижа в феврале 1925 года, когда
она наконец получила помощь от друзей:
Dearest Irma: I have not had the courage to write, I have been going
through sad, fearful experiences. At last I arrived here. I am hardly alive, If
You Will Be Faithful just gasping. Now I have some faint hope on the horizon,
but nothing is sure yet. I was offered by the Chicago Tribune a sum for my
"memoirs" . . .
..
Дорогая Ирма: У меня не хватило смелости писать, я
переживаю печальные, страшные переживания. Наконец я приехал сюда. Я вряд ли
жив, если ты будешь верен, просто задыхаешься. Теперь у меня есть слабая надежда
на горизонте, но пока нет уверенности. Я был предложен Chicago Tribune для моих
«мемуаров»...
For three months they refused me a visa to come to Paris. At last here
I am. For Heaven's sake write to me. If you could only send me good photos of
the school, I am sure I could raise funds for you. But people hardly believe
there is a school. Write to me. Tell me what hope is there for the school? Will
the house remain? Is anything stable, or is it a quicksand? My only hope of
funds at this moment is the Memoirs. . . .
..
В течение трех месяцев они
отказали мне в визе, чтобы приехать в Париж. Наконец я здесь. Ради бога, напиши
мне. Если бы вы могли отправить мне только хорошие фотографии из школы, я
уверен, что смогу собрать средства для вас. Но люди вряд ли верят, что есть
школа. Напиши мне. Скажите, какая надежда для школы? Остается ли дом? Является
ли что-нибудь стабильным, или это зыбучие пески? Моя единственная надежда на
средства в этот момент - это Мемуары....
If I receive the $20,000 promised, I will either come to Moscow in the
spring with money, or if you think Moscow hopeless, you can join me in London
with sixteen pupils. But reflect well which will be best.
I am much worried
about Margot, who, I have just heard by telephone, is in a hospital here very
ill. I will go and see her tomorrow, but Christine should have told me sooner
....
Dearest Irma, I was just writing the above when they suddenly
telephoned me that Margot was dying. I took a taxi and rushed to the hospital
but too late. It all seems so unhappy and miserable. I am ill but will write
soon. . . .
..
Если я получу обещанные 20 000 долларов, я приеду в Москву
весной с деньгами или, если вы считаете Москву безнадежной, вы можете
присоединиться ко мне в Лондоне шестнадцатью учениками. Но хорошо отразите, что
будет лучше.
Я очень беспокоюсь о Марго, которая, я только что слышала по
телефону, очень больна в больнице. Я поеду к ней завтра, но Кристина должна была
сказать мне раньше ...
Дорогой Ирма, я просто писал выше, когда они
неожиданно позвонили мне, что Марго умирает. Я взял такси и бросился в больницу,
но слишком поздно. Все это кажется таким несчастным и несчастным. Я болен, но
скоро напишу....
Unbeknownst to Isadora, Gordon Craig took the initiative to appeal to
Paris Singer for help in this emergency. Singer, who was at the time in Florida,
wrote from Palm Beach to Craig: "Although I did not hear of the trouble in
Berlin I did hear when little Margot died in Paris and I immediately telegraphed
my agent to supply our friend with all necessary funds without letting her know
the source. Strange to say this was exactly your idea...
..
Не зная
Айседоры, Гордон Крейг взял на себя инициативу обратиться к парижской певице за
помощью в этой чрезвычайной ситуации. Певец, который был в то время во Флориде,
писал из Палм-Бич Крейгу: «Хотя я не слышал о беде в Берлине, я слышал, когда
маленькая Марго умерла в Париже, и я сразу же телеграфировал моего агента, чтобы
предоставить нашему другу все необходимое средства, не давая ей знать источник.
Странно сказать, что это была ваша идея ...
Her motto, she said, was Sans limites, struggling along to earn a
living and never relinquishing her dream of a school for a thousand children. As
if the one we had in Moscow, housing half a hundred, was not enough of a
headache! I explained to her the endless difficulties I ran into trying to keep
this establishment going. The government, so far, had not contributed a sou. My
performances in the provinces kept the school functioning; otherwise we would
have no other alternative but to close up shop. She wrote from Nice on the last
day of March:
..
Её девиз, по ее словам, - это Sans limites, которая изо
всех сил пытается зарабатывать на жизнь и никогда не отказывается от своей мечты
о школе для тысячи детей. Как будто того, что у нас было в Москве, где было
полстать, не хватало головной боли! Я объяснил ей бесконечные трудности, с
которыми я столкнулся, пытаясь сохранить это учреждение. До сих пор
правительство не предоставляло су. Мои выступления в провинциях сохранили
функционирование школы; иначе у нас не было бы другой альтернативы, кроме как
закрыть магазин. В последний день марта она написала из Ниццы:
I have just received your letter; poor darling, it sounds awful. By now
you have my last letter and you know that if I haven't written it is because I
have been having such a hell of a time that I really felt ashamed to send you
one wail after another. Nobody realized it, but poor little Margot's death was
the finishing touch. I simply almost gave up entirely. I am only just recovering
from the ghastly cruelty and terror of the whole thing. I confess-! can't
understand-the whole scheme of things is too unbearable.
Any reports that I
have spoken against the Soviet Gov't are absolutely false, and unfounded ....
..
Я только что получил ваше письмо; бедный милый, это звучит ужасно. К
настоящему моменту у вас есть мое последнее письмо, и вы знаете, что, если я его
не написал, это потому, что у меня было такое чертовски время, что мне
действительно было стыдно посылать вам один вопль за другим. Никто не осознал
этого, но смерть маленькой маленькой Марго закончилась. Я просто почти полностью
сдался. Я только оправляюсь от ужасной жестокости и ужаса ко всему этому. Я
признаюсь-! не может понять - вся схема вещей слишком невыносима.
Любые
сообщения, которые я говорил против Советского правительства, абсолютно ложны и
необоснованны ....
A friend took a studio for me here. It is a perfect gem. A little
theatre twice as big as the Rue de la Pompe with a stage, foot-lights, etc. If
we could arrange for you to come here with sixteen of the most talented
children, we might succeed in saving them. I tried through the Soviet Embassy in
Paris to have the school brought in the Russian Dept. of the Decorative Arts
Exposition, but without success. Have you seen Tovarish Kalenina? Can nothing be
done?
..
Друг взял здесь студию. Это идеальный камень. Маленький театр в
два раза больше, чем улица Рю де ла Помпе со сценой, фонарем и т.д. Если бы мы
могли организовать для вас шестнадцать из самых талантливых детей, нам бы
удалось их спасти. Я пробовал через советское посольство в Париже, чтобы школа
привезла в Российский департамент экспозиции декоративного искусства, но
безуспешно. Вы видели Товариша Каленину? Не может ничего сделать?
The world is a sickening place. I am living from hand to mouth. My
friends have all deserted me. The joke of the whole thing is that it is current
gossip that I receive vast sums of money from the Soviets. Isn't that beautiful?
I am relying on money that should come from Gordieff to pay for the studio. I
think it would be at least a refuge at the last extremity. It would be a good
idea, if all else fails, that you come here and perhaps together we may find
some way out. But unless the Soviet Gov't will help, I think it is about
hopeless for the school in Moscow. But you know, being a bit prophetic, I sensed
as much when I was last there .... Ask Ilya to write and answer the following
questions: What does he advise? Has he any hopes for this summer from Podvowsky
or others? W auld my return make things better or worse? ...
..
Мир - это
отвратительное место. Я живу из рук в рот. Мои друзья меня покинули. Шутка всего
этого в том, что текущие сплетни я получаю от Советов огромные суммы денег.
Разве это не так красиво? Я полагаюсь на деньги, которые должны прибыть от
Гордиева, чтобы заплатить за студию. Я думаю, что это было бы, по крайней мере,
убежищем на последней оконечности. Было бы неплохо, если бы все остальное не
получилось, что вы пришли сюда и, возможно, вместе, мы сможем найти какой-то
выход. Но если советское правительство не поможет, я думаю, что это безнадежно
для школы в Москве. Но вы знаете, будучи немного пророческим, я ощущал, когда
был в последний раз ... Попросите Илья написать и ответить на следующие вопросы:
что он советует? У него есть какие-то надежды на это лето от Подвовского или
других? У меня мое возвращение улучшает или ухудшает ситуацию? ...
If we are to die, better arrange a meeting and die together. At the
last extremity, come here. You can sleep in the studio, bathe in the sea and we
will always find a meal. All my love. I kiss you a thousand times and the poor,
dear children. Love, Isadora
..
Если мы хотим умереть, лучше договориться
о встрече и умереть вместе. На последней оконечности, приходите сюда. Вы можете
спать в студии, купаться в море, и мы всегда найдем еду. Вся моя любовь. Я целую
тебя тысячу раз и бедных, дорогие дети. Любовь, Айседора
It was quite impossible to obtain permission for the children to leave
Russia. The authorities had even tried to hinder me from taking them
periodically on tour inside the country, though we generally made the extensive
trips during the summer vacation. Only because I put up a terrific fight-going
straight over the heads of the minor officials to Lunacharsky himself, who
always was in my corner-was I allowed to continue. Nobody seemed to be able to
understand that these performances constituted our sole support. For this reason
another of Isadora's schemes fell through. But she persisted in her grandiose
schemes and when nothing came of them told a friend:
..
Было совершенно
невозможно получить разрешение на выход детей из России. Власти даже пытались
помешать мне периодически их посещать в туре по стране, хотя мы обычно совершали
обширные поездки во время летних каникул. Только потому, что я устроил
потрясающую битву прямо над головами младших чиновников самому Луначарскому,
который всегда был в моем углу, - я позволил продолжить. Никто, казалось, не мог
понять, что эти выступления являются нашей единственной поддержкой. По этой
причине другая схема Айседоры провалилась. Но она упорствовала в своих
грандиозных схемах, и когда из них ничего не вышло, сказал друг:
I would have wished to devote myself entirely, creating a magnificent
social center, instead of little troups which, by the force of circumstances,
degenerate into theatrical groups, as in Moscow. The principal thing, after all,
is to do something, to make a beginning. Better the Moscow school with all its
faults than nothing at all.
..
Я бы хотел полностью посвятить себя,
создав великолепный социальный центр, а не маленькие группы, которые в силу
обстоятельств вырождаются в театральные группы, как в Москве. Главное, в конце
концов, что-то сделать, сделать начало. Лучше московская школа со всеми ее
ошибками, чем вообще ничего.
I fully agreed with her last statement. That is the reason I too
persisted in my small way to keep the enterprise, founded under such
difficulties and involving so may sacrifices, functioning by any and all means.
I wrote and told her so. Her answer reached me in Moscow, where I continued to
direct the institution dedicated to the dance as she envisioned it, though local
forces not in sympathy with our ideology had already started to undermine it.
..
Я полностью согласился с ее последним заявлением. Именно по этой
причине я слишком упорствовал в своем маленьком способе сохранить предприятие,
основанное на таких трудностях и вовлечение в него, может жертвовать,
функционировать любыми способами. Я написал и сказал ей об этом. Её ответ дошел
до меня в Москве, где я продолжал руководить учреждением, посвященным танцу, как
она это представляла, хотя местные силы, не сочувствующие нашей идеологии, уже
начали ее подрывать.
Nice, January 27, 1926 Dearest Irma: Thank you for your letter. I only
received it today. I wish you would try and write oftener, if only a line. I was
terribly shocked about Sergei's death [Essenine had committed suicide], but I
wept and sobbed so many hours about him that it seems he had already exhausted
any human capacity for suffering. Myself, I'm having an epoch of such continual
calamity that I am often tempted to follow his example, only I will walk into
the sea. Now in case I don't do that, here is a plan for the future.
..
Ницца, 27 января 1926 года Дорогая Ирма: Спасибо за ваше письмо. Я
получил его только сегодня. Хотелось бы, чтобы вы пытались писать чаще, если бы
только линия. Я был ужасно потрясен смертью Сергея [Эсенин покончил жизнь
самоубийством], но я плакал и всхлипывал столько часов о нем, что, похоже, он
уже исчерпал человеческую способность страдать. Я сам, у меня есть эпоха такого
постоянного бедствия, что я часто испытываю соблазн следовать его примеру,
только я пойду в море. Теперь, если я этого не сделаю, вот план на
будущее.
I have here a wonderful studio which I have not been able to use. First
no carpet, then no stove, then no piano. Now I have carpet, stove, piano, thanks
to dear Augustin, who gradually sent me funds to get these things and to keep
the studio. I have taken a small apartment next to the studio, with kitchen and
bath. My plan is that you should come here on a visit as soon as possible, if
you can arrange to absent yourself. We could start here a paying school ala
Elizabeth, and take pupils from America to board, etc. I have a very good woman
to look out for the kitchen. Food is cheap, vegetables plenty. You could bring
one or two of the older girls as co-teachers. By spending six months here and
six months in Moscow we could join the ideal and the material.
..
У меня
здесь замечательная студия, которую я не смог использовать. Сначала нет ковра,
затем нет печки, затем нет пианино. Теперь у меня есть ковер, плита, пианино,
спасибо уважаемому Августину, который постепенно отправил мне деньги, чтобы
получить эти вещи и сохранить студию. Я взял небольшую квартиру рядом со
студией, с кухней и ванной. Мой план состоит в том, что вы должны приехать сюда
с визитом как можно скорее, если вы можете договориться об отсутствии себя. Мы
могли бы начать здесь платную школу ala Elizabeth и забрать учеников из Америки
на борт и т.д. У меня есть очень хорошая женщина, чтобы посмотреть на кухню. Еда
дешевая, овощи много. Вы могли бы привести одну или две старшие девочки в
качестве со-учителей. Проведя здесь шесть месяцев и шесть месяцев в Москве, мы
могли бы присоединиться к идеалу и материалу.
Now I have a studio three times as big as Rue de la Pompe with the
stage and the apartment paid until April I sth, but I'm sitting here without a
cent or without a soul to help me. If you could come and survey the situation,
there is a possibility of making a big school on business basis.
..
Теперь у меня есть студия в три раза больше, чем улица Рю де ла Помпе
со сценой, и квартира оплачивается до апреля I, но я сижу здесь без цента или
без души, чтобы помочь мне. Если бы вы могли прийти и изучить ситуацию, есть
возможность создать большую школу на коммерческой основе.
Here is ideal climate. The hills back of the studio are covered with
flowers and everything is wonderfully cheap. Yesterday I ate fresh asparagus and
little artichokes. I have become a vegetarian like Raymond, and have gone back
to my simple dresses of Grunewald, and sandals and bare feet. The little time I
spent in Paris, I realized that life there was finished with silk stockings at
75 francs a pair.
..
Здесь идеальный климат. Холмы задней части студии
покрыты цветами, и все чудесно дешево. Вчера я ел свежую спаржу и маленькие
артишоки. Я стал вегетарианцем, как Раймонд, и вернулся к моим простым платьям
Грюневальда, сандалиям и босым ногам. Небольшое время, проведенное в Париже, я
понял, что жизнь закончилась шелковыми чулками в 75 франков.
I see a future in the combining of this studio as a practical
money-making affair and Moscow as Ideal and Art. But it has cost me the most
heart-breaking effort to keep the studio and if something is not done before
April I 5th, I'm afraid I will lose it. . . .
No one else on God's earth is
interested. Only you and I, and that's all. Since my return I have been treated
as a "Communist Sympathizer," and everything is impossible. But in spite of
that, if we open here a big paying school I am sure it will be a succes.<;.
..
Я вижу будущее в объединении этой студии как практическое дело о
деньгах, а Москва - как Идеал и Искусство. Но это стоило мне самой
душераздирающей попытки сохранить студию, и если что-то не будет сделано до 5
апреля, я боюсь, что потеряю ее....
Никто больше на Земле Бога не
заинтересован. Только ты и я, и все. С момента моего возвращения меня
рассматривали как «коммунистического сочувствующего», и все невозможно. Но,
несмотря на это, если мы откроем здесь большую платную школу, я уверен, что она
будет успешной. <;.
The studio has a beautiful emerald green carpet and the only time in my
life I have a studio square and large enough. The apartment has a terrace on the
sea, where sixteen or twenty people can sit at table. The autobus and tramway
pass the door to the heart of Nice, reach Massena and Casino in five minutes.
Also the Riviera is becoming more and more a summer resort.
..
У студии
есть красивый изумрудно-зеленый ковер, и единственный раз в жизни у меня есть
студийная площадь и достаточно большая. В квартире есть терраса на берегу моря,
где на столе могут сидеть шестнадцать или двадцать человек. Автобус и трамвай
проезжают дверь в сердце Ниццы, добираются до Массены и Казино через пять минут.
Также Ривьера становится все более и более летним курортом.
Please answer this letter at once, dear Irma, and see if, with what I
have here as a foundation, we can't create a practical money-making school. For
I see at the present epoch that it is either that or suicide. One can't continue
to live on nothing. I suggest that also Augustin could come over in the summer
and play in the theatre, which has real scenery and footlights, and there is a
large English colony here in the summer.
..
Пожалуйста, ответьте на это
письмо сразу, уважаемая Ирма, и посмотрите, с чем я здесь, как фундаментом, мы
не можем создать практическую школу для создания денег. Я вижу в нынешнюю эпоху,
что это либо то, либо самоубийство. Нельзя продолжать жить ни с чем. Я
предлагаю, чтобы и Августин мог приехать летом и поиграть в театре, где есть
настоящие пейзажи и потолки, а летом здесь большая английская колония.
I hope you will appreciate my bull-dog tenacity in hanging on to this
studio as I appreciate yours in hanging on to the school. And together we will
accomplish something yet. Remember you are the only pupil of mine who has
understood what I am trying to do in this world. And you are the only one who
cares whether myself or our work lives or dies, and it may be that the
understanding of one will save all.
..
Надеюсь, вы по достоинству оцените
мою стойкость на собачьей упряжке, которая будет висела на этой студии,
поскольку я ценю ваше присутствие в школе. И вместе мы еще кое-что добьемся.
Помните, что вы единственный ученик, который понял, что я пытаюсь сделать в этом
мире. И вы единственный, кто заботится о том, живёт ли я или наша работа или
умирает, и может быть, что понимание одного спасет всех.
Can't you possibly manage to send me some pictures of the children?
Often I could make propaganda and obtain help for you if I had photos. Do try
and have some taken, and if you cannot, send me at least some copies of what you
have. Also I would appreciate if you would let me have the dates of your
tournees and programs. Some one told me you were all on the Volga. I knew
nothing of it.
..
Разве вы не можете отправить мне несколько фотографий
детей? Часто я мог заниматься пропагандой и получать помощь, если бы у меня были
фотографии. Попробуйте и попробуйте, и если вы не можете, пришлите мне хотя бы
несколько копий того, что у вас есть. Также я был бы признателен, если бы вы
дали мне даты ваших турниров и программ. Кто-то сказал, что вы все на Волге. Я
ничего не знал об этом.
Dear Irma, if you will be faithful I still feel we may arise and
conquer the earth and knock all these sham schools and sham disciples to smash.
But the time is going and I am like a wrecked mariner on a desert island,
yelling for help.
..
Дорогой Ирма, если ты будешь верен, я все еще
чувствую, что мы можем возникнуть и победить землю и сбить все эти фиктивные
школы и обмануть учеников. Но время идет, и я как разрушенный моряк на
необитаемом острове, крича о помощи.
I am feeling very lonely and homesick. I am here quite alone. Only the
little Russian woman who cooks, etc. When you get this letter, do make an effort
and come. I am sure we can arrange something. I can get the opera house and
orchestra in Marseilles for a series of festival performances, if you could
bring twelve of the oldest pupils (children under twelve are no longer allowed
on the stage in France). I press you to my heart, dear Irma. Let us hope for the
future. Isadora
..
Мне очень одиноко и скучно. Я здесь совсем один.
Только маленькая русская женщина, которая готовит и т.д. Когда вы получите это
письмо, приложите усилия и придете. Я уверен, что мы сможем что-то организовать.
Я могу получить оперный театр и оркестр в Марселе на серию фестивальных
выступлений, если вы сможете привезти двенадцать из самых старых учеников (дети
до двенадцати лет больше не могут участвовать на сцене во Франции). Я прижимаю
тебя к сердцу, дорогая Ирма. Будем надеяться на будущее. Айседора
This letter left me in a terrible quandary. Torn between my love and
loyalty to her on the one hand, and my work and future career mapped out in
Russia on the other, what was I to do? Such a division of my labors as she
outlined in her Jetter was impractical. Since she relied entirely on my help,
either one school or the other would suffer because of my absence. I have often
asked myself in retrospect: By deciding ruthlessly to tear up the roots in
Moscow and throw in my lot with her-since I could not do both-could I have been
in a position to prevent her tragic, premature demise? I doubt it, for fate has
a relentless way of catching up with its victim marked for death.
..
Это
письмо оставило меня в ужасном затруднительном положении. С одной стороны, между
моей любовью и преданностью, с одной стороны, и моей работой и будущей карьерой,
намеченной в России, с другой, что мне делать? Такое разделение моих трудов, как
она показала в ее Jetter, была непрактичной. Поскольку она полностью полагалась
на мою помощь, из-за моего отсутствия пострадали бы одна школа или другая. Я
часто спрашивал себя в ретроспективе: решая безжалостно разрывать корни в Москве
и бросать ей свою судьбу, так как я не мог сделать то и другое - мог ли я быть в
состоянии предотвратить ее трагическую, преждевременную кончину? Я сомневаюсь,
что судьба имеет неустанный способ догнать свою жертву, отмеченную
смертью.
For me personally, the idea of spending the rest of my life on the
sunny Riviera in my beloved France had tremendous appeal. There I would find all
the amenities of existence in a cultured, civilized manner of living, including
all the many little luxuries, so dear to a feminine heart, that I was completely
deprived of now. And perhaps I would have done so, except that I found myself
too deeply involved with the present. For over a year, ever since our
unprecedented, enthusiastic reception by the public on our Volga tour, we had
planned a similar undertaking for Siberia. Under no circumstances could I cancel
it now. There were a host of other people involved in the successful outcome of
it. And most important of all, there was the ever increasing number of pupils in
the school, who were dependent on my artistic efforts.
..
Для меня лично
идея провести остаток моей жизни на солнечной Ривьере в моей любимой Франции
имела огромную привлекательность. Там я найду все удобства существования в
культурном, цивилизованном манере жизни, в том числе и во многих маленьких
роскошях, столь дорогих для женского сердца, что я был полностью лишен сейчас.
И, возможно, я бы сделал это, кроме того, что я слишком глубоко погрузился в
настоящее. Уже более года, начиная с нашего беспрецедентного, восторженного
приема публики в нашем турне по Волге, мы запланировали аналогичное мероприятие
для Сибири. Ни в коем случае я не могу отменить его сейчас. В успешном исходе
было множество других людей. И самое главное, в школе все большее число
учеников, которые зависели от моих художественных усилий.
I was immensely relieved to hear from Isadora's next letters that
conditions seemed to improve by degrees. She arranged for some intime
performances in the studio she had discovered in the California district of
Nice, near the Promenade des Anglais.
..
Я был очень рад услышать из
следующих писем Айседоры, что условия, казалось, постепенно улучшались. Она
организовала несколько спектаклей в студии, которую она открыла в Калифорнийском
районе Ниццы, недалеко от Английской набережной.
Apn1 7, 1926 The Good Friday performance was a great success. A hundred
tickets were sold at hundred francs a ticket and great stimmung and excitement.
The studio was lovely with alabaster lamps, candles, incense, heaps of white
lilies and lilacs. Quite like the Archangel's times. Of course it is the end of
the season. If we only had the money to open sooner we would have made a
fortune. I have hopes of building a theatre here in a year or two.
..
Apn1 7, 1926 Успех в Страстной пятнице был большим успехом. Сто
билетов было продано в сотнях франков за билет и отличные стимулы и волнение.
Студия была прекрасна с алебастровыми лампами, свечами, ладанками, кучами белых
лилий и сирени. Совсем как времена Архангела. Конечно, это конец сезона. Если бы
у нас были только деньги, чтобы открыться раньше, мы бы выиграли. Я надеюсь
построить здесь театр через год или два.
A Bayreuth by the Sea.
Байройт у моря.
"Lohengrin" is coming to his villa here in May. Why not come with
sixteen children; we can always make their board. And think of swimming in the
lovely blue sea every mormng. Please write soon. All my love to you. Love,
Dearest Irma:
..
«Лоэнгрин» приезжает на свою виллу здесь в мае. Почему
бы не прийти с шестнадцатью детьми; мы всегда можем сделать их доску. И
подумайте о том, чтобы купаться в прекрасном синем море каждый день. Пожалуйста,
напишите в ближайшее время. Вся моя любовь к тебе. Любовь, Дорогая Ирма:
Isadora Hotel Lutetia, Paris June 15, 1926 I was so glad to receive
your letter with the program. Please send me a line often. I have been seeing
Comrade Rakowsky about a plan to bring you with some of the children of the
school to Paris to make a great manifestation at the Trocadero. They are very
enthusiastic about the idea, but always the same cry: "No Money."
..
Айседора Hotel Lutetia, Париж 15 июня 1926 года Я был так рад получить
ваше письмо с программой. Пожалуйста, присылайте мне часто. Я видел товарища
Раковского о плане привести вас с некоторыми из детей школы в Париж, чтобы
сделать великое проявление в Трокадеро. Они с большим энтузиазмом относятся к
этой идее, но всегда один и тот же крик: «Нет денег».
I still keep the studio in Nice, but if something doesn't turn up
before July 15th, rent day, I'm afraid I will lose it. Did you receive programs,
clippings, etc.? I have made a great struggle (here), but absolutely no one to
help me. Every one takes a little piece of my idea and runs off with it to sell
it .... It's a silly world.
..
Я все еще держу студию в Ницце, но если
что-то не появляется до 15 июля, день аренды, я боюсь, что потеряю его. Получали
ли вы программы, вырезки и т.д.? Я сделал большую борьбу (здесь), но абсолютно
никто не помог мне. Каждый из нас берет маленький кусочек своей идеи и убегает с
ним, чтобы продать его ... Это глупый мир.
Do write and tell me if I can manage to be with you this summer. Where
will I find you and when? She would have found us that summer rusticating on a
pleasant imenie, the country seat of some former aristocrat, confiscated during
the Revolution and plundered of everything but the four walls and roof. Situated
about fifty versts from Moscow, it had a large park and a river close by. The
latter was an absolute necessity for bathing, and as a source of water; for the
house had no plumbing whatever, and no gas or electricity. Isadora, I'm afraid,
would not have stayed there for more than a day. Knowing her habits and her
dislike of living in the country (she claimed, "It always rained, and nothing
could be more boring, I much prefer the seashore anytime!"), I knew she would
have no part of it. The name of our imenie was "Roumiantsev." Few foreigners
ever penetrated into this part of the provinces, so very Russian in character
and completely unspoiled.
..
Пишите и скажите мне, смогу ли я с тобой
справиться этим летом. Где я найду тебя и когда? Она нашла бы нас, что лето,
жарящееся на приятном значении, местечке какого-то бывшего аристократа,
конфискованного во время революции и разграбленного всего, кроме четырех стен и
крыши. Расположенный примерно в пятидесяти верстах от Москвы, у него был большой
парк и река рядом. Последнее было абсолютной необходимостью для купания и как
источник воды; для дома не было никакого водопровода, и не было газа или
электричества. Айседора, боюсь, не пробыла там больше дня. Зная ее привычки и ее
неприязнь к жизни в стране (она утверждала: «Было всегда дождь, и ничто не могло
быть более скучным, я в любое время предпочитаю берег моря!»), Я знал, что она
не будет участвовать в этом. Название нашего имени было «Румянцев». Мало кто из
иностранцев когда-либо проникал в эту часть провинций, очень русский по своему
характеру и совершенно нетронутый.
At the end of June, when the bushes were in bloom and the shiny
buttercups had pushed their yellow faces high above the meadow grass, we would
start our yearly trek to the country. Two truckloads of furniture and kitchen
utensils preceded us. With them went Pasha, the cook, and the two maids Masha
and Dasha, dressed like country babas, in long, straight shifts and bare feet,
and with white kerchiefs tied over their heads. Under the supervision of our
ruddy-cheeked housekeeper, a huge dragon of a woman by the name of Alexandra
Edmundnovna, the house was primitively furnished with bare necessities to
welcome us by nightfall.
..
В конце июня, когда кусты расцвели, а
блестящие лютики вытолкнули свои желтые лица высоко над луговой травой, мы
отправились в годовой поход в страну. Нам предшествовали два грузовика мебели и
кухонная утварь. С ними пошли Паша, повар и две служанки Маша и Даша, одетые как
бабы-бары, с длинными прямыми сменами и босыми ногами и с белыми платочками,
завязанными над их головами. Под наблюдением нашей румяной экономки, огромного
дракона женщины по имени Александра Эдмундновна, дом был примитивно обставлен
голыми нуждами, чтобы приветствовать нас к вечеру.
The local farmers, wearing shoes made of birch bark and --at that
period-not yet collectivized, sold us their produce. So did the brown-robed
monks of the nearby monastery, "New Jerusalem," where they spent their days
hoeing the garden, while we spent ours swimming, hiking, and dancing. At the end
of each active day, everybody retired by candlelight the moment the sun had set,
which meant getting up with the first crow of the cock in the barnyard. Thus the
children gained health, storing it up for the long, dark winters in town. They
happily whiled away their spare time gathering maliny or other berries, and the
superlative Russian white mushrooms that are cooked in sour cream with onions
and taste as good as anything I have ever eaten. Watched over tenderly by their
academic instructor Anna Vasilievna, and the nurse Elisaveta Gregorievna, the
children grew stronger every day and led as happy a life as it was in our power
to provide for them.
..
Местные фермеры, одетые в ботинки из бересты и в
этот период, еще не коллективизированные, продали нам свою продукцию. Так и
монахи из коричневого цвета соседнего монастыря «Новый Иерусалим», где они
проводили свои дни, плывут по саду, пока мы проводили наше плавание, походы и
танцы. В конце каждого активного дня все уходили в отставку при свечах в тот
момент, когда солнце садилось, что означало встать с первой вороной петуха в
скотном дворе. Таким образом, дети приобрели здоровье, сохранив его в течение
долгой, темной зимы в городе. Они с удовольствием скинули свое свободное время,
собирая малины или другие ягоды, и превосходные русские белые грибы,
приготовленные в сметане с луком и вкусом так же хорошо, как и все, что я
когда-либо ел. Нежно проявляя свою академическую наставницу Анну Васильевну и
медсестру Елизавету Грегорьевну, дети становились сильнее с каждым днем и вели
счастливую жизнь, как это было в наших силах, чтобы обеспечить их.
Country existence presents not much of a problem when the weather is
cooperative, but woe when it starts to rain. Unfortunately, that summer we had
an unusually prolonged spell of wet weather. I remember standing forlornly in
the former owner's library, bewailing the empty bookshelves hidden behind
grilled doors. If only I could find a book to read! .watching the continuous
downpour night and day for more than a week, I had half a mind to emulate
Isadora and do what she would have done under the same circumstances: pack up
and return to Moscow; to my comfortable room on the Pretchistenka, where I
enjoyed the luxury of a real bathroom to myself, and electric light, and
whatever summer amusements could be had in town. But that would have set a bad
example for the rest of the school. So I remained drenched, not merely in this
deluge but in utter boredom.
..
Существование страны представляет собой
не большую проблему, когда погода кооперативна, но горе, когда начинается дождь.
К сожалению, этим летом у нас было необычно продолжительное заклинание влажной
погоды. Я помню, как я стоял в тюрьме в библиотеке бывшего владельца, оплакивая
пустые книжные полки, скрытые за решетчатыми дверями. Если бы я мог найти книгу
для чтения! Наблюдая непрерывный ливень ночью и днем больше недели, я имел
половину ума подражать Айседоре и делать то, что она сделала бы при тех же
обстоятельствах: собрать и вернуться в Москву; в мой комфортабельный номер на
Пречистенке, где мне понравилась роскошь настоящей ванной для себя,
электрический свет и любые летние развлечения в городе. Но это послужило бы
плохим примером для остальной части школы. Поэтому я остался пропитанным не
только в этом потопе, но и в полной скуке.
One afternoon, during a momentary respite from the maddening drizzle, I
donned my mackintosh and went for a stroll in the park. I came by chance on a
weather-beaten old barn I hadn't noticed before. Out of sheer ennui, I climbed
the narrow, rickety ladder leading to the hayloft. The wild, hysterical cackle
of hens, disturbed from their roost, greeted me. I was about to beat a hasty
retreat when, out of the corner of my eye, I noticed a piece of white paper
sticking out of what I imagined to be a heap of chicken manure. I looked closer,
and to my utter be-wilderment discovered the "heap" to be an enormous cache of
books, which the chickens had used for a roost. And, wonder upon wonders! they
were foreign books! French, German, and, Heaven be praised! English books galore
of the Tauchnitz editions! Almost as hysterical as the hens, I gathered in my
arms as many of these precious tomes as I could, and ran back to the house to
get help in cleaning up the filthy mess, so the treasures could be rescued and
restored to the former owner's library. Forgetting the rain, I curled up on my
bed and spent the rest of the summer reveling in Trollope, Mrs. Humphry Ward,
and Baroness Orczy novels-a Lucullan mental feast after a literary famine of
more than five years.
..
Однажды днем, во время мгновенной передышки от
сумасшедшего дождя, я надел мой макинтош и отправился на прогулку в парк. Я
случайно попал в избитый прошлым сараем, которого я раньше не замечал. Из явной
скуки я поднялся по узкой, шаткой лестнице, ведущей к сеновалу. Меня встретили
дикие, истерические кулаки кур, обеспокоенные их ногами. Я собирался поспешно
отступить, когда, краем глаза, заметил, что кусок белой бумаги торчит из того,
что я представляю собой кучу куриного навоза. Я подошел поближе, и, к моему
полному удивлению, «куча» была огромным кешем книг, которые цыплята использовали
для ностальгии. И, удивляйся чудесам! они были иностранными книгами!
Французский, Немецкий, и, Небеса хвалятся! Английские книги в изобилии изданий
Tauchnitz! Почти так же, как истерично, как куры, я собрал в свои объятия
столько драгоценных томов, сколько мог, и побежал обратно в дом, чтобы получить
помощь в очистке грязного беспорядка, поэтому сокровища могли быть спасены и
восстановлены прежним владельцам библиотека. Забыв дождь, я свернулся калачиком
на своей кровати и провел остаток лета, наслаждаясь Троллопом, миссис Хамфри
Уорд и романами Баронессы Орчи - музыкальным праздником Лукуллана после
литературного голода более пяти лет.
So reluctant was I to abandon this feast that when Ilya Schneider, our
business manager, informed me that everything was ready to start our Siberian
tour, I almost felt inclined to call the whole thing off. All I wanted was to be
left in peace with my hoard of books, more precious to me at that moment than my
career. I could not take them with me, since they were not my property, and so
had to abandon them to their fate. I retained only a few as souvenirs. Years
later, in America, I met their owner, Colonel Serge Cheremeteff-but by that time
the books were long gone.
..
Так неохотно я отказался от этого праздника,
что, когда наш бизнес-менеджер Илья Шнайдер сообщил мне, что все готово начать
наш сибирский тур, я почти чувствовал себя склонным все это вызывать. Все, чего
я хотел, было оставить в покое с моим книгой, более ценным для меня в тот
момент, чем моя карьера. Я не мог взять их со мной, так как они не были моей
собственностью, и поэтому пришлось отказаться от них до своей судьбы. Я сохранил
лишь несколько сувениров. Спустя годы, в Америке, я встретил их владельца,
полковника Сержа Череметева, но к тому времени книги давно прошли.
To China and Back
В Китай и обратно
WHEN I set out in August with a company of nineteen on my
transcontinental Russian tour, I had the unusual privilege of being the sole
foreign artist performing in the USSR. Other American artists did not penetrate
that Communist country for many years; not, in fact, until after Franklin D.
Roosevelt recognized the Soviet Union officially in 1935. I had the entire
:field to myself now that my foster mother had left. During the three previous
years I had occasionally appeared in public at the head of my group of dancers,
and we could already point with pride to the slow but steady growth of our
popularity. Every recital was preceded by a short talk delivered by Schneider,
stating our aims and explaining what the true dance should be and do for the
physical education of children. I offered the common people everywhere, whether
in the more civilized centers or in the humble backwoods settlements, the very
best I could achieve in my dance to the finest music, both flawlessly executed
in a sure, professional manner. The newspaper reviews constitute a record of our
combined achievement in this effort to bring beauty, art, and culture to the
downtrodden Soviet masses, and tell to what extent we succeeded in giving them
the aesthetic values they so craved. A number of short excerpts from reviews
that appeared in some of the provincial towns where we appeared may give an
indication of how much the Russian public enjoyed and appreciated our combined
efforts.
..
КОГДА я отправился в августе с компанией девятнадцати в мой
трансконтинентальный тур по России, у меня была необычная привилегия быть
единственным иностранным артистом, выступавшим в СССР. Другие американские
художники на протяжении многих лет не проникали в эту коммунистическую страну;
Фактически, до тех пор, пока Франклин Д. Рузвельт официально не узнал Советский
Союз в 1935 году. У меня было все: поле для себя сейчас, когда моя приемная мать
ушла. В течение трех предыдущих лет я иногда появлялся на публике во главе моей
группы танцоров, и мы могли с гордостью отметить медленный, но неуклонный рост
нашей популярности. Каждому концерту предшествовал короткий разговор Шнайдера, в
котором излагались наши цели и объяснялось, что должен быть истинный танец для
физического воспитания детей. Я предлагал простых людей повсюду, будь то в более
цивилизованных центрах или в скромных поселениях глуши, самое лучшее, что я мог
достичь в своем танце, на самую прекрасную музыку, безупречно исполняемую в
профессиональной, профессиональной манере. Рецензии на газеты представляют собой
отчет о наших совместных достижениях в этой попытке принести красоту, искусство
и культуру в заброшенные советские массы и сказать, насколько нам удалось дать
им эстетические ценности, которые они так жаждали. Ряд коротких выдержек из
обзоров, появившихся в некоторых провинциальных городах, где мы появились, может
дать представление о том, насколько российская публика пользовалась и оценила
наши совместные усилия.
Tomsk
Томск
To write about Irma Duncan's performance in simple prose is impossible. In
order to do it justice and describe this unusually inspiring dance recital
accurately one needs to express it in poetry. A beautiful poem set to music.
This is an amazing spectacle!
..
Писать об исполнении Ирма Дункан в
простой прозе невозможно. Чтобы сделать это справедливо и точно описать этот
необычно вдохновляющий танец, нужно выразить его в поэзии. Красивая музыкальная
стихотворение. Это потрясающее зрелище!
Voronish
Воронеж
Something new, something extraordinarily powerful and direct, is the
dancing of Irma Duncan and her dancers. We are used to the ballet, we are
accustomed to see physical culture parades but we have never seen anything like
the Duncan Dancers. An unforgettable spectacle. Every single dance they
performed was beautiful. The two impressive marches by Schubert, the Elegiac and
the Warrior one, will linger long in the memory.
..
Что-то новое, что-то
необычайно мощное и прямое, это танцы Ирмы Дункан и ее танцоров. Мы привыкли к
балету, мы привыкли видеть парады физической культуры, но мы никогда не видели
ничего подобного Данканским танцорам. Незабываемое зрелище. Каждый танец,
который они исполняли, был красивым. Два впечатляющих марша Шуберта, Элегия и
Воин, будут долго задерживаться в памяти.
Baku
Баку
The performance of Irma Duncan brought us an evening of sheer beauty. Baku
never witnessed such a wonderful sight. She is a distinguished artist and danced
marvelously, especially her "Moment Musical" called forth rapture from the
audience and a storm of applause.
..
Выступление Ирмы Дункан принесло нам
вечер чистой красоты. В Баку никогда не было такого замечательного зрелища. Она
выдающийся художник и великолепно танцует, особенно ее «Moment Musical» вызвала
восторг от аудитории и бурный аплодисменты.
Tiflis
Тифлис
In the effervescent, intoxicating waltzes with their free-flowing motions,
Irma Duncan and her dancers carry the spectator away beyond the limits of the
stage to green meadows . . . reviving for us the pastoral paintings of Watteau.
Irma, the leader of the group, creates miracles of inventiveness in her war-like
dances full of power and ecstasy. From this mighty portrayal to the tender,
delicate fluttering of a butterfly in the sunlight, lies the immeasurable
diapason of a great artist. In the revolutionary dances Irma reaches an
extraordinary power of expression.
..
В шипучих, опьяняющих вальсах с их
свободными движениями Ирма Дункан и ее танцоры несут зрителя далеко за пределы
сцены на зеленые луга ... возрождая для нас пасторальные картины Watteau. Ирма,
лидер группы, создает чудеса изобретательности в своих боевых танцах, полных
силы и экстаза. Из этого могущественного изображения на нежный, тонкий
трепетание бабочки в солнечном свете лежит неизмеримый диапазон великого
художника. В революционных танцах Ирма достигает необычайной силы
выражения.
Irkutsk
Иркутск
When one reads the enthusiastic reviews of the many newspapers about Irma
Duncan, and when one sees her perform, one involuntarily asks oneself: in what
lies her greatness? With what means does she achieve such astounding beauty? How
does she have such a powerful influence over the audience? Her strength of
expression resides in the amazing eloquence and conviction of her movements, and
that is achieved entirely through her great musicianship and by being the master
of her art.
..
Когда читаешь восторженные отзывы о многих газетах об Ирма
Дункан, и когда кто-то видит ее, она невольно спрашивает себя: в чем заключается
ее величие? С какими средствами она достигает такой удивительной красоты? Как
она оказывает такое сильное влияние на аудиторию? Её сила выражения заключается
в удивительном красноречии и убежденности в ее движениях, и это достигается
исключительно благодаря ее великой музыке и, будучи мастером ее искусства.
Chita
Чита
We were in great anticipation. We all had heard so much about Duncan and so
seldom saw her art. So let us go and see Irma, the public said. As soon as the
curtain rose a deathly silence and hushed expectancy fell over the audience. At
last she appears. Whoever said about architecture that it is rigid music, here
was music made visible in sublime motion. The lines of the body, the hands, the
lines of every fold in the long, gray tunic expressed sorrow in the Elegiac
March. This was not ordinary dancing, this was great art ... To watch Irma
Duncan dance one sharply realizes how much we are still shackled by our cultural
inheritance of the past. The Duncan performance is no ordinary theatrical
spectacle but a step forward into a new culture. Not for us but for our children
in this particular field there open new and immeasurable horizons.
..
Мы
были в большом ожидании. Мы все так много слышали о Дункан и редко видели ее
искусство. Итак, пойдем и посмотрим на Ирму. Как только занавес поднялся на
мертвую тишину, и затихла ожидаемая ожидание. Наконец она появляется. Тот, кто
сказал об архитектуре, что это жесткая музыка, здесь была музыка, видимая в
возвышенном движении. Линии тела, руки, линии каждой складки в длинной серой
тунике выражали скорбь в Elegiac March. Это было не обычное танцевание, это было
отличное искусство ... Чтобы посмотреть, как танцует Ирма Дункан, он резко
осознает, насколько мы все еще скованы нашим культурным наследием прошлого.
Выступление Дункан - не обычное театральное зрелище, а шаг вперед в новую
культуру. Не для нас, а для наших детей в этой конкретной области открываются
новые и неизмеримые горизонты.
Krasnoyarsk
Красноярск
In one of his articles "The West and We," Trotsky, with a certain irony,
recalls a literary critic's remark during the dark epoch of Tsarism after seeing
Isadora Duncan dance. He was so enchanted he could only write: "It is worth
living!" Of course in these days there is much else for us to live for. But Irma
Duncan and all her youthful dancers can truly claim, IT IS WORTH LIVING, if we
can create such harmony and beauty in our art.
..
В одной из своих статей
«Запад и мы» Троцкий с некоторой иронией вспоминает замечание литературного
критика в темную эпоху царизма после того, как увидел танец Айседоры Дункан. Он
был настолько очарован, что мог писать только: «Стоит жить!» Конечно, в эти дни
нам еще многое предстоит жить. Но Ирма Дункан и все ее юные танцоры
действительно могут заявить, что это ДОСТОЙНАЯ ЖИЗНЬ, если мы сможем создать
такую гармонию и красоту в нашем искусстве.
And so we danced our way through Siberia. Omsk, Tomsk, Irkutsk, Chita
via Transbaikalia, on to Khabarovsk and Vladivostok, reaping the harvest of the
seed I had sown.
..
И так мы прошли по Сибири. Омск, Томск, Иркутск, Чита
через Забайкалье, в Хабаровск и Владивосток, пожиная урожай семени, который я
посеял.
In Moyssei Borissovich Shein, from the Moscow Conservatory, we acquired
a very fine pianist. The romantic-looking type of musician, dark-haired, tall,
and slender; he added distinction to our dance concerts by always appearing in
white tie and for-mal dress. This was something that impressed the audience
everywhere-especially in the hinterlands, where most of the men could barely
afford to own a suit. Clothes as well as all other commodities, taken for
granted elsewhere, were unavailable to the majority of the populace.
..
В
Мойсеи Борисовисе Шейне из Московской консерватории мы приобрели очень хорошего
пианиста. Романтичный тип музыканта, темноволосый, высокий и стройный; он
добавил отличительные черты наших танцевальных концертов, всегда появляясь в
белом галстуке и нарядном платье. Это было чем-то, что произвело впечатление на
публику повсюду - особенно во внутренних районах, где большинство мужчин едва
могли позволить себе купить костюм. Одежда, а также все другие товары, принятые
как должное в других местах, были недоступны большинству населения.
I recall a funny incident that shows how threadbare the average
citizen's wardrobe was. It happened in Blagovyeshchensk on the left bank of the
Amur River. On the right bank was Manchuria, where freedom then prevailed and
anything could be bought in the stores of the small Chinese town. In those days,
Russian citizens could obtain a permit to cross the river and buy anything they
liked, providing they could wear it on their persons. All the men in our party
used this opportunity to replenish their tattered wardrobes. Early one morning
they rowed over in a boat dressed only in shirtsleeves (though the day was
cold), old pants, torn shoes, and no hats. When they returned at dusk, they all
sported new fedora hats, gloves, half a dozen of everything starting with
underwear; two suits fitted one on top of the other, a half-dozen socks on each
foot, and a pair of shiny new shoes. They could barely maneuver in the clumsy
get-ups. Their strategy to outwit the frontier guards was so obvious that even
the latter had to laugh, but they got such a kick out of it that they closed an
eye and let the men pass. Otherwise they would have had to pay a heavy fine; or
worse, suffer imprisonment. But for the sake of some decent clothes to wear,
they would have gladly risked almost anything short of death.
..
Я
вспоминаю забавный случай, который показывает, насколько простужен средний
гардероб гражданина. Это произошло в Благовещенске на левом берегу Амура. На
правом берегу находилась Маньчжурия, где тогда преобладала свобода, и все можно
было купить в магазинах небольшого китайского города. В те дни граждане России
могли получить разрешение пересечь реку и купить все, что им понравилось, при
условии, что они могут надеть их на своих лиц. Все люди в нашей партии
использовали эту возможность, чтобы пополнить свои рваные шкафы. Рано утром они
гребли на лодке, одетые только в рубашки (хотя день был холодным), старые штаны,
рваные туфли и шляпы. Когда они вернулись в сумерках, все они носили новые
шляпы, перчатки, полдюжины всего, начиная с нижнего белья; два костюма
установлены один поверх другого, полдюжины носков на каждой ноге и пару
блестящих новых ботинок. Они едва могли маневрировать в неуклюжих подъемах. Их
стратегия перехитрить пограничников была настолько очевидна, что даже последний
должен был смеяться, но у них был такой удар, что они закрыли глаза и позволили
людям пройти. В противном случае им пришлось бы заплатить тяжелый штраф; или,
что еще хуже, они подвергаются тюремному заключению. Но ради какой-то приличной
одежды, чтобы носить, они с радостью рискнули бы почти чем-нибудь, кроме
смерти.
We had a few warm days left in Vladivostok before the winter set in,
and I used to drive to the shore and gaze out across the Pacific toward America.
California, I knew, lay straight ahead. How I longed to be back there again! Of
the other Duncan girls, only Theresa lived over there-and Temple, who was
married and made her home in New York. With Lisa in France and Anna Lord knew
where, how widely we were scattered! With the cessation of all correspondence,
we had completely lost track of each other. I liked to have a look at the
Pacific as often as possible, not knowing when I would visit the Far East again,
and believing that my tour had come to an end, with the return trip to Moscow
next on our schedule.
..
У нас было несколько теплых дней, оставшихся во
Владивостоке до зимы, и я ехал к берегу и смотрел через Тихий океан в сторону
Америки. Калифорния, я знал, лежала прямо. Как я хотел снова вернуться! Из
других девушек-дунканов там жила только Тереза - и Храм, который был женат и
отправился домой в Нью-Йорк. С Лизой во Франции и Анна Лорд знала, где, как
широко мы были рассеяны! С прекращением всей переписки мы полностью потеряли
друг друга. Мне нравилось как можно чаще смотреть на Тихий океан, не зная, когда
я снова нахожусь на Дальнем Востоке, и полагаю, что мой тур закончился, с
возвращением в Москву по нашему графику.
My manager told me that in the old tsarist days, a theatrical tour
through Siberia invariably ended in Harbin, now no longer Russian territory. It
was still largely populated by Russians, though under Japanese occupation, and
we decided to make a try for it. This meant obtaining exit visas and passports
from the Soviets. We doubted very much we would receive them, although the
authorities occasionally permitted theatrical groups to cross the frontier, in
spite of the chance of their defecting. To our pleasant surprise, the
authorities let us go.
..
Мой менеджер сказал мне, что в старые царские
дни театральный тур по Сибири неизменно заканчивался в Харбине, теперь уже не
территория России. По-прежнему он был в значительной степени населен россиянами,
хотя под японской оккупацией, и мы решили попробовать. Это означало получение
выездных виз и паспортов из Советов. Мы очень сомневались в том, что мы их
получим, хотя власти иногда позволяли театральным группам пересекать границу,
несмотря на возможность их устранения. К нашему приятному удивлению, власти
отпустили нас.
I never saw such elation among the members of my troupe. They had no
intention of defecting; they simply longed to breathe a little free air and come
in close touch with the outside world, so long kept away from them. We stayed
for two weeks, giving a show nearly every day. At the termination of our
engagement, the Harbin paper noted:
..
Я никогда не видел такого восторга
среди членов моей труппы. Они не собирались бежать; они просто стремились дышать
немного свободным воздухом и находились в тесном контакте с внешним миром, так
долго держались подальше от них. Мы оставались на две недели, давая шоу почти
каждый день. В завершение нашего участия Харбинская газета отметила:
The performance of Irma Duncan and her dancers was a real triumph. The
house was sold out to standing room only. Loud applause after each number
greeted the artists and at the end the dancers received a standing ovation.
Each time Irma Duncan appears on the stage she is different.
Now she is
joyful, then again she is proud, a flaming spirit calling to the oppressed
masses to rise and throw away their bonds. And again she demonstrates her
creative versatility in the interpretation of Chopin's Funeral March and the
Berceuse, where she gives us the picture of a tender-visaged mother bending over
the cradle of a child. One superbly moving impersonation succeeds another. A
scarf, a tunic and a mantle, those are the only props with the aid of which she
creates her beautiful art. She is as true as only a fanatic can be to the ideals
of her foster mother. Isadora's work is embodied in Irma.
..
Выступление
Ирма Дункан и ее танцоров было настоящим триумфом. Дом был продан только в
стоячем помещении. Громкие аплодисменты после каждого номера приветствовали
художников, и в конце танцоры получили овацию.
Каждый раз, когда Ирма Дункан
появляется на сцене, она отличается.
Теперь она радостна, затем снова
гордится, пылающий дух, призывающий угнетенные массы встать и выбросить свои
узы. И снова она демонстрирует свою творческую универсальность в интерпретации
«Похоронного марша Шопена» и «Берчеуса», где она дает нам представление о том,
как мать-ласковая мать склонилась над колыбелью ребенка. Одно великолепно
движущееся олицетворение преуспевает в другом. Шарф, туника и мантия -
единственные реквизиты, с помощью которых она создает свое прекрасное искусство.
Она такая же правдивая, как только фанатик может быть идеалами ее приемной
матери. Работа Айседоры воплощена в Ирма.
When the time came to depart, I was most reluctant to leave. China
exerted a strange fascination over me. Peking was a city I had always wanted to
visit. Now, only thirty hours away, how could I resist? Our exit permit included
only Harbin, but that didn't worry me. The question that did worry me was how we
would be received in China without advance booking. I decided to take a big
gamble.
I gave the order to proceed, though neither I nor my man" agers knew
anything about theatrical or any other conditions in China.
..
Когда
пришло время уходить, я больше не хотел уходить. Китай оказал на меня странное
увлечение. Пекин был городом, который я всегда хотел посетить. Теперь, только
тридцать часов, как я мог сопротивляться? Наше разрешение на выход включало
только Харбин, но это меня не беспокоило. Меня волновало то, как нас будут
получать в Китае без предварительного бронирования. Я решил заняться большой
игрой.
Я отдал приказ продолжить, хотя ни я, ни мои люди не знали ничего о
театральных или любых других условиях в Китае.
I can't remember when I had been more thrilled to enter a foreign city
(short of my initial arrival in Paris) than when, on a beautiful October day, I
first saw the enormous walls en" circling Peking. Quickly settled at the
Wagon"Lit Hotel, I was impatient to go sightseeing. Transportation was by
ricksha; and I confess to a few embarrassed moments before I could accustom
myself to being drawn about, not by horse or by motor, but by another human
being.
..
Я не могу вспомнить, когда я был более взволнован, чтобы
поступить в чужой город (за исключением моего первоначального прибытия в Париж),
чем когда, в прекрасный октябрьский день, я впервые увидел огромные стены в
окружении Пекина. Быстро поселился в Вагоне «Lit Hotel, я был нетерпелив, чтобы
осмотреть достопримечательности. Транспортировка была рикша; и я признаюсь в
несколько смущенных моментов, прежде чем я мог приучаться к тому, чтобы
рисоваться, а не лошадью или мотором, а другим человеком.
It must be remembered that this was in the era of extraterritoriality.
Foreigners lived in their own concessions and never mixed with the natives.
Theatres were situated there, and only a select number of high-ranking Chinese
ever attended them. For that reason, although I danced in several cities, I
never really performed for the Chinese themselves. As far as our concert tour
was concerned, it did not take place in China proper, but only in the foreign
concessions-English, French, Japanese, or those of other occupying nations.
Because of this curious circumstance, it is not surprising to come across an
article written by a Britisher under the pseudonym of Argus, who reviewed our
show in Tientsin, which was largely colonized by the English. He wrote:
..
Следует помнить, что это было в эпоху экстерриториальности. Иностранцы
жили в своих уступках и никогда не смешивались с туземцами. Театры были
расположены там, и только избранное число высокопоставленных китайцев когда-либо
посещало их. По этой причине, хотя я танцевал в нескольких городах, я никогда не
выступал за самих китайцев. Что касается нашего концертного тура, то это
произошло не в самом Китае, а только в иностранных концессиях - английском,
французском, японском или других оккупирующих странах. Из-за этого любопытного
обстоятельства не удивительно встретить статью, написанную британцем под
псевдонимом Аргуса, который просмотрел наше шоу в Тяньцзине, которое было в
значительной степени колонизировано англичанами. Он написал:
A hit! A very palpable hit, as was observed by Hamlet. Not the most
Philistinic would contradict the statement that Irma Duncan held the audience at
the Empire Theatre last night in her graceful hand. The writer was acquainted
with Isadora Duncan, the founder of the Duncan school of dancing, on her first
visit to London about twenty-five years ago, when she gave her initial recital
at the New Gallery and no less a person than the musical critic of "The Times,''
the great Fuller Maitland, played accompaniments on the harpsichord to her
interpretations of the classics.
In those days her views on dancing were an
innovation and contrary to all the old ideas. Like Wagner, she met with
opposition and cheap ridicule. Since then she has conquered the world.
..
Удар! Очень ощутимый удар, как заметил Гамлет. Не самый филистимский
противоречил бы утверждению, что Ирма Дункан провела аудиторию в Театре Империи
прошлой ночью в своей изящной руке. Писатель познакомился с Айседорой Дункан,
основателем танцевальной школы Дункан, во время своего первого визита в Лондон
около двадцати пяти лет назад, когда она дала свой первый концерт в Новой
галерее и не менее человек, чем музыкальный критик «Таймс», «великий Фуллер
Мейтленд», сыграл аккомпанемент на клавесине ее интерпретации классиков.
В те
дни ее взгляды на танцы были нововведением и противоречили всем старым идеям.
Как Вагнер, она встретилась с оппозицией и дешевыми насмешками. С тех пор она
покорила мир.
And all dance recitals nowadays are more or less either Duncanesque or
influenced by her teachings. Within the year we have witnessed the work of many
dancers of high repute and the greatest executive ability, but the Duncan
Dancers stand alone. In the first part of the programme the audience were
charmed by the portrayals of Irma Duncan and Mr. Shein, who is her companion in
presenting "Chopiniana." If the great Polish master could have witnessed this
delightful materialization of his work, he would have been happy that he had
inspired such exquisite poetry in motion. . . .
..
И все танцевальные
концерты в наши дни более или менее похожи на Дуннансека или под влиянием ее
учения. В течение года мы стали свидетелями работы многих танцоров высокой
репутации и величайших исполнительных способностей, но танцоры Дункан одиноки. В
первой части программы зрители были очарованы изображениями Ирмы Дункан и г-на
Шеина, которая является ее компаньоном в представлении «Шопениана». Если бы
великий польский учитель мог засвидетельствовать эту восхитительную
материализацию своей работы, он был бы счастлив, что вдохновил бы такую
изысканную поэзию в движении....
Mr. Shein, the pianist, is of a rank which does not frequently favor
Tientsin. He has a delicacy of touch and a technique not excelled by many
celebrities and the sympathy of all those musically inclined went out to him
last night.
..
Г-н Шейн, пианист, имеет ранг, который нередко относится к
Tiansin. У него есть тонкость прикосновения и техника, не превзойденная многими
знаменитостями, и сочувствие всех этих музыкально настроенных людей вышло к нему
прошлой ночью.
Princess Der Ling, onetime lady-in-waiting to Tzu-Hsi, Dowager Empress
of China, was the first Chinese person of consequence whom I met. She came to
see me backstage at the Apollo Theatre in the Legation Quarter in Peking.
Educated abroad-her father was once Chinese minister to France-she spoke perfect
English. After we had been introduced, she said, "You know, I was a pupil of
Isadora Duncan years ago." I couldn't refrain from smiling and saying
doubtfully, "Really?" -for many people have claimed this and still do, though
they did no more than shake hands with her.
..
Принцесса Дер Линг,
прежняя дама в ожидании Цу-Си, вдовствующей императрицы Китая, была первой
китайской личностью, с которой я познакомился. Она подошла ко мне за кулисами в
Театре Аполлона в квартале Легации в Пекине. Образованная за границей - ее отец
когда-то был китайским министром Франции - она прекрасно говорила по-английски.
После того, как мы были представлены, она сказала: «Знаешь, я был учеником
Айседоры Дункан много лет назад». Я не мог не улыбаться и говорить с сомнением:
«Правда?» - для многих людей это требовалось и до сих пор, хотя они сделали не
больше, чем пожать ей руку.
The Princess continued, "It was in 1902. My sister and I attended her
classes in Paris. That was long before she attained fame as a dancer."
Then
I remembered what Mary Sturges had told me. They must both have attended
Isadora's studio in the Avenue de Villiars, where she opened classes for paying
students soon after her arrival in Paris. However, they were of short duration
and conducted with no thought of training professional dancers. But China was
the last place I would have expected to find a former pupil of Isadora!
..
Принцесса продолжила: «Это было в 1902 году. Моя сестра и я посещали
ее уроки в Париже. Это было задолго до того, как она стала известна как
танцор».
Затем я вспомнил, что сказала мне Мэри Стерджес. Они оба должны были
посетить студию Айседоры на Авеню де Вильярс, где она открыла занятия для оплаты
учеников вскоре после ее прибытия в Париж. Однако они были непродолжительными и
проводились без мысли о подготовке профессиональных танцоров. Но Китай был
последним местом, которое я ожидал бы найти бывшего ученика Айседоры!
Peking-with its monuments of former grandeur under the Mandarin rule,
such as the "Forbidden City"; the famed "Temple of Heaven," entirely carved of
white stone; and the vast expanse of gardens and low buildings with the
peculiar, glazed, upturned roofs in the bright yellow and blues of Chinese
architecture-is the most Chinese of all the cities I saw in that country. Taking
advantage of the splendid autumn weather, we made several excursions to the
Empress' summer palace, which was shaped like a houseboat, floating in the
center of a lake. We also visited the western hills where the last remains of
the first president of the Chinese Republic, Sun Y at-sen, had temporarily been
laid to rest, high up in a tower overlooking the whole countryside.
..
Пекине - с его памятниками прежнего величия по правительству
мандарина, например, «Запретный город»; знаменитый «Храм Неба», полностью
вырезанный из белого камня; и обширное пространство садов и низменных зданий со
своеобразными, глазурованными, перевернутыми крышами в ярко-желтом и блюзе
китайской архитектуры - это самый китайский из всех городов, которые я видел в
этой стране. Воспользовавшись великолепной осенней погодой, мы совершили
несколько экскурсий в летний дворец императрицы, который был похож на плавучий
дом, плавающий в центре озера. Мы также посетили западные холмы, где последние
останки первого президента Китайской республики Сунь-у-сена временно были
покорены, высоко в башне с видом на всю деревню.
Before leaving Peking, I must mention the mysterious character who daily
ensconced himself in the same armchair in a dark corner of the big lobby of the
Wagon-Lit Hotel. Every time I appeared around tea time, he was there. He
pretended to read a newspaper but actually kept peeping over the edge and
staring at me. I thought I had made a new conquest, it was most intriguing. At
last he summoned up enough courage to send his card over to me and requested an
interview. He had a very important matter to discuss with me, involving big
profits. I sent my manager over to talk to him. The mysterious stranger turned
out to be a White Russian officer of Denikin's former army, now obviously living
by his wits alone. He made me the most amazing offer, one that really astonished
me.
..
Прежде чем покинуть Пекин, я должен упомянуть о таинственном
персонаже, который ежедневно устроился в том же кресле в темном углу большого
вестибюля гостиницы Wagon-Lit. Каждый раз, когда я появлялся вокруг чаепития, он
был там. Он притворился, что читает газету, но на самом деле все время смотрел
на край и смотрел на меня. Я думал, что я совершил новое завоевание, это было
самым интригующим. Наконец он собрал достаточно мужества, чтобы отправить мне
карточку и попросил интервью. У него был очень важный вопрос, чтобы обсудить со
мной, с большой прибылью. Я отправил своего менеджера, чтобы поговорить с ним.
Таинственный незнакомец оказался офицером Белого русского офицера Деникина,
теперь он, очевидно, жил своими соображениями. Он сделал мне самое удивительное
предложение, которое меня действительно удивило.
Before I tell what it was, I must mention here that Peking and most of the
Manchurian provinces were then held by that most bloodthirsty of all warlords,
the erstwhile bandit Chang-Tso-lin. His son, commander of one of his father's
armies, was a notorious good-for-nothing. His feats as a gambler, woman-chaser
and rapist, his numerous orgies had made sensational news in the foreign press.
Well, hearing of our successful performances in Peking, it pleased this
unspeakable scoundrel to invite us to his army camp to dance for him and his
soldiers. Naturally, I refused point-blank. The Russian intermediary pleaded
with me, almost threatening me with dire results if I persisted in my refusal.
He assured us we would be treated with respect and like royalty strictly guarded
and protected. A special train with sleeping cars and dining saloon would take
us there and back. And, most important, a huge sum of money would be paid in
advance.
..
Прежде чем я расскажу, что это такое, я должен упомянуть
здесь, что в Пекине и большей части маньчжурских провинций тогда содержался
самый кровожадный из всех военачальников, бывший бандит Чан-Цзолинь. Его сын,
командир одной из его отцовских армий, был печально известным доблестью. Его
подвиги в качестве игрока, женщины-охотника и насильника, его многочисленные
оргии сделали сенсационные новости в иностранной прессе. Хорошо, услышав о наших
успешных выступлениях в Пекине, ему понравился этот невыразимый негодяй
пригласить нас в свой армейский лагерь, чтобы танцевать за него и его солдат.
Естественно, я отказался. Российский посредник умолял меня, почти угрожая мне
ужасными результатами, если я настаивал на своем отказе. Он заверил нас, что к
нам будут относиться с уважением и, как к королевской семье, строго охраняемой и
защищенной. Специальный поезд со спальными вагонами и обеденным салоном отвезет
нас туда и обратно. И, самое главное, огромная сумма денег будет выплачена
заранее.
Finding ourselves practically penniless at that period, it perhaps seemed
folly not to accept this lucrative offer. It all looked very suspicious to me
and of course I had my great responsibility vis-a-vis my young charges to
consider. As luck would have it, that same afternoon a young secretary of the
American Legation in Peking called on me. He instantly informed me that they
knew all about that offer from Chang-Tso-lin's son, and earnestly warned me not
to accept his offer no matter how much money he was ready to pay me. I hastily
assured him I had already definitely made up my mind to have nothing to do with
this extraordinary scheme. He seemed much relieved. I was quite touched that the
American Legation should take the trouble to warn me and profess such a personal
interest in me since at that time I was not yet a citizen of the United States
and therefore not entitled to their protection. I thanked him warmly and felt
much comforted to know I had invisible friends in these dangerous surroundings
and times.
..
Находясь в этот период практически без гроша, может
показаться глупостью не принимать это выгодное предложение. Все это выглядело
очень подозрительно для меня, и, конечно, у меня была моя большая
ответственность по отношению к моим молодым обвинениям. Как повезло, в тот же
самый день меня позвал молодой секретарь Американской миссии в Пекине. Он
мгновенно сообщил мне, что они знают все об этом предложении от сына Чан-Цзолиня
и искренне предупреждают меня, чтобы он не принимал его предложение независимо
от того, сколько денег он готов заплатить мне. Я поспешно заверил его, что я уже
определенно решил не иметь ничего общего с этой необычной схемой. Казалось, он
был очень рад. Меня совершенно тронуло то, что американская миссия должна взять
на себя ответственность, чтобы предупредить меня и выразить такую личную
заинтересованность во мне, поскольку в то время я еще не был гражданином
Соединенных Штатов и поэтому не имел права на их защиту. Я тепло поблагодарил
его и очень утешался, узнав, что у меня есть невидимые друзья в этих опасных
местах и временах.
In Tientsin, an American impresario offered me a contract for Japan. I
had originally intended to penetrate no farther into China than the Celestial
City. But once there, I could not resist continuing south to discover what the
rest of Cathay looked like. Therefore the offer from the impresario came most
opportunely. Without a definite contract, it would have been risky to stretch
our lifeline to Russia too far.
..
В Тяньцзине американский импресарио
предложил мне контракт на Японию. Я изначально собирался проникнуть дальше в
Китай, чем в Небесный город. Но однажды я не смог удержаться на юге, чтобы
узнать, как выглядела остальная Cathay. Поэтому предложение от импресарио пришло
наиболее кстати. Без определенного контракта было бы рискованно растягивать нашу
жизнь в России слишком далеко.
The day we arrived in Shanghai, misfortune befell us. First, the
Japanese Emperor died, and the tour was promptly cane celed. That left us in
grave financial straits, since we counted on the tour for new funds. Second,
having no advance agent, we were unable to find a vacant theatre in any of the
concessions other than the Japanese quarter, which was shunned by all the
foreigners, on whom we relied exclusively for our audience. It was a sort of
pariah among concessions, something we could not possibly have anticipated. We
danced for a couple of weeks to small crowds, consisting only of Japanese, at
less than popular prices-not enough to defray our expenses. The situation,
especially around Christmas time, became alarming. I saw myself forced to ask
for a loan. Ilya unearthed a Russian Jew who acted as money lender in the
Japanese concession, where we then lived to save money. I hated to do it. But
living was expensive in Shanghai, that teeming city on the Whangpoo River by the
Yellow Sea, with its strange admixture of Oriental and European cultures. We
continued to hope for a good break to set us on our feet again. None appeared,
and the Shanghai Shylock demanded payment. The alternative was to have me thrown
into prison, which would have meant a Chinese prison. This horrible fate was
imminent when a policeman, accompanied by Shylock, came to my lodgings to arrest
me.
..
В тот день, когда мы прибыли в Шанхай, случилось несчастье.
Во-первых, японский император умер, и тур был незамедлительно тронут. Это
оставило нас в тяжелом финансовом положении, поскольку мы рассчитывали на тур по
новым средствам. Во-вторых, не имея агента по продвижению, мы не смогли найти
вакантный театр ни на одной из уступок, кроме японского квартала, которого
избегали все иностранцы, на которых мы полагались исключительно на нашу
аудиторию. Это был своего рода пария среди уступок, чего мы, возможно, не
ожидали. Мы танцевали в течение нескольких недель небольшим толпам, состоящим
только из японцев, по ценам ниже, чем по популярности, - недостаточно для
покрытия наших расходов. Ситуация, особенно вокруг Рождества, стала тревожной. Я
видела себя вынужденным попросить кредит. Илья раскопал русского еврея, который
выступал в качестве кредитора денег в японской концессии, где мы тогда жили,
чтобы сэкономить. Я ненавидел это делать. Но жизнь была дорогой в Шанхае,
который изобилует городом на реке Вангпу на Желтом море, со своей странной
примесью восточных и европейских культур. Мы продолжали надеяться на хороший
перерыв, чтобы снова поставить нас на ноги. Ничего не появилось, и Шанхайский
Шейлок потребовал оплату. Альтернатива заключалась в том, чтобы меня бросили в
тюрьму, что означало бы китайскую тюрьму. Эта ужасная судьба была неизбежной,
когда полицейский, сопровождаемый Шейлоком, пришел в мое жилье, чтобы арестовать
меня.
Not knowing how to escape this dreadful predicament, I sat hopeless and
forlorn in my locked and bolted room, while a ferocious fracas went on outside.
All the men in my company tried to prevent the arresting officer from reaching
my door. Frightened, I jumped from my chair and ran to a closet to hide when I
heard a loud knock at my door. Careful inquiry revealed that a Soviet Embassy
secretary desired to speak to me. I opened the door.
..
Не зная, как
избежать этого ужасного затруднения, я сидел безнадежно и безжизненно в моей
запертой и запертой комнате, в то время как свирепый скандал продолжался
снаружи. Все мужчины в моей компании пытались помешать офицеру-аресту добраться
до моей двери. Испугавшись, я вскочил со стула и побежал к шкафу, чтобы
спрятаться, когда я услышал громкий стук в мою дверь. Тщательное расследование
показало, что секретарь советского посольства пожелал поговорить со мной. Я
открыл дверь.
"What is that awful noise downstairs?" he asked on entering. "I could
barely get by several fellows at grips with each other, while an English bobby
tried unsuccessfully to tear them apart."
"Those are my friends trying to
save my life. Somebody is out to get my blood," I said with a laugh, trying to
seem flippant and unconcerned. The last thing I wanted the Soviets to know was
my financial dilemma.
..
«Что это за шумный шум внизу?» - спросил он. «Я
едва мог обойтись несколькими парнями друг с другом, а английский бобби
безуспешно пытался разорвать их».
«Это мои друзья, пытающиеся спасти мою
жизнь. Кто-то хочет получить мою кровь», - сказал я со смехом, пытаясь казаться
легкомысленным и беззаботным. Последнее, что я хотел, чтобы Советы знали, была
моей финансовой дилеммой.
"May I ask how large a sum you owe?" he asked casually, surprising me
no end. How did he know? I told him, and without further ado he reached for his
wallet and presented me with the exact amount. I was speechless, and so terribly
relieved I could have kissed him. He, or rather the Soviet Embassy (which knows
all, sees all, and hears all), had literally saved my life. He further passed on
the information that the Embassy had wired to Moscow for sufficient funds to
bring me and my whole company safely home. After the tumult and the shouting
below had died, with the fortuitous repayment of the debt, he invited us all to
a New Year's party at the Embassy.
..
«Могу я спросить, насколько велика
сумма, которую вы должны?» - спросил он небрежно, не удивив меня. Как он узнал?
Я сказал ему, и без дальнейших церемоний он потянулся за кошельком и представил
мне точный размер. Я потерял дар речи и так ужасно радовался, что мог поцеловать
его. Он, или, скорее, советское посольство (которое все знает, видит всех и
слышит все), буквально спас мне жизнь. Далее он передал информацию о том, что
посольство было подключено к Москве за достаточные средства, чтобы благополучно
доставить меня и всю мою компанию. После того, как шум и крики внизу умерли, с
случайным погашением долга, он пригласил всех нас на новогоднюю вечеринку в
посольстве.
I had corresponded with no one since leaving Moscow. No news of Isadora
had reached me. I made use of the Christmas holidays to write letters to both my
mother and foster mother. The latter passed the time between the Hotel Lutetia
in Paris and her studio in Nice, preparing her memoirs for publication. Since no
further communications passed between us, I discovered only years later that my
journey to China had simply infuriated her. She went so far in her anger as to
tell friends that I was a "bandit" who had "absconded with her school"-a
statement bordering on madness. She wrote a formal letter of protest to some
Soviet official complaining that when she received my news it was:
..
После отъезда из Москвы я ни с кем не переписывался. Никаких известий
о том, что Айседора дошла до меня. Я воспользовался рождественскими праздниками,
чтобы писать письма как моей матери, так и приемной матери. Последний прошел
время между отелем Lutetia в Париже и ее студией в Ницце, готовя ее мемуары для
публикации. Поскольку никакие дальнейшие сообщения не проходили между нами, я
обнаружил лишь несколько лет спустя, что мое путешествие в Китай просто
разъярило ее. Она дошла до своего гнева, чтобы рассказать друзьям, что я
«бандит», который «скрылся со своей школой» - заявление, граничащее с безумием.
Она написала официальное письмо протеста против какого-то советского чиновника,
жалующегося, что, когда она получила мои новости, это было:
The first word I have heard from the school for six months, and the
first knowledge I have had that they are in China. I wish to protest that this
school which I formed at the sacrifice of my fortune and person, and for which I
had become naturally boycotted by all my former friends and audiences in Europe,
should be allowed to pass from my control and into the hands of private
speculation. Those sacrifices that I made, I made gladly for the cause of the
people; but when it comes to the exploitation of my work by a private
organization without so much as asking my advice--! must protest!
This is an
exploitation of my art which I would not have expected, considering the primary
object of my visit to Russia was to escape from just such exploitation of Art,
which Soviet Russia condemned Europe for in 1921.
..
Первое слово,
которое я слышал из школы в течение шести месяцев, и первое знание, которое у
меня было, это то, что они находятся в Китае. Я хочу возразить, что эта школа,
которую я сформировала при жертве моего состояния и личности, и за которую я,
естественно, бойкотировала все мои прежние друзья и зрители в Европе, должна
быть разрешена из моего контроля и в руки частные спекуляции. Те жертвы, которые
я совершил, я с радостью принял за народ; но когда дело доходит до эксплуатации
моей работы частной организацией, не так часто спрашивая мой совет ...! должен
протестовать!
Это эксплуатация моего искусства, которого я бы и не ожидал,
учитывая, что главной целью моего визита в Россию было убежать от такой
эксплуатации искусства, которую Советская Россия осуждала Европу в 1921
году.
"Private speculation?, "Exploitation of my work?, Was she talking about
me? I too had formed the school at the sacrifice of my future and person and
fortune, since I received not a penny for my work. And besides, from the opening
in 1921 until that Christmas of 1926, I had done all the work with the children,
Isadora being absent from the school 75 per cent of the time. For some reason
known only to her, it was all right for me to perform in France with sixteen
pupils from the school, but not in China. In the former instance, it would have
been "for the cause of the people"; in the latter, she considered it a dreadful
"exploitation" of her work. These contradictions in terms remained
incomprehensible to me. Was I doing anything wrong?
..
«Частная
спекуляция?», «Эксплуатация моей работы?» Она говорила обо мне? Я тоже
сформировал школу в жертву моего будущего и человека и удачи, так как я не
получил ни копейки за свою работу. И кроме того, с открытия в 1921 году до этого
Рождества 1926 года, я сделал всю работу с детьми, Айседора отсутствовала в
школе 75 процентов времени. По какой-то причине, известной только ей, мне было
хорошо выступать во Франции с шестнадцатью учениками из школы, но не в Китае. В
первом случае это было бы «за дело народа»; в последнем она считала это ужасной
«эксплуатацией» своей работы. Эти противоречия в терминах оставались для меня
непостижимыми. Я делал что-то неправильно?
At the Embassy party to celebrate New Year's day in Shanghai, all the
children-ranging in age from ten to sixteen-were given presents. I too received
a pair of handsome black cloisonne vases filled with poinsettias, which, now
holding other flowers, grace my mantelpiece to this day. Among the guests were
foreign correspondents, who had come to China to cover the civil war then raging
in the interior. In Peking I had already become familiar with the name of Chang
Tso-lin, a mighty war lord, and here in Shanghai the name of Chiang Kai-shek was
much in the news. Without realizing it-for I shied away from politics--! had
arrived at a crucial moment in the revolutionary history of that country, in
which I was to become unwittingly embroiled to a minor extent. No one in the
rest of the world, except Soviet Russia, paid much attention to what was going
on in China. The American papers were concerned only with domestic affairs.
..
На вечеринке посольства, чтобы отпраздновать Новый год в Шанхае, все
дети - в возрасте от десяти до шестнадцати - были подарены. Я тоже получил пару
черных черных валиков, заполненных пуансеттиями, которые, теперь, держа другие
цветы, украшают мою каминную доску по сей день. Среди гостей были иностранные
корреспонденты, которые приехали в Китай, чтобы покрыть гражданскую войну, а
затем бушуют в интерьере. В Пекине я уже познакомился с именем Чан Цзо-линя,
могущественного военного лорда, и здесь, в Шанхае, имя Чан Кай-ши было в
новостях. Не осознавая этого - я уклонился от политики ...! прибыл в решающий
момент в революционной истории этой страны, в которой я должен был невольно
втянуться в незначительную степень. Никто в остальном мире, кроме Советской
России, не уделил много внимания тому, что происходило в Китае. Американские
газеты касались только внутренних дел.
The Chinese Revolution, which had started twenty years earlier under
the leadership of the great Sun Y at-sen (who had been proclaimed president in
1911) was about to enter a second stage. The Bolsheviks, continuously on the
prowl for further acquisitions to their own cause, had given Sun Yat-sen money
and munitions, and also military and political advisers. When Sun Yat-sen died
in I 924, the revolutionary movement continued to grow. The various war lords,
who governed China according to a feudal system, opposed it to a man. The Canton
armies of the Kuomintang (People's Party), inspired by Sun Yat-sen, were then
sweeping down the Yangtze-Kiang under the leadership of Chiang Kai-shek, and had
recently taken Hankow, soon to be followed by Nanking and Shanghai. Antiforeign
feeling had been aroused among the armies, and all foreigners were advised to
settle on the coast near Shanghai or Tientsin. The political adviser the
Russians sent to the Kuomintang was an aquaintance of mine, Michael Borodin.
..
Китайская революция, начавшаяся двадцать лет назад под руководством
великого Сунь-э-ат-сена (который был провозглашен президентом в 1911 году),
должен был выйти на второй этап. Большевики, продолжая рыскать по дальнейшим
приобретениям по собственному делу, отдавали деньги и боеприпасы Сунь Ят-сен, а
также военные и политические советники. Когда Сунь Ят-сен умер в I 924 году,
революционное движение продолжало расти. Различные военные лорды, которые
управляли Китаем в соответствии с феодальной системой, выступали против этого
человека. Кантонские армии Гоминьдана (Народная партия), вдохновленные Сунь
Ят-сеном, затем подметали Янцзы-Киан под руководством Чан Кай-ши и недавно
захватили Ханькоу, вскоре после этого последуют Нанкин и Шанхай. Среди армий
было возбуждено противоядие, и всем иностранцам посоветовали поселиться на
побережье недалеко от Шанхая или Тяньцзиня. Политический советник, посланный
россиянами в Гоминьдан, был моим знакомым Михаилом Бородиным.
The young, victorious commander-in-chief, Chiang Kai-shek, even then
engaged in certain maneuvres to further his own ambition (which eventually
culminated in making him president), was trying to break with the left wing of
the Kuomintang, which was largely under Russian influence. Word had reached the
Soviet Embassy at this time that a critical situation had developed with respect
to the Kuomintang.
..
Молодой победоносный главнокомандующий Чан Кай-ши,
даже тогда занимавшийся некоторыми маневрами, чтобы продвигать свои собственные
амбиции (которые в конечном итоге достигли успеха в его президенте), пытался
порвать с левым крылом Гоминьдана, который был в основном под влиянием России. В
это время в советское посольство дошло, что в отношении гоминьдана сложилась
критическая ситуация.
During the New Year's reception the Soviet Ambassador asked me to step
into his private office for a moment. He had something important to say to me.
"I have received official notice from Narkompross [People's Commissariat of
Education] in Moscow that you are to return immediately to Russia," he informed
me, when we were seated at his desk. I had no knowledge then of Isadora's
protest, and could not guess that she had a hand in this. I retorted, "That
suits me fine. Shall we be leaving at once?"
..
Во время новогоднего
прихода советский посол попросил меня на мгновение зайти в его личный кабинет. У
него было что-то важное сказать мне. «Я получил официальное уведомление от
Наркомпроса в Москве, что вы должны немедленно вернуться в Россию», - сообщил он
мне, когда мы сидели за его столом. Тогда я не знал о протесте Айседоры и не мог
догадаться, что у нее была рука. Я возразил: «Это мне подходит. Может, мы сразу
уйдем?»
The Soviet Ambassador (I have forgotten his name) regarded me for a
minute in silence. Then he leaned far across his desk and said in a hushed
voice, "No, I don't want you to leave yet for Moscow."
Intrigued by his
conspiratorial tone, I raised my eyebrows and asked for an explanation. In the
same hushed tones he added, "My staff and I have come to the unanimous.
conclusion that you and your company should proceed to Hankow instead."
"Hankow?" I cried in alarm. "Isn't that the place where a wave of anti-foreign
agitation has broken out, with foreigners being killed right and left?"
"That is true," he admitted and raised a forefinger, quickly adding, "but
not Russians l"
..
Советский посол (я забыл его имя) молча смотрел на
меня. Затем он наклонился к нему через стол и сказал тихим голосом: «Нет, я не
хочу, чтобы ты уезжал в Москву».
Заинтригованный своим заговорщическим тоном,
я поднял брови и попросил объяснений. В таких же тихих тонах он добавил: «Мой
штат и я пришли к единодушному выводу о том, что вы и ваша компания должны
перейти к Ханькоу». «Ханькоу?» - вскричал я. «Разве это не то место, где
вспыхнула волна анти-иностранной агитации, а иностранцев убивают прямо и
слева?»
«Это правда», - признался он и поднял указательный палец, быстро
добавив: «Но не русские»
How the enraged Chinese could tell the difference in nationality or
bother to find out before slaughtering anyone, I couldn't imagine. I showed no
enthusiasm for the idea of leaving safe Shanghai and venturing forth into the
front battle lines, and told him so. He calmed my fears by explaining that the
Borodins would look after us and protect us and not to worry on that account.
Things were actually not so bad. ''The people will welcome some diversion, and
your performance will, I am sure, give them new hope and inspiration."
..
Как разгневанный китайский может сказать разницу в гражданстве или
потрудиться, чтобы узнать, прежде чем убить кого-то, я не мог себе представить.
Я не проявлял энтузиазма по поводу идеи покинуть безопасный Шанхай и отправиться
на фронт, и сказал ему об этом. Он успокоил мои опасения, объяснив, что
Бородинцы будут заботиться о нас и защищать нас, а не беспокоиться об этом. Все
было не так уж плохо. «Люди будут приветствовать некоторые утечки, и ваша
работа, я уверен, даст им новую надежду и вдохновение».
He was so insistent that I got the impression this was more of an order
than a request. "How shall we get there?" I asked, still not sure if this was
the right thing for us to do. "We are completely broke."
"You can use the
money Lunacharsky forwarded for your return trip." "Isn't that going against
official orders?" I asked, surprised that he should even suggest such a thing,
and unwilling to get myself into trouble with the authorities in Moscow.
..
Он был настолько настойчив, что у меня сложилось впечатление, что это
был скорее заказ, чем запрос. «Как мы туда доберемся?» - спросил я, все еще не
уверенный, правильно ли это для нас. «Мы полностью сломались».
«Вы можете
использовать деньги, отправленные Луначарским для вашего возвращения». «Разве
это не против официальных приказов?» - спросил я, удивленный тем, что он должен
даже предлагать такую вещь, и не хочет беспокоиться о властях в Москве.
"Leave the rest to us," he assured me. "I shall give the necessary
explanation when the time comes. The important thing is-will you consent to go?"
I remained silent, thinking of the enormous responsibility involved. It wasn't
just myself I had to consider, but all my company.
"Of course you are not
forced to go. If you are afraid . . . we will understand. This is only a
suggestion on our part;" he said.
..
«Оставь остальное нам», - заверил он
меня. «Я приложу необходимое объяснение, когда придет время. Важно то, согласны
ли вы пойти?» Я молчал, думая об огромной ответственности. Я не только сам
должен был рассмотреть, но и всю свою компанию.
«Конечно, вы не должны идти.
Если вы боитесь ... мы поймем. Это только предложение с нашей стороны». он
сказал.
Adventure is in my blood, and I had no actual fear for myself to see a
bit of history in the making. I hesitated only because of the girls. "Will they
be safe?" I inquired. "The enemy has not yet reached the river, and although the
voyage to Hankow may not be too comfortable, there is nothing to fear. Once you
reach the Wuhan province upstream, the Borodins and Chiang Kai-shek with his
victorious army will receive you with open arms. They are well supplied with
everything and will give you a good time."
..
Приключение в моей крови, и
у меня не было никакого реального страха перед собой, чтобы увидеть немного
истории в процессе создания. Я колебался только из-за девушек. «Они будут в
безопасности?» Я спросил. «Враг еще не добрался до реки, и хотя путешествие в
Ханькоу может быть не слишком комфортным, вам нечего бояться. Когда вы
достигнете провинции Ухань вверх по течению, Бородинцы и Чан Кай-ши с его
победоносной армией получат вас с распростертыми объятиями, они хорошо снабжены
всем и хорошо проведут время».
"In that case, as long as I have your official assurance all will be
well with us," I said, "we shall go on to Hankow." One is young only once and at
that period of life seldom reckons with the consequences. I asked him when he
wished us to depart. "Tomorrow. The sooner you get there the better. A Japanese
streamer is about to sail for Hankow. It will take only three days."
..
«В таком случае, пока у меня будет ваша официальная уверенность, все
будет хорошо с нами, - сказал я, - мы перейдем к Ханькоу». Один молодой только
один раз и в тот период жизни редко учитывает последствия. Я спросил его, когда
он хочет, чтобы мы ушли. «Завтра, чем раньше вы туда доберетесь, тем лучше.
Японский стример собирается отправиться в Ханькоу, и это займет всего три
дня».
What he did not communicate to me, so as not to alarm us unduly, was
the fact that the enemy army of the northern war lord Chang Tso-lin, more
ferocious even than the southern army, was momentarily expected to capture
Nanking. The Soviets purposely left me in the dark, because they were
anxious-for reasons of their own-that we should make contact with the Borodins.
The Soviet Embassy saw in our dancers a providential means of extending a
friendly gesture to Chiang Kai-shek. In other words, they tried to use us as
propaganda to help smooth the ruffied feathers of the Chinese-Russian entente.
..
То, что он не сообщал мне, чтобы не беспокоить нас неоправданно,
заключалось в том, что вражеская армия северного военного лорда Чан Цзолиня,
более жестокая, чем южная армия, на мгновение ожидала захвата Нанкина. Советы
умышленно оставили меня в темноте, потому что они беспокоились по собственному
усмотрению, что мы должны установить контакт с Бородинцами. Советское посольство
увидело в наших танцорах провиденциальное средство расширения дружеского жеста
Чан Кай-ши. Другими словами, они пытались использовать нас в качестве
пропаганды, чтобы помочь сгладить пушистые перья китайско-российской
антиинта.
The parting words of the young secretary of the legation, who once came
to my rescue and who now saw us off, were, "You don't know how courageous you
are to undertake this journey. If I were in your place, I don't think I would
have done the same."
..
Прощальные слова молодого секретаря миссии,
которые когда-то пришли мне на помощь и которые теперь нас отпустили, были: «Вы
не знаете, насколько вы мужественны, чтобы совершить это путешествие. Если бы я
был на вашем месте, Думаю, я бы сделал то же самое.
This remark hardly helped to put my mind at ease. I somehow sensed that
my small bark, having so far navigated safely, was about to encounter the ground
swells of much deeper water. Traveling native style in China is quite an
experience. It is not one that I would ever care to repeat. In order to save
money, our manager had bought third-class accommodation for all of us. We slept
on hard bunks in cabins of our own, but meals were another matter. There was no
dining room. We were obliged to squat, Chinese style, on the bare floor. The
food was served in porcelain cups with chopsticks. This would not have been too
bad, since one can adopt native customs temporarily. It was instructive and
might have been fun-but-there were grave reasons for shunning these meals served
on the floor outside the cabins. That same place was also used by the native
passengers for other and more private purposes, as unconcernedly as if they were
animals.
..
Это замечание едва ли помогло мне успокоиться. Я как-то
почувствовал, что моя маленькая кора, до сих пор безопасно перемещавшаяся,
собиралась столкнуться с земными набуханиями гораздо более глубокой воды.
Путешествие в родном стиле в Китае - это довольно опыт. Я не хочу повторять.
Чтобы сэкономить деньги, наш менеджер купил жилье для третьего класса для всех
нас. Мы спали на твердых койках в собственных каютах, но еда была другим
вопросом. Не было столовой. Мы были вынуждены приседать в китайском стиле на
голом полу. Пищу подавали в фарфоровых чашках с палочками для еды. Это было бы
не так уж плохо, потому что можно временно принять местные обычаи. Это было
поучительно и, возможно, было весело, но были серьезные причины, позволяющие
избегать этих блюд, подаваемых на полу за пределами кают. То же самое место
также использовалось местным пассажирам для других и более частных целей, так же
беззаботно, как если бы они были животными.
I rushed in shocked protest to the Japanese captain of the ship, asking
permission for me and my company to eat in the first-class dining saloon and
paying for the privilege, but he refused. What to do? I first thought of mutiny,
by simply taking over the dining saloon and staying there to the end of the
trip.
..
Я бросился в шокированном протесте к японскому капитану корабля,
попросив разрешения для меня и моей компании поесть в первоклассном обеденном
салоне и заплатить за эту привилегию, но он отказался. Что делать? Я сначала
подумал о мятеже, просто взяв обеденный салон и оставаясь там до конца
поездки.
I consulted with Elisaveta Gregorievna, who told me of a supply of
baked beans she had taken along, just in case. That solved the problem. For
three days, three times a day, we all ate cold beans, right out of the cans, in
our own cabins. We never traveled without tea and a couple of samovars; thus we
had enough to drink. The girls spent most of the time playing on deck, but I
never left my cabin. Frossia, my maid, took care of all my wants. I invariably
traveled with my own bedding, wash basins, buckets, pitcher, etc., as well as
linen and mosquito netting. These were things one could not do without,
considering the primitive state of lodgings in all of Russia outside of the
larger cities. Fortunately, most places had public baths. In this way, we kept
clean and free of disease, despite the ravages of typhoid fever and cholera
rampant in certain areas. Though none of us had been especially inoculated, our
group suffered no serious illness all the years we toured together. Whenever one
of the children complained of feeling sick, Elisaveta Gregorievna employed but
one remedy-castor oil. This, she insisted, cured everything, and it worked
wonders; but here in China, under these unbelievably filthy conditions, I feared
the very worst.
..
Я посоветовался с Елизаветой Грегорьевной, которая
рассказала мне о запасе печеных бобов, которые она взяла с собой, на всякий
случай. Это решило проблему. Три дня, три раза в день, мы все ели холодную
фасоль, прямо из банок, в наших собственных каютах. Мы никогда не путешествовали
без чая и парочки самоваров; поэтому нам было достаточно, чтобы пить. Девушки
большую часть времени проводили на палубе, но я никогда не покидал свою каюту.
Фроссия, моя служанка, позаботилась обо всех моих желаниях. Я неизменно ездил со
своими постельными принадлежностями, умывальниками, ведрами, кувшином и т.д., А
также сеткой из льна и москита. Это то, с чем нельзя обойтись, учитывая
первобытное состояние жилья во всей России за пределами крупных городов. К
счастью, в большинстве мест были общественные бани. Таким образом, мы сохраняли
чистоту и свободную от болезней, несмотря на то, что в некоторых районах были
разрушены брюшной тиф и холера. Хотя никто из нас не был особенно заражен, наша
группа не страдала серьезной болезнью все годы, когда мы гастролировали вместе.
Всякий раз, когда один из детей жаловался на то, что чувствовал себя больным,
Елизавета Григорьевна применяла только одно лекарство - касторовое масло. Это
она настаивала, вылечила все, и это сработало чудеса; но здесь, в Китае, в этих
невероятно грязных условиях я боялся самого худшего.
From my cabin window, I watched the scenery along the largest river in
China. We passed Nanking safely. Soon there-after the river narrowed and the
mountains appeared in fan-shape form-a view made familiar through Chinese art,
which has a character and charm all its own. We had come about six hundred miles
upstream when, in the second week of January 1927, with the civil war about to
reach a climax, we landed in Hankow, the most important commercial center in the
midlands.
..
Из окна моей кабины я наблюдал за пейзажем вдоль самой
большой реки в Китае. Мы благополучно прошли Нанкинг. Вскоре там - после того,
как река сузилась, и горы появились в форме веерообразной формы - представление,
знакомое китайскому искусству, которое имеет характер и обаяние. Мы пришли
примерно на шестьсот миль вверх по течению, когда во второй неделе января 1927
года, когда началась гражданская война, мы достигли кульминации, мы приземлились
в Ханькоу, самом важном торговом центре в средних районах.
The day was sunny and warm. The children stood lined up on deck in
their school outfits, with their overcoats cut in military style resembling the
Red Army uniform. I too came out of my seclusion below deck, glad to see the sun
and inhale some fresh air. As the boat approached the landing stage, I noticed
two ladies, both dressed in Chinese garb-although one was a foreigner-standing
on the dock and waving at us. The foreign woman, in her forties, very short and
rather squat-looking in her gray Chinese dress reaching to the ankles, called
out in Russian, "Hello, I'm Fanny Borodin. Welcome to Hank ow!"
..
День
был солнечным и теплым. Дети стояли выстроились на палубе в школьных костюмах,
их пальто в военном стиле напоминало форму Красной Армии. Я тоже вышел из своего
уединения под палубой, рад видеть солнце и вдохнуть свежий воздух. Когда лодка
приблизилась к пристани, я заметил двух женщин, оба одетых в китайскую одежду,
хотя один из них стоял на скамье подсудимых и махал нам рукой. Зарубежная
женщина в возрасте сорока лет, очень короткая и довольно приземистая в своем
сером китайском платье, дотянувшемся до лодыжек, позвала по-русски: «Привет, я
Фанни Бородин. Добро пожаловать в Хэнк!»
Borodin was not her real name. Both she and her husband, whom I had met
before, came from Chicago, where he had taught school. Delighted to be able to
speak to an American woman again, I said some words in English, upon which she
quickly shushed me, saying in Russian, "Please don't speak English in public! Do
you see that building full of bullet holes?" and she pointed to a warehouse
nearby. "That is where they shot every man, woman, and child of the English
colony, who had barricaded themselves there last week. So, please, be very
careful. It's all right to speak Russian."
..
Бородин не был ее настоящим
именем. И она, и ее муж, с которым я познакомился раньше, приехали из Чикаго,
где он преподавал школу. Порадовавшись, что снова смогу поговорить с
американской женщиной, я сказал несколько слов по-английски, на которых она
быстро швырнула меня, говоря по-русски: «Пожалуйста, не говорите по-английски
публично! Вы видите это здание, полное пулевых отверстий? " и указала на
ближайший склад. «Там они расстреляли каждого мужчину, женщину и ребенка
английской колонии, которые на прошлой неделе забаррикадировались там, поэтому,
пожалуйста, будьте очень осторожны. Правильно говорить по-русски».
She introduced me to her companion, a Chinese lady of very delicate
proportions and a charming face. It turned out to be the Martha Washington of
revolutionary China, none other than the widow of the first president, Sun Y
at-sen. Soong Ching-ling is the sister of the present Madame Chiang Kai-shek.
She handed me a bouquet of flowers and whispered a few words of greeting in
English, for, like her more famous sister, she was educated in America.
..
Она познакомила меня со своим компаньоном, китайской леди с очень
деликатной пропорцией и очаровательным лицом. Это оказалось Марта-Вашингтоном
революционного Китая, не кто иной, как вдова первого президента Сунь-у-сен. Сун
Цин-лин - сестра нынешней мадам Чан Кай-ши. Она вручила мне букет цветов и
прошептала несколько приветствий на английском языке, потому что, как и ее более
знаменитая сестра, она получила образование в Америке.
Fanny Borodin informed me that, besides her own family, I and my
company were the only foreigners then in Hankow. That did not make me feel very
much at ease. After that awful boat trip, I fully anticipated the worst. She and
Madame Sun Y at-sen led me to a limousine in a line of other cars all
prominently displaying the Kuomintang flag-an eleven-pointed white star in a
field of blue. The English and French concessions appeared to be completely
evacuated, and we drove through them without stopping anywhere. Presently we
approached a polo field on the outskirts of the city, and I prepared myself to
be housed in Chinese fashion with all the attending discomforts for a Westerner.
But the limousine entered some iron gates set in a high wall and stopped in
front of an impressive modern man-Slon.
..
Фанни Бородин сообщила мне,
что, помимо своей семьи, я и моя компания были единственными иностранцами, а
затем в Ханькове. Это не заставило меня чувствовать себя очень легко. После этой
ужасной поездки на лодке я полностью ожидал худшего. Она и мадам Сунь Ю-ат-сен
отвели меня к лимузину в ряду других автомобилей, на всем протяжении которых
виднелся флаг Гоминьдана - однанадцатиконечная белая звезда в поле синего цвета.
Английские и французские уступки оказались полностью эвакуированы, и мы проехали
через них, не останавливаясь нигде. В настоящее время мы подошли к поло поля на
окраине города, и я подготовился к тому, чтобы быть размещенным по-китайски, со
всеми неудобствами для западника. Но лимузин вошёл в железные ворота,
установленные на высокой стене, и остановился перед впечатляющим современным
человеком-слоном.
"What do you think of it?" Mrs. Borodin, now addressing me in English,
said as we mounted the stairs. "It looks brand new," I retorted, gazing about in
amazement, for this was the last I had expected. "It is!" she said, and laughed.
The house, she explained, was especially built for Wu Pei-fu, the big war lord
of the midland provinces. "But we captured Hankow before he had a chance to
occupy it, and now it is yours for the duration of your visit with us."
..
"Что ты думаешь об этом?" Миссис Бородин, обращаясь ко мне
по-английски, сказала, когда мы поднялись по лестнице. «Это выглядит совершенно
новым, - парировал я, глядя в изумлении, потому что это было последним, что я
ожидал. "Это!"- сказала она и засмеялась. Дом, объяснила она, была специально
построена для У Пей-фу, крупного военного лорда средних провинций. «Но мы
захватили Ханькоу, прежде чем у него появился шанс занять его, и теперь он ваш
на время вашего визита с нами».
So saying, she conducted us into the house; and indeed all the
furniture, down to the last lace doily, still had a price tag attached. We all
stood there laughing. It was so marvelous to think we got there ahead of Wu
Pei-fu! We moved in and took possession of this grand trophy of war, whose wraps
had not yet been removed.
..
Итак, она вела нас в дом; и действительно,
вся мебель, вплоть до последней кружевной салфетки, все еще была привязана к
цене. Мы все смеялись. Было так чудесно думать, что мы добрались туда до У
Пей-фу! Мы переехали и завладели этим великим трофеем войны, чьи обертывания еще
не были удалены.
"I hope you will find everything to your liking, and that you will all
be happy here," Madame Sun said in her gracious manner, so different from the
abrupt Fanny Borodin. "This is the very best place we can offer you," she
continued, leading me to the dining room that opened out onto a terrace. Her
smooth dark hair, tied back into a knot at the nape of the neck, framed a pale,
sensitive face with very black eyes. She spoke and moved with the stately
bearing of an aristocrat; her ideas of housekeepcing were those of a woman
brought up in luxury. Surveying the dining room she said nonchalantly, "Instead
of hiring a cook and servants, such a bother, I thought it would be ever so much
more convenient to hand the whole problem of meals over to a good caterer. Don't
you agree?"
..
«Надеюсь, вы найдете все по своему вкусу, и что вы все
будете здесь счастливы», - сказала мадам Сан в ее милостивой манере, настолько
отличной от резкой Фанни Бородин. «Это самое лучшее место, которое мы можем вам
предложить», - продолжила она, отвела меня в столовую, которая открылась на
террасу. Её гладкие темные волосы, привязанные к узлу на затылке, обрамляли
бледное, чувствительное лицо с очень черными глазами. Она говорила и двигалась с
величественной опорой аристократа; ее идеи housekeepcing были женщинами,
воспитанными в роскоши. Обернувшись в столовую, она сказала беззаботно: «Вместо
того, чтобы нанимать повара и слуг, такая неприятность, я подумал, что было бы
гораздо удобнее передать всю проблему еды до хорошего общественного питания.
Разве вы не согласны?"
The arrangement seemed perfect. The only thing that bothered me was the
expense. "Are we to pay for them?" I inquired of Mrs. Borodin before she left.
"Certainly not!" she exclaimed. "All of you are the honored guests of the
Kuomintang Party. Besides, Madame Sun's brother, T. V. Soong, is Finance
Minister, so you can just sit back and relax; everything will work out."
..
Расположение казалось прекрасным. Единственное, что беспокоило меня,
это расходы. «Мы должны заплатить за них?» Я спросил миссис Бородин, прежде чем
она ушла.
«Конечно нет!» - воскликнула она. «Все вы - почетные гости партии
Гоминьдана. Кроме того, брат Мадам Сун, ТВ Сун, является министром финансов,
поэтому вы можете просто расслабиться и расслабиться, все будет работать».
I thanked them for the wonderful hospitality, and then Mrs. Borodin
warned me once more about speaking English in public and told me not to worry
about the isolated location. "You shall have a round-the-dock bodyguard of armed
soldiers," she assured me. "We have also placed a car with chauffeur at your
disposal, but don't go anywhere without taking two armed guards along!" and she
warned me further, "Always be sure to display the Kuomintang flag prominently!"
..
Я поблагодарил их за прекрасное гостеприимство, и тогда миссис Бородин
снова предупредила меня о том, чтобы говорить по-английски публично и сказала,
чтобы я не беспокоился об изолированном месте. «У вас будет круглый док
телохранителей вооруженных солдат», - заверила меня я. «Мы также поместили
автомобиль с шофером в ваше распоряжение, но никуда не едем, не взяв двух
вооруженных охранников!», И она предупредила меня далее: «Всегда обязательно
показывайте флаг Гоминьдана на видном месте!»
Before driving back to town with Madame Sun, she gave me her telephone
number and promised to return the following day. I entered the house again and
noticed several white-coated waiters setting the table as for a festive dinner.
There were flowers, silver, crystal, candles-and they served nothing less than a
seven-course meal every time we sat down at table. What a far cry from the cold
beans eaten out of a tin!
..
Прежде чем отправиться обратно в город с
мадам Сан, она дала мне свой номер телефона и пообещала вернуться на следующий
день. Я снова вошёл в дом и заметил несколько белых официантов, которые сидели
за столом, как праздничный ужин. Были цветы, серебро, хрусталь, свечи, и каждый
раз, когда мы сели за стол, они служили не меньше, чем семь блюд. Что далеко от
холодных бобов, съеденных из олова!
At night, when I retired to my private room and bath, all the fixtures
gleaming in a brand-new state, I looked out the window and saw the bonfires lit
in front of the tents the eight soldiers of our night watch had erected in back
and in front of the house. My thoughts went back to all the strange events
leading up to this moment. How did I ever get into a situation like this? No
matter how often I had dreamed of visiting Cathay, not in my wildest imagination
could I have conjured up an adventure similar to this one. What was our next
move? I wondered, for almost anything was possible now.
..
Ночью, когда я
ушел в свою комнату и ванну, все светильники, сверкающие в совершенно новом
состоянии, я выглянул в окно и увидел, что костры зажжены перед палатками,
которые восемь солдат нашей ночной часов возвели сзади и перед домом. Мои мысли
вернулись ко всем странным событиям, ведущим к этому моменту. Как я попал в
такую ситуацию? Независимо от того, как часто я мечтал посетить Катая, не в моем
самом диком воображении, я мог бы придумать приключение, подобное этому. Каким
был наш следующий шаг? - подумал я, потому что теперь почти все возможно.
The warlike atmosphere created by the soldiers guarding our high-walled
enclave brought a shiver of apprehension, for in spite of all the luxurious
surroundings in which we lived, I could not forget that we were encamped in the
midst of a fierce civil war whose outcome still lay in the balance. At any
moment the tide might suddenly turn for the worse and engulf us all in the most
ghastly disaster. All night long the spectre of Wu Pei-fu, the vanquished war
lord, taking Hankow again by storm and making us his prisoners, prevented me
from sleeping soundly in his house. And I wished I were a thousand miles from
there. Why, oh why! had I not heeded Isadora's plea? I would now be basking in
the mild Riviera sun, bathing in the blue sea, instead of facing terror and
bloodshed and gruesome death from which there might be no escape.
..
Воинственная атмосфера, созданная солдатами, охраняющими наш
высокопоставленный анклав, вызвала ужас, потому что, несмотря на всю роскошную
обстановку, в которой мы жили, я не мог забыть, что мы расположились станом в
разгар жестокой гражданской войны, результат которой все еще лежали в балансе. В
любой момент поток может внезапно повернуться к худшему и охватить всех нас в
самой ужасной катастрофе. Всю ночь призрак У Пей-фу, побежденный военный лорд,
снова захватив Ханькоу и заставил нас заключенных, помешал мне спокойно спать в
его доме. И мне хотелось, чтобы я был в тысячу миль оттуда. Почему, о почему?
если бы я не прислушался к просьбе Айседоры? Теперь я буду купаться в мягком
солнце Ривьера, купаясь в синем море, вместо того, чтобы терпеть ужас и
кровопролитие и ужасную смерть, от которой не может быть спасения.
These nightmarish thoughts vanished on the following day.
Эти
кошмарные мысли исчезли на следующий день.
We were too busy getting ready for our debut in Hankow to think of
anything but the business at hand. The night of our performance in a small
theatre in the former French concession, the entire route leading from the
center of town was lined with soldiers. All the dignitaries from Chiang Kai-shek
down would attend. We tried to give our best to our first all-Chinese audience,
and they responded with great warmth. Mrs. Borodin came backstage during the
intermission and said, "Your dancing is divine! It is a shame Chiang Kai-shek
can't see it. He did not come."
..
Мы были слишком заняты подготовкой к
нашему дебюту в Ханькоу, чтобы думать о чем угодно, кроме бизнеса. В ночь нашего
выступления в маленьком театре в бывшей французской концессии весь маршрут,
ведущий из центра города, был выровнен солдатами. Присутствовали все сановники
из Чан Кай-ши. Мы старались отдать все свои силы нашей первой всекитайской
аудитории, и они ответили с большой теплотой. Миссис Бородин вошла во время
перерыва и сказала: «Твои танцы божественны! Это позор, Чан Кай-ши не видит
этого. Он не пришел».
I told her we had then failed in our mission, for this was the reason
we were sent to Hankow. She told me to have patience; she had sent several
messengers, and he might still appear. At the end of our performance she once
more came to my dressing room, this time elated and excited. "He is here! He is
here!" she shouted. "He just came! Now you must do the whole thing over again!"
..
Я сказал ей, что мы потерпели неудачу в нашей миссии, потому что
именно по этой причине нас отправили в Ханькоу. Она сказала, что я терплю; она
послала нескольких посланников, и он все еще может появиться. В конце нашего
выступления она снова приехала в мою раздевалку, на этот раз приподнятую и
возбужденную. «Он здесь! Он здесь!» - закричала она. «Он только что пришел!
Теперь вы должны все это переделать снова!»
Exhausted from my three-hour show, I pleaded with her not to insist on
a repetition of the entire program, but only of the last part, composed of our
revolutionary songs and dances. She agreed, and I had prepared a surprise. At
the very end, after several curtain calls (for none of the audience had left and
Chiang Kai-shek applauded as loudly as the rest), we all came out dressed in
little coolie shirts. I displayed the Kuomin-tang flag, and the children sang
the Kuomintang national anthem in Chinese, to the incongruous tune of "Three
Blind Mice." It was a tremendous hit!
..
Измученный из моего трехчасового
шоу, я умолял ее не настаивать на повторении всей программы, а только на
последней части, состоящей из наших революционных песен и танцев. Она
согласилась, и я приготовил сюрприз. В самом конце, после нескольких звонков
занавесов (поскольку ни одна аудитория не ушла, а Чан Кай-ши аплодировал так же
громко, как и остальные), мы все вышли в маленьких рубашках-кули. Я отобразил
флаг Гоминь-танга, и дети исполнили национальный гимн Гоминьдана по-китайски, к
нелепой мелодии «Три слепых мышей». Это был огромный удар!
Mrs. Borodin embraced me in her enthusiasm crying, "That was wonderful!
Just the right thing! You have won over Chiang Kai-shek completely. You know,
all the top officials are so pleased they are going to tender all of you a nice
banquet tomorrow."
..
Миссис Бородин обняла меня в своем энтузиазме,
плача: «Это было замечательно! Правильно! Ты полностью победил Чан Кай-ши.
Знаешь, все высшие чиновники настолько довольны, что собираются все ласковать
завтра вечером.
Madame Sun Yat-sen called on me the next day and said, "We all think it
would be so much pleasanter to hold the banquet in your honor right here in your
house instead of at a formal restaurant in town. The caterers are already here,
and we can spend the whole evening together, en famille as it were." That
evening the top officials arrived and many brought their children along. I sat
at the head of the table next to the hero of the Chinese Revolution, Chiang
Kai-shek, and the Foreign Minister, Eugen Chen. Madame Sun Yat-sen sat on the
other end with her brother the Minister of Finance, and Michael Borodin. They
made speeches and drank my health in wine, all except Chiang Kai-shek, who drank
water. He also spoke no English. He just sat there and smiled. So I conversed
mainly with Eugen Chen, a very cultured gentleman, educated in England, who had
a good sense of humor.
..
На следующий день мадам Сунь Ят-сэн позвонила
мне и сказала: «Мы все думаем, что было бы так приятно провести банкет в вашей
чести прямо здесь, в вашем доме, а не в официальном ресторане в городе. , и мы
можем провести весь вечер вместе, как бы в семье. В тот вечер пришли
высокопоставленные чиновники, и многие привезли своих детей. Я сидел во главе
стола рядом с героем китайской революции Чан Кай-ши и министром иностранных дел
Евгением Ченом. Мадам Сунь Ят-сен сидела на другом конце со своим братом
министром финансов и Михаилом Бородиным. Они произносили речи и пили мое
здоровье в вине, все кроме Чан Кай-ши, которые пили воду. Он также не говорил
по-английски. Он просто сидел и улыбался. Поэтому я беседовал в основном с
Евгением Ченом, очень культурным джентльменом, получившим образование в Англии,
у которого было хорошее чувство юмора.
For this gala. occasion, I wore a Chinese costume that I had bought in
Peking on Silk Street, with a large jade pendant I had bought there on Jade
Street. Both the long jacket and the trousers were of red silk. The
loose-sleeved jacket was richly embroidered in white, blue, and gold. I
considered it most appropriate and could not resist asking Eugen Chen whether he
did not agree. In his clipped Oxford accent he said, "It is of course very
lovely and all that, but ..."
..
Для этого гала. случай, я носил
китайский костюм, который я купил в Пекине на Шелковой улице, с большим кулисом
из нефрита, который я купил там на Джейд-стрит. И длинная куртка, и брюки были
красного шелка. Куртка с короткими рукавами была богато вышита белым, синим и
золотым. Я считал его наиболее подходящим и не мог устоять перед тем, чтобы
просить Евгения Чена, не согласен ли он. В своем подстриженном акценте Оксфорда
он сказал: «Это, конечно, очень мило и все такое, но ...»
"What is the matter with it? Is something wrong?" I inquired, taken
aback. "Well now, I really don't know what to say. Let me put it to you this
way, my dear girl. Ah-h, suppose I had been given a banquet in Paris and turned
up dressed as Louis XIV! Eh! It would be rather funny, wouldn't it? Ha, hal"
..
«В чем дело?» Что-то не так?» - осведомился я, ошеломленный. «Хорошо,
теперь я действительно не знаю, что сказать. Позвольте мне сказать вам это так,
моя дорогая девочка. Ах, предположим, я получил банкет в Париже и оказался в
одежде, как Людовик XIV! Было бы довольно забавно, не так ли? Ха, хал"
I saw the joke when he explained that the Mandarin style had
disappeared with the Manchu dynasty. To me, all Chinese clothes looked alike.
Then I learned that the modern Chinese women no longer wore trousers nor tied
their feet with bandages in childhood to stunt their growth. I too promised to
reform and buy myself a modern Chinese dress. Only I could nowhere find one to
fit me-the Chinese women are all as small as dolls.
While the Russian
and Chinese children amused themselves with parlor games after dinner, I had a
long conversation with Borodin. I had met him before, in the summer of 1921
shortly after our arrival in Moscow. I remembered the occasion now.
..
Я
видел эту шутку, когда он объяснил, что стиль мандарина исчез с династией
Маньчжу. Для меня вся китайская одежда выглядела одинаково. Затем я узнал, что
современные китайские женщины больше не носили брюки и не привязывали ногами
бинты в детстве, чтобы остановить их рост. Я тоже обещал реформировать и купить
себе современную китайскую одежду. Только я не мог найти никого, кто мог бы
подойти мне - китайские женщины все такие же маленькие, как куклы.
В то время
как русские и китайские дети веселились после игры в гостиную, я долго беседовал
с Бородиным. Я встретил его раньше, летом 1921 года, вскоре после нашего
прибытия в Москву. Я вспомнил этот случай.
It was on a day in August, after we had settled in the dacha in Sparrow
Hills (now called Lenin Hills). Isadora and I, simply clad in white tunics and
sandals, had been wandering among the trees on the wooded heights above the
river. Weary of our promenade, we sat on an open grassy slope near the stream.
..
Это было в один день в августе, после того как мы обосновались на даче
в Воробьевых горах (ныне называемых Ленинскими горами). Мы с Айседорой, просто
одетые в белые туники и сандалии, блуждали среди деревьев на лесистых высотах
над рекой. Утомленные нашей набережной, мы сидели на открытом травянистом склоне
у ручья.
Soon several men in a rowboat appeared around the bend; and, apparently
attracted by our white-clad figures, they moored their boat and climbed the
slope toward us. They must have recognized Isadora, because they asked if they
could take a snapshot of her. The chief of this little band was Borodin. Tall
and dark and good-looking, he seemed more cultured than the others and was the
only one who spoke English. We invited them to lunch at our dacha. We did not
have much food, but Jeanne managed to rustle up a few eggs for an omelet and
fresh tomatoes for a salad; and they, used to a diet of dried fish and hard
black bread, considered it a lavish meal. We had never seen Borodin again, and I
certainly had not expected to run across him in the middle of China. But here he
was, and he had an interesting proposition to make.
..
Вскоре на повороте
появились несколько человек в лодке; и, по-видимому, привлеченные нашими
фигурами из белых платьев, они пришвартовали лодку и поднялись по склону к нам.
Должно быть, они узнали Айседору, потому что они спросили, могут ли они сделать
снимок ее. Руководителем этой маленькой группы был Бородин. Высокий и темный и
красивый, он казался более культурным, чем другие, и был единственным, кто
говорил по-английски. Мы пригласили их на обед на нашу дачу. У нас не было много
еды, но Жанне удалось зажечь несколько яиц за омлет и свежие помидоры для
салата; и они, привыкшие к рациону сушеной рыбы и твердого черного хлеба,
считали это щедрой едой. Мы еще никогда не видели Бородина, и я, конечно, не
ожидал, что он столкнется с ним в середине Китая. Но здесь он был, и у него было
интересное предложение.
Would I, he wanted to know, consider giving up my performances at the
theatre in the French concession-which was, after all, a symbol of colonialism
in the eyes of any Chinese-to dance instead in the theatre in the native
quarter? That was something no foreign artist had ever done. I readily
consented, without giving it a second thought. The fact that for the last three
months we had performed in every large city in China and not once for a purely
Chinese audience, except in Hankow, was something I did not like. It did not
seem fair. Why should the natives be forced to enter the hated foreign
concessions in order to see the artists who came to their country?
..
Разве я бы хотел, чтобы он хотел отказаться от моих выступлений в
театре во французской концессии, которая была, в конце концов, символом
колониализма в глазах любого китайца - вместо этого танцевать в театре в родном
квартале? Этого не делал ни один иностранный художник. Я с готовностью
согласился, не задумываясь. Тот факт, что за последние три месяца мы выступали в
каждом крупном городе в Китае, и ни разу за чисто китайскую аудиторию, кроме
Ханькова, было то, что мне не нравилось. Это выглядело нечестным. Почему местные
жители должны быть вынуждены входить в ненавистные иностранные концессии, чтобы
увидеть художников, которые пришли в их страну?
"Bravo!" Borodin exclaimed. "You will have the distinction of being the
first foreign artist to perform professionally in the Chinese quarter; outside
the settlements, and in a Chinese, not European-style, theatre."
..
"Браво!" - воскликнул Бородин. «Вы будете отличаться от того, чтобы
быть первым иностранным художником, который профессионально выступает в
китайском квартале, вне населенных пунктов и в китайском, а не в европейском
стиле».
The population of Hankow was then about a million souls. And I don't
think it too much of an exaggeration when I claim we must have danced for most
of them! Borodin had warned me that the Chinese theatre was different from what
I was accustomed to. Indeed it was! To begin with, the windows had only
transparent paper to cover them, most of it torn to shreds; and cold blasts of
air circulated through the auditorium, which seated several thousand people. A
heating system was conspicu. ous by its absence. At the end of January it had
started to snow, a freak of the weather this southern town had not experienced
in thirty years. There was another inconvenience of a very serious sort-the
theatre had no dressing rooms. The cold and the lack of dressing rooms may have
been perfectly all right for the all-male Chinese performers, dressed in
elaborate amounts of costume. But I and my girls needed a little privacy for
disrobing and change of costumes, which consisted in the main of diaphanous
scarves worn over bare limbs. Borodin made a long face when he noticed my
disgust with the setup, afraid I would renege on the whole scheme. However, I
decided to go through with it; which is my usual attitude when challenged.
..
Население Ханькоу тогда составляло около миллиона душ. И я не думаю,
что это слишком преувеличение, когда я утверждаю, что мы должны были танцевать
для большинства из них! Бородин предупредил меня, что китайский театр отличается
от того, к чему я привык. Действительно, это было! Для начала в окнах была
только прозрачная бумага, чтобы покрыть их, большая часть из них разрывается на
клочки; и холодные воздушные потоки циркулировали через аудиторию, в которой
находилось несколько тысяч человек. Система отопления была подчеркнута. из-за
его отсутствия. В конце января начался снег, урод погоды, который этот южный
город не испытал за тридцать лет. Было еще одно неудобство очень серьезного рода
- в театре не было раздевалок. Холод и отсутствие гардеробных комнат, возможно,
были совершенно подходящими для всех мужчин-китайских исполнителей, одетых в
сложные костюмы. Но я и мои девочки нуждались в небольшом уединении, чтобы
раскрыть и сменить костюмы, которые состояли в основном из прозрачных шарфов,
надетых на голые конечности. Бородин сделал длинное лицо, когда заметил мое
отвращение к установке, боясь, что я откажусь от всей схемы. Однако я решил
пройти через это; который является моим обычным отношением, когда его
оспаривают.
Backstage we rigged up screens like small nooks, with braziers of hot
coals inside to keep us from freezing. Even so, the cold was so severe that when
the girls entered the stage singing, little spirals of steam could be seen
escaping from their open mouths. No matter how energetically we moved about, our
limbs seemed absolutely frozen. As for poor Moissei Borissovich, he insisted on
wearing woolen gloves so he could play the rattling old upright box that no true
musician would honor by the name of piano. None of us had ever experienced
anything like it. We thought the extreme cold would keep the audience away. But
no; they continued to pour into the theatre to full capacity at each and every
show. They had, of course, nothing to worry about. The national costume is a
padded suit and padded coat in which they sat, warm as toast,
drinking-throughout the recital, if you please-pots of hot tea and eating sweet
cakes.
..
За кулисами мы оснащали экраны, такие как маленькие уголки, с
жаровнями горячих углей внутри, чтобы не допустить замораживания. Несмотря на
это, холод был настолько суровым, что, когда девушки выходили на сцену, пели
маленькие спирали пара, выходящие из их открытых ртов. Независимо от того,
насколько энергично мы двигались, наши конечности казались абсолютно
замороженными. Что касается бедного Моисея Борисовича, он настоял на том, чтобы
носить шерстяные перчатки, чтобы он мог играть в дребезжащую старую боксерскую
коробку, которую ни один настоящий музыкант не по достоинству оценил бы по имени
фортепиано. Никто из нас никогда не испытывал ничего подобного. Мы думали, что
крайняя холода уберет аудиторию. Но нет; они продолжали вливаться в театр на
полную мощность на каждом шоу. Им, конечно, не о чем беспокоиться. Национальный
костюм - это мягкий костюм и мягкое пальто, в котором они сидели, теплые, как
тосты, выпивая по всему концерту, если хотите - горшки с горячим чаем и едят
сладкие пирожные.
The Chinese theatre also boasts of no curtain or spotlights.
Китайский театр также не может похвастаться ни занавеской, ни
прожекторами.
While dancing I am usually unaware of the audience, for I am completely
wrapped up in my interpretation of the music. Here this was impossible, no
matter how much I tried to concentrate. On that Oriental music box, even
Chopin-played by my pianist in woolen gloves-sounded Chinese. And out in the
auditorium, lit up as bright as day, I heard the noise of constant chatter and
saw the tea being served, while an occasional hot towel went flying through the
air from customer to towel-vendor for the purpose-of all things!-of wiping sweat
from the brow! To cap the whole incredible performance (in which the public
actually took a more prominent part than we, poor frozen dancers), they
all-thousands of them-held up their thumbs and shouted "Ho!" instead of
applauding at the end of a dance. No wonder we were complete wrecks at the
finish of our engagement, which could have been prolonged indefinitely, because
Borodin invited the various labor groups and army units to see the show free. A
halt was called only because some army units mutinied, took over the entire
theatre, and refused to quit and make room for others. They bivouacked there,
and the riot squads had to be called out of the barracks before they evacuated
the premises. With those fellows we had apparently made a smashing hit. The
Chinese masses had never seen Occidental performers before, except in movies
and, like shoo-fly pie, they simply couldn't "get enough of that wonderful
stuff."
..
Во время танцев я, как правило, не знаю аудитории, потому что
я полностью погружен в мою интерпретацию музыки. Здесь это было невозможно, как
бы я ни старался сосредоточиться. На этой восточной музыкальной шкатулке даже
Шопен, которую играл мой пианист в шерстяных перчатках, звучал по-китайски. И в
аудитории, освещенной так же ярко, как и днем, я услышал шум постоянной болтовни
и увидел, что чай подан, а иногда горячее полотенце пролетало по воздуху от
клиента до поставщика полотенца для цели - всего ! - вытирая пот с лоб! Чтобы
покрыть всю невероятную производительность (в которой общественность фактически
занимала более заметную роль, чем мы, бедные замороженные танцоры), они
все-тысячи из них - подняли большие пальцы и кричали «Хо!». вместо того, чтобы
аплодировать в конце танца. Неудивительно, что мы были полными затонувшими
кораблями в конце нашего помолвки, которые могли быть продлен бесконечно, потому
что Бородин пригласил различные трудовые группы и армейские подразделения, чтобы
показать шоу бесплатно. Остановка была вызвана только потому, что некоторые
подразделения армии восстали, захватили весь театр и отказались бросить курить и
освободить место для других. Там они бивакировали, и из казарм пришлось вызывать
отряды бунта, прежде чем они эвакуировали помещение. С этими товарищами мы,
очевидно, совершили удары. Китайские массы никогда раньше не видели западных
исполнителей, кроме кинофильмов, и, как пирог с мухой, они просто не могли
«получить достаточно этого замечательного материала».
But I decided we had had enough. And, undoubtedly leaving in our wake
uncounted new adherents of the Duncan dance a !'Orientale, we bade farewell to
our friendly hosts. But here, too, Oriental style had to be observed. Madame Sun
entertained me at tea, presenting me with a pretty Chinese-embroidered shawl in
the Imperial color of the celestial kingdom-bright yellow-symbolizing the
heavenly orb. I still have it.
..
Но я решил, что хватит. И, несомненно,
оставив в наших глазах бесчисленных новых приверженцев танца Дункан! 'Orientale,
мы попрощались с нашими дружелюбными хозяевами. Но здесь тоже нужно было
наблюдать восточный стиль. Мадам Сан развлекала меня по чаю, представляя меня
красивой китайской шифой в императорском цвете небесного царства - яркой желтой,
символизирующей небесную сферу. У меня все еще есть.
Then there was the governor of the province, who extended us a farewell
feast of thirty-five courses-all Chinese. It started off with a hot, steaming
shark-fin stew, prepared by his own hands at the table. Seeing those bleeding
pieces of fish drop into the pot one by one had an effect the opposite of
raising my appetite. The various Oriental dishes followed one another in slow
procession, including such choice morsels as hundred-year-old eggs that gave off
enough ammonia fumes for a general gas attack. Everything was eaten with
chopsticks out of tiny, transparent porcelain bowls. This went on for hours with
nothing to drink but green tea. To my Occidental palate, these dishes were
repulsive; I could not swallow a single bit, never knowing whether it was a
slice of chow dog or worse. I raised my chopsticks dutifully and pretended to
taste each course as it was set before me, but not a wee morsel passed my lips.
Finally, at the end, the servants brought in large wooden bowls filled to
overflowing with snow-white rice, every kernel separate, just the way I like it.
My face lit up; I smacked my lips. Starving for some sustenance after a
three-hour wait, I was about to raise my chopsticks and dig in with relish, when
someone rudely kicked me under the table.
..
Затем был губернатор
провинции, который протянул нам прощальный праздник из тридцати пяти курсов -
всех китайцев. Это началось с горячего, пропаренного тушеного мяса акулы,
приготовленного собственными руками за столом. Увидев, что эти кровоточащие
куски рыбы попадают в горшок по одному, эффект был противоположным повышению
моего аппетита. Различные восточные блюда следовали друг за другом в медленной
процессии, включая такие куски выбора, как столетние яйца, которые выделяли
достаточно паров аммиака для общей газовой атаки. Все было съедено палочками из
крошечных прозрачных фарфоровых мисков. Это продолжалось часами, и ничего не
пили, кроме зеленого чая. К моему Occidental palate эти блюда были
отталкивающими; Я не мог проглотить ни единого бита, никогда не зная, был ли это
кусочек собачки или еще хуже. Я покорно поднял палочки для еды и притворялся,
чтобы попробовать каждый курс, поскольку он был поставлен передо мной, но не
крошечный кусочек прошел мои губы. Наконец, в конце, слуги принесли большие
деревянные миски, наполненные до белой белой риса, каждое ядро отдельное, только
так, как мне нравится. Мое лицо озарилось; Я похлопал губами. Голодая на
пропитание после трехчасового ожидания, я собирался поднять палочки для еды и
раскопать, когда кто-то грубо ударил меня под стол.
I turned to my neighbor, Michael Borodin, and whispered, "What's the
matter?" He shook his head and whispered back, "Don't eat it!" I turned pale,
thinking it might be poisoned; such things have happened at Oriental courts, I
knew from reading history.
"I like rice, and what's more I am starving!" I
whispered, fiercely determined to eat something at this gorgeous feast. He
reached for my arm and held onto it so I wouldn't commit a grave breach of
protocol.
..
Я повернулся к моему соседу, Михаилу Бородину и прошептал:
«Что случилось?» Он покачал головой и прошептал: «Не ешь!» Я побледнел, думая,
что это может быть отравлено; такие вещи случались в восточных судах, я знал из
истории чтения.
«Мне нравится рис, и что еще я голодаю!» - прошептал я,
отчаянно пытаясь что-то съесть на этом великолепном празднике. Он потянулся к
моей руке и держался за нее, чтобы я не совершил серьезного нарушения
протокола.
"It's not proper. The host will be gravely offended if, after a dinner
of the finest Chinese food, his guests are hungry enough to eat such common,
every-coolie's-staple as rice."
"Then why do they serve it?" "Ah, that is a
curious Oriental ceremony having to do with polite manners," he said; and as we
got up from the table he added with tongue in cheek, "Now, if you really want to
show your gratitude and appreciation of the excellent meal your kind host has
offered you, give a good, loud, resounding belch!"
..
«Это не правильно.
Хозяин будет обидно обижаться, если после обеда из лучших китайских блюд его
гости достаточно голодны, чтобы съесть такой общий, каждый кулинарный продукт,
как рис».
«Тогда почему они служат ему?» «Ах, это любопытная восточная
церемония, связанная с вежливыми манерами», - сказал он; и когда мы встали из-за
стола, он добавил языком в щеку: «Теперь, если вы действительно хотите выразить
свою благодарность и признательность за отличную еду, которую предложил ваш
добрый хозяин, произнесите хороший, громкий, громкий отрыжку!»
"What with?" I retorted petulantly. "I haven't eaten anything."
"No
matter, do it anyway. It is a great compliment. Nothing delights a Chinese host
more." "After you, Sire," I said and laughed. "Men come before women in China."
But he too would have no part of this particular Oriental protocol. And so I
rose as hungry as I had sat down at the governor's banquet in my honor.
..
"Что с?" - раздраженно ответил я. «Я ничего не ел».
«Неважно,
сделайте это в любом случае. Это отличный комплимент. Ничто больше не радует
китайского хозяина». «После тебя, Сир», - сказал я и рассмеялся. «Мужчины
приходят перед женщинами в Китае». Но он тоже не был бы частью этого восточного
протокола. И поэтому я поднялся так же голоден, как я сел на банкет губернатора
в мою честь.
On the morning of departure, a large delegation of men and women,
representing different organizations, appeared at our house on the outskirts of
town, where for the last six weeks we had lived as guests of the Kuomintang
government. They presented us with various painted silk scrolls and other gifts
on behalf of the Chinese people. There was also a letter from the Foreign
Minister:
..
Утром отъезда в нашем доме на окраине города появилась
большая делегация мужчин и женщин, представляющая различные организации, где в
течение последних шести недель мы жили гоминьданским правительством. Они
представили нам различные расписанные шелковые свитки и другие подарки от имени
китайского народа. Было также письмо министра иностранных дел:
Dear Miss Duncan: Palace Yian-cen, Hankow February 6, 1927 In the name
of our Chinese comrades I wish to express to you and the pupils of your school,
our great appreciation of the unique work and the beauty of your dancing, which
you have shown us during the period of your sojourn in Hankow.
..
Дорогая
мисс Дункан: Дворец Yian-cen, Ханькоу 6 февраля 1927 г. Во имя наших китайских
товарищей я хочу выразить вам и ученикам вашей школы нашу огромную благодарность
за уникальную работу и красоту ваших танцев, которые вы показали нам в период
вашего пребывания в Ханькове.
You have not only brought us a cultural form new to our people, but
have also enriched our vision, and you have demonstrated that your art expresses
in movement all the natural energies that create joy and beauty. Very cordially
yours, Eugen Chen
..
Вы не только принесли нам новую культурную форму для
нашего народа, но также обогатили наше видение, и вы продемонстрировали, что
ваше искусство выражает в движении все природные энергии, которые создают
радость и красоту. Очень сердечно, Евгений Чен
I was grateful for their warm appreciation and felt that all of
us--dancers, pianist, managers, chaperone, and maid alikehad bravely fulfilled
the difficult assignment for which the Soviet government had sent us to
Hankow.
..
Я был благодарен за их теплую признательность и почувствовал,
что все мы - танцоры, пианисты, менеджеры, сопровождающие и горничная одинаково
смело выполнили сложное задание, за которое советское правительство отправило
нас в Ханькоу.
Return to Moscow
Возвращение в Москву
FoR our voyage down the Yangtze-Kiang to Shanghai, the first lap of our
trip, we boarded a Russian boat that had come to Hankow to take on a cargo of
black tea. We made the return trip in far greater comfort. Several Chinese
friends accompanied us, as did Mrs. Borodin, with her son Norman. She told me
she was seeing her twelve-year-old boy off in Shanghai, where we were to take a
steamer for Vladivostok. She asked me to see that he got safely on the train
there for Moscow, where he would go back to school. I promised to do so. This
seemingly simple circumstance was to play an important part in the life of Fanny
Borodin, who was soon to make the headlines the world over. I must here tell the
story and the key part I played in that drama, details of which have up till now
not been revealed.
..
FoR наше путешествие по Янцзы-Киангу в Шанхай,
первый круг нашей поездки, мы сели на российскую лодку, которая приехала в
Ханькоу, чтобы взять груз черного чая. Мы совершили обратный путь гораздо
большим комфортом. Несколько китайских друзей сопровождали нас, как и миссис
Бородин, со своим сыном Норманном. Она сказала мне, что видит в своем
двенадцатилетнем мальчике в Шанхае, где мы должны были взять пароход для
Владивостока. Она попросила меня убедиться, что он благополучно добрался до
поезда в Москву, где он вернется в школу. Я обещал сделать это. Это, казалось
бы, простое обстоятельство заключалось в том, чтобы сыграть важную роль в жизни
Фанни Бородин, которая вскоре смогла составить заголовки во всем мире. Я должен
здесь рассказать историю и ключевую роль, которую я сыграл в этой драме,
подробности которой до сих пор не были раскрыты.
On our way to Shanghai, while the Chinese civil war was still raging,
we got word that the enemy army led by Chang Tso-lin had captured Nanking. This
news threw everyone aboard into a panic. My panic was the more terrifying since
I remembered my categorical refusal to dance for his army and naturally feared
the very worst of fates from his hands in revenge. Before reaching Nanking we
stopped several miles upstream to wait for nightfall. Under the protection of a
heavy February fog and with all lights extinguished, we silently slipped past
the enemy foothold and got safely away, to our enormous relief. What might
actually have happened to any of us if we had fallen into enemy hands can be
seen by what did happen to Mrs. Borodin-or Mrs. B. as she begged me to call her,
being afraid to mention her full name.
..
По пути в Шанхай, пока
китайская гражданская война все еще бушевала, мы получили сообщение о том, что
вражеская армия во главе с Чжан Цзолином захватила Нанкин. Эта новость бросила
всех на борт в панику. Моя паника была более ужасающей, так как я вспомнил свой
категорический отказ танцевать за свою армию и, естественно, боялся самых худших
судеб из его рук в отместку. Перед тем, как доехать до Нанкинга, мы остановились
на несколько миль вверх по течению, чтобы дождаться наступления темноты. Под
защитой тяжелого февральского тумана и с погасшими огнями мы молча проскользнули
мимо вражеского плацдарма и благополучно ушли, к нашему огромному облегчению.
То, что могло случиться с кем-то из нас, если бы мы попали в руки врагов, можно
увидеть, что случилось с миссис Бородин или миссис Б., когда она попросила меня
позвонить ей, опасаясь упоминать ее полное имя.
On her return trip to Hankow, sometime in March I believe, she was
captured and turned over to Chang Tso-lin. The irate bandit wanted to strangle
her on the spot, ostensibly as a spy, but was dissuaded from taking so drastic
an action. After languishing in prison for months, she was finally brought to
trial in the war lord's stronghold, Peking. They tried her and found her guilty.
The usual punishment for that crime was beheading, but because she was a
foreigner and a woman they were going to give her an aristocrat's death without
spilling any blood. She was to die by either strangulation or drowning. Her
defense attorney, A. I. Kantorovich, did everything in his power to free her,
offering bribes right and left, all to no avail. The affidavits from Moscow in
her defense proved to be mere scraps of paper as far as the Chinese court was
concerned. They needed something more credible than that: an affidavit as to her
reason for going to Shanghai in the first place, coming from an impartial
source. Fanny immediately thought of me, but hesitated to drag me into this mess
on account of my future career. The presiding judge had accepted the bribe, a
big one; all he needed to release her was my affidavit. Her life depending on
the outcome, they very reluctantly got in touch with me. I was then in Paris. I
had absolutely no knowledge of any of this, because the Russian papers and their
system of suppressing news inimical to the Communist Party or any of its members
carried nothing about Borodin's story. It came as a complete surprise. I did not
hesitate to sign the affidavit proving that she had seen her son off to Russia
in Shanghai. This document, which I was supposed to hand to the Chinese
Ambassador in Paris, and a cable sent in my name direct to Peking, apparently
effected her release. The judge acquitted her, and he, as well as Fanny Borodin,
instantly vanished off the face of the earth. Chang Tso-lin flew into a rage,
turning Peking upside down to find the escaped prisoner, but she remained in
hiding for months before starting her home-ward journey in disguise. I saw her
again in Moscow. In the interim of her imprisonment, the revolutionary movement
in Hankow collapsed through a counter-revolution led by one of their generals.
Madame Sun Yat-sen, Eugen Chen and his family, and Borodin scattered to the four
winds. They eventually also ended up in Moscow, where I encountered them all
once more, and Eugen Chen's daughter became my first Chinese pupil. Fanny
Borodin told me the story of her escape, saying, "I am writing a book about my
experiences. But don't worry, I won't mention your name or the important part
you played in effecting my rescue. As a matter of fact, you did save my life,
and I am eternally grateful. That must remain a secret between ourselves, for
two reasons. You see, my husband has failed in his mission, and the government
is keeping us under house arrest. We are to speak to no one and see no one. You
are the only exception. And then there is your career to think of. The less said
about this, the better. You understand, don't you?"
..
По возвращении в
Ханькоу, когда-то в марте, я полагаю, ее схватили и перевели к Чан Цзо-лину.
Разгневанный бандит хотел задушить ее на месте, якобы как шпион, но был
отговорен от столь резкого действия. После того, как в течение нескольких
месяцев он томился в тюрьме, ее, наконец, предстали перед судом в крепости
военного лорда в Пекине. Они попробовали ее и признали ее виновной. Обычное
наказание за это преступление было обезглавление, но поскольку она была
иностранцем и женщиной, они собирались дать ей смерть аристократа, не проливая
никакой крови. Она должна была умереть либо удушением, либо утоплением. Её
защитник А.И. Канторович сделал все, что в его силах, чтобы освободить ее,
предлагая взятки правым и левым, все безрезультатно. Аффидевиты из Москвы в ее
защиту оказались просто обрывом бумаги в отношении китайского суда. Они
нуждались в чем-то более достоверном, чем это: аффидевит по поводу ее причины
отправиться в Шанхай, в первую очередь, исходя из беспристрастного источника.
Фанни сразу подумала обо мне, но не решалась втянуть меня в этот беспорядок
из-за моей будущей карьеры. Председательствующий судья принял взятку, большую;
все, что ему нужно было освободить, было моим аффидевитом. Её жизнь в
зависимости от результата, они очень неохотно связались со мной. Я был тогда в
Париже. Я ничего не знал об этом, потому что русские газеты и их система
подавления новостей, враждебных коммунистической партии или ее членам, ничего не
рассказывали о истории Бородина. Это стало полной неожиданностью. Я, не
колеблясь, подписывал показания, подтверждающие, что она видела своего сына в
Россию в Шанхае. Этот документ, который я должен был передать китайскому послу в
Париже, и кабель, отправленный от моего имени прямо в Пекин, по-видимому,
повлияли на ее освобождение. Судья оправдал ее, и он, как и Фанни Бородин,
мгновенно исчез с лица земли. Чан Цзо-линь впал в ярость, превратив Пекина вверх
дном, чтобы найти спасенного заключенного, но она продолжала скрываться в
течение нескольких месяцев, прежде чем приступить к переодеванию своего дома. Я
снова ее видел в Москве. В период ее тюремного заключения революционное движение
в Ханькоу рухнуло через контрреволюцию, возглавляемую одним из их генералов.
Мадам Сунь Ят-сен, Юген Чен и его семья, и Бородин рассеялся на четыре ветра. В
конце концов они тоже оказались в Москве, где я снова встретил их всех, а дочь
Юджина Чена стала моим первым китайским учеником. Фанни Бородин рассказала мне
историю ее побега, сказав: «Я пишу книгу о своих переживаниях. Но не
беспокойтесь, я не буду упоминать ваше имя или важную роль, которую вы сыграли
при осуществлении моего спасения. факт, что вы спасли мою жизнь, и я вечно
благодарен. Это должно оставаться тайной между нами по двум причинам. Понимаете,
мой муж потерпел неудачу в своей миссии, и правительство удерживает нас под
домашним арестом. никого не встречайте и никого не встречайте. Вы - единственное
исключение, и тогда ваша карьера должна задуматься. Чем меньше об этом говорили,
тем лучше. Вы понимаете, не так ли?
I failed to see where my personal career as an artist had anything to
do with it. All I did was tell the truth as I knew it to be when asked about her
whereabouts on a given date. I never saw either of them again. That chapter in
the book of my life was closed.
..
Я не видел, где моя личная карьера как
художника имела к этому какое-то отношение. Все, что я сделал, это сказать
правду, как я знал, когда ее спрашивают о ее местонахождении на определенную
дату. Я никогда больше их не видел. Эта глава в моей жизни была закрыта.
We landed in Vladivostok at the end of February 1927. To the Russian
people in those early years of Communist rule, anyone returning from abroad of
his own free will, after having tasted freedom, appeared as strange and
marvelous as some weird animal in the zoo. Since we had been zagranitsa, as they
call it, the public looked at us in amazement. The local theatrical managers
refused to let us slip by without cashing in on the occasion. We obtained a
two-week engagement from them with a financial guarantee. That was quite an
ambitious undertaking on their part, considering we had played that length of
time in Vladivostok before our departure in September. But we had not reckoned
with their ingenuity.
..
Мы приземлились во Владивостоке в конце февраля
1927 года. Для русского народа в те ранние годы коммунистического правления
любой, кто возвращался из-за границы по своей собственной воле, пробовав
свободу, казался таким же странным и чудесным, как какое-то странное животное в
зоопарке , Поскольку мы были zagranitsa, как они это называют, публика смотрела
на нас с изумлением. Местные театральные менеджеры отказались позволить нам
проскользнуть, не обналичивая по случаю. Мы получили двухнедельное участие от
них с финансовой гарантией. С их стороны это было довольно амбициозным делом,
учитывая, что мы играли этот период во Владивостоке до нашего отъезда в
сентябре. Но мы не считали их изобретательность.
They came to me one morning and asked me whether I would consent to an
exhibition of our trophies and purchases in the foyer of the theatre. I had no
objection. However, they didn't stop with our trophies and Chinese souvenirs.
They persuaded me to exhibit every dress and hat and piece of silk underwear,
including stockings, that I had bought; even such silly items as powder
compacts, lipsticks, and perfume, of which I had brought along a considerable
supply, knowing the total dearth of such commodities in Russia. I laughed out
loud and exclaimed, "You must be joking!"
..
Они пришли ко мне однажды
утром и спросили меня, соглашусь ли я на выставку наших трофеев и покупок в фойе
театра. У меня не было возражений. Однако они не останавливались на наших
трофеях и китайских сувенирах. Они убедили меня показать каждое платье, шляпу и
кусок шелкового нижнего белья, включая чулки, которые я купил; даже такие глупые
предметы, как пороховые компакты, помады и парфюмерию, из которых я принес
значительный запас, зная полное недоумение таких товаров в России. Я громко
рассмеялся и воскликнул: «Вы, должно быть, шутите!»
"Nyet! Nyet!" they said and assured me to the contrary. How right they
were in estimating the avid interest in for-eign goods by the average citizen
was proved the night of our first performance. The audience could not be torn
away from the exhibit in the outer foyer, and had to be coaxed back into their
seats again. I was so delighted with this opportunity of engaging in a bit of
effective propaganda in reverse, by showing off the sorts of goods available to
all the people on the ((other side," that I gladly agreed to Schneider's
suggestion that we stop over on our way home at all the larger
centers--Khabarovsk, Chita, Blagovyeshchensk, Irkutsk, Krasnojarsk, Tomsk, Omsk,
etc., right into Moscow. We would, as he put it in the Russian equivalent,
"clean up" and return solvent. This plan was fouled up by an order from the
Narkompross to come home immediately. The children, absent from school for seven
months, had to make up their curriculum for that academic year. It never
occurred to the wise Big Brothers in the Kremlin that the children had learned
more, had gained a broader outlook on the world by traveling, than through all
the Marxist-doctored books at school. But, having once more set foot on Soviet
soil, we had to obey.
..
«Ньет! Ниет!» они сказали и заверили меня в
обратном. Насколько правы они оценивали жадный интерес к внешнему товару со
стороны среднего гражданина, была доказана ночь нашего первого выступления.
Аудитория не могла быть оторвана от экспоната во внешнем фойе, и ее снова
уговорили на свои места. Я был так в восторге от этой возможности участвовать в
некоторой эффективной пропаганде в обратном порядке, демонстрируя виды товаров,
доступных всем людям на ((с другой стороны), что я с радостью согласился с
предложением Шнайдера о том, чтобы мы остановились на наш путь домой во всех
крупных центрах - Хабаровске, Чите, Благовещенске, Иркутске, Красноярске,
Томске, Омске и т.д., прямо в Москву. Мы бы, как он выразился, в российском
эквиваленте, «очистить» и вернуть растворитель Этот план был нарушен приказом
Наркомпроса немедленно вернуться домой. Дети, отсутствующие в школе в течение
семи месяцев, должны были составить свою учебную программу на этот учебный год.
Мудрым Большим братьям в Кремле не приходило в голову, что дети узнали больше,
более широкие взгляды на мир, путешествуя, чем через все книги, написанные
марксистами в школе. Но, снова поднявшись на советскую землю, мы должны были
повиноваться.
Stopping over for a couple of days in Khabarovsk, where we had already
been booked in advance and could not break the date, I had the oddest
experience. The temperature in the middle of March was down to forty below zero.
The snow lay foot-high all over this city on the Amur, named after a hetman of
the Cossacks. In front of my hotel the statue of the founder, Count
Mouraviev-Amoursky, was invisible under his mantle of snow. Siberia, so warm in
August, when the rich black earth was yielding a golden harvest on our eastward
trip, now showed itself in its true colors. For this is how it looks the larger
part of the year-an icy, frozen waste, unrelieved by tree or bush. This is the
home of the ermine and the elusive sable. The houses are log cabins with double
windows sealed against the deadly cold. The hotel offered its guests unusual
comforts and warmth. I had a big room, whose main feature of attraction in that
arctic climate was the white porcelain stove reaching to the ceiling in one
corner of the room, so situated that servants could easily stoke it from the
corridor outside.
..
Остановившись на пару дней в Хабаровске, где мы уже
были забронированы заранее и не смогли сломать дату, у меня был самый странный
опыт. Температура в середине марта снизилась до сорока ниже нуля. Снег по всему
городу был на Амуре, названный в честь гетмана казаков. Перед моим отелем статуя
основателя графа Муравьева-Амурского была невидима под его мантией снега.
Сибирь, такая теплая в августе, когда богатая черная земля давала золотой урожай
в нашей поездке на восток, теперь проявила себя в своих истинных цветах. Вот как
выглядит большая часть года - ледяная, замороженная трата, не имеющая никакого
отношения к дереву или кустарнику. Это дом горностай и неуловимый соболь. Дома -
это бревенчатые домики с двойными окнами, запечатанными против смертельного
холода. Отель предлагает своим гостям необычные удобства и тепло. У меня была
большая комната, чья главная особенность притяжения в этом арктическом климате -
белая фарфоровая печь, которая доходит до потолка в одном углу комнаты, так что
они могут легко вытащить ее из коридора снаружи.
The hour was nearly midnight on the seventeenth of March when it
happened. I had retired early after my performance; I usually liked to stay up
late, being too keyed up to go to sleep. Lying stretched out on the bed in my
nightgown, ready to turn off the light, I was suddenly overcome by a choking
sensation. Gasping for breath, I rushed to the window for air. Because the
double window was sealed tight, I had to climb up onto the sill in order to open
the small ventilator that was just large enough to push my head through. At that
moment Elisaveta Gregorievna entered my room to bid me good night. When she saw
me sticking my head out the window ventilator, while the temperature hovered
near forty below, she called out in alarm, "Why Irmushka! What is the matter
with you! Are you ill?"
..
Час был почти полночь семнадцатого марта,
когда это произошло. Я ушел на пенсию рано после моего выступления; Мне обычно
нравилось ложиться спать поздно, будучи слишком запертым, чтобы заснуть. Лежа,
растянувшись на кровати в моей ночной рубашке, готовая выключить свет, меня
внезапно охватило удушье. Задыхаясь, я бросился к окну для воздуха. Поскольку
двойное окно было плотно закрыто, мне пришлось подняться на подоконник, чтобы
открыть небольшой вентилятор, который был достаточно большим, чтобы пробить мою
голову. В этот момент Елисавета Грегорьевна вошла в мою комнату, чтобы
предложить мне спокойную ночь. Когда она увидела, что я высунул голову из
оконного вентилятора, а температура согнулась около сорока ниже, она в тревоге
крикнула: «Почему Ирмушка! Что с тобой случилось? Болезни?»
"I can't breathe," I gasped, and tried to inhale the icy air. "Come
right down from there, you'll catch pneumonia!" she commanded in her most
professional accents as a nurse. I meekly obeyed, feeling suddenly quite normal
again. But she insisted on getting a servant to inspect the stove for any
possible coal fumes, which could have been dangerous. All was in order. "I hope
you are not coming down with anything serious," she said, and took my
temperature. All was in order here too, and I assured her I felt fine and proved
it by falling promptly to sleep.
..
«Я не могу дышать», - выдохнул я и
попытался вдохнуть ледяной воздух. «Иди сюда, ты поймаешь пневмонию!» она
командовала своими профессиональными акцентами в качестве медсестры. Я смиренно
повиновался, чувствуя себя совершенно нормальным снова. Но она настаивала на
том, чтобы слуга осмотрел печь на любые возможные угольные пары, что могло быть
опасно. Все было в порядке. «Надеюсь, ты не придумаешь ничего серьезного», -
сказала она и приняла мою температуру. Все было в порядке здесь, и я заверил ее,
что я чувствую себя прекрасно и доказал это, быстро упав спать.
I slept soundly until morning when a rap at my door woke me up. It was
a telegram from my half-sister in Hamburg. "Mother died last night," the message
said. That was all. Under these strange circumstances I learned that my dear
mother had passed away. I did not associate my previous night's experience with
this sad news. And I could not possibly get to Hamburg in time for her funeral.
..
Я крепко спал до утра, когда рэп в моей двери разбудил меня. Это была
телеграмма моей сводной сестры в Гамбурге. «Мать умерла прошлой ночью», -
говорится в сообщении. Это все. В этих странных обстоятельствах я узнал, что моя
дорогая мать скончалась. Я не связывал свой предыдущий опыт с этой печальной
новостью. И я не мог дойти до Гамбурга во время ее похорон.
The Trans-Siberian Railway took eight days to reach Moscow, and no
plane could be had. Nothing was quite so mournful as this long railway journey.
It took the traveler through limitless steppes, empty of any sign of habitation,
and passed for days on end through the taiga, a forest wilderness, much like our
Middle West in flatness only more desolate in aspect. I was glad to get off the
train in Moscow. It seemed I had been gone a lifetime.
..
Транссибирская
железная дорога заняла восемь дней, чтобы добраться до Москвы, и самолет не мог
быть. Ничто не было столь печальным, как это долгое путешествие по железной
дороге. Он путешествовал через безграничные степи, без каких-либо признаков
жилья, и проходил целыми днями через тайгу, лесной пустыне, подобно нашему
Среднему Западу, в плоскостности, только более опустошенной в аспекте. Я был рад
выйти из поезда в Москве. Кажется, я ушел на всю жизнь.
Things had changed at 20 Pretchistenka during our long absence. Living
quarters being at a premium, empty space filled up automatically, like water
running into a ditch. I suppose because we had gone to China, the housing
authorities thought it only natural that a group of Chinese students should
occupy our space while we were away. Luckily, my room was still available, but
my bathroom had been appropriated, the fixtures torn out, and a row of six
toilets installed instead. I was so outraged that I complained to the most
important official-Lunacharsky-and he as usual came to my assistance. .within
two days I had my bathroom back intact. We discovered that the heavy snows of
winter had caved in part of the tin-covered roof and that most of the money we
had sent for the upkeep of our school had gone to make repairs. The government
refused to allot funds for that purpose. It looked to me like a hopeless
situation. How could I ever make any real progress in this country?
..
Во
время нашего долгого отсутствия все изменилось в 20-м Пречистенке. Жилые
помещения находятся на высоте, пустое пространство заполняется автоматически,
как вода, стекающая в канаву. Я полагаю, потому что мы отправились в Китай,
власти жилья считали естественным, что группа китайских студентов должна
занимать наше пространство, пока мы были в отъезде. К счастью, моя комната была
по-прежнему доступна, но моя ванная была выделена, светильники вырваны, а вместо
них установлен ряд шести туалетов. Я был так возмущен, что я пожаловался на
самого важного чиновника - Луначарского, - и он, как обычно, пришел мне на
помощь. Через два дня у меня была потерянная ванная комната. Мы обнаружили, что
тяжелые зимние снеги обрушились на часть крыши, покрытой оловом, и что большая
часть денег, которые мы отправили на содержание нашей школы, отправилась на
ремонт. Правительство отказалось выделить средства для этой цели. Это выглядело
как безнадежная ситуация. Как я мог добиться реального прогресса в этой
стране?
The old depression took hold of me again. And on top of all this, the
sad news of mother's death made me feel low in mind and spirit. I had written to
my married half-sister Anna Axen-who had told me about mother-and asked her to
give me all the details she could. I found her letter when I got home. She
described mother's funeral and went on to say:
..
Старая депрессия снова
охватила меня. И вдобавок ко всему, печальная новость о смерти матери заставила
меня почувствовать слабость и дух. Я написал моей замужней сестре Анне Аксен,
которая рассказала мне о матери, и попросила ее дать мне все подробные сведения.
Когда я вернулся домой, я нашел ее письмо. Она описала похороны матери и
продолжила:
It all happened so fast and even for us it came quite unexpected. Only
a fortnight ago mother herself walked to the hospital and the first eight days
she seemed not to be very ill. She even joked with the nurses. But our dear
mother had an old complaint, asthma and a weak heart, so the doctor said. At
first we went to several specialists because she always complained about a pain
in her throat but they could find nothing there.
..
Все происходило так
быстро, и даже для нас это было совершенно неожиданным. Только две недели назад
мать сама ходила в больницу, и первые восемь дней казалось, что она не очень
болен. Она даже пошутила с медсестрами. Но у нашей дорогой матери была старая
жалоба, астма и слабое сердце, поэтому доктор сказал. Сначала мы пошли к
нескольким специалистам, потому что она всегда жаловалась на боль в горле, но
они ничего не могли найти.
On Wednesday last I visited her with my children. She was ever so glad
when someone came to see her. It was then already very noticeable that her
health had begun to fail. However, she talked a lot and when I came again the
next day we talked about you. Once again I brought up the question of notifying
you of her illness, but her express wish was that you should not be told. She
would not hear of it. She repeated, as she had so often done, that you should
have no worries. But she thought of you always and constantly nourished a great
longing in her heart for her be-loved daughter, Irma.
..
В среду я
посетил ее со своими детьми. Она всегда была так рада, когда кто-то пришел к
ней. Уже тогда было очень заметно, что ее здоровье начало терпеть неудачу.
Однако она много говорила, и когда я пришел на следующий день, мы поговорили о
вас. Еще раз я поднял вопрос о том, чтобы уведомить вас о ее болезни, но ее
выраженное желание состояло в том, что вам не следует рассказывать. Она не
хотела этого слышать. Она повторила, как она так часто делала, что вы не должны
беспокоиться. Но она всегда думала о тебе и постоянно питала в ее сердце большое
желание любимой дочери Ирмы.
She appeared very weak on Thursday morning. She said to me: "Oh Anna,
how do I come to such suffering!" ... and then I had to open the window for her
because her breath came too short .... She said: "Take a chair and sit here
beside me and keep quite still."
I took her hand in mine and she never let
it go. We sat thus quietly for a long time, the stillness broken with an
occasional moan, for mother was in her last agony.
The doctor came, and
mother complained she could not swallow. He said he would fix that and gave her
an injection. After that our dear mother gently breathed her last, she went to
sleep never to wake again. Irma Duncan in Moscow, ca. 1925.
..
В четверг
утром она оказалась очень слабой. Она сказала мне: «О, Анна, как я могу прийти к
таким страданиям!» ... и тогда мне пришлось открыть окно для нее, потому что ее
дыхание было слишком коротким ... Она сказала: «Возьми стул и сядь рядом со мной
и продолжай все еще».
Я взял ее руку в мою, и она никогда не отпускала ее. Мы
сидели так тихо, долгое время, тишина со временным стоном, потому что мать была
в ее последней агонии.
Пришел доктор, и мать пожаловалась, что не может
проглотить. Он сказал, что исправит это и даст ей инъекцию. После этого наша
дорогая мать мягко выдохнула ее, она заснула, чтобы больше не проснуться. Ирма
Дункан в Москве, ок. 1925.
The Isadora, Duncan School, Moscow. "The young woman I never knew."
Irma's mother, photographed years before her marriage.
Школа Айседора,
Дункан, Москва. «Молодая женщина, которую я никогда не знала». Мама Ирмы,
сфотографировала несколько лет до ее брака.
When I read the sentence "I had to open the window for her because her
breath came too short," my mind instantly flashed back to that hotel room in
Siberia and how I suddenly opened the small window, gasping for breath the day
mother died. And then I knew it had been a premonition, for there was nothing
physically the matter with me. Some strange, supernatural manifestation had
taken hold of me-what is known as a psychic experience, to prepare me for the
shock that was to follow. I made preparations to leave for Hamburg and settle
mother's small estate. In the meantime I wrote another letter to my sister and
in due course received an answer from her. She said:
..
Когда я прочитал
предложение «мне пришлось открыть окно для нее, потому что ее дыхание стало
слишком коротким», мой разум мгновенно вспыхнул обратно в этот гостиничный номер
в Сибири и как я вдруг открыл маленькое окно, задыхаясь от дыхания в тот день,
когда умерла мать. И тогда я понял, что это было предчувствие, потому что со
мной ничего физически не было. Некоторое странное сверхъестественное проявление
овладело мной - так называемый психический опыт, чтобы подготовить меня к
потрясению, которое должно было последовать. Я приготовился к отъезду в Гамбург
и поселился в небольшом поместье матери. Тем временем я написал еще одно письмо
моей сестре и со временем получил от нее ответ. Она сказала:
I am so glad to know that you are safely back in Moscow from your long
oriental tour. Here at home, we have always followed your travels on the map
because this interested mother enormously. She used to subscribe to a magazine,
and last winter there was much written about Siberia and China with many
illustrations. She used to tell me about these countries and remark how much
better she could now visualize what your surroundings looked like.
..
Я
так рад узнать, что вы благополучно вернулись в Москву из своего долгого
восточного тура. Здесь, на родине, мы всегда следовали за вашими путешествиями
на карте, потому что эта заинтересованная мать чрезвычайно. Она подписалась на
журнал, а прошлой зимой было много написано о Сибири и Китае со многими
иллюстрациями. Она рассказывала мне об этих странах и замечала, насколько лучше
она теперь может представить себе, как выглядят окрестности.
Yes, dear sister, as you mentioned in your letter, you really have lost
a very devoted and self-sacrificing mother. She wept bitter tears because of her
longing for you, her only child. She loved to pour her heart out to me since I
too, in a way, was her child, not having known any other mother but her. I was
only five years old when she came to us and took care of me after my own mother
died. Her life then was not an easy one, but she always looked towards the
future with optimism hoping for better days.
..
Да, дорогая сестра, как
вы упомянули в своем письме, вы действительно потеряли очень преданную и
самоотверженную мать. Она плакала горькими слезами из-за ее тоски по тебе, ее
единственного ребенка. Она любила изливать свое сердце на меня, так как я тоже,
в некотором роде, был ее ребенком, не узнав ни одной другой матери, кроме нее.
Мне было всего пять лет, когда она пришла к нам и позаботилась обо мне после
смерти моей матери. Её жизнь тогда была нелегкой, но она всегда смотрела в
будущее с оптимизмом, надеясь на лучшие дни.
I often tell my own children about grandmother and her struggles in
life and the cross she had to bear. And how sad that in her last years, just
when things looked brighter for her, she, poor soul, had to leave us. You must
have received her last letter written on her birthday February 18th, when we all
spent the day together. She got so many presents and flowers and seemed so happy
and gay. She even indulged in all sorts of nonsense with the children. My own
little Irma had crocheted the edge of a handkerchief for her grandmother. This
gave mother so much pleasure she told her: "This lovely handkerchief I'll take
with me into my grave." And four weeks later she was dead. How strange life is!
..
Я часто рассказываю своим детям о бабушке и ее битвах в жизни и о
кресте, который ей приходилось терпеть. И как грустно, что в ее последние годы,
когда дело выглядело более ярким для нее, она, бедная душа, вынуждена была
покинуть нас. Вы, должно быть, получили ее последнее письмо, написанное в день
ее рождения 18 февраля, когда мы провели весь день вместе. У нее было так много
подарков и цветов, и он казался таким счастливым и веселым. Она даже потакала
всем детям с детьми. Моя собственная маленькая Ирма втянула край носового платка
для бабушки. Это дало матери столько удовольствия, что она сказала ей: «Этот
прекрасный платок, который я возьму с собой в могилу». И четыре недели спустя
она была мертва. Как странная жизнь!
I visited mother's grave when I went to Hamburg. She loved flowers. All
her life some pots of cactus or geraniums filled her kitchen windows. I planted
roses on her last resting place. I left everything she owned to my sisters and
kept only her photograph-a picture of her taken long before I was born, of the
young woman I never knew.
..
Когда я поехал в Гамбург, я посетил могилу
матери. Она любила цветы. Всю жизнь в ее кухонных окнах заполнялись кастрюли или
кактусы. Я посадил розы на ее последнем месте отдыха. Я оставил все, что
принадлежал моим сестрам, и сохранил только ее фотографию - ее портрет,
сделанный задолго до моего рождения, молодой женщины, которую я никогда не
знал.
Finale
Финал
IN JUNE, as soon as my visit with my relatives had ended, I intended to go
straight back to Moscow where pressing work awaited me. And if it had not been
for a letter from Lisa, who was then dancing in Brussels, telling me of
Isadora's performance scheduled for the end of June at the Trocadero, I would
never have seen my foster mother again. That small inner voice, which I so
seldom heeded, told me quite plainly to drop everything and go to Paris. This
time I obeyed. I had some curious premonition that this might be the last time
Isadora would dance in public. There was no particular reason for this notion.
In her forty-ninth year Isadora was still in good form-a little too stout,
perhaps, but otherwise strong and healthy. She could easily count on several
more years of artistic activity, sustained as she was by world-wide fame.
..
В ИЮНЕ, как только мой визит с моими родственниками закончился, я
намеревался вернуться прямо в Москву, где меня ожидала напряженная работа. И
если бы не письмо Лизы, которая тогда танцевала в Брюсселе, рассказывая мне о
выступлении Айседоры, запланированном на конец июня в Трокадеро, я бы никогда
больше не увидела мою приемную мать. Этот маленький внутренний голос, который я
так редко слушал, сказал мне совершенно ясно, чтобы все бросить и отправиться в
Париж. На этот раз я повиновался. У меня было какое-то любопытное предчувствие,
что это может быть последний раз, когда Айседора будет танцевать публично. Для
этого понятия не было никакой особой причины. В ее сорок девятом году Айседора
все еще была в хорошей форме - возможно, слишком толстая, но в остальном сильная
и здоровая. Она могла легко рассчитывать на еще несколько лет художественной
деятельности, которая поддерживалась по всему миру.
When I arrived in Paris, I had not the slightest idea where to find
her. Our correspondence had stopped completely. Except for a wire from her when
my mother died, saying, "Deepest sympathy, planning school you, me, Trocadero,"
sent from Paris, I had no knowlege of her whereabouts. I stayed at a small hotel
just off the Rue St. Honore near the Elysee Palace. The first thing I did was to
consult the papers and affiches on the street corners, hoping to find an
advertisement of the performance. There was nothing. Just by chance, strolling
about in the lovely June sunshine and breathing Parisian air I had missed for so
long, I ran into a friend I had not seen since leaving America. Alfred Sides was
able to tell me all about Isadora.
..
Когда я приехал в Париж, у меня не
было ни малейшего понятия, где ее найти. Наша переписка полностью прекратилась.
За исключением провода от нее, когда моя мать умерла, сказав: «Самое глубокое
сочувствие, планирование школы, я, Трокадеро», отправлено из Парижа, я не знал о
ее местонахождении. Я остался в небольшом отеле недалеко от улицы Св. Оноре
возле Елисейского дворца. Первое, что я сделал, это проконсультироваться с
бумагами и аффиксами на уличных углах, надеясь найти рекламу спектакля. Там
ничего не было. Просто случайно, прогуливаясь в прекрасном июньском солнечном
свете и дышав парижским воздухом, которого я так долго пропустил, я столкнулся с
другом, которого не видел с тех пор, как покинул Америку. Альфред Сайдес смог
рассказать мне обо всем Айседоре.
Since her return to Paris from Nice, a committee of friends, with Fredo
Sides as chairman, had attempted to collect funds and buy back her former
residence in Neuilly when it came up for auction a second time. Madame Cecile
Sartoris acted as treasurer. With the aid of the French newspaper Comedia and
the Paris edition of the New York Herald, a public subscription was started, and
the committee also received gifts of works of art, which were to be auctioned
off to aid the fund. The idea was to turn the house into an Isadora Duncan
Memorial School, where she could live for the rest of her life. Afterwards, it
would be turned over to the French government, which would carry it on to
perpetuate her name and ideals in the future. Unfortunately, nothing came of it.
And I doubt very much that Isadora would have liked to return to that house of
tragedy, haunted by the spectres of her dead children.
..
С тех пор, как
она вернулась в Париж из Ниццы, комитет друзей, с председателем Фредо Сидесом,
попытался собрать средства и выкупить свою бывшую резиденцию в Нейи, когда он
пришел на аукцион во второй раз. Мадам Сесиль Сарторис действовала как казначей.
С помощью французской газеты Comedia и парижского издания New York Herald была
открыта публичная подписка, и комитет также получил подарки от произведений
искусства, которые должны были быть проданы с аукциона, чтобы помочь фонду. Идея
состояла в том, чтобы превратить дом в Мемориальную школу Айседоры Дункан, где
она могла жить всю оставшуюся жизнь. Впоследствии это было бы передано
правительству Франции, которое перенесло бы его, чтобы увековечить ее имя и
идеалы в будущем. К сожалению, ничего не вышло. И я очень сомневаюсь, что
Айседора хотела бы вернуться в этот трагедийный дом, преследуемый призраками ее
мертвых детей.
Fredo told me that she was living in a studio-apartment on the Rue
Delambre, in the Montparnasse district. It was a duplex arrangement, with
bedroom and bath opening onto a balcony overhanging the studio below. He said
she had finished her memoirs, called My Life, and expected the book to be
published in America that fall. I thanked him for all this information and told
him I would see Isadora that afternoon. On my way to see her, I stopped at the
flower market in front of the Madeleine. Seeing some roses I fancied of a very
delicate shade of pink, I bought the whole basketful from the astonished
woman-all my arms could carry. I was dressed in brown for the reunion: a brown
chiffon dress, brown straw cloche fitting tight over my head, and brown suede
shoes. I had not seen Isadora for nearly three years, and I looked forward to
this meeting with great joy and excitement. I had so much to tell her about my
trip to China. I had no idea that she had gone so far as to make an official
protest to the powers that be. I simply could not have imagined such a step on
her part where I was concerned. If I had known, I would have had it out with her
there and then. But since I did not know, there seemed nothing to mar the
pleasure of our reunion.
..
Фредо сказал мне, что она живет в
однокомнатной квартире на улице Деламбре, в районе Монпарнас. Это был дуплекс,
со спальней и ванной, выходящей на балкон, нависающий над студией внизу. Он
сказал, что она закончила свои мемуары, назвала «Моя жизнь», и ожидала, что
книга будет опубликована в Америке, которая упадет. Я поблагодарил его за всю
эту информацию и сказал ему, что я увижу Айседору днем. По дороге к ней я
остановился на цветочном рынке перед Мадлен. Увидев несколько роз, которые мне
нравились очень тонкие оттенки розового цвета, я купил всю корзину из изумленной
женщины - все мои руки могли нести. Я был одет в коричневый цвет для
воссоединения: коричневое шифоновое платье, коричневый соломенный колпачок,
плотно облегающий мою голову, и коричневые туфли из замши. Я не видел Айседоры
почти три года, и я с нетерпением ожидал этой встречи с большой радостью и
волнением. Мне нужно было рассказать ей о моей поездке в Китай. Я понятия не
имел, что она дошла до того, чтобы официально выразить протест властям. Я просто
не мог представить себе такой шаг с ее стороны, где я был обеспокоен. Если бы я
знал, я бы с ней был там. Но так как я не знал, мне казалось, что мы не можем
насладиться удовольствием нашего воссоединения.
She was waiting for me at the Rue Delambre. Mary Desti was there, and
Isadora's friend and pianist, Victor Seroff. A long, narrow corridor with doors
on only one side of it led to her studio at the very end. On opening the door, I
brushed the armful of flowers inadvertently against it, and some pink rose
petals scattered before me to the floor. The first words that greeted me-like
Poe's raven of doom-were Mary's cry, "Ah, 91 porte malheur!"
..
Она ждала
меня на улице Деламбре. Мэри Дести была там, а друг Айседоры и пианист, Виктор
Серофф. Длинный, узкий коридор с дверями только на одной стороне его привел к ее
студии в самом конце. Открыв дверь, я неосторожно помахал охапкой цветов, и
некоторые розовые лепестки розы разбросали передо мной на пол. Первые слова,
которые приветствовали меня, как ворон гибели По, - это крик Мэри: «Ах, 91 porte
malheur!»
I disregarded this and presented the roses to Isadora, who embraced me
joyfully. Mary's superstitious belief that scattered flowers bring bad luck had
no effect on us. Isadora insisted on ordering champagne, which she could ill
afford, to toast my arrival. I invited all three to have dinner with me in a
little restaurant I knew in Montmartre called Madelon. It was the first time in
my life that I was able to treat my foster mother to a meal. When I told her I
had come expressly to see her performance, she informed me that it had been
postponed till July. She begged me to stay on, but this was quite impossible. I
had too many engagements booked for the summer. She wanted to know if the rumor
she heard of my going to America with the pupils was correct. I told her I had
thought of it. "Then you must take me with you," she said, and added, "You
really should have asked my permission to go to China with the school."
..
Я проигнорировал это и вручил розы Айседоре, которая радостно обняла
меня. Суеверная вера Мэри в том, что рассеянные цветы приносят неудачу, не
повлияли на нас. Айседора настояла на том, чтобы заказать шампанское, которое
она могла себе позволить, чтобы поджечь мой приезд. Я пригласил всех троих
поужинать со мной в небольшой ресторан, который я знал на Монмартре по имени
Маделон. Это был первый раз в моей жизни, что я мог лечить мою приемную мать на
еду. Когда я сказал ей, что я пришел прямо к ее выступлению, она сообщила мне,
что она была отложена до июля. Она умоляла меня остаться, но это было совершенно
невозможно. У меня было слишком много бонусов, забронированных на лето. Ей
хотелось узнать, правильно ли слышал слух о том, что я еду в Америку с
учениками. Я сказал ей, что думал об этом. «Тогда вы должны отвезти меня с
собой», - сказала она и добавила: «Вы действительно должны были спросить моего
разрешения поехать в Китай со школой».
I assured her I would like nothing better than that we all go to
America together. "However, when it comes to asking your permission every time I
want to dance with my pupils (for they are mine too, you must know)," I told her
quite bluntly, "that is out of the question!"
She gave me a startled look,
for I had never been so outspoken on this particular subject. I had won my
independence the hard way and had no intention of giving it up a second time.
..
Я заверил ее, что мне не хотелось бы ничего лучше, чем все мы вместе
отправляемся в Америку. «Однако, когда речь заходит о том, чтобы просить вашего
разрешения каждый раз, когда я хочу танцевать со своими учениками (потому что
они тоже мои, вы должны знать), «я сказал ей совершенно прямо», об этом не может
быть и речи!»
Она испуганно посмотрела на меня, потому что я никогда не был
так откровенен в этом вопросе. Я выиграл свою независимость, и не собирался
оставлять ее во второй раз.
The experience in Greece had taught me to beware of falling into
another trap of vague promises. The reins of my career would remain in my own
hands from now on. I spoke quite frankly; and, surprisingly enough, Isadora
seemed to understand my viewpoint when I had explained.
"Remember that I
kept the school functioning after you yourself had given it up for lost," I
reminded her, "and without my heroic efFort in the face of every obstacle there
would be no school at all!"
..
Опыт в Греции научил меня остерегаться
попадания в очередную ловушку смутных обещаний. Теперь бразды моей карьеры
останутся в моих руках. Я говорил откровенно; и, как ни удивительно, Айседора,
похоже, поняла мою точку зрения, когда я объяснил.
«Помните, что я продолжал
работать в школе после того, как вы сами отказались от нее, - напомнил я ей, - и
без моего героического efFort перед всеми препятствиями вообще не было бы
школы!»
While we were on the most important subject relating to our working
together, I confided to her exactly what was on my mind in order to clear the
air for future collaboration. I told her I had earned the right to an equal
partnership and would tolerate no more nonsense about who was exploiting whom. I
had not meant to speak so severely, but this question had nagged at me for a
long time. She took it all very amiably and was in complete accord with my
views. I felt relieved and glad we had this question of our relationship
resolved at last. I need not have taken the trouble. Fate has a way of settling
all human endeavors for good.
..
В то время как мы были на самой важной
теме, связанной с нашей совместной работой, я доверил ей именно то, что было на
уме, чтобы очистить воздух для будущего сотрудничества. Я сказал ей, что
заслужил право на равное партнерство и не потерпит больше бессмыслицы о том, кто
эксплуатирует кого. Я не собирался говорить так жестоко, но этот вопрос долгое
время раздражал меня. Она восприняла все это очень дружелюбно и полностью
соответствовала моим взглядам. Я почувствовал облегчение и рад, что мы наконец
решили этот вопрос о наших отношениях. Мне не нужно было беда. У судьбы есть
способ разрешить все человеческие усилия навсегда.
Much as I desired to prolong my visit with Isadora and stay for the
performance in July, it could not be arranged. Time and money ran out. I had to
return to Moscow. I spent a few days alone with Isadora at a hotel in
Saint-Germain-en Laye, called Pavilion Henri IV. This typical French inn of the
more expensive kind had been part of the chateau built by the monarch of that
name, and Louis XIV was born there in r638. In this old place, redolent with
French history, Alexandre Dumas wrote his Three Musketeers. It had a magnificent
view over all of Paris, and we were constantly reminded of a similar one--the
one spread out before us in her school at Bellevue-sur-Seine-that short-lived
dream called Dionysian. We talked of that and of what the future might bring. A
heavy, sad atmosphere hung over the place, which no good French wines and food
could dispel. We both sensed this and decided to motor back to Paris.
..
Как бы я ни хотел продлить мой визит с Айседорой и остаться на
спектакле в июле, его нельзя было устроить. Время и деньги кончились. Мне
пришлось вернуться в Москву. Я провел несколько дней наедине с Айседорой в отеле
в Сен-Жермен-ан-Лей, который называется Павильон Анри IV. Эта типичная
французская гостиница более дорогой была частью замка, построенного монархом с
таким именем, и Людовик XIV родился там в r638. В этом старом месте,
благоустроенном французской историей, Александр Дюма написал своих трех
мушкетеров. У него был великолепный вид на весь Париж, и нам постоянно
напоминали о подобном - тот, который был распространен перед нами в ее школе в
Бельвю-сюр-Сен, - это недолговечная мечта под названием Дионисий. Мы говорили об
этом и о том, что может принести будущее. Тяжелая, грустная атмосфера висела над
местом, которое не могло развеять никакие хорошие французские вина и еда. Мы оба
это почувствовали и решили вернуться в Париж.
I had to leave in any case. I'll never forget that last day. In the
morning, in her studio, I spoke of the Chinese theatre and the acting I had seen
there. I showed her some of the curious gestures the actors make, always very
large and exaggerated. She told me she had been working on Liszt's Dante
Symphony, which inspired her to make similar gestures. She asked Seroff to play
parts of it and showed them to me. Later she led me upstairs into her bedroom to
show me the small trunk containing her manuscript, which she had written in
longhand. Her large, flowing script filled each page with only a few sentences;
hence the manuscript filled the entire trunk.
..
Мне пришлось уйти в
любом случае. Я никогда не забуду этот последний день. Утром в своей студии я
говорил о китайском театре и о действиях, которые я видел там. Я показал ей
некоторые из любопытных жестов, которые делают актеры, всегда очень большие и
преувеличенные. Она рассказала мне, что она работала над Симфонией Данте Листа,
которая вдохновляла ее делать подобные жесты. Она попросила Серофа сыграть
частички и показала их мне. Позже она потащила меня наверх в свою спальню, чтобы
показать мне маленький сундук с ее рукописью, написанной ею долго. Её большой,
плавный сценарий заполнял каждую страницу всего несколькими предложениями;
поэтому рукопись заполнила весь багажник.
She laughed and said, "It is mostly about my love affairs. I wanted to
write about my art mostly, but the publishers were not interested . . . and I
needed the money desperately." I always hated to leave Paris and, since it was a
beautiful day, I proposed a little promenade along the Champs-Elysees so I could
have another look at it. I then invited Isadora to lunch at Fouquet's. We sat
outside in the sun and ordered from the huge menu a la carte, for that is the
way she preferred to eat, even with no money in her pocket. She had ham and
asparagus with holladaise sauce and brandied peaches for desert. I took the
chef's special, whatever it was, for I had to count my francs, having just
enough left over for my wagon-lit ticket to Moscow. Afterward, we taxied back to
her hotel on the Rue Delambre.
..
Она рассмеялась и сказала: «В основном
это касается моих любовных отношений. Я хотел писать о своем искусстве в
основном, но издателям было неинтересно ... и мне нужны были деньги отчаянно». Я
всегда ненавидел покидать Париж, и, поскольку это был прекрасный день, я
предложил небольшую прогулку по Елисейским полям, чтобы я мог еще раз взглянуть
на нее. Затем я пригласил Айседору на обед в Фуке. Мы сидели на солнце и
заказывали из огромного меню а-ля-карт, так как она предпочитала есть, даже без
денег в кармане. У нее была ветчина и спаржа с соусом холладаиз и замаринованные
персики для пустыни. Я взял специальность шеф-повара, что бы это ни было, потому
что мне приходилось пересчитывать свои франки, оставив только что билеты на
Москву. После этого мы отправились обратно в ее отель на улице Деламбре.
Mary dropped in for a while, and some other people. In the end we
remained alone. We were talking of this and that when the telephone rang. To my
surprise, someone from the Soviet Embassy wanted to see me immediately. I told
him to come to Isadora's studio.
..
Мэри некоторое время погружалась, и
некоторые другие люди. В конце концов мы остались одни. Мы говорили об этом и об
этом, когда зазвонил телефон. К моему удивлению, кто-то из советского посольства
хотел меня немедленно увидеть. Я сказал ему приехать в студию Айседоры.
"It is important that I see you alone," the man said when he arrived.
His voice sounded very mysterious. I told Isadora and she disappeared upstairs
into her bedroom. This was the precise moment when I was told of Fanny Borodin's
plight, which was considered a state secret at the time. I sent the telegram to
Peking, as the Secretary of the Soviet Embassy requested, but could not promise
to deliver the letter to the Chinese Embassy the following day. My train was due
to leave in half an hour. I suggested that Isadora Duncan deliver the letter in
my stead. He agreed and I called to her to come down again. She was quite
willing to comply. The man left and we were once more by ourselves. I recall we
were sitting close together on the divan when I said, "Well, Isadora, I have to
say goodbye!"
..
«Важно, чтобы я видел тебя одного», - сказал мужчина,
когда он приехал. Его голос звучал очень загадочно. Я сказал Айседоре, и она
скрылась наверху в своей спальне. Это был тот момент, когда мне сообщили о
тяжелом положении Фанни Бородина, которое в то время считалось государственной
тайной. Я отправил телеграмму в Пекин, как просил секретарь советского
посольства, но не мог обещать доставить письмо в китайское посольство на
следующий день. Мой поезд должен был уйти через полчаса. Я предложил, чтобы
Айседора Дункан доставила письмо вместо меня. Он согласился, и я позвонил ей,
чтобы снова спуститься. Она была вполне готова подчиниться. Человек ушел, и мы
снова были сами собой. Я помню, мы сидели рядом на диване, когда я сказал: «Ну,
Айседора, я должен попрощаться!»
We looked at each other for a while without saying a word. And then we both
broke down. We had taken leave of each other many times without shedding any
tears. But this time it was different. We both must have sensed this, for we
clung together as fond pupil and teacher, daughter and foster mother, and
dearest of friends.
"When will we see each other again?" "Soon, I hope."
"I'll come to Russia when I receive the money from my memoirs."
..
Некоторое время мы смотрели друг на друга, не сказав ни слова. И тогда
мы оба сломались. Мы много раз прощались друг с другом, не проливая слез. Но на
этот раз все было по-другому. Мы оба должны были это почувствовать, потому что
мы цеплялись вместе, как любимый ученик и учитель, дочь и приемная мать, и
дорогие друзья.
"Когда мы увидим друг друга снова?" "Скоро, я надеюсь." «Я
приеду в Россию, когда получу деньги из своих мемуаров».
But it was never to be. I had walked only a few paces down that long
corridor when she cried out, "Wait a minute!" She disappeared into the studio
for a second and came out draped in her red shawl. She stood directly under a
ceiling light in flaming red as I had seen her so many times on the stage. She
suddenly started to sing and dance the "Internationale" as a farewell gesture to
me on my way to Russia. I joined her in the singing and the dancing, moving
backward with each step till I reached the end of the corridor. Then, with the
usual last flourish, we ended up in our grand finale. My last view of her was in
that triumphant gesture with arms raised, head thrown back, and looking upward.
I never saw Isadora again.
..
Но этого никогда не было. Я шел всего в
нескольких шагах по длинному коридору, когда она закричала: «Подожди!» Некоторое
время она скрывалась в студии и выходила в красный платок. Она стояла прямо под
потолочным светом, пылающим красным, так как я видел ее так много раз на сцене.
Она вдруг начала петь и танцевать «Интернационал» как прощальный жест мне по
дороге в Россию. Я присоединился к ней в пении и танцах, двигаясь назад с каждым
шагом, пока не дошел до конца коридора. Затем, с обычным последним процветанием,
мы оказались в нашем грандиозном финале. Мой последний взгляд на нее был в том
торжественном жесте с поднятыми руками, откинутой назад и глядя вверх. Я больше
не видел Айседору.
Curtain
Занавес
ON July eighth, an eyewitness reported: Isadora gave her last performance
in the Mogador Theatre. Although it was the saison morte of the summer, the
theatre was packed by a very distinguished audience of French and Americans. The
Pasdeloup Orchestra, conducted by Albert Wolff, opened the matinee with the
allegretto from Cesar Franck's Symphony. This was followed by Isadora's mighty
"Redemption," to the music of the same composer. Then came the beautiful "Ave
Maria" of Schubert, danced in such a way that there were those in the audience
who sobbed aloud. Who will ever forget the ineffable gesture of the maternal
arms cradling nothing? The pitiful tenderness and heart-breaking beauty of it?
..
Восьмой восьмой, очевидец сообщил: Айседора дала последнее выступление
в Театре Могадора. Хотя это был жаркий лето лета, театр был упакован очень
выдающейся аудиторией французов и американцев. Оркестр Пасселоупа, проведенный
Альбертом Вольфом, открыл утренник с аллергией из Симфонии Сезара Франка. За
этим последовало могучее «Искупление» Айседоры, к музыке того же композитора.
Затем появилась прекрасная «Аве Мария» Шуберта, танцующая таким образом, что в
аудитории были громко рыдающие. Кто когда-нибудь забудет тот невыразимый жест
материнского оружия, который ничего не делает? Жалкая нежность и душераздирающая
красота?
After the orchestra had played the first movement of the Unfinished
Symphony of Schubert, Isadora came out again to dance the second with a more
tragic profundity than ever before. Following the intermission came the
Tannhiiuser Overature and the "Love-death" of Isolde, both danced by Isadora
Duncan. At the end of her last dance the audience rose and cheered . . . The
French writer Henriette Sauret gave her impressions after the performance:
..
После того, как оркестр сыграл первое движение Неоконченной симфонии
Шуберта, Айседора снова вышла, чтобы танцевать вторую с более трагической
глубиной, чем когда-либо прежде. После антракта пришли Tannhiiuser Overature и
«Любовь-смерть» Изольды, оба танцевали Айседора Дункан. В конце ее последнего
танца зрители поднялись и приветствовали... Французская писательница Анриетта
Саурет дала свои впечатления после выступления:
Poor great Isadora! After that performance, after the applause and the
recalls, I saw her again before the blue curtains, standing between clusters of
trembling flowers, making toward the orchestra leader and the musicians the
sweet gesture that associated them with her triumph.
..
Бедная великая
Айседора! После этого выступления, после аплодисментов и напоминаний, я снова
увидел ее перед синими занавесками, стоящими между скоплениями дрожащих цветов,
и направил к руководителю оркестра и музыкантам сладкий жест, который
ассоциировал их с ее триумфом.
We went to congratulate her in her dressing room. She lay there, her
bare feet coming out from her half-detached dress, her lovely arms holding up
her tired head. Her look was heavy, her made-up red mouth was silent, and the
red locks of her hair, twisted in curls like those of antique statues, fell on
her shoulders like weighty stalks. She had lain down, without paying much
attention, on the light costumes which she had successively worn in the course
of the matinee and thrown pell-mell on the divan. And on that chaos of crumpled
veils with rainbow colors she seemed to have fallen, a vanquished goddess. . . .
..
Мы пошли поздравить ее в гримерке. Она лежала там, ее босые ноги
выходили из ее полуоткрытого платья, ее прекрасные руки держали ее усталую
голову. Её взгляд был тяжелым, ее красный красный рот был тихим, и красные замки
ее волос, скрученные в кудри, похожие на античные статуи, падали на ее плечи,
как весомые стебли. Она легла, не обращая особого внимания, на светлые костюмы,
которые она последовательно носила в течение утренника и бросала на диване. И в
этом хаосе смятых вуали с радужными цветами она, казалось, упала, побежденная
богиня....
I do not know why, at that moment, the heart oppressed in spite of the
joy she had just given us, I recalled the picture of Elizabeth of England dying
on her royal carpet piled high with cushions, surrounded by courtiers and ladies
of honor . . . A month later Isadora motored to Nice with her friend Mary Desti.
They spent part of the summer at Juan-les-Pins. With no money and none in sight,
Mary Desti went boldly to see Paris Singer, who was spending the summer at his
villa on Cap Ferrat. He agreed to offer financial help to Isadora for the time
she required to work out a new program, which was to include an interpretation
of the Dante Symphony by Liszt, parts of which she had shown me at her studio in
Paris.
..
Я не знаю, почему в тот момент сердце угнетало, несмотря на
радость, которую она только что дала нам, я вспомнил, как изображалась Элизабет
из Англии, умирающая на ее королевском ковре, сложенном высокими подушками, в
окружении придворных и почетных дам... Через месяц Айседора направилась в Ниццу
со своей подругой Мэри Дести. Они провели часть лета в Хуан-ле-Пинсе. Без денег
и никого в поле зрения Мэри Дести смело смотрела на Парижского певца, который
проводил лето на своей вилле на Кап Феррате. Он согласился оказать финансовую
помощь Айседоре в то время, когда ей потребовалось разработать новую программу,
которая должна была включать в себя интерпретацию Симфонии Данте Листа, части
которой она показала мне в своей студии в Париже.
Isadora had taken a passionate interest, it seemed, in a small racing
car, a Bugatti, and its handsome Italian driver. She wanted to buy the car from
its owner, Benoit Falchetto, who also kept a garage. They made a date to go for
a ride in the car and try it out on the evening of September 14. Mary had a
strange premonition, she said, and begged her friend not to go out on the road
that night in the little Bugatti. Nobody could stop her.
..
Кажется,
Айседора проявила страстный интерес в маленькой гоночной машине, Bugatti и ее
прекрасном итальянском автомобиле. Она хотела купить автомобиль у своего
владельца Бенуа Фальчетто, который также держал гараж. Они сделали свидание,
чтобы отправиться кататься в машине и попробовать ее вечером 14 сентября. У Мэри
было странное предчувствие, сказала она и умоляла друга не выходить на улицу в
ту ночь в маленьком Бугатти. Никто не мог остановить ее.
She wore her red shawl (the same one she had used on the stage) and,
sitting in the low vehicle, with the driver in front and the passenger slightly
behind, the end of her shawl dragged on the ground. The moment the driver
started the car and raced off, that piece of her red shawl got entangled in the
wire spokes of one wheel. As the shawl had been wrapped about her throat and
flung over her shoulder, she was caught in it as in a vice. Her body was pulled
over the side, her face crushed against the car, and her neck instantly broken.
The onlookers screamed, the car stopped; they rushed to help her-but it was too
late. Isadora Duncan was dead.
..
На ней был красный платок (тот, который
она использовала на сцене), и, сидя на низком транспортном средстве, с водителем
впереди и пассажиром немного позади, конец шаль тащился на землю. В тот момент,
когда водитель запустил машину и помчался, эта часть ее красного платка была
запутана в спицах провода одного колеса. Когда шаль обернулся вокруг ее горла и
бросился через ее плечо, она попалась в нее, как в тисках. Её тело было натянуто
сбоку, ее лицо сжалось против машины, и ее шея мгновенно сломалась. Зрители
закричали, машина остановилась; они бросились ей помочь, но было уже слишком
поздно. Айседора Дункан была мертва.
At that tragic moment in my life I was far, far away, giving a
performance somewhere in Russia. The curtain had gone up and we were in the
midst of our opening dance, a funeral march, which Isadora originally
choreographed in memory of her children, and with which we usually started our
program by way of dedication. Dressed in long, trailing chiffon robes of beige,
the girls formed the chorus; while I, the mourning figure, danced the solo part.
At the musical climax I sank to the ground in sorrow in a kneeling position, my
head and arms touching the floor. I held this pose for a few bars and then
slowly began to rise again. I had danced it like that I don't know how many
times.
..
В тот трагический момент в моей жизни я был далеко, далеко,
давая представление где-то в России. Занавес поднялся, и мы были в разгаре
нашего начального танца, похоронного марша, который Айседора первоначально
хореографировала в память о своих детях, и с которой мы обычно начали нашу
программу в рамках самоотверженности. Одетые в длинные, шипящие шифоновые одежды
бежевого, девушки образовали хор; в то время как я, траурная фигура, танцевал
сольную часть. В музыкальной кульминации я опустился на землю в печали в
положении на коленях, моя голова и руки касались пола. Я держал эту позу за
несколько баров, а затем медленно начал подниматься снова. Я так танцевал, что
не знаю, сколько раз.
But on the night of September 14, the moment I assumed that kneeling
pose with my body bent forward and my brow touching the floor, something weird
came over me, and I remained frozen to the ground. As if paralyzed, I could not
stir a muscle. Without knowing, I had assumed the same position in which my dear
foster mother had died that night. While in the grip of this strange trance, in
full view of the audience, I never lost consciousness. I commanded myself to
rise and continue the dance, but my body refused to respond for several minutes,
and I remained where I was until just before the end. My immobility had in no
way interfered with the movements of the chorus, who went through their motions
as usual. As soon as I could move again, I finished the dance and then rushed
backstage into my dressing room, where I collapsed into a chair, white and
shaken. I was sure I had creeping paralysis-entirely unaware, again, that I had
just experienced a psychic phenomenon. Nowadays, with the study of extrasensory
perception, scientists may be able to explain what happened to me. I was at that
time totally ignorant of such matters.
..
Но в ночь на 14 сентября, когда
я предположил, что коленопреклоненная поза с моим телом наклонилась вперед, а
моя бровь касалась пола, что-то странное настигло меня, и я остался замороженным
на землю. Как будто парализованный, я не мог пошевелиться мышцей. Не зная, я
занял ту же позицию, в которой моя любимая приемная мать умерла той ночью. В то
время как в захвате этого странного транса, на виду у зрителей, я никогда не
терял сознания. Я приказал себе встать и продолжить танцы, но мое тело
отказалось отвечать в течение нескольких минут, и я оставался там, где был до
самого конца. Моя неподвижность никоим образом не мешала движению хора, который,
как обычно, прошел свои движения. Как только я снова смог двигаться, я закончил
танец, а затем бросился за сцену в свою раздевалку, где я упал в стул, белый и
потряс. Я был уверен, что у меня был ползучий паралич, и я совершенно не
осознавал, что я только что испытал психическое явление. В настоящее время,
изучая экстрасенсорное восприятие, ученые могут объяснить, что со мной
произошло. В то время я был совершенно не осведомлен о таких вещах.
The news of Isadora's death was instantly flashed around the world by
radio. It had that night also reached the place where I performed. The
authorities promptly sent a messenger to the theatre to notify me of the tragic
event, but my manager intercepted him and would not let him come near me. He
told the messenger I had a performance to give and nothing must disturb me till
it was over. But my psyche had already received the message through the
spiritual world. As Shakespeare said in Hamlet, "There are more things in heaven
and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy."
..
Известие о
смерти Айседоры мгновенно вспыхнуло по всему миру по радио. В ту ночь тоже
добралось до места, где я выступал. Власти незамедлительно отправили в театр
посланника, чтобы уведомить меня о трагическом событии, но мой менеджер
перехватил его и не позволил ему приблизиться ко мне. Он сказал посланнику, что
у меня есть выступление, и ничто не должно меня беспокоить, пока оно не
закончится. Но моя психика уже получила сообщение через духовный мир. Как сказал
Шекспир в Гамлете: «На небесах и на земле, Горацио, есть больше вещей, о которых
ты мечтал в своей философии».
That night after the program, the directors of the steel plant for
whose workers we had given the performance showed us all over the factory.
Watching the night shift forging the steel as it came red hot out of the
furnaces reminded me of Dante's inferno. And as I jumped out of the way of those
glowing red bars snaking along the floor, I thought of Isadora and her
interpretation of Liszt's Symphony and wished she could be here to see this.
Most factories are dull and boring. But these steel mills, especially at night
when the glow and the fantastic shadows combine to accentuate the forceful
movements of the laborers-half-naked and covered with sweat-are the stuff that
pure drama in motion is made of. I slept peacefully that night, my dreams
colored in fantastic lights. It would be quite a while before I could slumber
that soundly again.
..
В ту ночь после программы руководители
сталелитейного завода, работники которого мы дали представление, показали нам по
всему заводу. Наблюдая за ночной сменой стали, когда она выходила из печи, она
напоминала мне адский Данте. И когда я спрыгнул с пути этих светящихся красных
баров, пронзающих по полу, я подумал об Айседоре и ее интерпретации Симфонии
Листа и хотел бы, чтобы она была здесь, чтобы увидеть это. Большинство заводов
скучны и скучны. Но эти сталелитейные заводы, особенно ночью, когда свечение и
фантастические тени объединяются, чтобы подчеркнуть сильные движения рабочих,
наполовину обнаженных и покрытых потом, - это тот материал, из которого состоит
чистая драма. Я спал спокойно в ту ночь, мои мечты окрашены в фантастические
огни. Прошло немало времени, прежде чем я смогу снова заснуть.
They told me the next day, on the station platform while we waited for
the train to Moscow. I refused to believe it. Isadora had often of late made
attempts at suicide by walking into the sea (so the papers claimed), and I
insisted it was just another sensational item about her, without foundation in
fact. I wired to Lisa in Paris for the truth. When it arrived, I collapsed. I
immediately made plans to fly to the funeral. In those days in Russia, that was
easier said than done. I had no trouble getting my papers without red tape. But
oh, that ancient Lufthansa plane! It flew just above the tree tops in a dense
fog, and when I thought I had come down in Danzig, it was actually Moscow to
which we had returned. I was all alone in an eight-passenger plane on my first
flight and scared to death. The engineer carried the Russian pilot off the plane
in a stupor, dead drunk. After three days, I finally made the Tempelhof airfield
in Berlin. I wired to Raymond Duncan to postpone the funeral for a day. He did
not answer.
..
Они сказали мне на следующий день, на станции, пока мы
ждали поезда в Москву. Я отказался в это поверить. Айседора часто поздно
пыталась покончить жизнь самоубийством, прогуливаясь в море (так утверждали
бумаги), и я настаивал, что это просто еще одна сенсационная вещь о ней, без
оснований. Я связался с Лизой в Париже за правду. Когда он прибыл, я рухнул. Я
сразу же планировал вылететь на похороны. В те дни в России это было легче
сказать, чем сделать. У меня не было проблем с получением моих бумаг без
волокиты. Но о, этот древний самолет Lufthansa! Он пролетел над верхушками
деревьев в густом тумане, и, когда я подумал, что я спустился в Данциг, это была
Москва, на которую мы вернулись. Я был совсем один в восьмиместном самолете в
своем первом полете и испугался до смерти. Инженер унес русского пилота с
самолета в оцепенении, мертвый пьяный. Через три дня я наконец сделал аэродром
Темпельхоф в Берлине. Я связался с Раймондом Дунканом, чтобы отложить похороны
на день. Он не ответил.
I might as well have taken the train and arrived in Paris sooner and at
less expense to my mind, my nervous system, and my pocketbook. When I did
arrive, the funeral was over. Lisa was the only one of Isadora's disciples to
walk in the procession behind her coffin to the Pere Lachaise cemetery, where
her body was cremated and her ashes placed in a niche beside those of her
children. I was heartbroken not to have been beside her for that last rite.
..
Я мог бы также сесть на поезд и приехать в Париж раньше и с меньшими
затратами на мой разум, свою нервную систему и свой кошелек. Когда я приехал,
похороны закончились. Лиза была единственной ученицей Айседоры, которая шла в
процессии за ее гробом на кладбище Пер-Лашез, где ее тело было кремировано, а ее
зола помещалась в нишу рядом с детьми ее детей. Я был убит горем, чтобы не
оказаться рядом с ней за этот последний обряд.
I arrived, sad and shaken, at Mary's apartment on the Boulevard des
Capucines. She greeted me and then pressed something into my hand without saying
a word. Lying in the palm of my hand was a piece of red fringe caked with blood.
No need to ask what it was. The strange relic told a mute and horrible story.
Tears flooded my eyes, and I wanted to be alone for a few moments. The door of
the balcony stood open and I stepped outside. I paid no attention to the traffic
and the noise from the street below. I was oblivious to everything that happened
about me, conscious only of the "souvenir," as Mary called it, in my trembling
hand. I closed my hand tight. I did not want to see again this tiny red
thread-the gruesome reminder of the monstrous blow that, like an executioner,
had cruelly shed Isadora's blood and snuffed out her life. By what bizarre twist
of fate should this great and generous-hearted woman, who sought only to bring
light and beauty into this world, suffer so horrible an end?
..
Я прибыл,
грустно и потрясен, в квартире Мэри на бульваре Капуцинов. Она поздоровалась со
мной, а потом что-то вложила мне в руку, не сказав ни слова. На ладони моей руки
лежал кусочек красной бахромы, залитой кровью. Не нужно спрашивать, что это
было. Странная реликвия рассказала немой и ужасную историю. Слезы наполнили мои
глаза, и я хотел побыть один на несколько минут. Дверь балкона открылась, и я
вышел на улицу. Я не обращал внимания на трафик и шум с улицы внизу. Я не
обращал внимания на все, что происходило обо мне, сознавая только «сувенир», как
это называла Мария, в моей дрожащей руке. Я закрыл руку. Я не хотел снова видеть
эту крошечную красную нить - ужасное напоминание о чудовищном ударе, который,
как палач, жестоко пролил кровь Айседоры и погасил ее жизнь. Каким странным
поворотом судьбы эта великая и щедрая женщина, которая стремилась только
принести свет и красоту в этот мир, страдает так ужасно, как конец?
The top-floor apartment afforded a typical view over the roofs of the
city which more than any other had been her home and where her restless self had
now found its last repose. So as not to break down, I tried to think of all the
wonderful moments we had shared, but only inconsequential things crowded into my
memory . . . the little wooly lamb she gave me when I was a child ... and the
magic spell she cast over me when I first saw her, that foggy day in January so
long ago. And it suddenly struck me by what extraordinary coincidence (or was it
that?) we had met and we had parted.
..
Квартира на верхнем этаже
показала типичный вид на крыши города, который больше, чем любой другой, был ее
домом и где ее беспокойное «я» теперь нашло свое последнее покое. Чтобы не
сломаться, я попытался подумать обо всех замечательных моментах, которые мы
разделили, но в мою память вливались только несущественные вещи ... маленькая
шерстяная ягненка, которую она дала мне, когда я была ребенком ... и волшебное
заклинание, которое она бросила на меня, когда я впервые увидел ее, этот
туманный день в январе так давно. И вдруг мне показалось, какое необычное
совпадение (или это было?) Мы встретились, и мы расстались.
We had danced together at the very beginning and danced together at the
very end. Initiation and consecration. In this same year, 1927, I lost both my
mothers; the one who gave me life, and the one who made that life worth while.
"If something gives a value to human life," Plato said, "it is the contemplation
of absolute beauty." Thanks to Isadora and the beautiful way she taught me to
dance-always remembering her words: "1 have given you the very secret and most
holy of my art"-the prize that gives value to human life was mine.
..
Мы
с самого начала танцевали вместе и танцевали вместе в самом конце. Посвящение и
освящение. В этом же году, в 1927 году, я потерял обоих своих матерей; тот, кто
дал мне жизнь, и тот, кто сделал эту жизнь стоящей. «Если что-то придает
ценность человеческой жизни, - сказал Платон, - это созерцание абсолютной
красоты». Благодаря Айседоре и прекрасной манере она научила меня танцевать,
всегда вспоминая ее слова: «Я дал вам самую тайну и святость моего искусства» -
приз, который придает ценность человеческой жизни, был моим.
At the news of my foster mother's death I had experienced the weird
sensation of having lost the use of my limbs. And I had lost also all desire
ever to dance again; as if all along I had done so only under the force and
osmotic attraction of her spell, which now was broken with her death. Still, I
had to carry on the torch (had she not given me that symbolic picture of Demeter
and Persephone?) and continue with my work as she would wish me to do.
..
В новостях о смерти моей приемной матери я испытал странное ощущение,
что потерял использование моих конечностей. И я снова потерял желание снова
танцевать; как будто все это время я делал это только под действием силы и
осмотического притяжения ее заклинания, которое теперь было нарушено ее смертью.
Тем не менее, мне пришлось продолжать факел (если бы она не дала мне эту
символическую картину Деметры и Персефона?) И продолжайте мою работу, как она
хотела бы, чтобы я это сделал.
I had no sooner returned to Moscow than an amazing thing happened to
me. After years of utter neglect, the Soviet government now sprang into action
to support the work Isadora had started there in 1921. One could only come to
the conclusion that they had waited for her to die. I received an official
summons to attend an important conference to discuss the future of the Isadora
Duncan School in Moscow. I mapped out a plan for the Ministry of Education that
had occupied my mind for a long time. This consisted of incorporating the Duncan
method of dancing into the curriculum of the public school system. The present
institute on the Pretchistenka could be turned into a teachers' college, where
future instructors could be trained. This plan was approved and fully endorsed
by the Ministry. I was elated. Our dream come true at last! All the hardships
and privations I had endured to bring this about seemed worth while, now that
victory was in sight. And since the only true immortality we can achieve
consists in the good works we leave behind us on earth, I rejoiced that I could
play a small part in building this memorial to the great American whose genius
had liberated the art of the dance, from which millions could now benefit. In my
elation, however, I had not reckoned with the Marxist-Leninist system that
regulates all artistic matters by the ukase of its cultural commissars.
..
Я не успел вернуться в Москву, чем со мной произошло удивительное.
После долгих лет безнадзорности советское правительство вступила в действие,
чтобы поддержать работу, которую Айседора начала там в 1921. Можно только прийти
к выводу, что они ждали ее смерти. Я получил официальную повестку для участия в
важной конференции для обсуждения будущего школы Айседоры Дункан в Москве. Я
наметил план для Министерства образования, который долгое время занимал мой
разум. Это состояло в том, чтобы включить метод танца Дункан в учебную программу
государственной школьной системы. Нынешний институт на Пречистенке можно было бы
превратить в учительский колледж, где можно было бы обучать будущих
инструкторов. Этот план был одобрен и полностью одобрен министерством. Я был в
восторге. Наконец-то наша мечта сбылась! Все тяготы и лишения, которые я
пережил, чтобы добиться этого, казались стоящими, теперь, когда победа была в
поле зрения. И поскольку единственное истинное бессмертие, которое мы можем
достичь, состоит в добрых делах, которые мы оставляем за собой на земле, я
радовался, что могу сыграть небольшую роль в строительстве этого мемориала
великому американцу, чей гений освободил искусство танца, от которого миллионы
теперь могут принести пользу. Однако в моем восторге я не считался с
марксистско-ленинским строем, который регулировал все художественные вопросы
указ его культурных комиссаров.
It was pointed out to me that my former position as artistic director
would be eliminated, and I would henceforth act merely as an instructor with the
salary commensurate with that job. Everybody now associated with the institute
would be replaced by Communist Party members, and I myself would have to undergo
indoctrination. They did not demand that I join the Party immediately, but that
would obviously have to follow if I wanted to function successfully in an
entirely communistic organization. I could never embrace such an autocratic
ideology. It went against my whole conception of what a free society of men
should be. I had been imbued too deeply with the American, democratic principle
of government. When it came to my own work, my allegiance belonged to Isadora
and her ideals of physical education for children, and not those of the
Communists as represented by Comrade Podvowsky. I had fought that principle all
my life in the Elizabeth Duncan school under Max Merz's direction, so how could
I now, in all conscience, align myself with it under the Soviets? They were
determined to uproot every single spiritual aspect of our dance and turn it into
simply another gymnastic for women and children. I would not assist in the
murder of an art that was created for the attainment of a noble beauty in
movement. People who did not believe in the human soul were out to kill the very
soul of our dance, the dance as Isadora Duncan envisioned it.
..
Мне было
указано, что моя прежняя должность художественного руководителя будет устранена,
и я отныне буду действовать только как инструктор с зарплатой, соразмерной с
этой работой. Все, кто теперь ассоциируется с институтом, будут заменены членами
Коммунистической партии, и я сам должен подвергнуться идеологической обработке.
Они не требовали немедленного вступления в партию, но это, очевидно, следовало
бы, если бы я хотел успешно функционировать в полностью коммунистической
организации. Я никогда не мог принять такую автократическую идеологию. Это
противоречило всем моим представлениям о том, каким должно быть свободное
общество людей. Я был слишком глубоко проникнут американским демократическим
принципом правления. Когда дело дошло до моей работы, моя преданность
принадлежала Айседоре и ее идеалам физического воспитания для детей, а не
коммунистам, представленным тов. Подвовским. Я всю свою жизнь боролся с этим
принципом в школе Элизабет Дункан под руководством Макса Мерца, так как теперь я
могу, со всей совестью, присоединиться к нему при Советах? Они были настроены
искоренить каждый духовный аспект нашего танца и превратить его в просто другую
гимнастику для женщин и детей. Я не стал бы помогать в убийстве искусства,
созданного для достижения благородной красоты в движении. Люди, которые не
верили в человеческую душу, были убиты самой душой нашего танца, танец, как это
представлял Айседора Дункан.
In those days, the late 1920's, I was one of the small number of people
from the West who knew what the Communists in Russia were doing to artists.
Today, especially with the sad example of Boris Pasternak, it is common
knowledge. That domination of the creative instinct in artists by the Big
Brother in the Kremlin was what I had to escape. There is no place for a
free-thinking artist in an enslaved society. That prophetic inner voice of mine
fairly shouted at me to get out before it was too late. I had a big decision to
face: remain, to see myself and my art enslaved for the price of government
support, and make at least that part of Isadora's dream come true; or leave, and
burn my bridges behind me, with the prospect of starting all over again in a
free society. I chose the latter.
..
В те дни, в конце 1920-х годов, я
был одним из небольшого числа людей с Запада, которые знали, что делают
коммунисты в России с художниками. Сегодня, особенно с печальным примером Бориса
Пастернака, это общеизвестно. Это доминирование творческого инстинкта в
творчестве Большого Брата в Кремле было тем, что я должен был убежать. В
порабощенном обществе нет места для свободно мыслящего художника. Этот
пророческий внутренний голос мой довольно кричал на меня, чтобы выйти, пока не
стало слишком поздно. У меня было большое решение: остаться, увидеть себя и мое
искусство, порабощенное ценой государственной поддержки, и сделать хотя бы ту
часть мечты Айседоры; или уйти, и сжечь мои мосты позади меня, с перспективой
начать все сначала в свободном обществе. Я выбрал последний.
I entertained secret hopes of being able to save a remnant of my work.
To that end, I entered into negotiations with Sol Hurok, the American
impresario, to bring myself and my group of Russian dancers to the United
States. It was difficult business to negotiate from such a great distance, since
I had to labor under the stringent restrictions that govern the actions of every
Soviet citizen. I was free to leave at any time. But would the government
consent to release the young girls, who had worked and danced with me for seven
years? With the aid of a few influential friends in the upper hierarchy, I was
finally given permission to take the members of my dance troupe with me to
America for a grand memorial performance in Isadora Duncan's honor. It was the
first dance ensemble Hurok imported from the Soviet Union, although many have
followed since. I wrote him then:
..
Я развлекал тайные надежды на то,
что смогу спасти остатки моей работы. С этой целью я вступил в переговоры с
американским импресарио Сол Хурок, чтобы привести себя и мою группу русских
танцоров в Соединенные Штаты. С таким большим расстоянием было трудно вести
переговоры, поскольку мне приходилось трудиться под жесткими ограничениями,
которые регулируют действия каждого советского гражданина. Я был свободен в
любое время. Но согласится ли правительство освободить молодых девушек, которые
работали и танцевали со мной в течение семи лет? С помощью нескольких
влиятельных друзей в верхней иерархии мне, наконец, дали разрешение взять членов
моей танцевальной труппы со мной в Америку для великого мемориального
выступления в честь Айседоры Дункан. Это был первый танцевальный ансамбль
«Хурок», ввезенный из Советского Союза, хотя многие последовали за ним. Я
написал ему тогда:
Moscow, May 27, 1928 As soon as I received your contract I started to
put the enormous bureaucratic machine here in motion. First of all, I had to get
official permission to take my ensemble out of Russia. Then the contract is
looked over for sufficient guarantees. Last but not least come the passports;
each Soviet passport costs $10.00 and there are thirteen to be obtained. All
this takes a long time ....
I am sending you photos but no advertising
material as it is in Russian. It will surely be returned by the censor, as
happened on a former occasion. Kindly inform me about departure, tickets, train
connections and steamer, and opening dates.
..
Москва, 27 мая 1928 г. Как
только я получил ваш контракт, я начал приводить сюда огромную бюрократическую
машину. Прежде всего, я должен был получить официальное разрешение вывести свой
ансамбль из России. Затем контракт просматривается для получения достаточных
гарантий. И последнее, но не менее важное: паспорта; каждый советский паспорт
стоит 10,00 долларов США, а их тринадцать. Все это занимает много времени
....
Я отправляю вам фотографии, но не рекламные материалы, как на русском.
Это, безусловно, будет возвращено цензором, как это случилось в прошлом.
Пожалуйста, сообщите мне об отъезде, билеты, поезд и пароход, а также даты
открытия.
On the eleventh of June we are giving a memorial performance for
Isadora Duncan here in Moscow at the Bolshoi Theatre. Lunacharsky will speak,
Stanislavsky and others, important personages in the arts and sciences. A short
film, showing Isadora on her last trip to Nice a few days before she died, will
precede the performance of myself and my girls in Tchaikowsky's "Symphony
Pathetique," with the Moscow Symphony Orchestra. I shall send you programs and
clipping afterwards. During the summer months, before leaving for America in the
fall, I shall work and rehearse our programs. I heard through Mrs. Augustin
Duncan about the memorial festival you are planning at Madison Square Garden and
I hope that something beautiful will come of it. I will do everything in my
power to help make it so.
..
Одиннадцатого июня мы даем мемориальное
представление для Айседоры Дункан здесь, в Москве, в Большом театре. Луначарский
расскажет, Станиславский и другие, важные личности в искусстве и науках.
Короткий фильм, показывающий Айседору в ее последней поездке в Ниццу за
несколько дней до ее смерти, будет предшествовать выступлению самого себя и моих
девушек в «Симфонической патетике Чайковского» с Московским симфоническим
оркестром. После этого я вышлю вам программы и отсечения. В летние месяцы,
прежде чем отправиться в Америку осенью, я буду работать и репетировать наши
программы. Я слышал через миссис Августин Дункан о мемориальном фестивале,
который вы планируете в Мэдисон-Сквер-Гарден, и я надеюсь, что из этого выйдет
что-то прекрасное. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь сделать
это.
Since the planned memorial performance at the Bolshoi Theatre was
postponed till the month of October, I employed the intervening time touring the
south of Russia. In my diary for that year I find nothing but empty pages, mere
notations of the various places we danced-Kharkov, Kremenchug, Cherson, Kiev,
Odessa, etc., etc.
..
Поскольку запланированное мемориальное выступление в
Большом театре было отложено до октября, я занял промежуточное время на юг
России. В моем дневнике за этот год я нахожу только пустые страницы, простые
обозначения различных мест, которые мы танцевали: Харьков, Кременчуг, Херсон,
Киев, Одесса и т.д. И т.д.
At the beginning of June, the writer Allen Ross Macdougall, a friend of
Isadora and her former secretary, came to visit me in Moscow. We agreed to
collaborate on a book about Isadora's Russian days to complete her own memoirs,
which stopped with her arrival in Moscow in 192 I. He accompanied me on our
tour, and in my free time I worked with him on the Russian part. He was going to
fill in her last years in France, having more knowledge about them than I, since
he had seen her often in Nice and Paris at that time. He left for America before
we did, hoping to get the book published in time for our performances there. He
wrote me from Paris in October:
..
В начале июня в Москву приехал
писатель Аллен Росс Макдугалл, друг Айседоры и ее бывший секретарь. Мы
договорились сотрудничать над книгой о русских днях Айседоры, чтобы заполнить ее
собственные мемуары, которые прекратились с ее прибытием в Москву в 192 году. Он
сопровождал меня в нашем туре, и в свободное время я работал с ним в русской
части. Он собирался заполнить свои последние годы во Франции, имея больше знаний
о них, чем я, так как он часто видел ее в Ницце и Париже в то время. Он уехал в
Америку, прежде чем мы это сделали, надеясь, что книга будет опубликована
вовремя для наших выступлений. Он написал мне из Парижа в октябре:
Au Cafe, Lundi soir, Dear Irma: Just a word in haste. I shall sail
Wednesday on the lle de France. I'm just making it and very close. I shall
arrive in New York about the 16th. First I shall see Dudly Field Malone, my
lawyer, about the prospects of the book. Then I shall go to the Farm
(Stcepletop, in Austerlitz, Col. Co. N.Y.) of Edna St. Vincent Millay. She has
sent me a letter of invitation. And with her I shall have time and peace to
finish the book and she will help me correct and revise it. And then give me
letters to the various publishers. . . .
..
Au Cafe, Lundi soir, Дорогой
Ирма: Просто слово в спешке. Я буду плыть в среду по lle de France. Я просто
делаю это и очень близко. Я приеду в Нью-Йорк около 16-го. Сначала я увижу, как
мой адвокат, Дуди Фил Мэлоун, о перспективах книги. Затем я поеду на ферму
(Stcepletop, в Аустерлиц, Кол. Нью-Йорк) Эдны Сент-Винсент Миллэй. Она прислала
мне приглашение. И с ней у меня будет время и мир, чтобы закончить книгу, и она
поможет мне исправить и пересмотреть ее. А затем дайте мне письма различным
издателям....
I will do what I can in America. In the meantime you must send me the
rest of the Russian material right away to the Banker's Trust, they will forward
it to Miss Millay's farm. I must have it to incorporate into the revised copy.
All my love and best wishes in the meantime for your successful voyage and
arrival in America. I'm happy the Memorial went off so well.
..
Я сделаю
все, что в Америке. Тем временем вы должны немедленно отправить мне остальную
часть российского материала в Доверие банкира, они отправят его на ферму мисс
Миллай. Я должен включить его в пересмотренную копию. Вся моя любовь и наилучшие
пожелания в то же время для вашего успешного рейса и прибытия в Америку. Я рад,
что Мемориал прошел так хорошо.
Dougie
Дуги
That memorial performance to Isadora, on the first of October, was my
farewell to seven years' work in Soviet Russia. The newspaper lsvestia
commented:
Isadora Duncan's whole life was devoted to beauty through the
means of physical education. Before her eyes she always carried the Greek ideal.
In her endeavor to find an enlarged field for her experiments she wandered from
one country to another. From Germany, to France, from Greece and America to the
USSR. She wasn't satisfied to work with a small quantity of children. Her goal
was to see her ideas realized on a much grander scale. She wished to see an
entire generation of youth educated in the spirit of her doctrine in order to
re-create, if not the whole world, at least one entire country ....
..
Это мемориальное представление Айседоре, первое октября, было моим
прощанием с семьлетней работой в Советской России. Газета «Истоства»
прокомментировала:
Вся жизнь Айседоры Дункан была посвящена красоте
посредством средств физического воспитания. Перед ее глазами она всегда носила
греческий идеал. Стремясь найти расширенные поля для своих экспериментов, она
бродила из одной страны в другую. Из Германии, во Францию, из Греции и Америки в
СССР. Она не была удовлетворена работой с небольшим количеством детей. Её цель
состояла в том, чтобы увидеть ее идеи в гораздо более масштабных масштабах. Она
хотела видеть целое поколение молодежи, воспитанное в духе ее доктрины, чтобы
воссоздать, если не весь мир, по крайней мере одну целую страну ...
At the Memorial performance last night Irma Duncan, her adopted daughter,
appeared with the pupils of her Moscow school. At the present time it is the
only existing school preserving in its purest form the legacy of Isadora Duncan.
And as far as Irma Duncan was concerned, that legacy would remain that way
for as long as she lived. In order to preserve it in its purest form, I had to
find a safe haven for it to grow and flourish for the benefit of the DANCER OF
THE FuTURE, a free spirit in a free body, the dancer who will not belong to one
nation but to all humanity.
..
Вчера вечером на мемориальном
представлении Ирма Дункан, ее приемная дочь, появилась у учеников ее московской
школы. В настоящее время это единственная существующая школа, сохранившая в
своем чистом виде наследие Айседоры Дункан.
И что касается Ирмы Дункан, то
это наследие останется таким, пока она жила. Чтобы сохранить его в чистом виде,
я должен был найти безопасное убежище для его роста и процветания в интересах
ТАНЦЕРА ФУТУРА, свободного духа в свободном теле, танцовщицы, которая не будет
принадлежать одной нации но и всему человечеству.
I left Russia hoping and praying that I would find that haven
elsewhere. For when I walked out of that heavy oak door in the house on
Pretchistenka, it closed behind me forever.
..
Я оставил Россию в надежде
и молясь, чтобы я нашел это убежище в другом месте. Ибо, когда я вышел из этой
тяжелой дубовой двери в доме на Пречистенке, она закрылась позади меня
навсегда.
The End and a New Beginning
Конец и новое начало
I ARRIVED in New York on Sunday, the twenty-third of December, 1928. For me
it was a wonderful homecoming after an eight-and-a-half year absence. Something,
some force, had drawn me irresistibly back to America. I came with ten of my
pupils in charge of Elisa veta Gregorievna, and Maurice Sheyne (as he now
Anglicized his name).* Newspaper reporters crowded in for interviews on the
pier, and the newsreel cameras ground away. Friends, new and old, waited to
welcome us. Coming from the slow, deliberate pace of life in Russia, we required
some time to get accustomed to the pulsating, hectic atmosphere of New York,
where the air is charged with electricity and the unceasing, restless traffic
and noise continue unabated day and night.
..
Я прибыл в Нью-Йорк в
воскресенье, 20 декабря 1928 года. Для меня это было прекрасное возвращение
домой после восьми с половиной лет отсутствия. Что-то, какая-то сила,
неотвратимо вернула меня в Америку. Я приехал с десятью учениками, которые
отвечали за Элиза вети Грегорьевну, и Мориса Шейна (поскольку он теперь
англичарировал его имя).* Журналисты собрались за интервью на пирсе, и камеры
кинохроники ушли. Друзья, новые и старые, ждали, чтобы поприветствовать нас.
Исходя из медленных, преднамеренных темпов жизни в России, нам потребовалось
некоторое время, чтобы привыкнуть к пульсирующей, беспокойной атмосфере
Нью-Йорка, где воздух заряжается электричеством, а непрерывное, беспокойное
движение и шум продолжаются днем и ночью.
"East side, west side, all around the town" was governed by dapper,
uninhibited Jimmy Walker, New York's most colorful mayor. Under the influence of
prohibition, a lively revival of the old-fashioned melodrama The Black Crook
flourished in Hoboken, with bootleg beer served during the show. In sports,
Gertrude Ederle filled the front pages of all the newspapers with her feat of
swimming the English Channel-the first woman to do so. Herbert Hoover, who had
organized the wonderful famine relief in Soviet Russia eight years earlier, had
just been elected President.
..
«Восточная сторона, западная сторона, по
всему городу» управлялась глупым, беспрепятственным Джимми Уокер, самым ярким
мэром Нью-Йорка. Под влиянием запрета оживленное возрождение старомодной
мелодрамы «Черный Крук» процветало в Хобокене, с бутлег-пивом, которое служило
во время шоу. В спорте Гертруда Эдерле запечатлела первые страницы всех газет
своим подвигом по плаванию на Английском канале - первой женщине, которая
сделала это. Герберт Гувер, который восемь лет назад организовал чудесный голод
в Советской России, был избран президентом.
We made our New York debut on December 27, at the Manhattan Opera
House. I felt proud and happy to be able to show my Russian pupils to America.
On that day more than *Mikhail Sheyne, as he is presently known, former head of
the Westchester Conservatory of Music, has again returned to the concert stage.
..
Мы дебютировали в Нью-Йорке 27 декабря в Манхэттенском Оперном театре.
Я был горд и счастлив, что смог показать своих русских учеников Америке. В этот
день больше, чем Михаил Шейн, как он теперь известен, бывший руководитель
Консерватории музыки Вестчестера, снова вернулся на концертную сцену.
The End and a New Beginning
Конец и новое начало
eight years before when I sailed for France, I never imagined what my
homecoming would be like. When the curtain rose and I made my first entrance on
the stage, a storm of applause greeted me. On the following day, the reviewers
had many complimentary things to say about my work and that of my pupils. Mary
Watkins of the New York Herald Tribune came to interview me at the Alamac where
I was staying. She wrote:
..
восемь лет назад, когда я плыл во Францию, я
никогда не думал, каким будет мое возвращение домой. Когда занавес поднялся, и я
сделал свой первый вход на сцену, бурный аплодисмент приветствовал меня. На
следующий день у рецензентов было много приятных слов о моей работе и моих
учениках. Мэри Уоткинс из New York Herald Tribune пришла на собеседование со
мной в Аламаке, где я оставалась. Она написала:
Irma Duncan was peacefully eating her supper, that is she was doing it
as peacefully as she had been able to do anything amid the whirl of rehearsals
and complications with the immigration authorities which have marked the few
days since her arrival at this port, when this department walked in on her quite
unexpected! y. Various telephone messages had crossed at random, but
nevertheless, the interview materialized, if somewhat informally. Miss Irma
talked in a very friendly manner while consuming a lamb chop and tea ... the
talk lasted some ten or twelve minutes, so impressions were naturally a little
hurried. But we recorded them much as they occurred.
..
Ирма Дункан мирно
ела ее ужин, то есть она делала это так же мирно, как она могла сделать
что-нибудь среди вихря репетиций и осложнений с иммиграционными властями,
которые отметили несколько дней с момента ее прибытия в этот порт, когда это
департамент вошёл в нее совершенно неожиданно! у.Различные телефонные сообщения
пересекались наугад, но, тем не менее, интервью материализовалось, если
несколько неофициально. Мисс Ирма говорила очень дружелюбно, потребляя ягненка и
чай ... разговор длился около десяти или двенадцати минут, поэтому впечатления,
естественно, немного поспешили. Но мы записывали их так, как они
происходили.
This dancer, one of the torchbearers of the Duncan tradition, adopted
daughter of the illustrious Isadora and now head of the Moscow school, is a
wholesome-looking young woman who said she felt tired and harassed, but whose
appearance denied her. She has very beautiful, expressive hands, black hair, and
bears a most striking resemblance to her foster mother. On this resemblance we
commented.
..
Эта танцовщица, одна из факелоносцев традиции Дункан,
приняла дочь знаменитой Айседоры, а теперь возглавляла московскую школу, была
здоровой молодой женщиной, которая сказала, что она чувствует усталость и
запугивание, но чья внешность отрицала ее. У нее очень красивые, выразительные
руки, черные волосы, и она имеет самое яркое сходство с ее приемной матерью. Об
этом сходстве мы прокомментировали.
"Oh, yes," she said, and her English is excellent, although she has
spoken and thought in only Russian for over eight years she asserts. "Everyone
notices it, but you will find that all the girls . . . show a strong 'family'
resemblance, it comes from thinking the same thoughts . . . and expressing
physically the same artistic ideals."
..
«О, да», - сказала она, и ее
английский отличный, хотя она говорит и думает только на русском языке уже более
восьми лет, утверждает она. «Все это замечают, но вы обнаружите, что все девочки
... показывают сильное «семейное» сходство, оно происходит от мыслить одни и те
же мысли ... и выражать физически те же художественные идеалы».
Irma's sense of harassment sprang, not unreasonably, from the
difficulties incident to extracting four of her youngest followers from the grip
of officialdom on Ellis Island. . . .
"But they are not the only ones who
worry me, the others are so excited at being in New York, that rehearsals are
only mad whirls of high spirits and dizzy heads. You can imagine that coming as
we did with very little preparation and in, as you might say, one jump from
Moscow to Manhattan, with only a foot touching the ground briefly at Berlin, was
enough to take away the breath of the seasoned traveler, not to speak of a group
of emotional young Russian girls who have never been to America. And we really
didn't know until the very last minute that we could actually come. That is the
reason for the many rumors and counter-rumors here about the dance festival. We
were not sure till we were actually on board the train and over the border,
anything can happen in Soviet Russia, you know ..." she said as a matter of
familiar and accepted fact. We called on Wednesday ... and the Duncan Memorial
Festival flung wide its doors last Thursday night at the Manhattan Opera
House.
..
Ирма чувство неудовольствия возникла, не необоснованно, из-за
трудностей, связанных с извлечением четырех ее юных последователей из-под власти
чиновника на острове Эллис....
«Но они не единственные, кто меня волнует,
другие так рады в Нью-Йорке, что репетиции - это только сумасшедшие вихри с
высокими настроениями и головокружительными головами. Вы можете себе
представить, что, как и мы, с очень маленькой подготовкой и в , как вы могли бы
сказать, один прыжок из Москвы в Манхэттен, с короткой ногой, касающейся земли в
Берлине, было достаточно, чтобы забрать дыхание закаленного путешественника, не
говоря уже о группе эмоциональных молодых русских девушек, которые никогда не
был в Америку, и мы действительно не знали до самой последней минуты, что мы
могли бы на самом деле приехать. Именно по этой причине многие слухи и встречные
слухи здесь о танцевальном фестивале. Мы не были уверены, пока мы действительно
на борту в поезде и за границей, все может случиться в Советской России, вы
знаете...» - сказала она, как вопрос знакомого и принятого факта. Мы позвонили в
среду ... и Мемориальный фестиваль Дункан распахнул свои двери в прошлый четверг
вечером в Манхэттенском оперном театре.
Among the many dance enthusiasts who always flocked back-stage to greet me
were quite a few dancers who, then practically unknown, have since made names
for themselves. One of my female admirers said, "I saw you leave a mere slip of
a girl and here you have come back to us in beautiful, dominant woman-hood.
Isadora's ideal of the highest intelligence in a beautiful body has been most
certainly realized in you." I considered that quite a compliment.
..
Среди многих танцевальных энтузиастов, которые всегда собирались
вернуться, чтобы поприветствовать меня, было немало танцоров, которые, после
этого практически неизвестные, с тех пор сделали имена для себя. Один из моих
поклонников-женщин сказал: «Я видел, как ты оставил простой клочок девушки, и
вот ты вернулся к нам в красивой, доминирующей женщине-капюшоне. Идеал Айседоры
высшего интеллекта в красивом теле был, несомненно, вы." Я счел это довольно
комплиментом.
The reviewer of the New York American wrote: A new generation of Duncan
Dancers, was locally introduced to us, a company of lithe young Russian girls
... formed this latest contingent of classic dancers to perform publicly in New
York, and the shade of Isadora must have smiled benignly at the fascinating
artistry of her young disciples of a second generation. . . . The spectator
realized forcibly that not in her most fruitful and successful epoch did the
great California dancer produce any more delightful or captivating pupils than
those seen last night. . . . Irma was the leading spirit in her elfin group. The
others were-Tamara, Alexandra, Marussia, Lisa, Lola, Vera, Manya, Vala, Lily,
Mussia and little Tamara.
..
Рецензент New York American написал: «Новое
поколение танцоров Дункан» было представлено нам в местном масштабе, компания
маленьких молодых русских девушек ... сформировала этот последний контингент
классических танцоров, чтобы публично выступать в Нью-Йорке, а тень Айседора,
должно быть, благожелательно улыбнулась увлекательному мастерству своих молодых
учеников второго поколения.... Зритель осознал, что не в ее самой плодотворной и
успешной эпохе великая танцовщица в Калифорнии произвела более восхитительных
или увлекательных учеников, чем те, что видели вчера вечером.... Ирма была
лидером в своей эльфийской группе. Остальные были: Тамара, Александра, Маруссия,
Лиза, Лола, Вера, Маня, Вала, Лилия, Муссия и маленькая Тамара.
This chapter of the dance deserves an important place in the history of
Isadora Duncan's most important achievements.
..
Эта глава танца
заслуживает важного места в истории самых важных достижений Айседоры
Дункан.
The End and a New Beginning
Конец и новое начало
And the Herald Tribune: As their leader and teacher, Irma has found her own
valuable niche . . . that she has so successfully instilled into the brains and
bodies of the later generation that devotion which is deeper than outward
gesture, is sufficient evidence of artistic worthiness in her capacity as
heiress and guardian of the Duncan formulae. We appeared in Philadelphia,
Baltimore, Washington, Boston, Montreal, Buffalo, Cleveland, Detroit, Chicago,
St. Louis, and Pittsburgh. Later, on our return engagement in New York, when the
public had a chance to appraise our work, we danced in Carnegie Hall-scene of my
former triumphs as one of the six original Isadora Duncan Dancers-to standing
room only. Everything was joy and harmony. How long would it last?
..
И
«Геральд Трибьюн: как их лидер и учитель, Ирма нашла свою собственную ценную
нишу ... что она так успешно привила в мозги и тела более позднего поколения,
что преданность, которая глубже, чем внешний жест, является достаточным
доказательством художественной ценности в ее качестве наследницы и хранителя
формул Дункан. Мы появились в Филадельфии, Балтиморе, Вашингтоне, Бостоне,
Монреале, Буффало, Кливленде, Детройте, Чикаго, Сент-Луисе и Питтсбурге. Позже,
по возвращении в Нью-Йорк, когда у публики была возможность оценить нашу работу,
мы танцевали в Карнеги-холле с моими прежними триумфами в качестве одной из
шести оригинальных мастеров Айседоры Дункан - только в стоячем помещении. Все
было радостью и гармонией. Как долго это продлится?
My manager informed me in June that in view of the success we had
attained he wished to engage us for another season. I agreed to this, although
the Russian girls had obtained permission from their government for only one
season. In this respect, I envisioned no difficulties and decided to spend the
summer in France for economical reasons. A performance was arranged in Paris in
memory of Isadora at the Salle Pleyel. I wrote to Paris Singer and notified him
of this, as I very much wanted him to be there. He answered from Bad Nauheim in
Germany:
..
Мой менеджер сообщил мне в июне, что, учитывая достигнутый
нами успех, он хотел привлечь нас к другому сезону. Я согласился на это, хотя
русские девушки получили разрешение от своего правительства всего на один сезон.
В этом отношении я не представлял никаких трудностей и решил провести лето во
Франции по экономическим соображениям. Спектакль был организован в Париже в
память об Айседоре в Саль-Плейеле. Я написал в Париж Сингер и уведомил его об
этом, так как я очень хотел, чтобы он был там. Он ответил из Бад-Наухайма в
Германии:
My dearest Irma: I have been thinking of you for days and wondering if
you were back from the U.S.A. and now I have your note. I am so sorry I shall
not be there to see you dance, but since I saw you in Paris things have been
very bad with my health and I was brought up here on my back by a heart doctor
and have been here a month. I have to be here all July also but it has done me a
little good and I have great hopes.
..
Моя дорогая Ирма: Я много думал о
тебе в течение нескольких дней и размышляла, вернулась ли ты из США, и теперь у
меня есть твоя записка. Мне очень жаль, что я не буду там, чтобы увидеть, как вы
танцуете, но так как я видел вас в Париже, все было очень плохо с моим
здоровьем, и я был воспитан здесь на спине у сердечного врача и был здесь месяц.
Я должен быть здесь весь июль, но это немного помогло мне, и у меня большие
надежды.
Is there any chance of your looking me up on your way to Russia? It is
close by Cologne or nearer still to Frankfurt on Main. How was poor old Gus? I
feel always so anxious about him. Au revoir, my dear little Irma, do drop me a
little reply to this--
Your old friend, Paris
..
Есть ли шанс, что ты
посмотришь меня на свой путь в Россию? Он находится недалеко от Кельна или ближе
к Франкфурт-на-Майне. Как бедный старый Гас? Я всегда испытываю к нему
беспокойство. До свидания, моя дорогая маленькая Ирма, напиши мне небольшой
ответ на этот вопрос.
Твой старый друг, Парис.
I regretted he could not be present at my performance. I had so hoped
he would take an interest in the furtherance of her ideas and, by way of a
memorial, help endow her school. To keep her ephemeral art alive from one
generation to another, by means of public performances, was becoming too great a
burden for me to bear alone.
..
Я сожалел, что не мог присутствовать на
моем выступлении. Я так надеялся, что он проявит интерес к продвижению ее идей
и, благодаря мемориалу, поможет ей обучить ее. Чтобы сохранить ее эфемерное
искусство из поколения в поколение, посредством публичных выступлений, стало
слишком большим бременем для меня в одиночку.
I can't describe with what deep emotion I looked forward to dancing
again in Paris. My artistic association with Isadora always seemed to take on a
closer tie here in this beautiful city of so many wonderful memories. Here, I
first appeared with her as a child in the old Gaite-Lyrique. Then in the
Chatelet, and subsequently-when I was grown up and learned to appreciate her art
fully-we danced together at the beautiful Theatre des Champs-Elysees. And then
that final wonderful season at the imposing Trocadero in January, the year she
and I left for Russia. She had choreographed an entire Wagner program. We girls
danced the "Flower-maidens" scene in Parsifal, and I recall the garland of
flowers I wore that night-fresh anemones, the large kind, in vivid shades of
red, purple, pink, and white, a lovely combination of colors. I had not danced
in Paris since. Would our French audiences remember me, I wondered? I thrilled
at the idea of being able to show them what she and I had accomplished in
Russia. Our huge posters bearing the announcement: "Isadora Duncan Dancers de
Moscou," and in smaller print underneath: "Sous la direction d' IRMA DuNCAN,"
blazed on every street corner where the advertising columns stood.
..
Я
не могу описать, с какой глубокой эмоцией я с нетерпением жду возможности снова
танцевать в Париже. Моя художественная ассоциация с Айседорой всегда казалась
более близкой галстук здесь, в этом прекрасном городе, где так много
замечательных воспоминаний. Здесь я впервые появился с ней в детстве в старом
Gaite-Lyrique. Затем в «Шатле», а затем, когда я вырос и научился полностью
ценить ее искусство, мы танцевали вместе в прекрасном Театре Елисейских полей. И
вот этот последний замечательный сезон на внушительном Трокадеро в январе, году,
когда мы с ней выехали в Россию. У нее была хореография всей программы Вагнера.
Мы, девочки, танцевали сцену «Цветочные девы» в Парсифале, и я вспоминаю
гирлянду из цветов, которую я носил, это ночные свежие анемоны, большой вид, в
ярких оттенках красного, фиолетового, розового и белого цветов, прекрасное
сочетание цветов , С тех пор я не танцевал в Париже. Интересно, узнали бы наши
французские зрители? Я был в восторге от идеи показать им, что мы с ней сделали
в России. Наши огромные плакаты с анонсом: «Isadora Duncan Dancers de Moscou», а
в меньшем отпечатке внизу: «Sous la direction d 'IRMA DuNCAN», прозвучало на
каждом углу улицы, где стояли рекламные колонны.
The performance was given at the Salle Pleyel. I can tell of the French
public's reaction and the impression we made only through newspaper clippings.
But I have a letter from Madame Cecile Sartoris, the same journalist who saw me
dance at Isadora's studio before that eventful trip to the land of the
Bolsheviks. She wrote:
..
Выступление было дано в Salle Pleyel. Я могу
рассказать о реакции французской общественности и о впечатлении, которое мы
произвели только через газетные вырезки. Но у меня есть письмо от г-жи Сесиль
Сарторис, того же журналиста, который видел, как я танцевал в студии Айседоры
перед этой насыщенной поездкой на землю большевиков. Она написала:
My dearest Irma: I did not come round last evening because I saw crowds
of people going and my emotions could not be expressed to you. I suffered and
was happy at the same time during the performance. The great spirit of Isadora
hovered over you all, and she must be proud and pleased with you for what you
have accomplished. At moments her breath seemed to pass through you, and the
children were beautiful.
..
Моя дорогая Ирма: вчера вечером я не пришел,
потому что видел толпы людей, и мои эмоции не могли быть выражены. Я страдал и
был счастлив одновременно во время выступления. Великий дух Айседоры парил над
вами всеми, и она должна гордиться и довольная вами за то, что вы достигли.
Через мгновение ее дыхание, казалось, проходило через вас, и дети были
прекрасны.
I think those last Russian dances remarkable with the singing and it
seems to me that you should go towards that expression more and more as it moves
with the spirit of today. I was happy that you had such a large and appreciative
audience . . . I quite understand you haven't had a minute but I would like to
see you. This evening I will call up on chance of making an appointment.
Be
proud of yourself, you have done a great work and you ha'Ue Isadora's school.
Don't let worries undermine you-yesterday you accomplished a great feat. Very
affectionately yours, Cecile
..
Я думаю, что эти последние русские танцы
замечательны пением, и мне кажется, что вы должны идти к этому выражению все
больше и больше, поскольку оно движется с сегодняшним духом. Я был рад, что у
вас была такая большая и благодарная аудитория... Я вполне понимаю, что у вас не
было минуты, но я хотел бы вас видеть. Сегодня вечером я позвоню на встречу с
вами.
Гордись собой, ты проделал большую работу, и ты учишься в школе
Айседоры. Не позволяйте заботам подорвать вас - вчера вы совершили большой
подвиг. Очень ласково, Сесиль
That performance on July 2. was the only one we gave in Paris. Later in
that month we danced at the Casino Theatre in Le Touquet, where the Prince of
Wales spent the summer, and we danced before a very mondaine, chic audience,
entirely dressed in black and white. The gentlemen attended in full dress and
the ladies all in black evening gowns with ermine wraps. What a contrast to the
high boots and shawls of the worker audience in Russia!
..
Это
выступление 2 июля было единственным, что мы дали в Париже. Позже в этом месяце
мы танцевали в Театре Казино в Ле Туке, где летом провел принц Уэльский, и мы
танцевали перед очень модной, шикарной аудиторией, полностью одетым в
черно-белый. Джентльмены присутствовали в полном платье, а дамы - в черных
вечерних платьях с обручами горностай. Какой контраст с высокими сапогами и
шалями рабочей аудитории в России!
It rained every day, and the Hotel Atlantic at the end of the boardwalk
had no heat. I had no desire to stay there any longer than I needed to. I
returned to the comfortable little hotel on the Rue de Bassano, not far from the
Etoile, while the girls with Elisaveta Gregorievna spent the rest of the summer
at Pontchartrain in the country. I wrote once more to Singer, who had returned
to his lovely house on the Place des Vosges with his wife, his former nurse,
whose acquaintance I had made in 1917 at the time of his break with Isadora.
Isadora had left a packet of letters he wrote her in my care, and these I now
sent back to him. He answered me:
..
Ежедневно шел дождь, а в отеле
Atlantic в конце променада не было тепла. У меня не было желания оставаться там
дольше, чем мне нужно. Я вернулся в комфортабельный маленький отель на улице де
Бассано, недалеко от Этуаль, а девушки с Елизаветой Грегорьевной провели остаток
лета в Пончартрейн в стране. Я еще раз написал Сингеру, который вернулся в свой
прекрасный дом на площади Вогезов со своей женой, бывшей медсестрой, чье
знакомство я сделал в 1917 году во время его разрыва с Айседорой. Айседора
оставила пакет писем, которые он написал ей на мой взгляд, и они теперь
отправили его обратно. Он ответил мне:
Many thanks dear, for your letter and for the letters of Isadora's
which a nice young man brought to me. We are off to Paignton for a month, then
Saint-Jean until I have to go to Palm Beach in December. I think I am better but
still sleeping very badly.
..
Огромное спасибо, за ваше письмо и за
письма Айседоры, которые привез ко мне хороший молодой человек. Мы отправимся в
Пейнтон на месяц, а затем Сен-Жан, пока я не отправимся в Палм-Бич в декабре. Я
думаю, что я лучше, но все еще сплю очень плохо.
Irma darling, I wish you every success in America this time like the
last and with better financial results without all those worries. I can always
prove Isadora wanted you to take on her school for she told me so in Nice just
before her death. With love, dearest Irma, Your old friend, Paris Singer
..
Ирма, дорогая, я желаю вам всяческих успехов в Америке на этот раз,
как последний, и с лучшими финансовыми результатами без всех этих забот. Я
всегда могу доказать, что Айседора хотела, чтобы вы взяли ее школу, потому что
она сказала мне об этом в Ницце непосредственно перед ее смертью. С любовью,
дорогая Ирма, твой старый друг, парижский певец
This was the last word I had from my old friend, whom I had known since
my childhood days and who gave me that marvelous voyage on the Nile, which
remains one of my most treasured memories. He died two years later of a heart
attack. Paris Singer had wished me success in America for my second season and
without worries; but, instead of diminishing, my worries mounted and mounted
until I was engulfed by nothing but trouble.
..
Это было последнее слово,
которое я получил от моего старого друга, которого я знал с детства, и который
дал мне это чудесное путешествие на Ниле, которое остается одним из моих самых
сокровенных воспоминаний. Он умер два года спустя от сердечного приступа.
Парижский певец пожелал мне успехов в Америке во второй сезон и без забот; но
вместо того, чтобы уменьшиться, мои заботы были установлены и смонтированы до
тех пор, пока меня не охватило ничего, кроме неприятностей.
There was trouble with my impresario over financial matters. Instead of
my suing him for nonpayment of salary due me as per contract, he sued me for
$60,000 and also attached my bank account! Some evil forces were conspiring
against me. Illmeaning persons tipped off the unofficial representative of
Soviet Russia in Washington. America had not yet recognized the regime in that
country. This man, by the name of Borowsky, held a secret meeting with my
Russian girls, threatening them with dire reprisals on their relatives in Russia
if they refused to retum home at once. The girls wanted to remain with me; so
they told me during a tearful session in the privacy of my room. But after that
talk with Borowsky, they were afraid even to say "How do you do" to me. He had
ordered their return to their homeland and, as every Soviet citizen knows,
failure to comply means banishment to Siberian concentration camps for those
innocent pawns left behind.
..
У меня возникли проблемы с моим импресарио
по финансовым вопросам. Вместо того, чтобы подавать в суд на него за невыплату
зарплаты, выплачиваемую мне по контракту, он предъявил мне иск за 60 000
долларов, а также приложил мой банковский счет! Некоторые злые силы замышляли
против меня. Бесподобные люди опрокинули неофициального представителя Советской
России в Вашингтоне. Америка еще не признала режим в этой стране. Этот человек,
по имени Боровский, провел секретную встречу с моими русскими девушками, угрожая
им жестокими репрессиями на своих родственников в России, если они отказались
немедленно вернуться домой. Девушки хотели остаться со мной; поэтому они
рассказали мне во время слезливой сессии в уединении моей комнаты. Но после
этого разговора с Боровским они боялись даже сказать «Как дела» со мной. Он
приказал вернуться на родину, и, как знает каждый советский гражданин,
неспособность подчинить себе средства изгнания в сибирские концлагеря для
оставшихся невинных пешек.
Once their government had stepped in, I wielded no more power over
them. My strenuous protests were of no further avail. Intimidated and afraid of
what might be done to their families, they all meekly obeyed and left on the
appointed date for home. Not one of my pupils had the courage to throw in her
lot with me, as I had done formerly with Isadora. For I had no intention,
especially after having breathed the air of freedom in America, of returning to
a country where people are treated as abject slaves. It was a hard decision to
make. It meant the loss of all my work that had occupied the best years of my
life. But no sacrifice seemed too great for the sake of artistic integrity and
the adherence to one's principles that may only flourish in a liberal climate.
The same day I saw the girls sail away, I recalled Isadora's words when she once
said to me, "Courage, it's a long way but light is ahead . . . these
red-tunicked kids are. the future, so it is fine to work for them. Plough the
ground, sow the seed, and prepare for the next generation that will express the
new world."
..
Как только их правительство вмешалось, я больше не
властвовал над ними. Мои напряженные протесты больше не помогли. Запуганные и
боящиеся того, что можно сделать с их семьями, все они смиренно подчинились и
ушли в назначенный день для дома. Ни у одного из моих учеников не было смелости
бросить в нее свою судьбу, как я уже делал с Айседорой. Ибо у меня не было
намерения, особенно после того, как выдохнули воздух свободы в Америке, о
возвращении в страну, где людей называют обидными рабами. Это было трудное
решение. Это означало потерю всей моей работы, которая заняла лучшие годы моей
жизни. Но никакая жертва не казалась слишком великой ради художественной
целостности и приверженности своим принципам, которые могут процветать только в
либеральном климате. В тот же день, когда я увидел, как девушки отплывают, я
вспомнил слова Айседоры, когда она однажды сказала мне: «Мужество, это долгий
путь, но впереди свет ... эти дети с рыжими волосами - это будущее, так что
хорошо работайте на них, пейте землю, сейте семя и подготовьтесь к следующему
поколению, которое выражает новый мир».
Well, I had done exactly that. Now it was up to that new generation to
sow the seeds. I wished them luck and hoped they would succeed as well as I did
with them in trying to propagate Isadora's ideal.
..
Ну, я сделал именно
это. Теперь это новое поколение, чтобы посеять семена. Я пожелал им удачи и
надеялся, что они добьются успеха, а также я с ними попытаюсь пропагандировать
идеал Айседоры.
Russia being the iron-walled society it is, I have had no further
contact with my former Soviet pupils. Overnight, all the work I had built up at
such expense of my young energies and sacrifice fell like a house of cards into
the sand. No one knew what untold misery and regret it caused me. Nor did the
news item telling of their homecoming in that "Worker's Paradise" help me.
Cabled from Moscow by the International Press, it said:
..
Россия, будучи
обществом с железной стеной, у меня больше не было контактов со своими бывшими
советскими учениками. В одночасье вся работа, которую я построил за счет моих
молодых энергий и жертв, упала, как карточный домик в песок. Никто не знал, что
такое невыразимое несчастье и сожаление, что это вызвало меня. Ни одна новость,
рассказывающая об их возвращении на родину в «Рай рабочего ранга», не помогает
мне. Кабель из Москвы от Международной прессы, он сказал:
The twelve young girl dancers who toured the United States last season
under the direction of Irma Duncan, and who were forced to return to Russia last
winter have been thrown into prison by Soviet authorities, it was learned
yesterday. The children were imprisoned, according to reports, because of their
failure to send the Soviet authorities all or portions of their American
earnings while on tour in this country.
..
Двенадцать молодых
танцовщиц-девушек, которые в прошлом сезоне гастролировали в Соединенных Штатах
под руководством Ирмы Дункан и которые были вынуждены вернуться в Россию прошлой
зимой, были брошены в тюрьму советскими властями, об этом узнали вчера. Согласно
сообщениям, дети были заключены в тюрьму из-за того, что они не отправили
советские власти все или части своих американских доходов во время тура в этой
стране.
Immediately upon arrival in Moscow from New York, the youngsters'
baggage including phonographs, trunks, musical instruments, etc., were
confiscated. The girls said shopping tours in America had converted them from
Communism to admirers of capitalism. At the conclusion of Miss Duncan's American
contract at Christmas time, 1929, local Soviet representatives informed her that
the girls must be sent home forthwith. Over the strong objections of Irma Duncan
the girls were taken from her and sent back to Russia.
..
Сразу же по
прибытии в Москву из Нью-Йорка был конфискован багаж для молодежи, включая
фонографы, сундуки, музыкальные инструменты и т.д. Девушки сказали, что
шопинг-туры в Америке превратили их из коммунизма в поклонников капитализма. По
завершении американского контракта мисс Дункан в рождественское время, 1929,
местные советские представители сообщили ей, что девочек нужно немедленно
отправить домой. По сильным возражениям Ирмы Дункан девочки были взяты у нее и
отправлены обратно в Россию.
This indictment of that barbaric country speaks for itself. I was
relieved to be able to wash my hands of the whole matter. For I was one of the
few people in America at that epoch who knew through personal experience-by
trying to earn a living in Soviet Russia-that conditions in that country,
political and economic as well as ideological, would not improve in time. On the
contrary. And therefore I saw no future there for me or my work.
..
Это
обвинение в этой варварской стране говорит само за себя. Я почувствовал
облегчение, чтобы умыть руки от всего этого. Ибо я был одним из немногих людей в
Америке в ту эпоху, которая знала на собственном опыте, пытаясь заработать на
жизнь в Советской России, - что условия в этой стране, политические и
экономические, а также идеологические, со временем не улучшатся. Напротив. И
поэтому я не видел будущего для меня или моей работы.
Never one to cry for long over spilt milk (although this was actually a
tragic event in my career), I girded myself for further struggles on a new
front. I gathered together a group of young American girls, who had had-more or
less-some training in the Duncan dance, and worked with them. By magic and sheer
hard work, I soon shaped them into a group that could appear with me
professionally. Teaching is a gift, and my powers in that field had been early
recognized by both Elizabeth and Isadora. We appeared at Lewisohn Stadium in New
York and at Robin Hood Dell in Philadelphia in the summertime, dancing out of
doors to the music of a large symphony orchestra and to an enthusiastic audience
that filled every seat and open space, crowding even into the aisles. My
American pupils were as well received as my Russian ones had been by the public
and the press. I am not in a position to laud my own efforts. The review in the
Minneapolis Tribune, where I presented my American group for the first time to
the public, had this to say:
..
Никогда не плакать долго за пролитое
молоко (хотя это было действительно трагическим событием в моей карьере), я
препоясал себя за дальнейшую борьбу на новом фронте. Я собрал группу молодых
американских девушек, у которых была более-менее определенная подготовка в танце
Дункан и работала с ними. По волшебству и тяжелой работе я вскоре сформировал их
в группу, которая могла бы появиться со мной профессионально. Обучение - это
дар, и мои полномочия в этой области были раннее признание как Элизабет, так и
Айседоры. Мы появились на стадионе Lewisohn в Нью-Йорке и в Robin Hood Dell в
Филадельфии в летнее время, танцуя вне дверей музыки большого симфонического
оркестра и восторженной аудитории, которая заполняла каждое место и открытое
пространство, толпилось даже в проходы. Мои американские ученики были так же
хорошо приняты, как мои русские были публикой и прессой. Я не в состоянии
оценить свои собственные усилия. Обзор в Minneapolis Tribune, где я впервые
представил свою американскую группу публике, сказал следующее:
Having seen the magnificent art of Irma Duncan, herself the greatest
exponent of the school founded by Isadora Duncan and by many pronounced as even
superior to her adopted mother in her power of interpretation, it is a foregone
conclusion that whatever group she leads, whether from Moscow, Paris or New
York, the result can be but the same, and that is--perfection of the art of
interpretive dance as has not been surpassed in this generation.
..
Увидев великолепное искусство Ирмы Дункан, самой великой
выразительницей школы, основанной Айседорой Дункан, и многими из которых
выражено как даже превосходящее ее усыновленную мать в ее силе толкования,
предрешено, что любая группа, которую она ведет, будь то из Москве, Париже или
Нью-Йорке, результат может быть одним и тем же, а именно - совершенствование
искусства интерпретирующего танца, которого не превзошло в этом поколении.
Of our Lewisohn Stadium performance the Herald Tribune of July 14,
1932, remarked in part:
Miss Duncan, who has done wonders in two years with
her first non-Russian pupil group, demonstrated again last night her supremacy
as a torch bearer .... The girls, at first a little nervous of the
platform-edge, soon found themselves at ease and gave an exhibition of intense
training and temperamental development which was admirable in every sense.
..
На нашем стадионе Lewisohn Herald Tribune от 14 июля 1932 года, в
частности, отмечалось:
Мисс Дункан, совершившая чудеса через два года со
своей первой нерусской ученической группой, еще раз продемонстрировала свое
превосходство в качестве носителя для факелов ... Девочки, сначала немного
нервничавшие от платформы, вскоре оказались и представила выставку интенсивного
обучения и темпераментного развития, которая была восхитительна во всех
смыслах.
My press-clipping book is filled with such comments about my art and work.
They and a collection of photographs form the only record. The dancer's is an
ephemeral art, no sooner performed than it vanishes into thin air. There is
nothing left in concrete form for posterity to judge. With this in mind, I
thought of doing a documentary film back in 1929, while I was still in my prime
and had the Russian pupils of Isadora's school with me. I proposed this scheme
to several moving picture producers; but only one, Walter Wanger, showed enough
interest at least to discuss the idea with me. He thought we should wait until a
story went with it. Well, the story has now been written, but-as always-too
late.
..
Моя пресса-клиппинг заполнена такими комментариями о моем
искусстве и работе. Они и коллекция фотографий составляют единственную запись.
Танцовщица - это эфемерное искусство, как только оно исполняется, оно исчезает в
воздухе. Ничего не осталось в конкретной форме для потомства. Имея это в виду, я
думал о том, чтобы сделать документальный фильм еще в 1929 году, пока я все еще
был в расцвете сил, и у меня были русские ученики школы Айседоры. Я предложил
эту схему нескольким производителям движущихся изображений; но только один,
Уолтер Уэнгер, проявил достаточно интереса, по крайней мере, обсудить эту идею
со мной. Он думал, что мы должны подождать, пока история не пойдет с ним. Ну,
история уже написана, но, как всегда, слишком поздно.
In April I9JO, while I went through this personal upheaval in my
career, I had no one to advise me or protect me. I was still officially a
foreigner in this country; my first papers had lapsed, so that I needed to start
all over again to apply for citizenship. From out of the blue, I received an
invitation from Mr. and Mrs. Silas Newton, whom I had met only once, to be their
house guest for a while. I accepted with pleasure, and we became close friends.
They had a house on East Sixty-eighth Street between Lexington and Park avenues.
He had natural gas and oil wells in Texas. His wife Nancy was a sports
writer-golf mainly-for the New York Journal.
..
В апреле I9JO, когда я
пережил этот личный переворот в моей карьере, мне некому было советовать или
защищать меня. Я все еще был официально иностранцем в этой стране; мои первые
документы провалились, так что мне нужно было начать все сначала, чтобы подать
заявление на получение гражданства. Из-под синего я получил приглашение от
мистера и миссис Силас Ньютон, которых я встречал только один раз, чтобы быть их
гостем на какое-то время. Я принял с удовольствием, и мы стали близкими
друзьями. У них был дом на Восточной Шестьдесят восьмой улице между Лексингтоном
и проспектами Парка. У него были газовые и нефтяные скважины в Техасе. Его жена
Нэнси была спортивным писателем-гольф главным образом - для Нью-Йоркского
журнала.
Those were the days of the speakeasy and, because Silas was a
teetotaler, his wife would take an occasional drink with her girl friends at one
of the better-known subterranean establishments. One sunny afternoon she invited
me to Belle Livingstone's place on Park A venue. As one of the notorious
speakeasy queens, Belle presided over the house in grand style; that is, rowdy
in manner and lewd of language. It was the fashionable spot to imbibe forbidden
spirits, and much frequented by writers and artists of note. The day I called
with Nan the doors had not yet opened for business, since it was too early in
the afternoon. We found Belle alone in her negligee taking a rest. She invited
us upstairs to her room and offered us a cup of tea! But Nan ordered champagne
and the reputation of the speakeasy was saved.
Nan, a typical Irish girl
with red hair and gray eyes, and the fun and laughter that go with them, liked
Belle and invited her to a party at her house.
..
Это были дни speakeasy,
и, поскольку Сайлас был teetotaler, его жена будет иногда пить со своими
подружками в одном из известных подземных заведений. В один солнечный день она
пригласила меня на место Белль Ливингстон на площадке Park A. В качестве одного
из знаменитых королевских королевств, Белл председательствовала над домом в
грандиозном стиле; т.е. грубым способом и непристойным языком. Это было модное
место, чтобы впитать запрещенные духи и часто посещали писатели и художники. В
тот день, когда я позвонил с Нэном, двери еще не открылись для бизнеса, так как
было слишком рано днем. Мы нашли Беллу в одиночестве в своем неглиже,
отдыхающем. Она пригласила нас наверх в свою комнату и предложила нам чашку чая!
Но Нэн заказал шампанское, и репутация speakeasy была спасена.
Нан, типичная
ирландская девушка с рыжими волосами и серыми глазами, и весело и смех, которые
идут с ними, понравилась Белл и пригласила ее на вечеринку у нее дома.
That party had been secretly planned to take place during her husband's
absence in Texas, where he periodically inspected his oil wells. That night, the
sixth of April, Belle telephoned beforehand to inquire whether she could bring a
couple of men friends along. They had apparently dropped in just as Belle, all
dressed in black lace and gardenias for the occasion, was about to leave. Nan
told her yes, the more the merrier! And so Belle showed up with her two escorts.
They were the writer Cameron Rogers and his older brother Sherman Rogers, who
was a lawyer.
..
Эту вечеринку тайно планировали провести во время
отсутствия ее мужа в Техасе, где он периодически осматривал свои нефтяные
скважины. В ту ночь, шестого апреля, Белль позвонила заранее, чтобы узнать,
может ли она принести пару друзей-мужчин. Они, очевидно, упали так же, как и
Белль, все, одетые в черное кружево и гардения на этот раз, собирались уйти. Нэн
сказала ей, да, тем веселее! Итак, Белль появилась вместе со своими двумя
эскортами. Это были писатель Кэмерон Роджерс и его старший брат Шерман Роджерс,
который был юристом.
I had on a long evening dress in a lovely shade of red, the color of
the American Beauty rose. I happened to be pouring the martini cocktails when I
was introduced. Cameron remained with Belle, but his brother asked me if he
could sit beside me. The sitting room held a crowd of dinner guests, and all we
had to sit on was the piano bench. We talked animatedly and he, being so fair
with blond hair and blue eyes, gave me the impression he might be a
Scandinavian, except for his Harvard accent. He did not leave my side and
followed me around everywhere. We sat together at dinner; and afterward, when
the guests went upstairs to play roulette or bridge, we repaired to the room
where they had music and we danced.
..
У меня было длинное вечернее
платье в прекрасном красном цвете, цвет Американской красоты поднялся. Когда я
был представлен, я случайно налил мартини-коктейли. Кэмерон осталась с Белль, но
его брат спросил меня, может ли он сидеть рядом со мной. В гостиной сидела толпа
обедающих гостей, и все, что нам нужно было сидеть, было скамья для фортепиано.
Мы оживленно говорили, и он, будучи таким прекрасным со светлыми волосами и
голубыми глазами, дал мне впечатление, что он может быть скандинавцем, за
исключением его аккордов в Гарварде. Он не оставил моей стороны и не последовал
за мной повсюду. Мы сидели вместе за обедом; и после этого, когда гости
поднялись наверх, чтобы играть в рулетку или мост, мы отремонтировали комнату,
где у них была музыка, и мы танцевали.
Ten years before, almost to the day, a clairvoyant with a genuine gift
for prophecy, a Mademoiselle Berly who lived in Paris, foretold that I would
marry. She described my future husband to me, saying he was very blond, had
piercing eyes, and was a lawyer. The moment Sherman put his arms about me and we
danced, her prophecy came back to me in a flash. "Why," I said to myself,
"shades of Mademoiselle Berly! Here he is in the flesh!" The young man, only two
years out of law school, apparently had taken a real fancy to me, for he said,
"What do you say we go somewhere where we can talk? There are too many people
here."
..
Десять лет назад, почти каждый день, ясновидящий с подлинным
подарком пророчества, мадемуазель Берли, жившая в Париже, предсказала, что я
выйду замуж. Она описала моего будущего мужа мне, сказав, что он очень блондин,
имеет пронзительные глаза и был адвокатом. В тот момент, когда Шерман обнял
меня, и мы танцевали, ее пророчество внезапно вернулось ко мне. «Почему, -
сказал я себе, - оттенки мадемуазель Берли, вот он во плоти!» Молодой человек,
всего два года из юридической школы, по-видимому, по-настоящему полюбил меня,
потому что он сказал: «Как вы говорите, мы идем куда-то, где мы можем говорить?
Здесь слишком много людей».
I suggested we go to Belle Livingstone's place, because nobody would be
over there. I was right. The place was deserted except for a woman covered with
diamonds who had had too much to drink; she was telling the captive audience in
the person of the bartender all her troubles. Up in the room with the silver
mattresses on the floor, Dwight Fiske played softly the tune of the hour, "What
is this thing called love?" We talked till dawn. He told me he had been
separated from his wife of two years, but that the divorce had not yet been
instituted.
..
Я предложил пойти к месту Белль-Ливингстона, потому что
там никто не будет. Я был прав. Место было пустынным, за исключением женщины,
покрытой бриллиантами, у которой было слишком много пить; она рассказывала
пленнику в лице бармена все ее проблемы. В комнате с серебряными матрасами на
полу Дуайт Фискэ мягко играл мелодию часа: «Что это за любовь называется?» Мы
разговаривали до рассвета. Он сказал мне, что он был отделен от жены двух лет,
но что развод еще не был установлен.
A son of California, he was born in a house in Mission Canyon, Santa
Barbara. Of pioneer stock, he came of a distinguished family that traced its
ancestry to the Mayflower. His father also belonged to the legal profession, but
was at heart a poet. He was the author of "The Rosary." These lovely words,
written to his wife, became world famous when Ethelbert Nevin set them to music.
By a strange coincidence, when that song was given its first public performance
at a concert by Nevin at the Carnegie Lyceum in 1898, Isadora Duncan appeared on
the same program. I was delighted to discover that Sherman too possessed the
soul of a dreamer.
..
Сын Калифорнии, он родился в доме в Каньоне Миссии,
Санта-Барбаре. Из пионерского запаса он родом из выдающейся семьи, которая
прослеживала свою родословную в Mayflower. Его отец также принадлежал к
юридической профессии, но был в глубине души поэтом. Он был автором «Розария».
Эти прекрасные слова, написанные его жене, стали всемирно известными, когда
Этельберт Невин поставил их на музыку. По странному совпадению, когда эта песня
получила свое первое публичное выступление на концерте Невина в Лионе Карнеги в
1898 году, Айседора Дункан появилась в той же программе. Я был рад узнать, что
Шерман тоже обладал душой мечтателя.
At dinner one wonderful night in May at the restaurant "21," he wrote
on the back of the menu the following lines to me:
A REVERY Music and
laughter-a single flower glows Bright crimson in the darkness of your hair;
Behind the jade-green of your eyes, who knows What pagan Goddess beckons to me
there. Pagan Goddess or Hamadryad?
..
За ужином одна замечательная ночь в
мае в ресторане «21» он написал на обратной стороне меню следующие
строки:
REVERY Музыка и смех - в темноте светится светло-малиновый цвет; За
зелёным зелёным твоим взглядом, кто знает, какая языческая Богиня манит меня
туда. Языческая богиня или Хамадриад?
Two thousand years ago you danced for Pan, Danced while he piped, white
limbs with ivy clad; What brings you here to dance for mortal man? Let us enjoy
your dancing; it is not long I feel, before the shaggy one returns To claim you.
Even now his song Shrills wild and in your hair a crimson flower burns. Our
attachment grew stronger with each day that passed. He left for Paris that
winter to obtain his divorce. But quite a few more years had to pass before he
was professionally established and we could think of marriage. This supreme
happiness came to me at last, somewhat late in life, but better late where the
right man is concerned than never.
..
Две тысячи лет назад вы танцевали
за Пан, танцевали, пока он трубил, белые конечности с плющом; Что привело вас
сюда, чтобы танцевать для смертного? Давайте наслаждаться танцами; я долго не
чувствую, прежде чем мохнатый возвращается, чтобы потребовать вас. Даже сейчас
его песня Shrills дикая, а в ваших волосах горит малиновый цветок. С каждым днем
наша привязанность усиливалась. Он уехал в Париж в эту зиму, чтобы получить
развод. Но прошло еще несколько лет, прежде чем он был профессионально создан, и
мы могли бы думать о браке. Это высшее счастье пришло ко мне, наконец, несколько
поздно в жизни, но лучше поздно, когда правильный человек обеспокоен, чем
никогда.
In the early part of 1933, I lived in a women's hotel on Mitchell
Place, near the East River. I held my dancing classes there, as I now taught-for
the first time in my career-paying pupils. I had a livelihood to earn. One rainy
morning, sitting by the window in my room, I made a watercolor sketch of the
view in the distance-the Queensborough Bridge over the river and Ward's Island
in the center. I had not sketched since school days and had no idea I had any
talent for this art. Just then the telephone rang. It was the secretary of
Walter Damrosch. Damrosch, who was then nearly eighty, had conducted for
Isadora.
..
В начале 1933 года я жил в женском отеле на Митчелл-Плейс,
недалеко от Ист-Ривер. Я проводил там свои танцевальные занятия, как я теперь
учил, - впервые в моих учениках, занимающихся карьерой. У меня были средства к
существованию, чтобы заработать. Одно дождливое утро, сидя у окна в моей
комнате, я сделал акварельный эскиз вида на расстоянии - Мост Квинсборо через
реку и Уорд-Айленд в центре. Я не рисовал со школьных дней и понятия не имел,
что у меня есть талант к этому искусству. В этот момент зазвонил телефон. Это
был секретарь Уолтера Дамроша. Дамош, которому тогда было около восьмидесяти,
проводил для Айседоры.
The secretary made an appointment for me to see the old gentleman,
since he had something important to discuss with me. The next day he told me of
his plan to present the Ninth Symphony of Beethoven as a huge pageant to Peace.
He wanted me to stage the choreography for the last movement, which contains
Schiller's "Ode to Joy." I remembered Isadora's lifelong ambition of dancing the
Ninth. I enthusiastically agreed to his plan. Isadora had written of her vision:
..
Секретарь назначил мне встречу, чтобы увидеть старого джентльмена, так
как у него было что-то важное для обсуждения со мной. На следующий день он
рассказал мне о своем плане представить Девятую симфонию Бетховена как
грандиозный конкурс на мир. Он хотел, чтобы я поставил хореографию для
последнего движения, в котором содержится «Ода радости» Шиллера. Я вспомнил
пожизненное стремление Айседоры танцевать девятое. Я с энтузиазмом согласился с
его планом. Айседора писала о своем видении:
I was possessed by the idea of a school-vast ensemble-dancing in the
Ninth Symphony of Beethoven. At night I had only to shut my eyes and these
figures danced through my brain in mighty array, calling on me to bring them to
life. "We are here! You are the one at whose touch we might live! . . ." I was
possessed by the dream of Promethean creation that, at my call, might spring
from the Earth, descend from the Heavens, such dancing figures as the world had
never seen.*
*Life, p. ZI 3.
..
Я был одержим идеей школьного танца в
ансамбле в Девятой симфонии Бетховена. Ночью мне приходилось закрывать глаза, и
эти фигуры танцевали в моем мозгу в могучем массиве, призывая меня оживить их.
«Мы здесь! Ты тот, на кого мы могли бы жить!» Я был одержим мечтой о создании
Прометея, который, по моему зову, мог бы исходить из Земли, спускаться с Небес,
таких танцевальных фигур, каких никогда не видел мир.*
*Жизнь, с. ZI
3.
Damrosch told me, "Isadora Duncan's delineation of Bethoven's Seventh
Symphony, twenty-five years ago, helped to open my eyes and mind to the
significant connection between the art of music and dance. When I started to
work on the scenario of the dramatization of the Ninth, it was as if Beethoven's
music controlled me and prevented me from introducing any element which smacked
of the theatrical or artificial."
..
Дамрош сказал мне: «Разметка
Айседоры Дункан седьмой симфонии Бетховена, двадцать пять лет назад, помогла
открыть мне глаза и ум на значительную связь между искусством музыки и танца.
Когда я начал работать над сценарием драматизации Девятый, как будто музыка
Бетховена контролировала меня и мешала мне вводить какой-либо элемент, который
был взят из театрального или искусственного».
The scenario, which Walter Damrosch worked out for me to follow in
staging the last movement with its stupendous choral "Ode to Joy," gives an
indication of what we tried to express. I will append it here the way he wrote
it:
..
Сценарий, который Уолтер Дамрош разработал для меня, чтобы
последовать за последним движением с его колоссальной хоровой «Одой к радости»,
дает представление о том, что мы пытались выразить. Я добавлю его здесь, как он
это написал:
First, war and the desolation of war. The unhappy restlessness of the
world. Then remonstrance by the Priest of the Temple of Peace with some hopeful
pleading in pantomime, after which comes the soft beginning by the orchestra
only playing the Hymn of the brotherhood of man, gradually increasing in
strength as if coming nearer and nearer from a great distance-indicating a world
awakening. During this music the dancer might begin to decorate the altar and
the temple with garlands. The stage becomes brighter and at the fortissimo
reiteration of the hymn, the dance becomes more and more joyous and triumphant
in character. A short interruption by the renewed loud dissonance of battle as
the High Priest comes forward and slowly sings: "0 Friends, no longer these
sounds of war, let us intone more peaceful and joyful ones!"
..
Во-первых, война и запустение войны. Несчастная неугомонность мира.
Затем протест Священника Храма Мира с некоторым обнадеживающим мольбой в
пантомиме, после чего начинается мягкое начало оркестра, только играющего Гимн
братства человека, постепенно увеличивающегося в силе, как бы приближаясь и
приближаясь с большого расстояния - освещать пробуждение мира. Во время этой
музыки танцор может начать украшать алтарь и храм гирляндами. Сцена становится
ярче и при форсиссимо повторении гимна, танец становится все более радостным и
торжествующим по своему характеру. Короткий перерыв в новом громком диссонансе
битвы, когда Первосвященник идет вперед и медленно поет: «Друзья, уже не эти
звуки войны, давайте вводить более мирные и радостные!»
The great chorus now begins to chant the Hymn of Joy. Representatives
of all the nations of the world in their native costumes begin to pour in
through the two side entrances of the auditorium and march up the middle of the
aisle with their banners, garlands, etc., towards the steps leading to the altar
of Peace. As the chorus chants the words: "And the cherub stands before God,"
there is a great devotional climax from the entire multitude.
..
Великий
хор теперь начинает воспевать Гимн Радости. Представители всех народов мира в
своих родных костюмах начинают вливаться через два боковых входа в зрительный
зал и маршируют середину прохода со своими знаменами, гирляндами и т.д. К
ступеням, ведущим к алтарю мира , Как хор повторяет слова: «И херувим стоит
перед Богом», есть великий преданный климат от всего множества.
To the music that follows this devotional climax a march of youths,
half-naked like athletes with garlands and banners symbolizing the joyousness of
youth in a world freed from war come dancing forward. They ascend the stage and
together with the maidens execute a wild dance of joy. To the words: "Be
embraced 0 Ye Millions, this kiss to the whole world!" they all embrace and in
pantomime express the symbolical words chanted by the chorus: "Brothers! over
yonder starry tent a loving Father must be dwelling! 0 ye millions, ye fall
down, feel ye not the Creator? Search Him above the starry tent, far above the
stars he must dwell."
..
К музыке, которая следует за этим преданным
кульминационным моментом, идет танцы молодежи, полуобнаженные, как атлеты с
гирляндами и знаменами, символизирующие радость молодежи в мире, освобожденном
от войны. Они поднимаются на сцену и вместе с девицами исполняют дикий танец
радости. К словам: «Обнимайся 0 Миллионы, этот поцелуй всему миру!» все они
обнимаются и в пантомиме выражают символические слова, произносимые хором:
«Братья! над этой звездной палаткой любящий Отец должен обитать!» Вы, миллионы,
падаете, не чувствуете себя Творцом? Найдите Его над звездным шатром, гораздо
выше звезд, он должен жить».
Then the chorus chants the Hymn of Joy in quicker time and new
accentuations accompanied by dancing by the multitude. The banner bearers and
the soldiers carrying arms deposit them around the altar on which a flame of
eternal Peace had been lighted followed by a general expression of joy.
..
Затем хор повторяет Гимн Радости в кратчайшие сроки и новые
акцентуации, сопровождаемые танцами множества. Знаменитые знаменосцы и солдаты,
несущие оружие, кладут их вокруг алтаря, на котором освещается пламя вечного
Мира, сопровождаемое общим выражением радости.
The night dedicated to the grand music and dance festival at Madison
Square Garden in New York, at a time when warlike rumbles were heard once more
in Europe, was that of January 25, 1933. Damrosch conducted the orchestra of a
hundred men and a mixed chorus of a hundred voices in a magnificent rendering of
Beethoven's mighty symphony. I danced at the head of a group of fifty men,
women, and children-all humanity-as my great teacher had always envisioned it.
As the theme of the "Ode to Joy" began, that hymn of the brotherhood of man,
played very softly by the strings alone, I stepped out onto the big stage-a
single figure dancing. As the grandiose melody built higher with the whole
orchestra coming in, two others joined me, then more and more, until the entire
stage was filled with dancing figures in mighty array, exactly as Isadora Duncan
had dreamed it. Before the dance had ended, I surreptitiously stole away from
the whirling mass of dancing figures and stood quietly in the shadow of the
wings to watch them dance the closing measures. No one had noticed my departure.
..
Ночь, посвященная грандиозному фестивалю музыки и танцев в
Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке, в то время, когда в Европе снова звучали
вопиющие громы, это было 25 января 1933 года. Дамрош провел оркестр из ста
человек и смешанный хор из сотни голосов в великолепном исполнении сильной
симфонии Бетховена. Я танцевал во главе группы из пятидесяти мужчин, женщин и
детей - всего человечества - как всегда представлял мой великий учитель. По мере
того, как начиналась тема «Ода радости», этот гимн братства человека, игравший
очень тихо по струнам в одиночку, я вышел на большую сцену - одну фигуру,
танцующую. Когда грандиозная мелодия, построенная выше, когда весь оркестр
вошёл, двое других присоединились ко мне, а затем все больше и больше, пока вся
сцена не была заполнена танцующими фигурами в могучем массиве, точно так же, как
мечтала Айседора Дункан. Прежде чем танец закончился, я тайком убрался из
кружащейся массы танцующих фигур и спокойно стоял в тени крыльев, чтобы
посмотреть, как они танцуют заключительные меры. Никто не заметил моего
отъезда.
Among that crowd of eighteen thousand spectators filling every seat in
that vast auditorium, there was only one person, the man I was going to marry,
who knew that this was my swan song-my last dance in public. As I stood and
watched, I suddenly sensed a presence near, hovering over me, and seemed to hear
these whispered words: "I see the Future, it is there-and we will dance the
Ninth Symphony yet!"
..
Среди этой толпы восемнадцати тысяч зрителей,
заполняющих все места в этом обширном зале, был только один человек, мужчина, с
которым я собирался жениться, который знал, что это моя лебединая песня - мой
последний танец на публике. Когда я стоял и смотрел, я внезапно ощутил
присутствие рядом, парился над мной и, казалось, слышал эти шепотливые слова: «Я
вижу Будущее, оно есть, и мы еще будем танцевать Девятую симфонию!»
I had come a long way. In my mind's eye I saw the little girl in
Hamburg, skipping along the darkened street with a red paper torch light in her
hand. This light had turned into a brighter flame as I had to uphold the torch
of an ideal. All things must come to an end. I had had my own share of public
acclaim during nearly thirty years of dancing on the stage. I did not regret
leaving the glaring spotlights for the obscurity of a private existence. Life,
at that moment, seemed to prove that wonders never cease; that out of the
hardship and miseries of existence should bloom the marvel of a great, true
love.
..
Я прошел долгий путь. В моем сознании я увидел маленькую девочку
в Гамбурге, проскользнув по темной улице с красным светом бумаги в руке. Этот
свет превратился в более яркое пламя, поскольку я должен был поддерживать факел
идеала. Все должно подойти к концу. У меня была собственная доля публичного
признания в течение почти тридцати лет танцев на сцене. Я не сожалел о том,
чтобы оставить яркие прожекторы для неясности частного существования. Жизнь в
тот момент казалась доказательством того, что чудеса не прекращаются; что из
трудностей и страданий существования должно расцветать чудо великой, настоящей
любви.
And so, with a fervent heart, I thanked Providence for all the
blessings I had received and-at the end-for giving me this unique opportunity to
close that part of my life in harmony and beauty and artistic fulfillment. For
being able, through Beethoven's immortal music and Schiller's inspired poem to
the brotherhood of mankind-for which all men of good will must strive-to say a
glorious and joyful farewell to my dance career.
..
И поэтому, с горячим
сердцем, я поблагодарил Провидение за все благословения, которые я получил, и в
конце - за то, что дал мне эту уникальную возможность закрыть эту часть моей
жизни в гармонии, красоте и художественном исполнении. Для того, чтобы быть в
состоянии, через бессмертную музыку Бетховена и вдохновленную Стиллером
стихотворение для братства человечества - для чего должны стремиться все люди
доброй воли - сказать славное и радостное прощание с моей танцевальной
карьерой.
---
**
Index of Names
Adamson, Fire Commissioner, 154
Alexander, King of Greece, 198
Alexandra, Queen, 8 1-8 2, 2 12
Andre Vladimirovitch, Grand Duke, 66-68
Arts of the Theatre, The, 79
Aubert, Johnny, 18I-I82
Auguste
Victoria, Empress, 42, 7S
Axen, Mrs. Anna, 247, 306-308
Bach, Johann
Sebastian, 16S, 182, 205
Bacchae, The, 15 S
Baker, Josephine, 199
Baker, Miss, 148, 150
Balashova, Alexandra, 2 26, 2 3 2
Baltanic,
S.S., 218-2 19, 22 1
Bara, Theda, 16 1, 179
Bauer, Harold, 200
Baumgarten, Otto, 179-180, 184
Beethoven, Ludwig von, 20, 119, 168, 173,
193, 197, 205, 241, 251,
339, J41, 34-2
Begas, Mrs. Reinhold, 39
Bentley, Alys, 170
Benson, Stuart, 160, 180-18 1
Berault, Count and
Countess de, 122-123
Berly, Mademoiselle, 337
Black Crook, The, 326
Blake, William, 115
Bloch, Mr. and Mrs. Ernest, 156
Boissevain,
Eugen, 160, 182-184, 186
Bonaparte, Jerome, 89, 99
Borodin, Mrs. Fanny,
289-293, 300--301, 314
Borodin, Michael, 285, 287, 293-298, 30 1-302
Borowsky, 332-333
Bourdelle, Antoine, 130
Bourgeois, Stephan, 160,
180, z 14-
Brahms, Johannes, 170
British Museum, 2 17
Brooklyn Eagle,
16o
Broun, Heywood, 18 2
Bynner, Witter, 14-9, 18Z-I53
Canonia,
S.S., 190
Capablanca, Jose, z 59
Chang Tso-lin, z80-281, 284-, 287,
300-301
Chen, Eugen, 293-294, 299, 302
Cheremeteff, Colonel Serge, 2 7 2
Chiang Kai-shek, 284-285, 287, 292-293
Chicago Tribune, 263
"Child-Dancers, The," 149
Chopin, Frederic, 71, 170, 174, 176, 182-183,
zoo, 205, 212, 277, 279, 296
Coburn, Charles, 164-165
Collier, John, 15
1
Collier's Magazine, 160
Comedia, 310
Cornedie Fran~aise, 147
Contemplatione della Marte, 1s8
Colonne, 79
Copanos, Athens, 191
Cope au, Jacques, 21o
Copeland, George, 167-I68, 176-179, 188
Corelli, Arcangelo, 50
Corey, Mrs. W. E., 86-88, 90
Craig, Edward
Gordon, 1z, 34, 4-2, 57, 60, 79-80, 256, 263
D' Annunzio, Gabriele, 158
Dante Alighieri, s.s., 156
Dante, 168, 318
Dallies, Christine, 187,
189, 263
Damrosch, Walter, 339-341
Dean, Priscilla, 16 r
Debussy,
Claude, 167-168
Index of Names
Deirdre, 61, 86, 88, 1q.-118, 130, 1J2,
168
"Delight," 83
Denis, Maurice, 130
Denver Times, 176
Der
Ling, Princess, 279
Desti, Mary (Sturges), 90, 99, 131, 139, 205, 218, 279,
3I1, 3I3, p6, 319
Diaghilev Ballets Russes, 71
Divoire, Fernand, 128
Dodge, Mabel, 15 1
Dourouze, Madame, 156, 159
Duchamp, Marcel, 16o
Dumas, Alexandre, 3 12
DuMaurier, George, 198
Duncan, Angus,
141-142, 184
Duncan, Anna, 16-I7, 106, 145-I46, 157, 169, 171, 174, 182,
184,
I86-I89, 193, 205, 214, 236-237, 276
Duncan, Augustin, 16, 131,
14I-I42, 145-I46, 148, 18O, 182-IS3, 187.
I64-I6], 173, 180, 18S-I86,
203-204, 207, 266, 329
Duncan, Elizabeth, 6, 17, 28, 30-31, 37-38, 40-41,
43-44, 47-49, 5 1-
sS, 60-61, 63-64,67, 76-78, 86-91, 93, 97, 99, 1OI-103,
106-111,
IIJ-II4, 116-I17, 119-I20, 124, 143-144, 166, 173> 266,321,334
Duncan, Erica, 18, 18, 32, 61,95-96, 107, 157, 169, 171, 179, 181, 185
Duncan, 1sadora, 3-6, 10-13, 16-17, 20-31, 33-34, 36-41, 43-45, 47-
49,
51-62, 64, 66-72, 74-75, 78, 80-82, 85-86, 88-91, 93, 97, 99-
1o4, 107-110,
112-119, 121-124, 126-133, 137-147, 150-161,
I63-174. 180, 183-214, 21]-225,
22]-234. 236-238, 24Q-242,
249-257, 260, 262-271, 277-280, 283-284, 292,
294, 309-325,
327-330, 332-335. 338-339. 341
Duncan, Lisa (Liesel), 1],
106, 18], 169, 1]1, 1]4, 182, 183-I84, 187,
I92-I93> 205-206, 209, 211,
213-214, 236-237, 256, 276, 309, 3I8-3I9
Duncan, Margherita, 141-142,
14S-I46, 148, 150, 153, 180, 184, 323
Duncan, Margot (Gretel), 17, 106, 18],
169, 1]1, 177, 184-I85, 188,
192-I93, 205, 211, 214, 236, 263-264
Duncan, Mary Dora (Gray), 174-I75
Duncan, Raymond, 156, 266, 3 19
Duncan, Temple, 16, 61, 95, 107, J31, 276
Duncan, Theresa
(Maria-Theresa), 16, 106, 11], 157, 169, 1]1, 188,
I93. 205, 209, 211,
213-214., 276
Duncanides, 102
Dupin, 122
Duranty, Walter, 253, 259
Duse, Eleonora, 8 1, 13 7-q.o
Eastman, Max, 160, 182-I84, 186, 259
Ederle, Gertrude, 3 26
Edlinger, Ferdinand, 130
Edward VI1, King,
81-82, 2 12
Electra, 158
Ellis 1sland, 148
Emanuel, 44
Emerson,
Ralph Waldo, 262
Essenine, Sergei, 2 3 0-2 3 1, 2 3 6, 24 1
Euripides,
158
Falchetto, Benoit, 3 16
Falck, Edward, 18 2
Federn, Karl, 34
Fiske, Dwight, 337
Flagg, James Montgomery, 164
Florinsky, Count,
r60, zz1
Foch, Marshal Ferdinand, 167
Fokine, Michael, 69-71
Ford,
Mr. and Mrs. Ellsworth, 149
Fortuni, 18<)-190
Franck, Alicia, 148
Franck, Cesar, 13 9, 3 15
Freeman, Helen, 153
Frederick, Pauline,
161
Friganza, Trixie, 177
Frohman, Charles, S0, 90
Gallagher,
Lieutenant, 155
Galli-Curci, Amelita, 184
Galsworthy, John, 83, 85
Garden, Mary, 153
Geltzer, Ekaterina, 222-223, 250
Genthe, Arnold,
160, 180-182, 186
Germanic Museum (Nuremberg), 106
Gilman, Mabel, 86-87,
97
Gilman, Mrs., 87-89, 92-93, 97-99
Gish, Lillian, 161
Gluck,
Christoph Willibald, 35, 128, J4.1, 174-, 183, 192
Goethe, Johann Wolfgang
von, 159> 168
Grandjouan, Jean, 122
Grieg, Edvard, 18
1
Gretchaninoff, Alexander, 2 55
Guilbert, Yvette, 17 4-
Hamilton,
Bill, 160, 180
Hamlet, 318
Harle, Norman, 203, 207, 218
Harrach,
Countess, 39
Harriman, Averell, 2 59
Harting, Fraulein, 96-99
Heifetz, Jascha, 184
Hermitage Museum, 70
Hesse, Alix, Princess of
(Tsarina), 111
Hesse, Elenore, Grand Duchess of, 111, 142
Hesse, Ernest
Louis, Grand Duke of, 91, 11I-liZ, 14-Z
Hochschule fiir Musik, 107
Hoffa, Dr., 3 3
Hohle, Professor, 1OS-106
Hoover Commission, 226,
259, p6
Howe, F. C., 148, 186
Humperdinck, Engelbert, 39, 49
Hurok,
Sol, 185, 203-204, 322-323
Ile de France, S.S., 324
Imperial Ballet
School, 69, 208
Iphigenia 1n Tauris, 152
Isabelle, 17, 82, 184
lsvestia, 229, 2 3 8, 3 24-
Jaques-Dalcroze, Emile, 38
Kahn, Otto H.,
153
Kalenina, Madame, 257, z64
Kaltenborn, Hans and Olga von, 16o
Kantorovich, A. 1., 301
Karsavina, Tamara, 71
Keats, John, 54, 212
Kellerman, Annette, 28
Kling, Dr., 106
DUNCAN DANCER
Kom Ombo
Temple, 119
Konegen, Fraulein, 18-I91 53
Krassine, Leonide, 208
Kreisler, Fritz, 16o
Kschessinska, Mathilde, 66-68, 70
Kun, Bela,
227
Lady Evelyn (yacht), 115
Lanner, Joseph, 64-
Lapland, S.S.,
1<t-8
Lederman, Minna, 15 1
Lenin, Vladimir 1lyich, 213, 222, 225,
230, 238-24-0
Leopoldina, S.S., 186
Lessing Society, 14-2
Lewis,
Sinclair, 259
Lincoln Center, 161
Lindsey, Judge and Mrs. Ben B., 176-177
Lippach, Fraulein, 18-I6, 53
Lippmann, Walter, 151
Liszt, Franz,
254-, 3 13, 3 16
Litvinoff, Mrs. Maxim, 22D-221
Livingstone, Belle,
336-337
Lodge, Senator Henry Cabot, 184-
Louis XIV, King, 294-, 3 12
Luboshutz, Pierre, 2 3 5
L'Humaniti, 240
Lunacharsky, Anatole V.,
209, 222, 224-225, 228, 230, 238, 265, 286, 305, 323
Lyons, Eugene, 259
Macdougall, Allan Ross, 3 2 3-3 24-
MacKaye, Percy, 149
Maeterlinck,
Maurice, 3 5
Maitland, Fuller, 278
Malone, Dudley Field, 184, 186, 3 24
Manchester, Duchess of, S0-8 1
Maria Pavlovna, Grand Duchess, 24
1
Mason, Redfern, 174
Maurice and Hughes, 200
Maxwell, Elsa, 1 6o
Index of Names
Mayflower, 338
Meighan, Tom, 174
Meiningen,
Princess von, 39
Mendelsohn, Frau von, 39
Merz, Max, 67, 90, 103-112,
124, 127, 143-145, 251, 321
Metchik, Mark, 249, 2 52, 2 54
Midsummer
Night's Dream, A, 141
Millay, Edna St. Vincent, 160, 324
Minneapolis
Tribune, 335
Mitchel, John Purroy, 15 1
Mitchell, Ruth, 218, 220
Morgen Post, 24
Moscow Conservatory, 275
Moskvin, 1van M., 223
Mouraviev-Amoursky, Count, 304
Mozart, Wolfgang Amadeus, 168, 182, 205
Mysovsky, Elisaveta Gregorievna, 241, 270, 288, 304, 326, 331
Narkompross, 28 5, 303
National Museum, Athens, 191
National
Zeitung, 49
Nazimova, Alia, 164
Nevin, Ethelbert, 338
New Gallery,
34, 278
Newton, Mr. and Mrs. Silas, 336-337
New Russia, The, 260
New
York American, 328
New York Globe, 109
New York Journal, 336
New
York Mail, 151, 169
New York Tribune and Herald Tribune, 154, 182, 310, 327,
329, 335
Nicholas 11, Tsar, 68-69, 71, 208, 227
Nietzsche, Friedrich W.,
34, 168, 241
Nijinsky, Vaslav, 70-71
Oedipus Rex, 154
Olga
Alexandrovna, Grand Duchess, 64
Orczy, Baroness, 271.
Passmore,
Professor, 30
Pasternak, Boris, 3 2 2
Patrick, 114, 116, 130, 158, 168
Pavlova, Anna, 65, 71
Peter 1bbetson, 198
Petipa, Marius, 69
Picabia, Francis, 16o
Plato, 168, 320
Podvowsky, Commissar, 237,
24-9, 251-252, 264-, 321
Poe, Edgar Allan, 2 54
Poiret, Paul, 113, 125,
187
Polk, Secretary of State, 186
Poppe, Pastor, 14-5-14-6
Pratt,
George, 172
Press Association, Berlin, 2 5
Princeton University, 8 5
Prussia, Prince and Princess Henry of, 14-2
Reiss, Wienold, 160, 175,
179, 18.j.-I85
Renneville, de, 21 o
Reuss, Princess Henry VI1of, 37, 39
Roberts, Mrs. Mary Fanton, 151, 182
Robinson, Attmore, 153
Rogers,
Cameron, 3 3 7
Rogers, ShermanS., 337-338, 341
Romanovsky-Krassinsky,
Princess Mathilde, 68
Roosevelt, Franklin D., 273
"Rosary, The," 338
Rothbart, Albert, 1 8 1
Rousseau, Marta, 164
Rubinstein, Beryl, 18
1-182, 184-
Rummel, Walter, 187, 188-189, 199, 201, 205
Sanborn, Pitts,
169
San Francisco Examiner, 174
Sappho of Lesbos, 158
Sartoris,
Cecile, 210, 227, 310, 330-331
Sauret, Henriette, 3 15
Schiller,
Friedrich, 168, 342
Schleswig-Holstein, Princess Henry of, 34
Schneider,
llya, 222-224, 232, 255, 264, 272-273, 282, 303
Schubert, Franz, 48, 128,
151, 168, 174, 184, 205, 235, 315
Schumann-Heink, Ernestine, 3
Schumann,
Robert, 11, 48-51, 182, 212
Segurola, Andres de, 160
Seroff, Victor, 3
11, 3 13
Index of Names 35 1
Shakespeare, William, 14- 1, 168, 3 18
Shaw, Bernard, 159
Shein (Sheyne), Moysse1Borissovich, 275, 279, 296,
326
Sheridan, Anne, 22 5
Sides, Alfredo, 309, 310
Singer, Paris,
JO1, 113-114, 116-117, 122, 129-130, 141, 157-158,
196, 252, 263, 3I6,
329-330, 332
Skene, Hener, 11<)-I20, 127-128, 139, q.6, 170
Soong, T.
V., 291
Spaeth, Sigmund, 169, 182
Stanislavsky, Constantine, 146, 323
Steichen, Edward, 190, 192
Stockhausen, Annie von, 180-1 8 1, 184
Strauss, Johann, 183
Sturges, Mary, see Mary Dest1
Sturges, Preston,
90
Sun Yat-sen, 280, 284-285, 290
Sun Yat-sen, Madame, 290-291, 293,
297, 302
Susanna, 96, 104-106
Swanson, Gloria, 179
Taisho, Emperor
of Japan, 282
Talmadge, Norma, 161
Tante Miss, see Elizabeth Duncan
Tchaikowsky, Peter llich, 193, 212, 228, 323
Terry, Ellen, 8o
Thompson, Dorothy, 259-260
Three Musketeers, The, 312
Touchstone,
The, 151
Toy, Frederick H., 154
Traveler's Aid Society, 96
Trojan
Women, The, 158
Trollope, Anthony, 272
Trotsky, Leon, 213, 225, 242,
258, 275
Tzu-Hsi, Empress, 279
Ungern-Sternberg, Baron, 16o
Valentino, Rudolph, 200
Varese, Edgard, 160
352
Venizelos,
Eleutherios, 192
Victoria, Queen, 111
Vienna Conservatory, 107
Vogue,
186
Votichenko, Dolly, 188-I89, 205-207
Votichenko, Sash a, 164, 18
8-189
Wagner, Richard, 20, 36, 39, 131, 202-203, 236, 254, 279, 330
Wagner, Siegfried, 39
Wales, Edward Prince of, 3 3 1
Walker, James J.
("Jimmy"}, 326
Walton, Florence, 200
Ward, Mrs. Humphry, 272
Watkins, Mary, 327-328
Weimar, Grand Duke and Duchess of, 124
Whittimore, Professor, 118
Whitman, Sarah, 15 3
Whitman, Walt,
24-1
Wilhelm, Crown Prince and Crown Princess, 143-I44
William 1,
Emperor, 39, 199
Wolff, Albert, 3 15
Wu Pei-fu, 290, 292
Young, Art,
186
Ysaye, Eugene, 168
Zappeion Museum, 193
Zelli, Joe, 200
Zschetzsching, Frau, 58-60, 62, 79
**